Ветер страны Оз

      Ветер страны Оз не уносит дома, он сжигает их дотла.       Элли Дороти Гейл семнадцать, и она смотрит на пожар из окна.       Соседский дом горит горячо, ярко, дымно. Элли чувствует жар сквозь стекло, видит, как на нём цветами разрастаются капли, кровавые в отблесках алой зари и пламенного зарева. Они напоминают слёзы, украденные, слизанные огнём. У кого?       Элли никак не может вспомнить. С памятью у неё плохо, и лица соседей из разных городов, домов и штатов перемешиваются между собой, превращаясь в тлеющие на ветру головешки, похожие одна на одну.       Девушка морщится и силой воскрешает, хотя бы в воспоминаниях, мальчишку-ровесника в бейсболке и с щербинкой промеж крупных зубов. — Ты волшебница? Я думал, все волшебницы злые. — Разве мама не говорила тебе, что волшебниц не бывает?       Глупый мальчик, хорошенький. Жаль, не знал, что в этом мире одни только ведьмы и никуда от них не спрячешься. Даже если повезёт и сбежишь раньше, чем они тебя заметят и заклеймят своей особой ведьмовской меткой, назовёшься другим именем, притворишься другой — найдут.       Элли знает, ведь бежала трижды и ещё один раз потом: Глиндой в Оклахому, Бастиндой в Колорадо, Виллиной в Небраску и Гингемой в Миссури. Имена придумала, но от ведьм не спряталась. Себя только потеряла, набрала понемногу от каждой, стала чем-то средним, другим. Чудовищем, кое-как сшитым из полуправды и плохих снов с четверга на пятницу.       Такая и себе-то помочь не сможет, не то что другому.       И всё же Элли просит, неумело и слабо, но с душой. — Пожалуйста, хотя бы этот. Пусть ему повезёт, — шепчет про себя, в собственной голове, тихо, чтобы Гудвин не узнал, не принялся её утешать и в сердцах не присыпал лишнего к дневной норме лекарств.       Она не хочет слышать, что помогать уже некому. Сама знает, но верит почему-то в другое.       Искренне хочет помочь, но все её молитвы улетают к мёртвому обезьяньему богу о четырёх крыльях. Он слышит и жрёт их, не жуя. Сладко ворочается в вечном сне.       Элли всхлипывает, сглатывая плач: в соседском доме умирают ведьма и кто-то ещё. Огонь растёт, гудит, хохочет в умирающей рассветной ночи. Элли видит, как ему тесно, тяжело и как ему хочется выбраться и найти по запаху ту, за которой пришёл. Но шанс только один.       Элли слышит, как стены дома дрожат, качаются, трещат на иноземном ветру. Звук этот болезненный и громкий. Так ломаются старые кости.       Элли становится не по себе, и только рука Гудвина на плече помогает выдержать, не заорать.       Он уверенно отстраняет её от окна и задёргивает штору наглухо, погружая комнату во влажную, космическую темноту. — Переодевайся и позавтракаем, — сдержанно, шёпотом говорит он, но Элли различает недовольные нотки. — Хочешь, сделаю тебе омлет?       Он всегда шепчется, словно боится, что кто-то услышит, подслушает, доложит. Элли это бесит, потому что она сама, наблюдая за ним, делает так же.       Она не хочет стать такой же, как он, но смело к этому идёт.       Нет.       Элли кивает в темноту. Она не видит его глаз, но чувствует на себе взгляд — цепкий, чудной, внимательный, пробирающий до костей.       Нет, нет, нет, не бойся. Не смей бояться.       Элли на ощупь идёт к двери и слепо толкает её от себя. Ручка кажется ей горячей, словно пожар проник в дом, притаился, рыщет. Не сегодня?       Она поднимается к себе и, лениво почесав Тото второго за ухом, присаживается на край кровати. Подарок замечает сразу, но даёт себе время, чтобы развидеть, передумать, убедить себя, что его нет.       