Взаимность

— Ты как, парень? Хьюи нетерпеливо смаргивает, словно пытаясь собраться с мыслями, чтобы нарушить неловкую паузу. Он не простит себе, если упустит этот момент: Билли Бутчер стоит всего лишь на расстоянии вытянутой руки, и на этот раз совсем не для того, чтобы выбить из него всё дерьмо или, покрыв трёхэтажным матом, обругать, как провинившегося школьника. Только что он простился с Террором (из кабриолета отчётливо слышно ворчание), обнял Джуди (она смотрит ему вслед, опершись на бампер) и теперь стоит напротив, изучая его самого усталым, но неожиданно спокойным взглядом. «Я просто думал о нашем разговоре днём — и о том, что было потом», — вертится в голове у Хьюи одна из множества вариаций начала серьёзного разговора, и он секунд пятнадцать сосредоточенно молчит, забыв, что всё ещё не ответил на вопрос. — Знаешь, ты… — начинает наконец он, набирая воздуха в судорожно вздымающуюся грудь, но что-то обрубает его слова ещё до того, как те успевают сорваться с языка. И потому, наверное, когда в тот же момент внезапно находятся новые, Хьюи выпаливает их с лёгким вздохом, лишь спустя минуту осознавая, что ляпнул. — Ты хороший человек, Уильям Бутчер. Иногда. Мороз пробегает вниз по спине от ворота куртки, едва Хьюи опознаёт в глазах собеседника неподдельное, граничащее с ужасом изумление. Бутчер заметно напрягается, чтобы не вздрогнуть, но миг, и его плечи судорожно распрямляются, а недоверчивая ухмылка мгновенно скрывает потерю самообладания. Неожиданно для себя самого Хьюи находит это почти трогательным, даже в какой-то мере лестным, и это воодушевляет его не останавливаться, ни в коем случае не дать Бутчеру вставить какую-нибудь очередную пассивно-агрессивную херню. — И я говорю это не потому, что ты меня спас, — поспешно добавляет он, чувствуя, как грохочут в ушах барабаны, — или потому что ты действительно можешь стоять рядом с Энни и Робин. Знаешь, что ещё? Ещё немного, и голос Хьюи треснет. — Ты сказал, что я боюсь быть один. Но прямо здесь и сейчас у меня нет ничего, кроме этого, — не разрывая зрительный контакт, он окидывает небрежным жестом всё вокруг, от звенящего полицейскими сиренами квартала позади до стоящих у дороги автомобилей, — так что я предпочитаю это одиночеству. Завершая жест, он пальцем упирается в лацкан потёртого пальто Бутчера, и невесть откуда нахлынувшее бесстрашие словно даёт подсказку: — Ничего, кроме этого… и тебя, — Хьюи сглатывает. — Говори, что хочешь, но я лучше буду с таким ублюдком, как ты, чем один, — он неуверенно протягивает руку, чтобы хлопнуть собеседника по плечу, — даже если ты не заинтересован. Бутчер, потрясённый, смотрит на него так, словно видит впервые. Теперь он даже не пытается скрыть удивление, когда его глаза вспыхивают от интонации, с которой Хьюи повторяет сказанную днём им самим фразу. Может, он нарочно процитировал тот разговор с таким нажимом. Может, его действительно задела резкость Бутчера и его стремление оттолкнуть всех, кто слишком близко. Может, он просто устал от всех этих недомолвок и конфликтов. Всё может быть. — Нахрен тебя, Билли, — чуть не плача, выплёвывает Хьюи и неуклюже обхватывает его обеими руками за шею, в неосознанном порыве прижимаясь к его разгорячённой под слоями одежды груди и чувствуя себя совершенно беспомощным. Сердце у него колотится как сумасшедшее, как у пойманной пташки, у грёбаной канарейки, хоть он и всё ещё понятия не имеет, что означает эта метафора… но тот, кто мог бы ему объяснить, сейчас лишь молча отвечает на объятия. От него несёт псиной (и тётушкиными «тянучками»), на скуле запеклась кровь, а жёсткая смоляная борода, кажется, ободрала бы Хьюи пылающую щёку, будь движение более резким — но неловкость смягчает прикосновение. — Нахрен, блять, тебя самого, — едва слышно хрипит в ответ Бутчер, ткнувшись носом ему в плечо, и толкает в полумрак, на обочину, в сторону от гипотетического взгляда ММ, разогревающего фургон. Хьюи делает шаг назад вместе с ним, думая, что это не обязательно, ведь не засосал же он его, в конце концов, посреди трассы — но не приведи Господь кому-то увидеть Мясника таким уязвимым, верно? Даже ругань в его словах сейчас звучит иначе: устало, почти нежно, а пальцы железной хваткой сквозь куртку впиваются Хьюи в лопатки, словно пытаясь что-то доказать. Бутчер не хочет его отпускать, пользуясь тем, что машина загораживает обзор остальным, и Хьюи постепенно обмякает в его медвежьих тисках, пряча лицо. Проходит не более пары минут, прежде чем он наконец решается шевельнуться, всё ещё не в состоянии признать реальность происходящего, и, отстранившись, осторожно поднимает глаза. Выражение Билли в бликах сигнальных огней кажется почти мягким. Резкая линия бровей надломлена, а в потемневшем взгляде такая невыносимо жгучая тоска, что Хьюи не может не поразиться тому, как изменилось его лицо за те мгновения, что он его не видел. Когда же его блуждавшие вдоль спины ладони всем весом ложатся ему на плечи, крепко сжимая перед тем, как отпустить, Хьюи готов поклясться, что видит неуверенно-тёплое подобие усмешки на его губах. Большего от Бутчера не дождёшься сейчас, и поэтому, когда он, нервно кашлянув, делает шаг к дороге, Хьюи провожает его ответной улыбкой. Когда они уже садятся в машины, Джуди на прощание подмигивает ему, усмехаясь, и в её сощуренных глазах с лучиками морщин вокруг мелькает то же едва уловимое выражение тепла, что Хьюи только что явственно видел у Бутчера. Сходства этого достаточно ему, оказывается, чтобы улыбнуться, кивнув в ответ. Джуди, похоже, видела их. Какая-то часть Хьюи убеждена, что это даже здорово.