Небо над Дортмундом

— Танго, — сказал Кай, — учит вас быть собой: один открывает в себе элегантность, другой — находит новую страсть. Нужно просто расслабиться. Доверьтесь музыке, доверьтесь своему партнеру и позвольте танцу раскрыть ваше второе «я». «Мое второе «я» — слепоглухонемой дятел» обречённо подумал Марко и в очередной раз наступил Роберту на ногу; танго не давалось ему, как стереометрия, как самая крутая девчонка в школе, которая не хочет идти с тобой на свидание. Эта утонченная пытка аргентинскими танцами проходила под соответствующую музыку — Хаверц включил что-то латиноамериканское, тягучее, крепкое, как хороший джин, с нотками пряного страдания, как в бразильских сериалах; подразумевалось, что гитарные аккорды помогут танцующим настроиться на романтический лад. Честное слово, Марко не хотел настраиваться на романтический лад в компании Роберта Левандовски. Он уже не первый раз задавался вопросом, почему Лукаш то и дело ставил их работать в паре. Марко было куда проще взаимодействовать с Марио или Матсом; по крайней мере, с ними ему не нужно было думать о том, что он говорит или делает, выбирать слова и движения, как костюм для важного собеседования — ни в коем случае не черный, тёмно-синий или асфальтово-серый, как в крутых сериалах типа Suits — фильтровать тупые шутки, смущаться из-за ошибок в речи. Казалось, серо-синие, как небо над Дортмундом, глаза Роберта смотрели на него с холодным удивлением, искренним непониманием и словно бы равнодушием, как будто Левандовски всё не мог понять, что это шумное и несовершенное существо делает в его личном пространстве. Марко поёжился от этой мысли и торопливо сделал шаг в сторону, пытаясь не сбиться с ритма. Вышло с трудом. Ему вообще было трудно сосредоточиться; ладонь Роберта, которая тяжело лежала на спине и грела даже сквозь плотный хлопок футболки, ужасно отвлекала. В конце концов, Лукаш, который слышал чужие страхи — словно незнакомую волну на радио случайно ловил — был бы здесь куда уместнее. Марко даже подошёл к нему перед началом операции и задал вопрос, который, в той и иной форме, задавал каждый раз. «Почему я?» «Можно я пойду с Марио?» «Я думаю, Матс справится лучше, тебе не кажется?» И каждый раз Лукаш просто улыбался так открыто, солнечно, легко, как умел только он, и пожимал плечами. «Я думаю, у вас всё получится, Марек». Никто, кроме Лукаша не называл Марко Мареком. Иногда — очень-очень глубоко в душе, настолько глубоко, что Марко туда даже не заглядывал — ему хотелось, чтобы так его назвал Роберт. — Молодцы, — сказал Кай, когда музыка смолкла, — а теперь давайте всё то же самое еще раз, но немного быстрее. Я сейчас покажу, как именно. «Почему, собственно, — подумал Марко, тут же оступаясь и чудом не влетая в Роберта плечом, — я оказался в этой ситуации?» И тут же ответил себе сам: потому что Матс зашёл в его комнату в семь утра, разумеется, игнорируя закрытую дверь, кинул папку на кровать и сказал: «У нас новое дело…» * — У нас новое дело, — сказал Матс и кинул на кровать кожаную папку с документами. Марко приоткрыл один глаз и посмотрел на папку с суеверным ужасом. Вчера он до поздней ночи пересматривал «Друзей», запивая знакомые наизусть диалоги дерьмовым пивом со сладким привкусом манго. После такого вечера Ройсу вовсе не хотелось изображать из себя немецкого Шерлока Холмса. Хотелось спать. — Это может подождать? — деловито спросил он и перевернулся на живот. — Юрген уже приехал, и это что-то срочное, — Матс пожал плечами и плюхнулся на кровать рядом. Кровать жалобно заскрипела. — Так что оторви задницу от матраса и спускайся, если не хочешь, чтобы панкейки имени Пищека сожрали без тебя. — Да что, все собрались уже что ли? — усомнился Марко, но на кровати все-таки сел. — Роберт зубы почистит и спустится. А Марио… Ну, ты же знаешь Марио, — Матс расплылся в улыбке, и Марко не смог удержаться, чтобы не сделать то же самое. Влюблённость Марио в их непосредственного шефа, капитана дортмундской полиции Юргена Клоппа, была секретом Полишинеля. Марио старательно делал вид, что ничего не происходит, а Юрген старательно делал вид, что ничего не замечает. Вся остальная команда меланхолично наблюдала за тем, как эти двое смотрят друг на друга то как на свежий пончик с сахарной посыпкой, то как на поллитровый бокал самого редкого в мире пива. Наверное, Лукаш мог бы много сказать об их потаенных страхах. Но Лукаш всегда всё знал и всегда молчал, и за это, честно говоря, Марко был ему особенно благодарен. — Ладно, — он пихнул Хуммельса ногой. — Слезай и вали отсюда. Я приду через пять минут. — Что, боишься, что я увижу твои трусы в мелкую пчёлку? — ехидно спросил тот, но с кровати все-таки поднялся. — Ой, всё! Иди уже. Через… Через дверь, Матс! Да сколько тебе говорить, не проходи через стены при мне, пожалей мои нервы, пожалуйста! Хуммельс, как обычно, его проигнорировал — последней в стене растворилась его рука с оттопыренным средним пальцем. Марко вздохнул и откинулся обратно на подушки. Порой ему казалось, что он живет в сумасшедшем доме. Или в другой вселенной (были ли эти понятия синонимами?), где люди проходят сквозь стены, умеют летать или передвигать вещи силой мысли; люди икс, человек-паук, гений, миллиардер, плейбой, филантроп. Марко спускался по утрам на кухню, где Роберт готовил завтрак — каждый четверг, по расписанию — и вокруг него летали тарелки, вилки, ножи, кофейник зависал на уровне человеческого роста, чтобы никто не сбил локтем или плечом. Через Матса можно было легко пройти насквозь, если тот увлекался чтением очередной книжки из списка номинантов на пулитцеровскую премию. Лукаш слышал их страхи — то и дело, порой совершенно случайно, мог сказать «нет, Марио, ты не толстый» или «Левандовски, в этом нет ничего страшного»; и догадывайся потом, что он имел в виду. Якуб создавал защитные поля, укрывал ими, словно тёплым, бабушкиным таким, одеялом, и все сразу казалось возможным: поймать падающую звезду, поступить в Гарвард или поцеловать человека, которого любишь. Конечно, это был всего лишь побочный эффект, ощущение собственного всевластия, вседозволенности, пока к тебе нельзя подойти и дотронуться, пока ты под защитой. Марио то и дело перемещался, куда хотел — из своей комнаты на чердаке, под самой крышей, на кухню или на улицу, в сад, или в кабинет к Юргену, или в кино на ночной сеанс, сразу на последний ряд, где места для поцелуев. Он делал это так легко, словно порог двери переступал, обыденно и просто, как крутые футболисты вдруг раз — и перемещаются из центра поля прямо во вратарскую, и что ты с ними сделаешь. И только сам Марко будто выбивался из общего строя, фальшивый аккорд в классной песне, которую хотелось бы слушать и слушать, но теперь не получится. Он и сам толком не понимал, что умеет, не мог это объяснить, терялся, когда задавал сам себе вопрос — а что я, собственно, делаю? Он просто знал, чувствовал нутром, как нужно поступить, с самого детства — свернуть на ту тропинку или на другую, съесть яблоко или выпить стакан сока, обнять маму или молча уйти в свою комнату. Не всегда, но порой он осознавал это так явно и чисто, как будто все последующие события расстилались перед ним ровной асфальтовой дорогой. Лукаш называл это «управление вероятностями». Марко называл это «творить хуйню». Он спустился на кухню, когда все уже были в сборе. Марио задумчиво жевал панкейк — Марко, походя, стащил один из его тарелки, — Матс почти спал в своем кресле, но это было обманчиво, он умел слушать, словно на диктофон всё записывал; Лукаш с Кубой сидели рядом, почти соприкасаясь бёдрами и локтями; Роберт как раз наливал себе кофе — сосредоточенный, спокойный, будто это не он проснулся десять минут назад. — Опаздываешь, — заметил он, когда Марко подошёл ближе и потянулся за своей кружкой на верхней полке; Марио и Якубу приходилось вставать на цыпочки, чтобы доставать их оттуда. — Сам такой, — машинально огрызнулся Марко. — Кофе еще остался? Кофейник плавно подлетел ближе и ткнулся в его ладонь металлическим носиком, как послушный щенок. Роберт любил такие жесты — то ли силу тренировал, то ли пижонить хотелось — и обычно они не раздражали Марко, привык уже, но сегодня почему-то бесило. — Позер, — буркнул он, наливая кофе в кружку, и отошел, сел на диван рядом с Марио. У того еще оставались панкейки в тарелке; можно было бы взять свою, но Марко нравилось его дразнить. — Можно начинать? — спросил Юрген, и Лукаш молча кивнул. Он был главным. Не потому, что сам выбрал эту роль, но потому, что умел чувствовать их по отдельности, и одновременно — всех вместе, как единый организм. Лукаш и Якуб всегда были немного сами по себе, обособленно от остальных, но казались чем-то основательным, незыблемым, обязательным для их маленькой команды из шести человек. Марко знал, конечно, что если бы не Марио — Марио и Юрген — то этого всего, этой жизни, которую они могли вести, не таясь и не прячась, никогда бы не было. Но Марио и Юрген были поводом собраться вместе, а Лукаш и Якуб были причиной оставаться здесь. — Это немного личное для меня, — сказал Юрген и глотнул чая из громадной синей кружки с логотипом Супермена; их когда-то Матс притащил, в магазине «Всё по три евро» была