nobody promised anything.

      Двери кабины лифта только-только открываются, а Сон Джу уже рвётся вперёд верхом на своём друге. Теперь он максимально сосредоточен на спасении этого мелкого засранца, которому наверняка на самом деле нечем было заняться. Кажется, его зовут Рей («демону», по правде говоря, плевать).       В высоких зданиях прямо перед ним раздаются крики, пока единорогоподобный скачет по неширокой дороге к стенам города. Они останавливаются у огромных ворот, за которыми тоже начинается кипиш, когда люди понимают, что к чему: сначала все как один наставили оружие на новоприбывших, однако теперь они почти так же быстро приходят в себя. Поднимается грохот и звон, когда решётки отрываются от земли и отъезжают вверх, чем Сон Джу со своим другом незамедлительно пользуются. Они врываются в толпу довольно гудящих военных (к сожалению или счастью «демонов», в глазах людей нет ни капли радости). Сон Джу приходится помахать своими длинными руками, чтобы те разошлись. Мешаются.       — Он в таком состоянии уже больше недели, — коротко и чётко рапортует Тёмный Защитник, осторожно передавая ребёнка на руки одному из немногих оставшихся мужчин.       — Что с ней? — кивает он на Гильду. Его губы плотно сжаты, брови сдвинуты, а оружие, которое совсем недавно было в руках, теперь висит на плече.       — Всего лишь небольшой обморок, — отмахивается тот. По правде говоря, его это уже раздражает. Что именно? Ну, конкретный ответ на этот вопрос знает только сам рогатый. Слишком уж он привередливый и гордый.       — Нам сообщали, что Вы должны были привести ещё по меньшей мере тринадцать детей, — статный военнослужащий выделяет интонацией количество сирот, как бы говоря: «Двое — это немного меньше, чем мы рассчитывали увидеть». — Где они?       «Демон» игнорирует вопрос. Он наконец-то сбрасывает капюшон и поправляет волосы; смотрит жалостливо на человека, снимает маску, обнажая уродливое лицо, и нависает над солдатом. Со своего лучшего друга Сон Джу до сих пор не слез, так что положение позволяет (во всех смыслах).       — Ты задаёшь слишком много вопросов, — щерится он, довольный выражением лица мужчины. Нет, тот не корчится от отвращения, но в глазах на мгновение вспыхивает небольшой страх и закрадывается мысль о покушении на жизнь демона. Впрочем, почти сразу и то, и другое исчезает, отчего Сон Джу разочарованно вздыхает. С новобранцами бывает весело, но в последнее время они слишком быстро к нему привыкают. «Демон» выпрямляется и бросает короткое: «Давай в Штаб». Перед этим он отдаёт брюнетку подоспевшим врачам, часть из которых уже уносится вглубь города с криками «В реанимацию! Посторонись!» Видимо, по достоинству оценили состояние того чертёнка.       — О, и у неё, кажется, были эти… — обращается Сон Джу к молодой женщине, — ну, — он одним из шести пальцев как бы в воздухе напротив своего глаза рисует кружок. И правда, очки ребёнка, видимо, потерялись при побеге от Льюиса и его псов. «Чёрт бы их побрал», — шипит про себя «демон», наконец-то удаляясь от внешних ворот. Кого именно — непонятно, но настроение у него ухудшается с каждой грёбаной секундой.       Сон Джу любит это — когда на него оборачиваются, когда его воспринимают, как нечто страшное, но при этом впечатляющее, почти волшебное и хорошее. Он им не враг, и людям пришлось с этим смириться (он надеется, что так всё и останется).       Особенно Сон Джу нравятся дети. И нет, не эти избалованные беспризорники, которых приходится заново учить, как каких-то сраных младенцев. Они его бесят уже до трясучки, слишком много времени он провёл рядом с ними. Нет-нет-нет, он имеет в виду их. Эти человеческие детёныши, рождённые в Городе, или те, кого забрали с фермы в довольно раннем возрасте. Дети, в которых почти с самого рождения воспитана жестокость — в пределах разумного — уверенность, смелость, правильное отношение к смерти; которые не питают глупых надежд. Люди, не мечтающие о несуществующей стране грёз, которую никто никому, вообще-то, никогда не обещал.       