Своим путем

Кровать скрипит. Этот ужасный звук дерет уши и нервы, как ногти или плотный мел по школьной доске, и Рю одновременно бесится и наслаждается. От тонкого матраса пахнет пылью и потом. Простынь серая от постоянной стирки, и почти рвется, когда Рю стискивает её в руках и дергает: госпожа Анна наказала бы его за испорченные вещи и штраф, который наверняка придется заплатить. Рю почти стыдно. Почти, потому что есть чувства сильнее. Они взрываются вспышками звезд под кожей, затапливают жаром поверх стыдливого румянца, заставляют дрожать и сжимать зубами подушку. Рю старательно не думает, сколько людей так делало до него. — Тебе хорошо? Рю хотел бы одобрительно простонать, но приходится быть тихим, давить в себе стоны, шептать на грани слышимости, и Билли — его новый друг с огромными лапищами и умением объезжать не только огромные автомобили — приходится наклоняться ближе, прижиматься кожей к коже, ловить мельчайшую дрожь и движение. Впрочем, тот и не против. Билли нравится вид мощной спины, нравится вкус кожи у основания шеи, нравится манящий взгляд из-под ресниц. Этот странный японец свалился на него, как снег в июле, и будь Билли Андерсен проклят, если не возьмет всё от их редких, но от того ещё более острых, срывающих башку встреч. За тонкой гипсовой стеной взрывается смехом, что-то падает, и Рю дергается, выгибается в спине, сжимает руку Билли и требовательно тянет её к своему рту. Три пальца погружаются в жар, мешают стонам выйти наружу как последний бастион, вот только Билли самому приходится держать себя в руках. Было бы классно вцепиться в манящее плечо, белеющее перед мутным, слегка расфокусированным от удовольствия взглядом. Прикусить, чтоб остался след. Билли так себе понимает в красоте, но его жадная, собственническая часть уверена — небольшие фиолетовые пятна чудесно бы смотрелись рядом с броской рубашкой и белым щегольским костюмом. Но Рю запретил. Нет так нет, Билли слишком хорошо, чтобы злиться из-за подобной мелочи. Сначала они хотели привычно, «по быстрому» подрочить. У них за стенкой сумасшедшие, но удивительно невинные дети, которые могут вломиться даже в закрытую дверь. Потому что: а что это вы так долго и так интересно делаете? А зачем вы голые? Это что за игра такая? Билли не знал, ржать ему или молиться, потому что мало какой американский пацан не знает в тринадцать лет, что два взрослых человека могут делать вместе голыми. Спасибо сексуальной революции, Playboy и кинематографу. Правда, два мужика всё ещё могут оправдаться «тесной мужской дружбой, пока жены с детьми в отпуске», чтобы их не зачморило местное общество. Но это вроде был не совсем их случай. Или их? Черт этих японцев разберет. В любом случае: что-то идет не так, и вариант с дрочкой пролетает бумажной оберткой бигмака над статуей Свободы. Потому что в какой-то момент Рю всовывает ему новенький тюбик чего-то и пристально смотрит в глаза. И Билли как-то сразу всё понимает. И что от него хотят, и что эта встреча, скорее всего, последняя. Потому что у Рю какой-то свой непонятный путь, и кто знает, пересекутся ли они ещё когда-то. Это нормально, это всегда так, и внутри всё замирает от нежности, смирения и отголосков сожаления. И желания сделать этот раз лучшим. Билли кивает, даже несколько раз, чуть не выпустив смазку из рук. Перед глазами только от открывшихся перспектив темнеет от резкой вспышки удовольствия. Рю довольно прищуривается, ободряюще улыбается, поворачивается спиной. Несколько секунд, чтобы влезть на кровать с ногами и отставить зад, а Билли кажется, что он успел умереть и вознестись. Это как в порнухе. Нет, даже лучше, потому что всё происходит в реальности. Билли медленно вдыхает, выдыхает, коротко молится и со второй попытки откручивает маленькую крышечку. Пальцы дрожат сильнее, чем в первый его раз в насыщенной на откровения юности, и Билли старательно отвлекает себя и Рю, покрывая быстрыми поцелуями поясницу, собирая губами дрожь и прослеживая белые линии старых шрамов. Смазка холодит пальцы. Пока она согревается, Билли свободной рукой ласкает Рю: проводит рукой по члену, обводит большим пальцев головку. Слегка прикусывает задницу, потому что