очередная акция. — Я не могу обратиться к своим ребятам, потому что они отчитываются и перед другим начальством, а тут… Меня попросили, чтобы все осталось в тайне. — Что-то незаконное? — заинтересовался Матс, улыбнулся медленно и лениво, как довольный кот. Он любил такие дела; в прошлом, до их команды, был взломщиком — удобно работать, когда ты буквально можешь пройти сквозь дверь и открыть её с другой стороны. Марко знал, что Матс никогда не будет заниматься этим снова — из-за совести, лени, желания изменить свою жизнь, — но он всё ещё реагировал на это, как на что-то личное; ссадина на коленке, которая всё не хочет заживать. — Не знаю, пока не уверен. Но это не стоит светить в газетах. У моих близких друзей пропал сын. Его нужно найти и вернуть домой, как можно быстрее, и так, чтобы об этом не пронюхали журналисты. — Родители, небось, серьезные шишки? — деловито уточнил Куба. — Можно и так сказать, — Юрген поправил очки и покосился на Марио; всегда смотрел на него, когда нервничал, как будто Марио успокаивал его; словно в теплый плед закутаться после осеннего ливня, выпить горячий какао. — Это Юлиан Брандт. Сын Хайке Брандт. Той самой. Матс и Роберт хором присвистнули, оценили масштаб. Остальные только плечами пожали; имя Хайке Брандт, немецкой предпринимательницы — три компании, серьёзные проекты, реклама на всех билбордах, чуть ли не топ-десять Форбс, — было известно им только из новостных сайтов, да и те они рассеянно пролистывали за завтраком. — Возможные причины? — уточнил Лукаш. — Проблемы в семье? Наркотики, алкоголь, клубы до утра, отношения, которые родители бы не одобрили? — Никаких наркотиков, никакого алкоголя. Удивительно положительный мальчик, — Юрген вздохнул. — Я общался с родителями, но они не знают, что и думать. Приехал домой в пятницу; ездил к репетитору по алгебре, поступает в университет; поужинал с родителями, поспорил с отцом о политике и ушёл к себе. В районе полуночи Хайке зашла пожелать ему спокойной ночи, он еще сидел за компьютером, но обещал скоро закончить. А утром его уже не было. — Ушёл пораньше и не вернулся? — предположил Марко и стащил с тарелки Марио последний панкейк; Марио пихнул его локтем в бок, Марко ответил тем же. — Может, он что-то, всё-таки, родителям не рассказывал? Или это они, наоборот, не рассказали, что с ним ссорились. С пятницы — это, получается, четыре дня. Не так уж много для восемнадцатилетнего пацана с деньгами. — Да, я тоже так поначалу подумал, — согласился Юрген и посмотрел на них строго, как школьный учитель на неплохих, в общем-то, ребят, которые что-то разошлись, разбушевались. — Но вещи не тронуты. Рюкзак лежит на месте, смартфон у кровати, ноутбук, даже кошелёк не взял. Кеды у двери. Из вещей в шкафу ничего не пропало. Если он и ушёл, то как был — в пижаме и тапочках. — Знакомая ситуация, — фыркнул Марио, и кончики ушей у него слегка покраснели. Марко предпочел сделать вид, что ничего не заметил. — То есть, — подытожил Лукаш таким тоном, что все поневоле собрались, сосредоточились и выпрямились, как будто проснулись и повзрослели в момент. — Он просто исчез. Из своей комнаты. Я правильно понимаю? Какие-то следы похищения? Окно в комнате было открыто? — Только форточка, — Юрген виновато пожал плечами, снял очки и принялся неторопливо их протирать. — Честное слово, а был ли мальчик? Не мог же он исчезнуть… В никуда. — Сколько у нас времени? — спросил Роберт, который до этого момента сидел тихо, удобно, как птица, устроившись на высоком барном стуле; Марко поглядывал на него иногда, и Роберт казался ему какой-то картиной, что-то из эпохи возрождения: прекрасное, ледяное в своем совершенстве, недоступное, как управлять самолетом или стать королем Нарнии. — В субботу он вместе с родителями и братом должен был поехать на закрытую вечеринку для своих. Если его там не будет, от журналистов отбиться не получится. Значит, три дня. Справитесь? — Считайте, что уже справились, — Лукаш лучезарно улыбнулся, и в комнате сразу стало светлее, как будто включили ещё одно солнце. Для сбора информации разделились. Они всегда так делали — работали группами, кому с кем удобнее, у кого что лучше получается. Марко любил быть с Марио, неплохо работал с Матсом, а вот с Робертом всегда получалось наперекосяк; они будто говорили на разных языках, не польский-немецкий, а что-то совсем иное, из другой системы координат, другой вселенной. С Лукашем и Кубой чувствовал себя уютно и неуютно одновременно: в безопасности, но словно в комнату родителей зашел шестилетка в самый неподходящий момент; ничего не понял, но стало неловко. В этот раз Марко поехал с Марио. Им досталась школа — учителя, ученики, что говорят, а что умалчивают; расспрашивать, но так, чтобы никто не догадался о причинах. Их часто отправляли вместе в такие места, где нужно быть немного подростком — дурацкие рваные джинсы, разговоры про последний эпизод «Звёдных войн» и новую игру для приставки. Они все это умели, конечно, и даже в кино ходили вместе, вшестером, как бойз-бэнд какой-то, кидались попкорном, Марко однажды даже перевернул на Роберта стакан с кока-колой. Но из них всех Марко и Марио всё ещё были младшими, сколько бы Марко не напоминал, что с Робертом у них всего год разницы, чертовы триста шестьдесят пять дней с маленьким летним хвостиком. Считалось, что со всей этой школьной-студенческой ерундой они справляются лучше, и Марко с Марио не спорили — им было легко вдвоём. Если бы у Марко был воображаемый друг в детстве, им был бы Марио. Они будто знали друг друга примерно всю жизнь, словно в каком-то другом, параллельном мире — ходили в одну школу, играли в футбол за один клуб, пили пиво по воскресеньям, помнили смешные мелочи, вроде цвета глаз девчонки, которая нравилась в тринадцать лет. Они будто были всегда — Марко и Марио, название для сериала, который идёт по будням в час дня, и все школьники торопятся из школы, чтобы успеть на него. Никакой романтики, так Марко мог бы общаться с братом, если бы тот у него был — шутить, подкалывать друг друга, делиться бутербродами, смотреть сериалы до утра, мечтать о лучшей, настоящей жизни. Они будто навёрстывали всё сейчас, только познакомившись, пытались прожить жизнь по второму кругу. — Какая у нас легенда? — спросил Марко, когда они остановились у здания школы, пафосного, трехэтажного, с колоннами и статуями по всей территории. — Журналисты? Я даже фотоаппарат с собой взял, прикинь. Пишем статью про семью Брандтов, ну и про Юлиана тоже. Он же старший, надежда семьи, мамина гордость, всякая такая поебень. Никто не прикопается. — Смешно, — хмыкнул Марко и вытащил из кармана упаковку арбузной жвачки, кинул в рот сразу три штуки. — Будешь?.. Мы больше всего хотим, чтобы пресса ничего не узнала, но притворяемся журналистами. — Зато это сработает, — напомнил Марио и погрозил Марко фотоаппаратом; тот выглядел увесисто. — А у нас мало времени. Наверное, желание Марио поскорее справиться с этим делом было связано не только с поиском пропавшего мальчика, но, совсем немного, с одним капитаном дортмундской полиции. Но Марко ничего не сказал. Он со своими-то чувствами разобраться толком не мог, где уж ему было копаться в чужих, а уж тем более давать советы. — Идем? Ты жвачку так и будешь жевать, прямо во время разговора? — неодобрительно уточнил Марио. — Да нет, — Марко тут же выбросил её в ближайшую мусорку и пожал плечами. — Я жевательную резинку вообще… Не того… Не люблю, честно говоря. — Тогда зачем ел? — искренне удивился Гетце. Марко посмотрел на него растерянно, хлопнул рыжими ресницами и промолчал. Сам не знал — зачем. Но так почему-то было надо. В школе было гулко и пусто, совсем тихо; занятия уже закончились, и только в некоторых классах неясно шумели голоса: дополнительные занятия, курсы, кружки пения, алгебры; будущие гениальные актеры, дети, которым некуда больше пойти, которых никто не ждёт особо. Марко не любил такие пустые школы после окончания занятий. Они казались ему огромными, бесконечными, как вселенная, будто скрывали в себе миллион каких-то зловещих тайн, из тех, про которые интересно слушать вечером, в кровати, под одеялом, но которые вовсе не хочется раскрывать. Он не чувствовал себя в безопасности; каждый шаг словно прокатывался эхом по тёмным коридорам; свет из высоких окон расчерчивал паркет рассеянными полосами. — … Юле хороший, очень хороший мальчик. Отличная успеваемость! Особенно по физкультуре, знаете, он играет в школьной футбольной команде. И по истории. Ему нравится изучать времена, разные эпохи. Очень талантливый. Классный руководитель Юлиана — высокий, лысеющий мужчина в очках, официальный костюм сидел как-то помято, будто погладить с утра не успел, или наоборот, играл потом в мяч со своими учениками, помял, порвал рукав, но всё равно был счастлив; хороший учитель, всем бы такого — говорил уже минут десять. Честно сказать, Марко слушал его не очень внимательно, постоянно отвлекался, смотрел в окно, витал в облаках. В таких делах он всегда полагался на Марио — тот умел нравиться людям постарше, вызывал в них таинственные отцовские-материнские чувства, не любил это в себе, но пользоваться умел; навык, вроде игры на фортепиано — научили с детства, самому