Что за чушь?       Сон Джу никогда не забудет взгляды детей с фермы, то, как они выглядели, стоило столкнуться со смертью — с тем ребёнком у выхода из лифта. Они всем своим видом говорили: «Нас предали. Нам говорили, что всё будет иначе». Он был близок к тому, чтобы самостоятельно вправить им мозги (возможно, у него есть скрытые мотивы), но вместо этого Сон Джу, как первоклассная нянька, терпел и просто толкал вперёд, заставлял делать шаг за шагом снова и снова. Жаль, что ничего хорошего в итоге не произошло, но это всяко лучше, чем если бы сам эрцгерцог обнаружил проход.       «Демон» тяжело вздыхает и злобно (можете смело ставить кавычки, Сон Джу не желает зла почти никому) зыркает на заглядевшегося мальчика. На вид ему лет шесть. Тот задорно улыбается, поднимает руки и с боевым кличем бросается в сторону демонов.       Дети здесь знают. Им с самого детства рассказывают о заклятых врагах рода человеческого, о том, как с ними бороться, как их убивать и, главное, что не все они такие. Сон Джу тому живое доказательство. Однако факт безобидности конкретно этого демона не мешает детям ребячиться.       Вот и сейчас непоседливый детёныш норовит ткнуть единорогоподобного палкой, а Сон Джу уже готовится давать отпор и отчитывать за то, что мальчик не усвоил простую информацию о слабых местах «демонов». В этот момент маленького человека останавливает женский голос. Сон Джу лениво поднимает сначала голову, потом — руку в знак приветствия, и женщина еле заметно кланяется. Она прожила здесь всю свою жизнь, была рождена от союза двух фермерских и потому знает демона несколько десятков лет. Ну, как «знает»… Это громко сказано, скорее, она в курсе его присутствия в Городе и уважает это существо за огромный вклад в его развитие.       Сон Джу нравятся такие взрослые, но с ними скучно. Есть всего несколько зрелых, разумных людей, с которыми ему по-настоящему весело и которым не стыдно подчиняться. Проблема только в том, что чаще всего они отчитывают «демона» за всё подряд. «Каждое утро в нашем заведении начинается одинаково. Это уже обычай, традиция. Я бы даже сказал, ритуал. Или как там говорят люди?»       Единорогоподобный улавливает настроение друга и издаёт звук, подобный цоканью языком. «Чё, рефлексией решил заняться? Почему именно сейчас, когда тебя собираются по рукам пустить? Молись, чтобы обратно не послали», — эти слова так и повисают в воздухе, пусть озвучить «конь» их не может.       — Да знаю я, что она будет презирать меня до конца моих дней. Не напоминай. И без тебя тошно, — ворчит «демон».       Допустим, он немного волнуется, когда ждёт, чтобы открыли последние, внутренние ворота. Сон Джу теребит края бинтов, которыми обмотаны его длинные пальцы, дёргает и даже отрывает маленький кусочек. Всё равно края уже чёрные от грязи и крови, замызганные, да и вообще сложно сказать, что бинты отрезали ножницами — настолько неровными, потрёпанными они стали. В общем, в любом случае через пару часов он их поменяет на новые, а сейчас можно и поковыряться. Успокоить нервы, так сказать. Однако стоит решёткам подняться, он делает вид, что ничего не было, выпрямляется и с самым гордым видом въезжает внутрь. Прямо перед ним — огромное одинокое здание, глядя на которое Сон Джу морщится, складывает руки и молится Богам, чтобы эти люди поменьше истерили. Ему и тех заморышей хватило на десять столетий вперёд.       Через два-три десятка секунд единорогоподобный недовольно фыркает и подбрасывает на себе Сон Джу. Последний смачно выругивается и принимается колошматить того по шее. «Не торопи меня! Они все будут в ярости, дай собраться с духом», — шипит он. Его друг игнорирует просьбу (на самом деле, это больше похоже на приказ) и двигается внутрь. Двери открываются, пропуская «демонов», и Сон Джу практически сразу пересекается взглядом с ним. Как будто всё время с ухода «демонов» стоял здесь и ждал, гад. И имя этого чёрта — Уильям Минерва.

