Идиот

—Поспать бы Вам, сэр, —внезапно заявила Миллер, глядя на своего начальника, потирающего переносицу уже третий раз за две минуты, казалось, рискуя образовать в ней дыру, и устало жмурясь. —Нет, —коротко ответил он. «Ну разумеется», —сердито подумала Элли, скрестив руки на груди, —«Ещё бы детектив-инспектор Говнорожа начал заботиться о себе». Алеку Харди, по её наблюдениям, в целом нравилось перечить. Ладно, не совсем так— ему едва ли нравилось хоть что-то в этой жизни— скорее это просто было его моделью поведения для всех возможных и невозможных ситуаций. Иногда Миллер не понимала, действительно ли он был таким невыносимым типом или просто искусно притворялся, руководствуясь какими-то непостижимыми мотивами. Впрочем, где-то в глубине души она догадывалась, что вышеупомянутый мистер Говнорожа по сути своей был не таким уж и плохим человеком, пусть и временами доводящим её до ручки большим ребёнком. Ну, как «временами»… Большую часть их вынужденно совместного существования. Ей даже было немного жаль Харди. Жаль этого треклятого детектива, своровавшего её работу, с этой его неизменной угрюмой гримасой, с его потрясающей нелюдимостью, неисчерпаемыми запасами колкостей и грубостей всех сортов и расцветок, нередко приходившихся на неё саму. Впрочем, они давно перестали задевать Миллер, став неотъемлемой частью их общения; да и сама Элли, что уж греха таить, никогда не была скупой на ответные замечания. Миллер не спешила выходить из кабинета. Алек вопросительно на неё уставился. Она уставилась на него, но скорее выжидательно. —Миллер, мне надо покончить с работой, —попытался оправдаться он. Элли не сомневалась, что, существуй олимпийские игры по бессовестной лжи и обману, её начальник уже давным-давно был бы причислен к олимпийским чемпионам. Она прекрасно знала, что в его нежелании отрывать задницу от этого отвратительно неудобного офисного кресла работа играла не единственную и, возможно, не главную роль. Ему просто было некуда возвращаться— или, точнее сказать, не к кому. Конечно, Миллер не отрицала, что могли быть и другие причины, почему Харди с таким остервенением хватался за дела в полицейском участке, но он определённо производил впечатление бесконечно одинокого человека. Однако жалость не мешала детективу-сержанту сердиться на него. Сердиться за то, что он никогда не уделял внимания своему здоровью, за то, что засиживался допоздна и вне всяких сомнений страдал от недосыпа, за то, что нагружал и без того больное сердце и за то, что бесконечно корил себя за всё подряд и не рассказывал, что его беспокоит. По-хорошему, она не должна была за него волноваться— Алек, в конце концов, был взрослым человеком, способным позаботиться о себе самостоятельно. Но Миллер волновалась. Всегда. Вероятно, из-за того, что, как бы неприятно ей ни было это признавать, она считала его другом. Другом, всегда пляшущим адские пляски на её расшатанных нервах, другом, который в конце концов заставит её поседеть раньше времени очередным сердечным приступом или до боли нелепой авантюрой. Однако во всём Бродчёрче лишь он додумался не жалеть её и корчить сочувствующие рожи, а выслушивать и поддерживать, как умел— неловко и неказисто, но всё-таки искренне. Элли раздражённо вздохнула. —Идиот, вот Вы кто, —буркнула она и ретировалась из кабинета. Харди невольно прыснул, когда на кухне зазвенели чашки. В этом была вся Миллер— сначала обзовёт идиотом, а потом отправится готовить им кофе.