уже сто раз надоело, но можно сыграть мелодию на вечеринке и девчонок клеить удобно. — У него, наверное, много друзей? Ну, знаете, футболист, они же обычно умеют заводить компанию. Он такой? — спросил Марио, улыбнулся открыто, подхватил поудобнее фотоаппарат и сделал пару снимков: коридора, окон, высоких тополей за ними. Марко вдруг стало так скучно, как будто он и в самом деле — снова школьник, выпускной класс, до начала экзаменов всего-ничего, а их зачем-то маринуют на занятиях, и свобода кажется близкой, как лето и бессмертие. — Я отойду, — кинул он Марио, поймал недоуменный взгляд и добавил одними губами. — Отлить. Марио кивнул растерянно и тут же вернулся к разговору, пригладил волосы, сказал что-то ещё, вполголоса, но Марко уже не слушал. Он сбежал по каменной лестнице — мрамор, легко поскользнуться, сбегая с уроков, спалиться, ногу подвернуть; ловушка для неопытных — на этаж ниже. Неспешно зашагал по коридору, повертел головой, рассматривая стенды, награды, фотографии учеников на стенах — разные года, разные классы, разные лица, а суть всегда одинаковая. Было прохладно; Марко поёжился и натянул рукава толстовки на самые пальцы. Он почти дошел до конца коридора — огромное окно на противоположной стене, цветы на подоконнике, серое небо за стеклом — но споткнулся; шнурок вылез из бантика — пришлось сесть, развязать до конца, зашнуровать снова. Марко делал это медленно, хотя всегда старался справиться с этим побыстрее, ненавидел копаться с мелочами; петля, ещё петля, завязать; шнурок развязался снова. Да что ты будешь делать! — … и вот ты понимаешь, иду я по улице, от магазина, за молоком ходила, опять закончилось… Ну Макс все выпивает, как бездонная бочка, мама говорит, на него не напасешься, ну и что, что ему пять… В общем, иду от магазина, а там — он. С ним! Понимаешь? — С кем это — с ним? Подожди, ты о ком сейчас говоришь? — Да о Юле, господи, конечно, о Юле! С кем? Не знаю, парень какой-то, красивый, как вампир, он на меня посмотрел, и я испугалась. Марко поднял голову; две девчонки, лет пятнадцать, не больше. Смешные такие, в коротких юбках, увлеченные разговором, как новой серией любимого сериала; только это всё жизнь. — А он что? А ты? — А я — ничего, он меня не видел, ну Юле в смысле, он в другую сторону смотрел, а потом… Потом… Ты понимаешь, он к нему подошел и обнял. И поцеловал! Клара, нет, ты понимаешь, по-це-ло-вал! — В смысле? По-настоящему?! Юле? Наш, наш Юле? — А я тебе о чем говорю! Ну так вот… Девчонки свернули за угол, каблуки застучали по мрамору лестницы; но говорить стали тише, почти шепотом, периодически ахая и вздыхая; больше Марко ничего не расслышал, как ни старался. Он завязал шнурок покрепче, на два узла, чтобы точно не развязался, и только потом поднялся. В коридоре было тихо, так тихо, словно на этаже, кроме него, никого и не было, словно вообще больше никаких людей не было, и Марко остался один, вообще один, навсегда. А потом зазвонил телефон. — Да? — Вы там еще не закончили? — спросил Роберт, и Марко закрыл глаза, вслушиваясь в его голос. — Давайте скорее, у нас есть пара зацепок, можно проверять. — У нас тоже, — улыбнулся Марко. — У вас как, серьёзно? — Не знаю, — отозвался Роберт. — Ты умеешь танцевать танго? Пока Марио с Марко ходили по школе, фотографировали, разговаривали, притворялись репортерами из крутой городской газеты для хипстеров, Лукаш с Кубой разговаривали с родителями Юлиана, а Матс с Робертом обыскали его комнату. Не нашли ничего удивительного: ноутбук запароленный с кучей стикеров, книжки на полке — Дюма, биографии Стива Джобса и Алекса Фергюсона, Паланик, Экзюпери, — футбольный мяч, приставка; в комнате не бардак, хотя родители больше не заходили, не убирались; но кровать не застелена, одеяло скинуто на одну сторону, будто Юлиан вышел на пять минут — в туалет или воды попить — и сейчас вернется обратно.Выбивалась только реклама школы танцев — стильная, чёрно-белая, с силуэтами какими-то майклоджексоновскими, на плотной глянцевой бумаге. Она была пришпилена к стене у письменного стола ярко-красной булавкой, а сверху, прямо по силуэтам, синим маркером написали номер телефона — размашисто, криво, будто прямо на ходу писали, пристроив бумагу на коленке. Даже Юргена не понадобилось тревожить, номер телефона забили прямо в гугле, и он тут же выдал сайт школы и страницу преподавателя, совсем молодого. Кай Хаверц — красивый, скуластый, почти монохромный, брови вразлет, актер для артхауса, а не живой человек — преподавал танго и классический танец. — Мне кажется, это он, — сказал Марко, пристально вглядываясь в страницу на сайте. — Ну, тот парень, с которым Юлиан целовался. По версии девчонок из школы. — Если разговаривали именно о Брандте, — уточнил дотошный Роберт, и Марко покосился на него недовольно, открыл рот, чтобы ответить что-нибудь, возразить, а потом снова возразить, в ответ на возражения Роберта. — В любом случае, это тот человек, который нам нужен, — вмешался Лукаш, не позволяя им устроить перепалку. — Говорили о нем в школе и нет, Юлиан все равно сохранил его номер. — О, это так романтично, — фыркнул Матс; он развалился на кровати, закинув ноги на стену; Роберт поглядывал на него то и дело: в конце концов, это была именно его комната, его кровать. — Сохранить номер, написанный на бумажке. Нет бы в смартфон сразу забить. Кто вообще записывает номера? Проще на фейсбуке найти. — Это ты дитя прогресса, — возразил Лукаш. — А кто-то, может быть, романтик. И не будь этого номера, нам было бы куда сложнее. — И сядь нормально, — добавил Куба. — Ну что, — подытожил Марио. — Когда у него там ближайшее занятие? Завтра же? Ну тогда я запишусь, мы с Марко сходим, а вы пока его квартиру проверите. Юрген должен скинуть адрес с минуты на минуту. — Нет, — покачал головой Лукаш и улыбнулся, поймав растерянный взгляд Марио. — То есть да, ты все правильно сказал, но нет, вы с Марко не пойдете. Ты будешь нужен, если придется срочно сматываться из квартиры. Марко пойдёт с Робертом. Вот так они и оказались в танцевальном зале — лофт, кирпичные стены, море зеркал, и из каждого смотрит другой Марко, Марко-из-зазеркалья. На уроки танго редко приходили сразу вдвоём, и их мгновенно приняли за пару, зашептались, и Марко, поймав краем глаза отражение — свое и Роберта — вдруг словил себя на мысли, что из них получилась бы красивая пара. Это была приятная мысль, сладкая и легкая, как ванильное мороженое в жаркий полдень. Марко никогда не думал об этом специально, но иногда думал — случайно, вскользь, так думают о том, что надо бы захватить зонт, когда выходят из дома в пасмурную погоду. Мысль мелькала в его голове стаей маленьких рыбок, щекотная и неуловимая: они с Робертом были бы красивой парой. Нет, не так. Чтобы подумать об этом, нужно было признать, что они вообще могли бы быть парой — хоть какой-нибудь, а Марко побаивался об этом думать, как будто Роберт был телепатом; мог прочесть его мысли, как дневник школьницы, в розовой обложке такой, со стразами и замком, который легко открывается первой попавшейся булавкой. «Меня зовут Марко Ройс, мне двадцать шесть, и я влюблён в своего друга, как девчонка; о такой любви не говорят. Это даже стыдно, глупо, словно мы в каком-то комиксе или новомодной книжке про двух геев-хипстеров: один влюблён в другого, это безнадежно, но в конце они обязательно будут вместе, а в середине будет много разговоров, рваных, как струна» Нет, как же хорошо, что он об этом не думал. Кай Хаверц оказался таким, как на фотографии и даже лучше; фото не могло передать всей танцевальной чёткости, выверенности его движений, ничего не говорило о его живой широкой улыбке и манере поворачиваться к случайному собеседнику сразу всем телом, полностью погружаясь в краткий диалог. Наверняка он был хорошим преподавателем, но Марко не знал точно; он был весь сосредоточен на руках Роберта — одна из них лежала у Марко на спине, и ему казалось, что с каждым шагом, каждым движением, каждым вдохом он оказывается всё ближе и ближе к Роберту, и недалёк тот момент, когда он буквально впечатается в его тело, в плотную ткань хлопковой футболки, в еле уловимый запах кожи, пота, шампуня. Невыносимое сочетание, оглушающее, как море в шторм, как сложная музыка, Кармина Бурана или Полёт валькирий какой-нибудь. — Ты можешь двигаться нормально? — тихо зашипел Роберт после очередного поворота, когда Марко умудрился наступить ему на ногу. — Нормально я двигаюсь, не придирайся. Я тебе танцор, что ли? — тут же отозвался Марко, но постарался сосредоточиться на музыке и попадать в такт. — Танцор или нет, а нам надо изображать пару, а ты подойти ко мне боишься ещё на шаг, — возразил Роберт; спорить с ним было невозможно, он будто всегда всё знал лучше. — Ну, ты бы точно предпочел оказаться здесь с Матсом, с ним у вас получилось бы отлично, — буркнул Марко. — Нет, — Роберт дождался, пока Марко поднимет на него взгляд, и только потом улыбнулся. — Я уверен, он танцует ещё хуже, чем ты. А потом сделал то, от чего у Марко мурашки по коже побежали, как от сильной музыки, сильной книги, от внезапной, но такой ясной, прозрачной, невыносимой влюбленности. Роберт наклонился так близко, что почти коснулся губами его уха, и