Победитель и побеждённый

Порядок сдерживает гнев – недостойное, разрушительное чувство! И без того он болезненно ощущал собственное несовершенство: оно распускалось кровавыми цветами на белоснежном одеянии, нарушало непогрешимую точность его движений – поврежденная оболочка не желала слушаться своего хозяина с той безукоризненностью, какой он требовал от всех и вся начиная с самого себя. Да, вездесущий Хаос и здесь посеял свое зерно. Проник множеством тонких, гибких, но страшно липких и хватких щупалец – и теперь, зацепившись единожды, уже не отпустит… Хаос усмехается, будто прочитав его мысли. Почти игриво облизывает окровавленные губы. Его усмешка выглядит надменной и как будто даже абсурдно-победоносной – или это только кажется раздосадованному Порядку, победившему, но не чувствующему себя победителем. – Что же ты медлишь? – хрипло спрашивает Хаос. На разбитых губах по-прежнему играет усмешка. Насколько Порядок не чувствует себя победителем, настолько Хаос не выглядит побежденным. Впрочем, быть может потому и не ощущает младший вкуса победы – лишь кровь и пепел стынут на губах, – что старший даже сейчас, повергнутый на колени, с холодной сталью у горла – продолжает смеяться над ним, как в те далекие времена, когда Порядок был юн и слаб, и Хаос властвовал безраздельно. Теперь они равны. И Порядок одерживает верх, пусть на это и требуются все его силы. Но Хаос по-прежнему смеется, вопреки боли и опасности, вопреки всему. – Что же медлишь? – с издевкой повторяет Хаос, не дождавшись ответа от безукоризненно владеющего собой младшего. И со смешком прибавляет – четко и медленно, будто смакуя на языке звук такого странного и неуместного сейчас слова: – Брат… Порядок качает головой, пересохшие губы сжимаются в жесткую линию. – Убив тебя, я уничтожу Великое Равновесие, – отвечает он – таким ровным тоном, будто сам воплощает Великое Равновесие. Будь это так, его существование было бы куда легче – однако Порядок знает, что представляет лишь одну из сторон Мирозданья. – Но я лишил тебя силы, – он кивает на сломанный меч и пробитый щит, – а теперь лишу и свободы. – Из-под слепяще-белого плаща – даже окружающая их ледяная пустыня на его фоне кажется сероватой – возникает серебряная цепь: на вид тонкая и хрупкая, но по звеньям пробегает чуть заметное магическое свечение, от которого у Хаоса тотчас начинают болеть глаза. Неспособный сопротивляться, Хаос лишь бросает угрозу: – Я вернусь. – Тогда я снова повергну тебя, – невозмутимо отвечает Порядок, опутывая цепью брата-врага. Его голос кажется лишенным всяких эмоций. Порядок твердой походкой направляется прочь, оставляя Хаос заточенным в ледяной пустоте Междумирья. Лишь пятна крови на кипенно-белом одеянии да чуть заметная хромота – вот и все свидетельства недавнего поединка: крошечные нарушения совершенства, словно темные вкрапления руды в драгоценном камне. Порядок ни за что не позволит боли овладеть собой, он держится прямо и дышит ровно, а лицо его спокойно и неподвижно, словно выточенное из мрамора. Его движения тверды и отточенны, несмотря на множество ран – и лишь поврежденное сухожилие не подчиняется железной воле, смея диктовать свои правила. Плотские обличья так хрупки – но лишь в них они могли сразиться. Иначе мир развалился бы на куски, сокрушенный противоборством необузданных первородных сил. Хаос смотрит вслед младшему брату. И даже крошечное отступление от совершенства не укроется от его цепкого взгляда. – Тебе никогда не победить! – бросает он вслед Порядку, и в словах его на этот раз не угроза, но пророчество. Порядок не отвечает, продолжая шагать вперед, оставляя капли живой крови на мертвом снегу Вечности. Порядок сдерживает гнев – недостойное, разрушительное чувство.