Я изнемогаю в потоках времени, По замкнутому кругу меня туда-сюда кидает
Чуя простить, пожалуй, не способен в принципе. Закуривает сигарету за сигаретой, выпивает бокал за бокалом, а после мысленно возвращается к одному и тому же событию. К одному и тому же образу, что никак не хочет исчезать. Проклятие, да будь всё это проклято – Чуя шагает осторожно, практически на кончиках пальцев. Проклятие, да пусть это всё сгорит – Чуя поправляет подаренную Рандо шляпу, затягивает чокер как можно туже. Проклятие, да когда же это всё это наконец-то прекратится? У него нет ответов на этот вопрос, нет ответов и на все последующие. Когда он сможет позабыть всё происходящее в далёком прошлом? Когда он сможет, наконец, закрыть глаза на многочисленные проколы своего уже бывшего напарника? Когда он попросту станет хоть немного, хоть каплю счастливее? Неизвестно. Чуя, на самом деле, и думать об этом не хочет, лишь разгоняет свой байк до максимальной скорости, всё также стараясь не нарушать правила вождения. Чуя, на самом деле, и не хочет вспоминать. Испорченная пластинка времени.Не осознаю, я совсем не замечаю, Как своё я сердце в них оставляю
Чуя полюбить, пожалуй, более не сможет, никогда, больше никогда сердце не откроет. Замкнутый мальчишка, что боится вновь почувствовать, замкнутый мальчишка, что боится вновь любить – глупая картина. Картина должна сгореть, но вместо разведённого огромного костра Чуя лишь дорисовывает всё новые и новые детали; жёлтые нарциссы, белые камелии. Большего Дадзай попросту не заслуживает; по крайней мере, Чуя пытается себя в этом убедить. Большего Дадзай попросту не достоин – это говорят Чуе все его друзья, но тот сомневается, постоянно сомневается. А после разбивает нос наглой скумбрии уже в который раз подряд заместо приветствия. А после практически рычит, практически скулит от всепоглощающей тоски. А после… а что будет после? Неизвестность, не более того. Он качает головой из стороны в сторону, заходит внутрь когда-то их квартиры. Купается в их общей ванной, а после закутывается в мягкое полотенце с головы до пят. Этого достаточно. Сломанное зеркало надежды.Двигаться никак не могу себя заставить, И меня потоком вновь тянет к временным разломам
Чуя ненавидеть, так-то, и не может; пытался, искренне пытался, вот только впереди ожидал один и тот же провал. Одна и та же кнопка «стоп», на которую приходится нажимать из разу в раз – Чуя выходит на балкон, дабы вдохнуть хоть немного свежего воздуха; в их квартире это невозможно сделать, всё так и хочет подавить. Всё так и хочет запросто сломить; Чуя не сдаётся. Чуя продолжает наблюдать, а после смеётся горько-горько, будто бы сошёл с ума. Впрочем, так оно и было, верно ведь? Впрочем, иначе и нельзя, не так ли? Чуя подтанцовывает в такт включённой на фоне музыке, представляя, что он сейчас в совсем ином месте. Чуя допивает своё крепкое вино, представляя, как приобнимает чужие плечи. А после хлопает себя по щекам, избавляясь от этого марева, от этого яда в собственной крови – Дадзай был настоящим катом, а он… он всего лишь жертвой. Попался на чужую удочку так до ужаса легко, что постоянно мутит после. Попался на чужую удочку, а слезть уже не сможет. Чуя подобно наркоману подсел и никак не может изменить красавицу судьбу. Упавшее на пол яблоко, которое так раздавить охота.Что вокруг меня, ничего не понимаю; В хаосе времён кто же я такой?
