nobody promised anything.

      Возьму на себя смелость разделить — очень грубо, конечно, очень условно — людей на два типа касаемо способов справляться с болью, вызванной какого-либо рода инцидентом. Речь пойдёт именно о горе, произошедшем в виде некоего события, а не душевной боли, возникающей из ниоткуда посреди ночи и вводящей нас в ступор, потому что, как казалось раньше, всё в жизни хорошо и чувству этому браться неоткуда. Следует уточнить, что далее я буду говорить о том, как люди двух разных категорий переживают именно пик болевых ощущений, назовём это так. То есть всё то, что с ними происходит сразу после случившегося.       Первый тип людей я бы хотела обозначить простой пометкой «К». «К» — «Коммуникация». Люди с пометкой «К» — те, кому необходимо общаться в обозначенной выше ситуации. Люди с пометкой «К» предпочитают находить человека, выступающего для них в качестве необходимой поддержки. Найдя такого человека, персонаж с пометкой «К» начинает изливать душу, делиться своей болью. Как правило, это близкий для К-Человека субъект, но, конечно, иногда им может оказаться кто угодно, вплоть до случайного прохожего на улице. Однако давайте представим, что это именно родной человек. В таком случае, после душераздирающей истории о происшествии и о чувствах, переживаемых Человеком-К, его парень, подруга или троюродная сестра, — кем бы ни оказался тот самый близкий — переживая за страдальца или страдалицу, поддерживает Человека-К: прежде всего, вниманием, которое он или она ему оказывает, затем — с помощью разговора, возможно, перерастающего во что-то иное. Подытоживая, можно сказать, что люди категории «К» нуждаются в помощи зачастую именно дорогого им человека или группы лиц, с которым или с которыми соответственно у них установлены доверительные взаимоотношения, нередко называемые «тёплыми».       Перейдём ко второму типу людей. Их я условно обозначу буквой «О» — «Одиночество». Человек категории «О» может иметь друзей. Много друзей. У него может быть партнёрша или партнёр, или и тот и другой, у него могут быть понимающая семья, хорошие и даже очень хорошие отношения с коллегами по работе, но рискну предположить, что люди с пометкой «О», в большинстве своём, довольно закрыты, хотя это вовсе не обязательное условие для того, чтобы попасть в описываемую категорию. Людей с пометкой «О» объединяет то, как они предпочитают переживать те или иные события, происходящие в их жизни и приносящие им отрицательные эмоции. Люди такого типа, как правило, не делятся своей печалью на первых порах. Они переживают это в Одиночестве, наедине с собственными мыслями о произошедшем. Обычно происходит так, что даже если близкий человек предлагает поддержку, спрашивает: «Что случилось?» и заверяет, что Человек-О может на него положиться, тот, прекрасно об этом зная, всё равно предпочитает отмалчиваться. Безусловно, в будущем он объяснит, что с ним происходило тогда, несколько дней, недель, а, может, и лет назад, однако это уже произойдёт не столько с целью найти поддержку, сколько затем, чтобы успокоить любимого человека, который наверняка волнуется, обеспокоен и всё-таки (всё-таки, потому что любопытство людям свойственно, и винить их за него нельзя) заинтересован. Непосредственно в момент, когда Человека-О обуревают злость, печаль, растерянность или ужас, или другие неприятные чувства, он разбирается в этом наедине с собой, рассматривает и пытается пересмотреть своё отношение к тому самому событию, залезает в самую глубину собственной души, копается в ней и ни в коем случае не желает, чтобы его отвлекали. Ему не нужно ни полезных советов, ни пустых слов наподобие «Всё будет хорошо!». Возможно лишь, что иногда людям с пометкой «О» способно помочь их собственное осознание того, что они не одни, как бы иронично это ни звучало вкупе с названием данной категории. Это некий толчок, который поможет не сойти с ума, пока субъект будет рыдать в подушку или рвать её в клочья у себя в комнате, или молча смотреть в потолок, натурально изображая из себя мертвеца.       Таким образом, мы можем видеть, что данные категории весьма и весьма различаются. Я бы даже сказала, они практически противоположны друг другу, потому людям категории «К» может быть сложно понять Людей-О и наоборот. Необходимо также уточнить, что данная теория подкреплена лишь моим опытом. Я не учёная-социолог и не проводила никаких опросов или научных исследований на данную тему. Всё описанное выше я считаю важным для понимания персонажей и персонажек, их взаимоотношений и возможных в будущем конфликтов, которые будут происходить именно на этой почве.