сказал: — Давай, Марек. Мы с тобой можем это сделать. От этого «Марек» и этого «мы с тобой» Марко закончился весь, как будто умер и воскрес, и у него, воскресшего, всё начало получаться словно бы само собой, словно так и надо. Тело казалось лёгким, невесомым, как воздушный шарик, а ладони Роберта — тяжёлые, горячие — прожигали его насквозь и возвращали на землю. Занятие могло быть сколь угодно долгим, и Марко бы этого не заметил; ему казалось, что он не то что тонет, а уже захлебнулся в глазах Роберта: море, небо, сироп блю курасао. Сумасшедший, взрывной коктейль, из тех, что можно выпить, а потом очнуться в другом городе, без денег и воспоминаний, но безнадёжно счастливым, как будто больным этим счастьем. Когда музыка закончилась, и они остановились, сердце у Марко колотилось, словно хотело пробить грудную клетку. И ему на краткую долю секунды показалось, что сердце Роберта колотится так же быстро. Они просто стояли и смотрели друг на друга, и это была какая-то магия — Хроники Нарнии, Волшебник страны Оз. «Танго — вещь», — подумал Марко и сам не знал, почему это подумал. Поговорить с Каем сразу после занятия не получилось — его тут же обступили девушки, все как на подбор красивые, в платьях, на высоких каблуках; ну так и полагается танцевать танго, только Марко тут выбивался со своими стоптанными кедами, в обычной футболке чёрной; у него таких целый шкаф, можно хоть каждый день менять, никто не заметит разницы, потому что её нет. Девушки смеялись, спрашивали, строили глазки, Кай улыбался в ответ и был подчёркнуто вежливым, отстраненным, как принц из сказки. Марко с Робертом не стали мешать. Переоделись и вышли в коридор; там стоял автомат с кофе — новомодный какой-то, ярко-красный, блестящий, с кучей вариантов кофе, капучино с миллионом сиропов. — Будешь? — спросил Роберт и зашарил по карманам кожаной куртки в поисках мелочи. Марко не смог отказать, взял себе с коньячным сиропом; от коньяка там было одно название, но вкусно, сладко. За окном начинался дождь. Его обещали всю неделю, а пошёл только к четвергу. Зато сразу сильный, нервный, быстрыми каплями по темнеющему в сумерках асфальту. Они с Робертом просто стояли и молча пили кофе, смотрели на этот дождь, думали — каждый о чём-то своем, но немножко — как будто вместе. Марко снова поймал себя на мысли, что для окружающих людей они, наверное, действительно выглядят парой; стоят тут, вместе и не вместе, вдвоём против всего мира: Шерлок и Ватсон, Хаус и Уилсон, Дин и Сэм, Кирк и Спок, Оби-Ван и Энакин… Кай подошёл к ним сам: вынырнул из зала, из женского смеха, как из моря, нашарил их взглядом и приблизился. Ткнул в кнопку на автомате — молоко с миндальным сиропом, никакого эспрессо. По выбору кофе можно было бы много сказать о человеке; что подумать о том, кто пьет молоко? Что он зануда: правильное питание всякое, сплошные овощи, никакого фастфуда и кофеина? Или просто — не любит, все мы что-то не любим в этом мире. — Вы красивая пара, — сказал Кай, и Марко вздрогнул, потому что рука Роберта тут же легла ему на талию, привычно и собственнически, будто он всегда так делал. — Да, нам часто это говорят. Вы тоже — красивый. Вам подходит быть танцором, могли бы на сцене выступать. — Да я и выступаю иногда, — рассеянно отозвался Кай. — Преподавание — это так, для себя, для души, чтобы делать что-то полезное в этом мире, не быть эгоистом. Я… Знаете, смотрел на вас и всё думал… Ох, черт, сейчас бы закурить. — Вы курите? — Марко искренне удивился; ему казалось, что танцоры не курят, что они как эльфы — что-то неземное. — Иногда, когда нервничаю. А тут точно нельзя. Может, на улицу пойдем? А, нет, там же дождь, еще промокнете, заболеете, я себе никогда не прощу… Ладно, тогда тут, — он глотнул ещё молока и встал у стены, прислонился к ней спиной, глаза закрыл; пушистые ресницы еле заметно подрагивали на бледной коже. — У вас что-то случилось? — спросил Марко осторожно, чтобы не спугнуть; так дворового кота подзываешь к себе, чтобы накормить, а он боится, что ударишь. — Да. Нет. Я не знаю. Какой ответ правильный? Как кроссворд разгадывать… Понимаете, у меня есть… Любимый человек. — Поздравляю, — вставил Роберт. — Или был. Я уже ни в чём не уверен, понимаете? Он мне просто не отвечает уже несколько дней. Я писал, но безрезультатно, сообщения не прочитаны. И я всё думаю — а вдруг что-то случилось? Умер, попал под машину, захлебнулся в ванне вечером. Или просто — больше не хочет меня видеть, разлюбил, так же тоже бывает. Не знаю, что страшнее. Марко посмотрел на него сочувственно; он даже представлять не хотел, как это может ощущаться, потеря близкого человека; неосознанно, он прижался ближе к Роберту, спасаясь его теплом. Кай глотнул еще молока. — Ищу его взглядом и не нахожу. Ох, чёрт. Я такой нытик, рассказываю об этом вам, как будто больше некому. Но просто вы такие красивые вместе, счастливые, я тоже хотел бы так, подумал — вы поймёте… — Мы понимаем, — тихо сказал Марко, а потом отодвинулся от Роберта, взял Кая за руку; ладонь у него была прохладная и сухая. — Он обязательно вам ответит. Честное слово, я в этом не сомневаюсь. Всё будет хорошо. Он живой, он любит вас. — Правда так думаете? — Кай открыл глаза и посмотрел на Марко в упор; они столкнулись взглядами, как в танце. — Правда так знаю, — серьезно отозвался Марко и улыбнулся. Кай улыбнулся в ответ. — Хочется вам верить. В вас что-то есть такое… Ненастоящее. Как будто вы инопланетяне, мутанты, люди икс, пришли из другого мира… Извините, я чушь несу, у меня бывает после работы; я как пьяный. Юлиан — это мой любимый человек, тот самый — он меня обычно заземляет, возвращает к жизни, а сейчас его нет рядом, и я… — Всё нормально, — успокаивающе сказал Роберт и положил ладонь Марко на плечо. В машине они молчали, как будто говорить было не о чем, кроме как о работе, а о ней не хотелось. Роберт включил музыку; за рулем он слушал старое, но любимое, чтобы не отвлекало — Queen, Nirvana, Pink Floyd. Марко нравилось; он обычно такое не включал, но в этом была своя эстетика: ехать с Робертом в машине, слушать рок, смотреть на дождь; как из какого-нибудь фильма, старого, но культового: чёрно-белый, нуар, Америка, главный герой ищет убийцу, боится, что это вампир, держит серебряные пули в револьвере. Они ехали сквозь дождь, и капли скользили по стеклу. Марко молчал, Роберт молчал тоже, но его присутствие таинственным образом успокаивало; как будто они каждый день так ездили, только вдвоем. С людьми почти всегда есть о чем поговорить — погода, цены в магазинах, планы на будущее — но людей, с которыми есть о чём помолчать, очень мало. Потом Марко не выдержал. — Думаешь, он говорит правду? Не знает, где Юлиан? — Ну я откуда знаю, я же не Лукаш, чтобы читать страхи, как утреннюю газету… Но, мне кажется, он не врал. О таком не врут. Нужно быть хорошим актёром… Или плохим человеком. Или всё сразу. — Он боится его потерять. Что уже потерял. — Все мы боимся кого-то потерять. — И ты? — И я. Я всё ещё человек. Лукаш написал, у них есть какая-то зацепка, но не слишком серьёзная. Они уже дома, ждут нас. Ужин готовят. — Есть хочется, — вздохнул Марко; он с завтрака ничего не ел, не успел. — Скоро приедем, — буднично отозвался Роберт, и Марко снова уставился в окно. За стеклом пролетали мокрые деревья, мокрые дома, мокрые неоновые вывески кофеен, баров и магазинов, люди под зонтиками и без; пробежала девушка в мокром насквозь вечернем платье и босиком, счастливая — Марко даже позавидовал ей на мгновение. Когда проезжали очередной супермаркет, он вдруг выпрямился, замер весь, как сурок или собака, почуявшая след. — Останови? — Зачем? — спросил Роберт, но притормозил послушно. — Не знаю. Зайду в магазин. Ты хочешь что-нибудь? — Не особо. Дома поем, скоро уже. — Ладно, тогда я просто хлеба куплю, он вечно заканчивается, нас же много… — Давай быстрее, — попросил Роберт и откинулся на спинку сиденья. Он никогда не спорил. Никто не спорил с Марко, когда он хотел чего-то; просто чувствовал, что так почему-то надо сделать, так правильно, так зачем-то нужно. Собственная сила казалась ему эфемерной, несуществующей, её невозможно было предсказать или уложить в какие-то рамки. Порой Марко даже не был уверен, что она на самом деле есть. Если он сам не верит в себя, почему остальные должны? Но никто никогда не спорил. Он прошелся по супермаркету; кинул в сетку две упаковки хлеба, молоко свежее, тёмный шоколад и чипсы. Зачем-то купил килограмм яблок; сам их не особо любил, но они буквально притягивали взгляд своими блестящими зелёными боками. — Это только хлеб? — ехидно спросил Роберт, когда Марко снова забрался в машину, отряхиваясь, как собака, от дождевых капель. — Ой, иди нафиг. Купил, что под руку попалось. Всё равно же съедим, всё заканчивается быстро, будто мы только и делаем, что жрём. — Кофе бы взял, он опять заканчивается, — вспомнил Роберт. — Завтра. Не хочу опять под дождь. Они разговаривали о всякой ерунде, как будто сто лет уже жили вместе, а не полгода. Как будто жили только вдвоём, привыкли ходить по магазинам, писать списки, отправлять друг другу смс «захвати сыра» или что-то в этом роде. Рядом с Робертом было уютно и неуютно одновременно. Он был