Чуя находится на грани, на тонком проводе любви; чувства опаляют, чувства обжигают, ранят изнутри. Чувства разрывают всё живое, не оставляя ничего позади себя – Чуя ничего не понимает, да и понимать особо не спешит. Лишь наблюдает за всем происходящим будто бы со стороны; вспоминает, всё время продолжает вспоминать тонких губ прелестный вкус. Вспоминает, всё время вспоминает терпкий запах чужих духов, от которого временами так тошнило. Вспоминает и жаркие объятия, и не менее жаркий секс – они срывают с друг друга одежду легко и просто, оставаясь полностью нагими. А после приходило утро и всё начиналось с самого начала: укусы до первых капель крови, глубокие царапины и чужие, собственные стоны. За этим Чуя, впрочем, не скучает или же столь нагло врёт. За этим Чуя, впрочем, соскучиться и не успел – хлопок по плечу, едкая ухмылка и слова, которые он разобрать не смог ни тогда, ни, тем более, сейчас. Он вдыхает холодный воздух, опирается о перила и скидывает пепел вниз. Глупая стрела слепого Купидона.Может это сон, почему вокруг темно? Бесполезные слова не дадут мне ничего
Дадзай за ним, впрочем, повторяет, принимая по шесть таблеток в день вместо привычной одной – времени река, вот только её никак не подчинить. Времени река, вот только она продолжает пробегать мимо, не желая прогибаться под чужие правила; Дадзай вздыхает излишне горько. Пытается позвонить на знакомый когда-то номер, но после сам сбрасывает трубку – нет, ну уж нет, пока что рано. Пытается забыть, но натыкается на одну и ту же стену – помнит имя как будто невзначай. Помнит, всё это помнит, а после задаёт основной вопрос: «Может зря я был рождён?». Помнит, всё это помнит, хоть желал бы позабыть, потерять память раз и навсегда – ничего не получается. Склоняется над чужим столом, хватает в руки чашку с обжигающим кофе; новые ожоги отвлекают от боли внутри души. Новые царапины острием ножа отвлекают от желания вернуться к тому, что было – Дадзай пытается сохранить маску такого извечного козла. Ещё один провал; пора бы всё это прекратить. Вот только… Ничтожные попытки, скалы, об которые хотелось бы разбиться.Надоела мне тоска, не осталось сил страдать; Было б лучше жить без чувств, душу холодом сковать
Дадзай запутался, откровенно запутался, запутался и Чуя; калейдоскоп событий отражает новую картину: они вновь вместе, новое задание спустя столько лет молчания. Чуя улыбается до ужаса криво, скалится совсем как загнанный в угол пёс, а после активирует Порчу – доверяет, хоть и не хотел бы этого делать. Дадзай утешает, останавливает вовремя, не позволяя умереть, а после бросает одного – сбегает, попросту сбегает от собственных чувств, которые понять пока что не способен. Да погрузится мир во мрак; эти двое – две половины единого целого. Две стороны одной и той же монеты; странная история, которую не получается так просто расписать. Слов не хватит описать – Дадзай что-то там говорит Акутагаве, а после исчезает раз и навсегда; обман, это всё обман. Чуя вновь пьёт, притворяясь, что это от счастья, да, это лишь от счастья – демон внутри ухмыляется точно также, как Чуя всего сутки назад. А после наступает долгожданная всеми тишина – их пути вновь расходятся по разным уголкам Вселенной. Надломленные часы, которые оба боятся выбросить.О себе и о тебе, про неё и про него; К сожалению, пока я не знаю ничего
Дадзай так сильно хочет умереть, перестать существовать, а Чуя… а Чуя, впрочем, тоже. Усталость в крови, апатия заместо воздуха – оба вдыхают излишне глубоко, а после пропадают. Оба глушат свою боль, не имея возможности попросту поговорить; абсурд, это всё абсурд. Жизнь неспеша проходит мимо, Дадзай смеётся громко-громко, Чуя отчего-то ему вторит. Дадзай пускает пулю себе в лоб; ничего не получается, он не умирает. Чуя рискует на миссиях; абсолютно тот же финал. Провалы на провалах – гнилое яблоко в руках. Гнилое яблоко везде и его не получается выбросить; почему их кружит этих чувств дивный хоровод? Формулы и числа, пустые фразы, за которые оба цепляются как будто бы в последний раз. Лживые иконы, что продолжают свято плакать – Дадзай разбивает собственное зеркало, Чуя за ним, опять же, повторяет. Или же наоборот? Кто его сейчас поймёт; оба попросту не находят выхода из красной комнаты. Камелии продолжают расцветать, нарциссы продолжают пускать собственные корни – стрелки бег свой замедляют. Вот только время никак не останавливается, бывшие друзья до сих пор враги. А были ли они вообще таковыми? Ни Чуя, ни Дадзай не знают. Они ощущают только боль; этого хватает. Масло, спичка в рукаве и всего одно желание: Гнилое яблоко пора бы наконец-то сжечь.Если сонные глаза вдруг открыть удастся мне, Уничтожу всё вокруг, мир окрасив в чёрный цвет.