Не помогает.       Даже седые доберманьи глаза кажутся менее реальными, чем проклятые хрустальные туфли, снятые с худой ведьминой ноги.       Злая ведьма востока умерла, и добрый народ Оз требует новую, коронует её горячим обручем.       В голове горит, взрывается, клокочет. Что-то большое и неприятное, знакомое жмёт к земле. Элли опускается на пол и поёт что-то старое, из детства.       Да здравствует новорождённая!       В её раздражённом разуме просыпается третий. Его лицо пожрал огонь, и оно стало таким тёмным, таким другим, искажённым и диким, оплывшим по краям, что Элли за глаза зовёт его Страшилой. Этот — самый глупый из всех. Сам открыл дверь, когда ведьма постучала, сам показал, где лучше запалить. Чучело огородное, а не мальчик с бейсболкой. Хорошая компания для Трусливого льва и Железного дровосека, ничего не скажешь.       Трое и все — мимо, за неё.       Лев так боялся, что из комнаты не вышел, даже когда ведьма подвела к двери его родителей и приказала выходить. Так перетрусил, что дышать перестал, умер сам, без помощи и уговоров. Дровосек — и того хуже — плакал, как девчонка, и предлагал всех, вместо себя, расписывал, кого и за что взять, пока сердце в железяку не превратилось и биться не перестало. — А правда, что ведьма тебя искала? Что все мы из-за тебя.? — Замолчи.       Элли ненавидит их всех, но терпит. Знает, что податься им некуда, а жить, пусть даже и так, хочется.       Ей немного жаль, что и в этот раз пожар — мимо, к чужому порогу. Не её вина, что ведьмы слепы и всегда выбирают не тот дом, жгут где-то по соседству, и всё же она себя винит. За то, что магия Гудвина работает слишком хорошо, за то, что везёт.       Хотя какое уж тут везение.       Элли смотрит на башмаки, водит по ним пальцами, пачкает в чуть подсохшей крови. Думает. Тяжело, с усилием, упорно.       Третий дар, последний и жалостный, у неё. Но что с ним делать? Стоит ли попытаться? Пора.       Элли не хочется начинать, но в горящей морде ведьмы, бьющей стёкла и ломающей стены соседского дома, ей видится знак.       Пора, девочка, домой. Восемнадцать тебе скоро, а там и всякой магии конец.       Элли примеряет башмачки, и те ей самую малость жмут. Она чувствует себя сказочной сводной сестрой на чужом балу, самозванкой, которую не звали.       И всё же.       Прихрамывая, она идёт к шкафу и, как фокусник из шляпы, достаёт другие дары: очки с зелёными стёклами и жёлтый берет в паетках. От них веет смертью и магией, которую не перебороть, но это ничего. В дни, когда мир за окном горит, это даже правильно. Элли редко надевает очки, хоть никто ей не запрещает. Они видят ложь, а Гудвин всё время лжёт. Даже про Канзас лжёт.       Но сегодня, когда у неё все три дара, ему не улизнуть, не отболтаться.       Элли надевает очки, нахлобучивает берет и спускается вниз.       Гудвин пытается разжечь огонь в забитом золой камине, но выходит у него плохо. Огонь — не его стихия, а её, пора бы ему усвоить.       Элли заводит старый проигрыватель и в сопровождении глубокого, грустного до слёз пения подходит к Гудвину со спины. Тот вздрагивает, пугается и только через мгновение оборачивается к ней с крысиной улыбкой в глазах. — Что случилось в Канзасе? — спрашивает Элли в лоб, словно бьёт наотмашь.       