своим, знакомым, почти родным, и сразу же — незнакомым, чужим, закрытым. Марко не знал о нём почти ничего, и знал, что никто из ребят тоже не знает. Роберт не распространялся о своём прошлом, он словно в какой-то момент пришел к ним из дождя, как из пены морской, и остался навсегда. Марко не знал; это было до того, как он пришёл в команду. В сущности, он пришёл самым последним. Дома пахло теплом и едой; Лукаш готовил, Матс ему помогал, и они ржали там, на кухне, обменивались тупыми шуточками, придумывали что-то простое, но вкусное — ризотто с белыми грибами, салат с курицей, яблочный пирог. Марко захотелось есть сразу, с порога, так, что голова закружилась; как в детстве, когда приходишь после долгого дня — играл с друзьями в футбол, исследовал дальние дворы, вымотался, капитан близлежащих районов, — а дома ужин, и родители пришли, можно быстро поесть и завалиться на диван с новым выпуском любимого комикса. В том, как они жили, было что-то домашнее. Дом — старый, двухэтажный, с чердаком — достался Марио от бабушки, двоюродной-троюродной, и он съехал туда от родителей, когда появились Лукаш с Куба, и им нужно было где-то жить. Здесь они отлично помещались вшестером — Куба и Лукаш на первом этаже, Марко, Роберт и Матс на втором, а Марио забрал себе чердак, шутил: «Я же все равно по лестнице вниз не хожу, не свалюсь, ногу не сломаю». Они спорили, порой, из-за бытовой ерунды — кто занимает ванную первым, кто идет в магазин, кто опять не вынес мусор, — но в целом быстро научились жить вместе, вписались в эту совместную жизнь, как пазл сложили. Может быть, потому что все оказались тут в разное время: сначала Лукаш с Кубой, потом Матс, Роберт, а Марко — последним. Он пришёл сюда, к самому дому, потому что знал, что ему это точно надо. Беспричинно, просто тянуло, как магнитом, и это тоже было проявлением его силы, загадочной, как музыка или любовь. Всю жизнь чувствовал себя одиноким, ни с кем толком не сходился, потому что был не таким, как все; звучит пафосно и глупо, но Марко действительно так ощущал — мир казался ему иным, прозрачным, все связи-нитки на виду, потяни — и развяжешь любой узел. Только он не знал, куда тянуть. Но будто что-то внутри него постоянно подталкивало, заставляло раз за разом сворачивать в нужную сторону, чтобы, в конце концов, он оказался на пороге дома и позвонил в дверь. Поужинали они на кухне — быстро, торопливо, устроившись на стульях и подоконнике, запаслись яблочным пирогом и глинтвейном из белого вина, альпийским, и переместились в гостиную. — На самом деле, — сказал Лукаш, устроившись на подлокотнике дивана. — Не могу сказать, что мы нашли что-то особенное. У Кая в квартире никаких следов Юлиана, ну, недавних. Пара футболок в шкафу, но ими явно давно не пользовались. Больше недели уж точно. Но ещё мы нашли его дневник; я думаю, он прятал его, чтобы родители не нашли, ну или просто чаще писал там, чем дома. Он чего-то боялся. Я не очень чувствую страхи на расстоянии — вы знаете — но тут буквально весь блокнот этим пропитан, сложно не почувствовать, если немножко умеешь. — Вы его читали? — спросил Роберт. — Без вас не стали, но я слегка полистал, последние записи. Не знаю… Он постоянно думал о чём-то, одна мысль через все строчки. Такое «а вдруг кто-то узнает?». Вообще, конечно, это неэтично — читать чужой дневник, но у нас нет другого выбора, так что, наверное, можно. Вот, послушайте… Марко прикрыл глаза, вслушиваясь в голос Лукаша, как в музыку.  — «Порой я думаю: всё тайное всегда становится явным. Нам вбивают в голову эту мысль, впечатывают в мозг экзистенциальной печатной машинкой, и мы привыкаем к ней, но по-настоящему понимаем это только тогда, когда что-то тайное — наше, сокровенное, родное, спрятанное где-то под грудной клеткой — становится явным. Невозможно убежать от самого себя, от своей сути, и сколько бы я не бежал, я раз за разом возвращаюсь в ту же точку, из которой начал. Сизифов труд: я и Сизиф, и камень, и гора, тащу себя сам и сам же скатываюсь обратно. Иногда мне хочется исчезнуть; не просто умереть, порезать вены, спрыгнуть с крыши небоскреба, но сделать так, чтобы меня никогда не существовало, уничтожить любые воспоминания обо мне, никогда не рождаться. Потом я засыпаю, просыпаюсь и понимаю, насколько я жалок. Кай этого не заслужил — тосковать по мне. Он слишком хорош, чтобы ему было больно. Все слишком хороши, никто этого не заслуживает, но иногда я думаю — как далеко я могу убежать? Я могу бежать и бежать, без устали, и меня никто больше не найдет, никто не узнает, и на этом все закончится, закончусь я, Сизиф, камень и гора, бессмысленные попытки скрыть то тайное, которое никогда не станет явным, потому что ничего тайного больше не будет». Лукаш замолчал, и какое-то время они сидели в тишине. Марко забрался с ногами в большое кресло с потертой ярко-красной бархатной обивкой и свернулся там весь, подтянул колени к груди, обнял их руками. Он бы не хотел быть человеком, который пишет такое в дневник, который вообще о таком думает — слишком тяжело. И, между тем, понимал, что всё ещё сам — такой человек; боится, что его тайное станет явным — не всем, но кому-то одному. Нет, всё же хорошо, что Лукаш ничего не рассказывает. — Жутковато, — сказал Матс, чтобы разбавить чем-то тишину. — Да нет, — возразил Роберт. — Для его возраста это нормально, все мы такое писали. Много пафоса, но мало смысла. — И всё же он чего-то боится, — Лукаш пожал плечами и захлопнул дневник. — Я не буду читать, но там такого много. — Может, он не хочет, чтобы родители узнали, что он гей? — предположил Марио и принялся нервно жевать кусок пирога; добавил с набитым ртом: — Я бы на его месте этого боялся. — Ты и на своем месте этого боишься, — фыркнул Матс, и Марио метко пнул его коленом; они сидели рядом, можно было даже не тянуться. — Может, и не хочет, — согласился Лукаш. — Но может, он и сбежал… От всего? От своих страхов? — Покончил жизнь самоубийством? — уточнил Роберт, который умел быть ужасно дотошным; настоящий следователь, детектив из романов. — Будем надеяться, что нет, — встрял Якуб. — Мы с Лукашем завтра съездим в загородный дом Брандтов; старый, там какое-то громадное поместье, Аббатство Даунтон, что-то такое. Они туда сто лет не ездили, но проверить надо: вдруг он там… — А вы пока думайте, — добавил Лукаш. — Может придет в голову идея… Напишете мне, если что. Должен же он где-то быть, живой или мертвый. Человек не может пропасть бесследно, это противоречит любой логике. — Это ты мало книжек читал, — возразил Матс, но кроме него никто спорить не стал, все слишком устали. Они посидели в гостиной еще немного, доели пирог, выпили весь глинтвейн — на него ушло две бутылки белого вина и куча яблок, из тех, что принес Марко — поболтали о всякой ерунде: сериал «Люцифер», концерты Дэвида Гаррета, Диснейлэнд. Потом стали разбредаться по комнатам; Роберт пошёл мыть посуду — по четвергам это была его обязанность, а остальные начали зевать, умываться, желать друг другу спокойной ночи. Марко умылся, почистил зубы, переоделся в пижаму — он спал в футболке Томаша Росицки; обожал футбол, болел за дортмундскую Боруссию, смотрел все старые матчи, какие только можно было найти, — и упал на кровать, зарылся в одеяло. Ноги гудели, а тело всё ещё помнило ритм танго, и то, как обнимал его Роберт; Марко тоже это помнил, не хотел забывать. Он успел задремать, когда в дверь постучали. — Можно… — Не спишь? — Марио проскользнул в приоткрывшуюся дверь и тут же плотно закрыл её за собой. — Можно я у тебя посижу? — Не спится? — Марко подвинулся на кровати, к самой стенке. — Залезай, конечно. — Что-то вроде того. Не хочу сегодня спать один. Ты не против? — Да нет, говорю же. Только не пинайся во сне, а то скину и будешь досыпать на полу. Марио лёг рядом, отобрал себе половину одеяла и завозился, устраиваясь поудобнее. Потом помолчал и сказал: — Дневник Юлиана жуткий, да? — Наверное. Я об этом не думал, — соврал Марко. — Может, Роберт прав, все такое пишут в этом возрасте. — Ну да, но… Знаешь, я слушал и все думал: я бы тоже мог такое написать, — шёпотом признался Марио. — Ты почти в его возрасте, — ехидно заметил Марко. — Не такая уж большая разница. — Ой, всё! — фыркнул Марио, но немного расслабился. — Ты же понимаешь, я не совсем об этом. Просто ощущение… Ну, вот такое. Я тоже боюсь. — Что кто-то узнает про твои способности? Или про чувства к Юргену? — Всё вместе. Знаешь, мне иногда кажется, что оно взаимосвязано. Чувства, которые мы испытываем. Силы, которыми мы обладаем. Ты знаешь, как я узнал про то, что умею? — Нет, — сказал Марко и повернулся на бок, чтобы слушать было удобнее, лицом к Марио. — Ты никогда не рассказывал. Как? — Это из-за Юргена было. Он дружил с моими родителями… Ну и сейчас дружит, но тогда чаще приходил, оставался у нас ужинать. Мне было тринадцать, кажется. Я к нему привязался. Без всякой романтики, я совсем об этом не думал, а просто — словно к старшему другу, дяде; он казался мне таким умным, загадочным, столько всего знал, рассказывал истории о своей работе. Тогда было опаснее, его часто отправляли во всякие горячие точки, и я каждый раз волновался — вдруг он не вернется. — А потом? — спросил Марко тихо, потому что