про неё разговора не было, а Рю так сладко дергается и шипит, что удержаться невозможно. Сильные руки напрягаются, и Билли прошивает жаром от мысли, что человек под ним может свернуть его в бараний рог и повязать сверху бантик из простыни. Но вот он, подставляет ему спину и зад, позволяет вроде бы главенствовать над ситуацией, а на самом деле разбиваться в лепешку, чтобы сделать хорошо. «Чудная штука, жизнь», — думает Билли, а ещё, что после этой ночи будет сладко гореть с другими садомитами в аду. Если там также жарко, как внутри Рю — мышцы поддаются туго, и Билли чувствует себя настоящим героем, пока терпеливо их разминает и растягивает, когда просто хочется… да уже чего-нибудь! — так вот, если там так жарко, как внутри Рю, Билли будет чувствовать волны ностальгии и так коротать дни до Страшного суда. Рю про конец света, рай и ад знает только по голливудским фильмам, так что глухо стонет в подушку и что-то бормочет. Билли знает на японском только «камикадзе», «харакири» и «банзай», но ему это и не нужно: он буквально кончиками пальцев чувствует, когда партнеру хорошо. Тем более, для азиата Рю подозрительно открыт и откровенен. Была как-то у Билли подружка из Вьетнама (это же тоже где-то в Азии?), так с ней даже за ручку не взяться было, она зажималась и тряслась, смотрела на него огромными обвиняюще-испуганными глазами. Билли не знает, это у неё были проблемы или всё азиаты такие. Но Рю — ох, этот мужик либо исключение из правил, либо Билли не прочь скататься на его родину. Вот и сейчас, голову поворачивает, смотрит пристально и требовательно, и Билли будто одновременно просыпается и падает в самый сладкий горячий сон. Но не ведется. Настоящие мужики не причиняют боль тем, кто им дорог, ради собственного удовольствия, и Билли заканчивает подготовку только через долгие минуты. Их обоих можно выжимать от напряжения. Но дальше будет лучше, и Билли ласково и предупреждающе гладит Рю по заднице, прежде чем вставить. — Блядь, ну блядь же, — глухо рычит он сквозь сжатые зубы. Рю что-то согласно вторит, вцепляется рукой ему в бедро, сжимает так, будто хочет раскрошить камень. Билли терпеливо ждет, пока будто сведенное судорогой тело не расслабляется, а Рю не хлопает его по многострадальному бедру. Где-то наверху им согласно вторит громкий женский стон, кто-то орет «да заткнитесь вы, блядь, поспать не даете, чтоб вы сдохли, сучьи дети». Нормальная жизнь нормального придорожного мотеля, и Билли на неё не отвлекается. И не дает отвлечься Рю, который дергается: явно не понял ни слова, но все такие перебранки стары как мир и едины для любой страны. — Всё будет окей, — обещает он, помогает Рю перевернуться на спину и с удовольствием наконец-то целует. Рю бросает ещё один обеспокоенный взгляд на стенку, и Билли с раздраженным умилением думает, что из него получилась бы хорошая мать. Отец. Родитель, в общем. Вон, троих терпит, из них только один пофигист беспроблемный, а за двумя глаз да глаз нужен. «О чем вообще я думаю», — обрывает себя Билли, и действительно больше ни о чем не думает. Слишком хорошо. И всё-таки, когда всё заканчивается и они лениво валяются в обнимку прежде, чем доковылять до душа, Билли позволяет себе помечтать. Что так у них будет всегда, что за пределами комнаты ничего и никого нет, что утром они сядут в его детку, чтобы больше никогда не расставаться. Путешествовать вдвоем было не так уж плохо, так почему бы и нет?.. Рю тихо вздыхает и отрицательно качает головой, гладит по щеке. Нет. Сейчас нет, а потом — кто знает, что будет потом. Поживем, увидим. — Спасибо, — искренне, хотя и с ужасным акцентом говорит Рю, целуя Билли в переносицу, смотрит внимательно, словно они уже вот-вот попрощаются, и он хочет, так сильно хочет забрать этот образ с собой в будущее. То самое, где каждый их них идет своим путем. Внутри всё сладко сводит от светлой грусти. Он продолжает на родном японском, зная, что Билли не поймет ни слова, но почувствует сердцем. — Спасибо, что на это время стал для меня моим Заветным местом. Я рад, что мы встретились. Билли кивает, будто действительно понял, поднимается с кровати и тянет Рю за руку в душ. Ночь ещё не закончилась.