Гудвин мнётся, молчит, обкусывает губы в кровь. — Я не думаю, что стоит об этом вспоминать, — начинает он, как всегда, издалека. — Травма ещё свежа, и лишние напоминания только навредят. Вспомни, как нам пришлось уезжать из Оклахомы в ночь с одним чемоданом, потому что тебе стал мерещиться тот парень с железным топором…       Элли смотрит на Гудвина с яростью, и тот смолкает, гасит фразу на половине. — Ты пила сегодня лекарства? — он смотрит на неё с подозрением и страхом, от которых Элли становится весело. — Обещаю, если будешь пить вовремя, мы обязательно сядем и обо всём поговорим. — Вечно так говоришь.       Сквозь очки она видит всю его ложь. Та горит ярко, сочится ядовито-зелёным облаком над головой. — Что случилось с дядей и тётей? — вновь спрашивает Элли. — Как случилось, что из всех моих опекунов остался ты один?       С дарами она может заставить его говорить. И всё же хочет, чтобы он рассказал всё сам, без чёрного ведьмовства в уши. — Сама знаешь, — Гудвин хмурится и тянет к ней руки, хочет обнять за плечи, приголубить.       Элли не даётся. — Ты ведь нашла ту мою статью для диссертации? — он делает шаг назад, и в глазах его решимость, от которой Элли тошно, ненормальная, несвойственная ему. — Без контекста, наверняка, надумала что-то не то… Но суть уловила, правда? — Суть, в которой я — подопытный кролик? — Суть, в которой ты — что-то большее, — он молчит, смотрит, умоляет взглядом о чём-то своём. — Ты всё. И, кто бы что ни говорил, я знаю, почему всё вышло, как вышло. Неважно, что они там думают, я верю, что ты никогда не…       Элли кричит, закрывает уши руками.       Страшила, Железный дровосек и Трусливый лев в её голове требуют крови.       Элли стучит башмачками друг о друга и просит перенести её в Канзас. Место, что она не может забыть даже под действием лекарств. Самое любимое и страшное. То самое, где стоял дом, собранный из хлама и досок, выброшенных на дорогу пересохшей пыльной рекой. Там, где жила девочка Элли. У самого края поля в степи.       Мне нужно знать. Пожалуйста. Она просит не очень убедительно, и магия работает по-своему: переносит её не в пространстве, а во времени. Элли видит себя ребёнком, чумазым и несчастным, с синяками по тонким рукам и с зажигалкой в руках. Она чиркает ею, и пламя кажется таким красивым, правильным, чистым.       Мёртвая ведьма запада целует её промеж глаз, прямо в третий глаз, которого у нее никогда не было, и благословляет на царство. Дядя и тётя не кричат: уходят во сне, без привычных криков и алкоголя по углам. Гудвин ни в чем её не обвиняет. Он был их другом, гостил в доме вечность, рассказывал сказки на ночь, кровавые и страшные, про девочек-убийц и ведьм запада, но, когда всё заканчивается и остывает, сказать ему нечего. У него диссертация о психах и мёртвая дочка в мозгах.       Элли видит всё, словно она и сама немного ведьма.       Да и кем ей быть, если волшебниц не бывает? — Откуда взялась та зажигалка? — спрашивает она, приходя в себя и тяжело опираясь о стену. — Она хорошо шла к сказке о стране Оз, — Гудвин прячет глаза, но улыбку ему не скрыть, не снять, не спрятать. — Моя дочь тоже её любила. — Я — нет. — Ты полюбила потом, — улыбка Гудвина раздвигается, цветёт, воняет гнилью. — Хотя это другое.       Элли тяжело улыбается в ответ. Губы её шепчут, призывая Летучих обезьян. Последний дар горит.       Гудвин орёт, но крик его тонет в музыке. Жжёт напоследок.       Элли выходит из дома, прихватив только Тото. Ветер обдает её огнём, согревает промёрзшие ведьмовские кости. Посёлок горит за её спиной, но бояться нечего.       Ветер странной страны Оз не уносит души, а всего лишь ведёт их дорогой жёлтого кирпича. До тла. Уж Элли знает.