Марио замолчал, погрузившись в свои мысли. — А потом он, и правда, как-то не вернулся. Я ужасно нервничал, даже мамины-папины разговоры подслушивал под кухонной дверью, вдруг что-то скажут. Они волновались тоже, и я понял, что это не просто так. И вот я лежал ночью в кровати, думал об этом, думал-думал, всё представлял себе, что с ним, где он. Вдруг он где-нибудь в плену, один, или вдруг его пытают, или вдруг он умер — про это я боялся думать, запрещал себе представлять. А потом мне стало очень-очень грустно и холодно. Показалось, что я лёгкий, как воздушный шарик, в любой момент могу оторваться от кровати и улететь. И я подумал — хорошо бы улететь к нему, просто оказаться там, где он. Пусть он будет не один… — И? — И я оказался. Сам не понял, как это произошло. Это я сейчас умный, опытный, могу отслеживать момент перехода, а тогда оно было будто само собой: вот я лежу в кровати, в пижаме и шерстяных носках, а вот я уже непонятно где, стою на каменном полу, а рядом Юрген; весь усталый, избитый, мне плакать захотелось, когда я его увидел. Он, конечно, охренел напрочь, решил, что у него галлюцинации… Да я бы сам так подумал, если бы думал что-то в тот момент. А так просто схватил его за руку и — обратно; просто захотелось домой, к маме, страшно стало. — Мне бы тоже стало, — согласился Марко и поежился даже: представил, как это ужасно, в тринадцать лет оказаться непонятно где, непонятно как, и как вернуться обратно. — Угу… — вздохнул Марио, глядя в сторону; крутил что-то в голове, формулировал. — Я вот думаю… Может быть, я поэтому, ну, знаешь… Люблю его. Он был первым человеком, который это увидел. Он, буквально, пережил со мной этот опыт. И принял меня — таким. Испугался, конечно, но я тогда испугался ещё больше, чуть не заревел, и он принялся меня успокаивать; всегда проще не бояться, когда есть кто-то, кто боится сильнее. — Ты любишь его, потому что он знает, — задумчиво сказал Марко. — Нет, не так. Я люблю его, потому что он — не такой. Но он знает. И я всё ещё нужен ему… Такой. Неправильный. Но если бы я был один, если бы у меня не было никого: ни вас, ни Юргена… Я бы тоже хотел никогда не существовать. — Мутант-гомосексуал, — фыркнул Марко, пытаясь разрядить обстановку. — Ты прямо комбо собрал. — Кто бы говорил, Ромео, — тут же парировал Марио и пихнул его коленом в бок. Марко ответил тем же, заржал, и больше о серьёзном они не говорили, дурачились, как дети малые. Но уже засыпая, на грани между сном и явью, Марко подумал: я хочу, чтобы меня принимали. Я хочу, чтобы он меня принимал. Утро наступило внезапно, как землетрясение или пожар; стихийное бедствие. Никто не любил утро, кроме, может быть, Кубы — он умел функционировать в любое время суток, просыпался, как будто кнопку включения нажали. Марко иногда смеялся и просил: «научи», — но Якуб каждый раз многозначительно улыбался, и Марко не спрашивал подробностей. Про Лукаша с Кубой они все знали немного, так, общие сведения, но Марко догадывался, что те много недоговаривают; не то чтобы не доверяют, просто не хотят грузить, страшные сказки рассказывать. По пятницам готовил Матс; он не любил это делать, ленился, его максимум был — закинуть что-то в духовку и ждать, пока приготовился само; зато кофе варил хороший, и они часто просыпались от этого запаха, сползались на кухню, как мотыльки на свет, зевали там, неумытые, молчаливые, досматривающие последние сны в темноте под закрытыми веками, уткнувшись в кружки с горячим кофе. Это утро получилось другим: шумным и суетливым; Лукаш и Куба уезжали с самого утра, Роберт поднялся их проводить, Матс уже добрался до кухни, а Марио еще спал — так рано он был готов встать только ради Юргена или пончиков с сахарной посыпкой. Марко проснулся сам, от голосов на первом этаже, и спустился, чтобы обнять на прощанье. Они еще собирались; Лукаш в комнате натягивал свитер, и сквозь приоткрытую дверь, в полумраке спальни, его спина выглядела светлым пятном: бледная кожа, неровно исчерченная штрихами застарелых шрамов, будто картина современного художника; что-то страшное. Марко отвернулся, пока Лукаш не заметил, что он на него смотрит, и ушёл умываться, в ванную рядом с кухней. Там уже пахло кофе и едой; Матс готовил, разговаривал сам с собой, кажется, даже музыку тихо включил, но за шумом воды Марко не слышал, что именно; что-то ритмичное, джаз какой-то. Он почистил зубы, зевая, умылся ледяной водой и вышел прямо так, не вытираясь; холодные капли стекали по шее и позвоночнику, помогая проснуться. — Ты не можешь бояться вечно, — сказал Лукаш совсем близко, будто на ухо; Марко даже вздрогнул, а потом сообразил: это не ему, это в гостиной, просто тут такая тупая акустика, из ванной или кухни не слышно ничего, а из коридора — запросто. — Я и не боюсь, — недовольно отозвался Роберт; Марко замер растерянно, не зная, как поступить: он думал выйти к ним, но теперь это выглядело бы так, как будто он подслушивал; на самом деле, правда, немного подслушивал. — Ты же знаешь, что я слышу, — укоризненно возразил Лукаш. — Ну что тебе не так. Он же тебя не съест. Это не конец света, Бобек. — Если не получится, то потом будет плохо, — тихо сказал Роберт, и Марко весь даже напрягся — так тревожно, почти жалобно прозвучал его голос. — А если получится, то хорошо. Не тупи, а то просрёшь все свои шансы, дебил. Роберт помолчал, а потом ответил Лукашу на польском; Марко, конечно, ничего не понял и просто несколько секунд вслушивался в звук и тембр его голоса. Лукаш ответил тоже на польском, успокаивающе, с каким-то заботливым, почти отеческим подтекстом; или как старший брат, который понимает и знает лучше. Марко еще мгновение постоял в коридоре, а потом нарочито громко хлопнул дверью ванной. Голоса тут же смолкли, а Лукаш выглянул из проема гостиной. — О, Марек, ты уже встал. Доброе утро. А мы уже уезжаем. Чего ты так рано? — Вас хотел проводить, — Марко улыбнулся и зашел в комнату; Роберт сидел на диване и смотрел куда-то в сторону, в окно, будто выглядывал там что-то невероятно важное. Он выглядел почти спокойным, и только длинные подвижные пальцы выстукивали неспешный ритм по подлокотнику. Роберт нервничал. И Марко никак не мог понять, из-за чего. В подвале было тихо, прохладно и еле заметно пахло хорошим алкоголем; когда-то давно его, наверное, использовали для хранения вина, а потом перестали: все закончилось, перестало быть важным. После переезда Марио, Лукаш и Якуб долго не могли до него добраться, обживая остальной дом; а потом спустились по лестнице вниз, обнаружили пустые полки, паутину, запустение и сделали из подвала зал для тренировок — поднимать гантели, качать пресс, управлять своей потусторонней силой, как мышцами тела. Роберт проводил там много времени по утрам. Он был зануда: тренировался каждый день, выходил на пробежку ранним утром, доводил свою силу до совершенства, до виртуозного владения. Он был точен во всем, кропотлив до головокружения; если что-то не получалось, то Роберт повторял это раз за разом, миллион попыток, пока не получится. Марко спустился в подвал по скрипучей лестнице; пару раз чуть не оступился, чудом удержал громадную кружку с кофе — чёрный, без молока и сливок, зато три ложки сахара — и толкнул тяжелую дверь. Он не хотел мешать; устроился у самого входа, прямо на полу, в домашних джинсах — их не жалко — и извечной футболке Томаша Росицки; пристроил кружку рядом. Роберт упражнялся с ножами; заставлял их подниматься с пола, кидал в стену и останавливал в сантиметрах-миллиметрах от каменной кладки. Сначала один, потом два, три, четыре; так, чтобы останавливать на разном расстоянии, контролировать их все сразу, одновременно. Марко сидел тихо, как мышь; он знал, что Роберт заметил, просто никак не отреагировал на его присутствие. Это его устраивало: ему нравилось сидеть, пить кофе, горячий ещё, почти обжигающий, сладкий, и смотреть на Роберта. В его движениях было что-то красивое, ритмичное — почти танец: то, как Роберт стоял, неподвижно, и только запястья вздрагивали, приподнимаясь, пальцы рук двигались, то будто поглаживая воздух, то резко сжимаясь в кулак, то расслабляясь. Марко это завораживало; наблюдать за чьей-то работой, смотреть на Роберта, как на произведение искусства или текущую воду — что-то, что прекрасно само по себе. Они сидели в тишине довольно долго; Марко пил кофе, выпил почти половину кружки; Роберт упражнялся. Порой у него не получалось, и тогда ножи со звонким всплеском падали на каменный пол, а Роберт морщился, словно от удара. — Ты помнишь, когда твоя сила проявилась в первый раз? — спросил Марко, поймав интуитивно момент короткой остановки. Роберт вздрогнул. — Почему ты спрашиваешь? — Просто. Мы никогда об этом не говорили. Ты не рассказывал. — Не помню точно. Кажется, мне было десять, — Роберт смотрел только на ножи; они летали по подвалу, с каждой секундой все быстрее и быстрее, но Марко не нервничал; знал, что Роберт никогда не причинит ему вреда. — А Марио было тринадцать. Интересно, от чего это зависит. Знаешь, у Марио есть теория… — Теория? Да ну. И что за теория? — Что наши силы связаны с чувствами. Со страхами. Ты боишься, и она проявляется: как веснушки на солнце, пятно на футболке, — Марко помолчал, а