***

      Гильда распахивает глаза и громко чихает, почти тут же закрывая лицо руками. Она видит в нескольких сантиметрах от себя незнакомку и вспыхивает, поначалу не замечая одну «маленькую» деталь.       — И-извини! — заикаясь, выпаливает девочка. Не особо задумываясь о своих действиях, она спрыгивает на пол, но в глазах темнеет, ноги подкашиваются, и её едва-едва успевают усадить обратно. Гильда хватается за голову и тихонько стонет в попытке сфокусировать свой взгляд на одном из небольших кружочков — часть узора, который покрывает весь пол.       — Ты ударилась при падении, поэтому не делай резких движений, — просит женщина. Гильда бросает попытки напрячь глаза и сосредотачивается на её голосе, а когда в голове всплывает догадка, более внимательно оглядывает человека.       Сердце уходит в прятки. Она тихо охает, отодвигаясь от женщины, глядя на неё то ли с испугом, то ли с подозрением, то ли с надеждой. Неужели они их нашли?       В голове всё мешается: перед ней — взрослая (даже, наверное, почти пожилая) женщина. Её пышные, кудрявые рыжие волосы до плеч совсем не блестят, как это обычно бывает в сказках. Они, скорее, просто тёмные, но от того не менее красивые. Гильда даже с некоторой завистью засматривается на причёску, а потому лишь во вторую очередь замечает немаленький шрам на её левой щеке. Затем — отнюдь не выразительный аккуратный нос, на котором уже виднеются морщины, и глаза — такие добрые, не спрятанные за очками, они излучают только заботу, нежность и…       Материнскую любовь.       Прямо как глаза их фальшивой мамы когда-то. Те времена кажутся очень, очень далёкими. Гильда не сдерживается и, сама того не замечая, пускает слезу. Она смотрит на женщину с доверием и, кажется, вот-вот пролепечет скомканное «мама». Ну, знаете, как птенцы в книжках пищат, когда впервые видят своего родителя.       Вот только у брюнетки будто заканчивается воздух, слова, онемевает язык. У неё столько вопросов, на которые нет ответа, столько мешающихся в голове мыслей. Этот вихрь подобно самой настоящей снежной буре сметает маленькую, дрожащую девочку, но всё заканчивается, когда она оказывается прижата к тёплой груди человека. Гильда чувствует себя так, как, наверное, чувствуют себя люди после перерождения. Роящиеся в черепной коробке колкие снежинки мгновенно растворяются, и остаётся лишь желание обнимать незнакомую женщину. Обнимать её так крепко, невозможно крепко, даже если им обеим будет больно, потому что от неё за километр веет безопасностью, все тревоги разом улетучиваются, и потом Гильде будет очень, очень стыдно за то, что не заметила отсутствие братьев и сестёр.       Незнакомка трепетно обнимает ребёнка, чувствует, как её одежда уже впитывает первые слёзы. Она не против. Главное, чтобы это не были грустные слёзы, но ей известны эти чувства: тоска, потребность в безопасности, мягкости и любви, — ведь она была абсолютно такой же. Это то, почему она стала работать врачом: ничто не заменит ощущение, будто она исполняет некую почётную миссию, когда очередной, но не менее важный для неё ребёнок открывает своё сердце, позволяет эмоциям выплеснуться и смотрит своими маленькими глазками так. Преданно, почти с любовью. И пусть женщина знает, что сокровенные чувства на самом деле вовсе не вызваны её лёгкой улыбкой, она всю свою жизнь позволяет им, недолюбленным, обманутым сиротам, пользоваться собою. Им необходимо любить кого-то как родителя, как наставника, видеть в ком-то авторитет, как в представителе старшего поколения. Все они, врачи, медсёстры, в первую очередь посвятили себя этой сфере ради такого бесценного опыта.       — Итак, малышка. Первое, что ты должна усвоить: здесь ты в безопасности. Хорошо?