потом добавил. — Чего ты боишься? Один из ножей чуть не упал; Роберт успел подхватить его взглядом у самого пола. — Я ничего не боюсь. — Врешь. Все чего-то боятся. — Ну, если ты в философском смысле… Тогда да, все мы чего-то боимся. В этом плане и Юлиан не исключение. Один из нас, людей. Всего лишь еще один. — Ты меняешь тему, — недовольно заметил Марко и глотнул еще кофе; тот потихоньку начал остывать. — Чего ты боишься? — Темноты? — Врёшь. — Не знаю, Марко, правда не знаю, — Роберт кинул на него короткий взгляд и тут же отвернулся, сконцентрировался опять, — Боли? Одиночества? Смерти близких людей? Мировой катастрофы? Какой ответ ты хочешь услышать? — Наверное, честный. — У меня его нет. Или они все — честные. А чего боишься ты? — Тебя, — честно сказал Марко и сам растерялся; не ожидал, что скажет правду. Ножи снова упали на пол, но Роберт этого даже не заметил; он повернулся к Марко, в синих глазах плескалась растерянность. — Меня? Ты нормальный? Разве я тебя пугаю? Что я тебе сделал? — Ничего. Может, в этом и проблема. Ты загадочный, как главный герой из старых детективов. — Ерунда. Я обычный, как все люди. Нормальный. — Это я обычный, — возразил Марко. — Такой же, как все. Знаешь, я иногда думаю… А вдруг у меня вообще нет никакой силы? — Серьёзно? — Роберт поднял брови, насмешливо так, а во взгляде скользнула обида, будто Марко сделал что-то. Что-то плохое — и сам не понял, а Роберт запомнил, всю жизнь теперь будет помнить, — У тебя-то её нет? Всё у тебя есть, Марко. Прекрати. Почему ты меня боишься? — Да не боюсь я тебя, я пошутил, — сонно отозвался Марко и нашарил кружку, не глядя, залпом допил остатки кофе. — Я пошутил, а ты поверил. Все мы чего-то боимся. Темноты, боли, смерти близких людей, мировой катастрофы. Самих себя. Самих себя… Себя. Чёрт, себя! Роберт, повтори, что ты сказал. Тогда, про страхи. — А что я сказал? — Роберт даже растерялся; Марко распахнул глаза, вскочил, толкнул коленом пустую кружку; она не разбилась: Роберт подхватил ее машинально, опустил на место; так привычно, естественно, как будто каждый день так делал. — Про страхи. Что ты сказал про страхи. Ты сказал «все мы чего-то боимся…», а дальше? — Что Юлиан — не исключение. Что он один… — … из нас. Ты понял? Понял? Он один из нас, Роберт. Не людей, к чёрту людей, люди ничего не знают. Он такой же, как и мы. У него есть сила. И он боится. Что если у него есть сила, Роберт? Это же все объясняет. Помнишь, Марио сказал, что это знакомо, когда Юрген рассказывал? Он мне говорил, он в первый раз тоже переместился вот так, в пижаме и тапочках. Что если Юлиан тоже умеет? Что если мы ошиблись, и он боится не своей ориентации, а того, что не такой как все? — Ты не можешь знать наверняка, — возразил Роберт, но прислушался; он выглядел озадаченным, заинтересованным. — Не могу, но это же теория, её надо проверить. — Если это правда, то мы можем никогда его не найти. Откуда ты знаешь, какой силой он обладает? Это может быть всё, что угодно. — Я и не знаю, но проверить же надо. Я пойду, с Матсом поговорю… Чёрт. Чёрт! Это же правда может быть так! Забери кружку, ладно? Марко почти выбежал из подвала; влетел коленом в перила узкой лестницы, но даже не заметил; он был слишком воодушевлен, весь поглощен идеей, такой простой и одновременно — такой логичной; ему казалось, будто что-то невидимое подталкивает его в спину, заставляет нестись вперед: быстрее, быстрее. Матс все еще был на кухне, когда Марко прибежал туда; он мыл посуду; Марио уже проснулся, сидел на широком подоконнике, жевал тост, второй рукой держал книжку — кажется, что-то про кофе. Марио много читал про кофе, обожал его варить, купил домой крутую навороченную кофеварку с миллионом режимов, но специально — чтобы всё равно всё надо было делать самому; как в кофейнях, рожковую, глянцевую; назвали Марией-Антуанеттой — под такой кофе хорошо было есть пирожные. Марио с Матсом обожали Марию-Антуанетту, вечно спорили, кто варит кофе лучше, но если приходил Юрген, то к машине подходил только Марио — это была его обязанность, его слабость, его любовь. Они выслушали Марко молча; ему с трудом удалось собрать слова в предложения — те разбегались, как хомяки из клетки, не давались в руки, и Марко пожалел, что Роберт не пошел с ним; у него такие вещи получались лучше. — И что ты предлагаешь? — спросил Марио, когда Марко замолчал; даже книгу отложил в сторону, но есть тост не перестал. — Мы ведь даже не можем предугадать, какая у него способность. Если, чисто гипотетически, допустить вероятность, что она действительно есть. — А может, он исчез не совсем из-за нее, — добавил Матс. — Может, он… Ну, я не знаю… Может, он убил человека случайно и теперь прячется от правосудия, боится. — С помощью своей способности убил? — Марио скептически приподнял брови, — Хуммельс, ты нам что-то недоговариваешь? Это из личного опыта предположение? Кого ты убил? Тебе помочь закопать труп? — Да я уже прикопал, в саду, под клёнами, где ты любишь читать, — отмахнулся Матс, улыбаясь. — То-то мне там так хорошо, спокойно сидится, — тут же парировал Марио. Марко не вслушивался в то, что они говорили. Ему казалось, что он прав. Нет, казалось — не самое подходящее слово; он чувствовал это так же точно, как чувствуешь, где все косяки и повороты, когда ночью просыпаешься, чтобы в туалет сходить, идёшь с закрытыми глазами. Где-то внутри себя он уже знал, что прав. Будто с самого первого момента, с той минуты, когда Матс зашел в его комнату и сказал «У нас новое дело», всё подталкивало, вело его именно сюда, в эту точку пространства-времени, которую Марко ощущал, как что-то вещественное, настоящее, как паркет под ногами, запах листвы из приоткрытого окна, насмешливый голос Хуммельса. Ему просто нужно было пройти дальше, ещё чуть-чуть, сделать несколько шагов в нужную сторону, и знать бы только, какими должны быть эти шаги. Марко мучительно вслушивался в себя, в окружающее пространство, будто всё вокруг было музыкой, сложной ритмической-логической задачкой, которую нужно понять, разгадать, расшифровать, а иначе — незачёт, двойка, отчислят. -… и вот тогда, если ты мне это скажешь, вот тогда я тебе поверю. — Марио, — вдруг сказал Марко. — Марио, поехали за пончиками? — Что, прямо сейчас? — Марио даже растерялся. — Да я же только проснулся. Ты так сильно их хочешь? Может, это подождет до вечера, нет? — Нет, сейчас, — упрямо сказал Марко. — Я хочу сейчас. Ужасно хочу пончиков. С банановой глазурью, помнишь, тех вкусных, которые мы пробовали в кофейне в центре? — Поехали, — серьезно сказал Матс, выключил воду и сунул смартфон со стола в задний карман джинсов. — Возьмём машину Роберта, я помню, где он положил ключи. — Если вы её сломаете, он сломает в ответ вас, — флегматично напомнил Марио и снова взял в руки книжку; он еще не проснулся окончательно, чтобы всерьёз в чём-то участвовать. — Не сломает, если мы привезем ему пончиков, — возразил Матс. — Марко, пошли, чего застыл. Марко встрепенулся, встряхнулся, скидывая с себя задумчивость, и ему подумалось, что сейчас — вот прямо сейчас, в этот самый момент — он всё делает правильно. В машине Марко сел за руль — ему только недавно выдали права, и теперь он при всяком удобном случае вызывался вести машину, получая от этого какое-то удовольствие; к тому же, ему казалось, что сейчас это важно — вести самому — и только положив ладони на темную, под кожу, обивку руля, он немного выдохнул; почувствовал себя так, будто оказался на своем месте. Это была машина Роберта, и всё в ней, казалось, было сделано под Роберта, словно бы на заказ; еле уловимый запах его парфюма успокаивал Марко, будто Роберт подошел к нему сейчас, обнял, сказал «Ты справишься, Марек», и все остальное тут же стало не важно, не нужно. — Едем? — спросил Матс, пристёгиваясь. — Конечно, — отозвался Марко; он немного успокоился. На улице всё ещё шёл дождь; настоящий потоп, ливень не прекращался, и казалось, что совсем скоро город затопит полностью, все улицы и дома, а они сами — люди, те, кто не успеют уехать, спастись, сбежать — станут чем-то, вроде рыб, русалок, непонятные существа без названия и смысла жизни, и будут существовать в этом затопленном, погребённом под толщей воды городе. — Тебе просто хочется пончиков? — Матс закурил, слегка опустил стекло, чтобы в салоне не дымить. — Или ты что-то понял? Ну, почувствовал? — Наверное, — неуверенно сказал Марко. — А может быть, я просто ошибся, и у меня недостаток сладкого в крови. — Тогда мы точно привезем Роберту пончиков, чтобы он нас не убил, — согласился Матс, затянулся, а потом добавил. — За то, что я курю в его тачке. — … а я тебе это не запрещаю, — подхватил Марко. — О, чёрт, там какая-то авария на дороге, не проехать. Мудаки, как всегда невовремя. Поехали в обход? Кажется, через тот переулок тоже можно. — Не помню, я тут не так часто бываю, — покачал головой Хуммельс. — Так что я тебе доверяю. Тебе… И твоей таинственной интуиции. Марко пожал плечами; они ехали по мокрым улицам, не разговаривали; только гудки автомобилей и шум дождя разбавляли плотную тишину. Марко был благодарен Матсу за то, что тот ничего не сказал, не стал спорить или отговаривать, а просто поехал с ним сразу, настоящий друг; он мечтал о таком в детстве, о настоящих друзьям — команда, банда, три мушкетера, пять юных сыщиков и верный пёс. Получилось только к двадцати шести годам, но оно того стоило, как билет на лучший концерт в твоей жизни, после которого можно лечь и умереть — лучше уже не будет. Минут через десять машина заглохла. Марко сам не понял, как это произошло; в какой-то момент она просто перестала работать и отказалась заводиться снова, а он не настолько хорошо разбирался во всём этом машинном-ремонтном, чтобы сразу понять, где неполадка. Попытался завести её ещё раз, но безрезультатно. — Пойдём пешком? — предложил Матс; он был спокоен, как египетский сфинкс, в любой ситуации — кофе закончился или мировая катастрофа случилась; Марко завидовал этому спокойствию, как самой настоящей суперспособности; вот что по-настоящему важно, а не читать чужие мысли или летать, как Бэтмен или Супермен. — Нет, тут далековато, на машине минут десять, а пешком мы все полчаса тащиться будем, промокнем до костей и умрём, Лукаш нам не простит такого разгильдяйства, — рассеянно отозвался Марко; он злился сам на себя и на свою чертову силу; нельзя же так, когда ты всё делаешь правильно, чтобы раз — и перестало получаться; что за жестокие шутки. -Не психуй, — попросил Матс. — Я не Лукаш, конечно, но от тебя фонит этой злостью, как дешёвым парфюмом. Всё нормально, ну, Ройс. На противоположной стороне улицы уныло качалась вывеска какой-то второсортной забегаловки — уже не кофейня, ещё не ресторан. «Кофе и сэндвичи» — в таком месте тебе точно не продадут идеальный вишневый пирог, как из Твин Пикса, но и не отравят; среднее арифметическое — забыть через пять минут после того, как закончится кофе в картонном стаканчике. — Я пойду, хоть чаю куплю, — решился Марко, зашарил по карманам, проверяя, взял ли бумажник. — Холодно, пиздец. Надо успокоиться, и… И. Не знаю, что дальше. — Выпьем чаю и решим, — согласно кивнул Матс. — Я пока Марио позвоню, скажу, что пончики отменяются, а то он ждёт, наверное, мечтает о них, как о чистой и вечной любви. — Чистая и вечная любовь у него уже есть, — ехидно заметил Марко; Матс заржал. — Ну да, и даже не к пончикам. — Ага, не к ним. На улице лило так, что стоило выйти из машины, как Марко сразу промок весь; небесная канцелярия решила выполнить годовую норму по дождям за неделю. Стало холодно; он поёжился и рванул через дорогу к заветной двери в кафе. Внутри было пусто и сумрачно; сонная девушка за стойкой даже не отреагировала на его появление, словно Марко был призраком или кем-то вроде того — невидимый, незаметный, кофе не пьет, так зачем тратить на него время. — Чай, пожалуйста, — попросил Марко, подходя ближе и вытаскивая из кармана деньги. — Вон тот, черничный. Два стакана, с собой. Ага, без сахара… Хотя нет, в один положите, пожалуйста, три кубика, а в другой — не надо. Расплатился, замер в ожидании и принялся разглядывать зал — картины на стенах, тёмные бархатные диваны; такая претензия на викторианскую Англию, но денег не хватило, хотя получилось всё равно здорово — разномастная мебель, разноцветные чашки, будто их по друзьям собирали; в этом был стиль. Только теперь Марко заметил, что в зале, всё-таки, не один; за дальним столом в самом углу уютно устроился на диване парень; светловолосый, одетый так, будто из соседнего дома забежал кофе с утра выпить; каждое утро тут его пьёт, привык, все вкусы перепробовал, постоянный клиент, ему даже готовят заранее, знают, во сколько придёт. Он сидел, уткнувшись носом в кружку, и светлые вьющиеся волосы падали на лоб; Марко на мгновение отчаянно захотелось узнать, как он выглядит; будто это имело значение, могло изменить всю его жизнь, как откровение господне. А потом парень поднял голову, взял кружку, чтобы сделать ещё глоток, и посмотрел на Марко; просто скользнул по нему взглядом, но Марко замер; голова закружилась, как от сильного удара, будто в стену врезался — спиной, затылком; подрался с кем-то, выиграл, но все равно больно. Марко тут же забыл и про чай, и про Матса, и про девушку за стойкой, и про всё на свете; просто подошел ближе, сел за стол рядом. — Ты Юлиан, — сказал он; не спрашивал — утверждал. — Ты Юлиан Брандт, тебя ищут твои родители, ужасно беспокоятся, места себе не находят. И Кай тоже — ты ему не отвечал, он думает, ты его бросил. Где ты был? Юлиан растерянно моргнул и несколько секунд смотрел на Марко непонимающим взглядом, как будто, правда, призрака увидел, что-то из семейной драмы — пра-пра-пра-какой-нибудь, такого не бывает, но почему-то есть. А потом разом расслабился, отодвинул кружку в сторону резким движением, чуть не разлил. — Не где, — сказал он тихо, но серьёзно. — Не где, а когда. Какой сегодня день? — Пятница, — растерялся Марко следом. — Подожди, ты что, не знаешь?.. А где… — Да говорю же, — перебил его Юлиан. — Не где. Когда. А число сегодня какое? Год? И вот тогда Марко все понял. Как-то разом, будто щёлкнуло что-то в голове, и всё сразу стало понятно; как решать логарифмы или на велосипеде кататься — достаточно один раз осознать, чтобы потом стало просто. Почему Юлиана нигде не было, и почему он был в пижаме, и почему они не могли его найти, и почему он боялся — всё, сразу всё встало по своим местам, как паззл. И стало хорошо. За окном закончился дождь, но Марко этого даже не заметил. К воскресенью после всех дождей распогодилось окончательно; Дортмунд был блестящий, словно умытый к празднику; пряничный городок из сказок, а не место для живых людей. Марко смотрел на него с крыши; они выбирались туда периодически, все вместе, даже пикники пару раз устраивали, жевали бутерброды, запивали пивом, болтали; но сегодня он был там один; слишком рано. Марко проснулся сам, резко, просто открыл глаза и понял, что выспался. Идти вниз не хотелось — боялся разбудить Лукаша и Кубу — поэтому он натянул толстовку прямо поверх пижамы и, как был в тапочках, полез на крышу: просыпаться окончательно. Просыпаться вместе с городом; тот ещё только начал оживать, шумел первыми машинами, сонно общался голосами людей из близлежащих домов. Марко смотрел на него и думал; он любил этот город искренне, как можно любить только дом, место, где ты вырос; любить и ненавидеть одновременно. Это был Дортмунд, их Дортмунд, а они были — ну, хранители города, супергерои; какой город, такие и герои. Сзади зашумело, звякнула железная дверь, и Марко обернулся; на крышу, кутаясь в тёмно-синий, густого такого цвета плед, вылез Роберт, сладко зевая. — Ты чего не спишь, Марко? — Не знаю, не спится. А ты? — Проснулся уже. Можно я с тобой посижу? — Да, конечно, — Марко подвинулся. — Садись. — Говорят, все прошло нормально, — сказал Роберт, устраиваясь поудобнее. — Ну, у Юлиана. Соврал родителям, что был неделю у друга. Они, кажется, не поверили, но спорить не стали; просто рады, что вернулся и живой. — Ну, а как бы он сказал им правду? — Марко пожал плечами. — Привет, мам и пап, я умею путешествовать во времени, иногда я это контролирую, но порой, когда нервничаю, вдруг — и оказываюсь где-то ещё, когда-то ещё, и не знаю, можно ли мне возвращаться обратно. Да они бы решили, что он сумасшедший. — Ну Юрген же не решил так про Марио, — возразил Роберт и сел поближе; было зябко. — Там другое, — Марко покачал головой. — Юрген в этом участвовал… А, ладно, неважно. Хорошо, что Юрген там был… И есть у Марио до сих пор. И хорошо, что мы смогли найти Юлиана сразу после того, как он переместился. Он всего полчаса просидел в этом кафе; но мне пришлось заплатить за его чай, у него же при себе ничего не было. — Предъяви ему счет, — насмешливо фыркнул Роберт. — Но если серьезно… Не мы. Ты его нашел, Марек. Это полностью твоя заслуга. — Ну, глупостей-то не говори. Мы же вместе работаем. — Но только ты мог взять — и изменить реальность. Так, чтобы мы оказались именно в той точке пространства-времени, где был Юлиан, — Роберт посмотрел на него очень серьёзно; Марко тоже было несмешно. — Я же не знал, что так получился, — отозвался он таким тоном, как будто оправдывался. — Я не специально. — Да ты вообще все делаешь не специально, — согласился Роберт с какой-то неясной досадой в голосе. — Вечно с тобой всё так… — Ты злишься? — Марко даже удивился; не понял, что произошло. — На меня? — Нет. Нет, не злюсь, — Роберт кинул на него короткий взгляд. — Я… Я, наверное, действительно боюсь. — Чего? — Не чего. Кого. Тебя, меня… Нас. Я боюсь — нас. Нас с тобой. — А? — Марко растерялся совсем, повернулся к Роберту, намереваясь спросить что-нибудь ещё, но не знал, что именно. — Дурак ты, Марек, — ласково сказал Роберт. А потом наклонился к нему и поцеловал; по-настоящему, всерьез, поцеловал, и губы у Роберта были тёплыми, мягкими, очень осторожными, как будто он боялся, что Марко прямо сейчас его и оттолкнёт, скинет с крыши; может, и правда боялся. Но Марко не оттолкнул; он замер на мгновение, а потом потянулся сам, коснулся своей ладонью ладони Роберта, и тот сразу же взял его за руку, переплетая пальцы. Это казалось сном, сказкой, окончанием дурацкой голливудской мелодрамы, но было — жизнью; настоящей, реальной жизнью. Дождь закончился, и над Дортмундом было безоблачное небо; оно отражалось в глазах Роберта Левандовски.

-fin-