***

      Дон не дурак. Дон не дурак, и поэтому он соизволил остановиться, когда добежал до развилки вместо того, чтобы сломя голову нестись куда попало. Без какой-то явной на то причины твердя себе о том, какой он идиот, глупец, сбежавший на ровном месте, мальчик заставляет себя оставаться на месте до прибытия девушки и братьев.       Сначала, первые пару минут, он сжимает кулаки до отметин на ладонях, дышит так же тяжело, как дышал, когда рвался сюда, подальше от Паулы — он сам не знает, почему так сильно взбесился, стоило ей посмотреть на него и сказать те слова. Он даже не помнит, что именно это были за слова. Помнит лишь внезапное раздражение и невероятный дискомфорт. Жаль, что она девчонка. Иначе он бы ей точно врезал.       Постепенно сердце подуспокаивается, и руки сжимаются уже не так судорожно. Вскоре они расслабляются, а мальчик расправляет плечи и глубоко вздыхает. Он представляет себе, как выглядел со стороны ещё полминуты назад, шёпотом выругивается. Почему он такой импульсивный? Почему он пришёл в норму только сейчас? Неужели нельзя было сделать это семь минут назад вместо того, чтобы бездумно кричать на Эмму? Он не помнит, что ей наговорил, и не хочет, чтобы кто-то напоминал, ибо какое-то шестое чувство подсказывает, что приятного там не то что мало, приятного там в минусе.       Дон и не догадывается, что даже сейчас выглядит не очень. Растрёпанные волосы, раскрасневшиеся щёки, пропитанная потом одежда, рука, покрасневшая в том месте, где у него теперь, вероятно, растяжение, — спасибо Пауле — и полузакрытые глаза, что отказываются нормально открываться и смотреть.       До прибытия Паулы с мальчиками остаётся около минуты, когда Дон-таки подпирает собой холодную стену — дрожит, когда грязная, провонявшая рубаха прижимается к мокрой спине, морщится — и вешает голову. Он не хочет вспоминать, что именно сказал Эмме, но всё равно пытается и собирается пытаться весь оставшийся вечер, каждую секунду, когда его никто не будет трогать, потому что Дону лучше думается в Одиночестве.       — Дон! — заставляет его проснуться звонкий крик Криса, который кидается к старшему брату, больше не боясь гнева Паулы. Дон моментально абстрагируется от своих самокопаний и опускает ладони на плечи мальчика, обнимающего его за ногу. Крис довольно улыбается. — Поймал!       — Поймал, — вяло подтверждает парень, отчасти и потому, что голос всё ещё сорван. Он поднимает голову, чудесным образом сталкивается со спокойным взглядом Паулы и отворачивается, морщась.       — Нам направо, — говорит она. Тома, наконец-то отвлёкшись от болтовни с Лани и увидев развилку перед ними, вперивается в девушку скептичным взглядом.       — Ты же говорила, что дорога одна.       — Упс, — пожимает плечами девушка, которая и не думает оправдываться. Тома фыркает и пробует подёргать рукой, проверяя, не собирается ли эта мрачная и противоречащая себе самой особа отпустить его. По тихому смешку он понимает, что нет, и, драматично вздохнув, возобновляет болтовню с лучшим другом.       Дон вновь уходит вперёд, но на этот раз не убегает. Суёт руки в карманы и шаркая ногами плетётся, не желая ни с кем разговаривать. Рядом прыгает Крис, держась за штанину брата, и прыгает так усердно, что Дон думает, не порвёт ли мальчик ему штаны. Которые, кстати, надо постирать… И вообще привести себя в порядок им всем не помешает. Вернётся домой и подкинет эту идею Нэту или Анне, если она проснулась… Хотя даже если и да, нельзя её сейчас нагружать. Холить и лелеять денёк. Впрочем, она сама будет против такой заботы с их стороны, наверное. Та ещё сильнющая девчонка, обязательно помочь захочет.       — Эй! — Крис с особым старанием дёргает того за штаны, вынуждая остановиться, и Дон обнаруживает своё лицо в миллиметре от закрытой двери. — Осторожнее.       — Спасибо, — выдыхает смуглый мальчик, хлопая круглыми, как окружности из математических тестов в «Благодатном Доме», глазами. Рядом становится Паула, чтобы достать ключ от двери. По иронии судьбы она отпускает Лани, а не Тому, чтобы освободить себе руку, и темноволосый ребёнок возмущённо что-то покрикивает, пока блондинистый друг наматывает круги вокруг, радуясь свободе, и сразу пытается запрыгнуть на Криса. Паула в это время открывает дверь, предоставляя взору детей помещение, забитое мешками и ящиками с едой.       — Поставка была сегодня рано утром. Вы пришли одними из первых. Уже к завтрашнему полудню от всего этого останется только провиант на нашу мельницу и излишки, — сообщает девушка Томе, который моментально забывает о том, как несправедливо с ним поступили, и тянет громкое, воодушевлённое «А-а-афи-и-иг-е-е-еть!» Дон голодно сглатывает, разглядывая сие великолепие. — Сколько вас осталось? Десять?       Вопрос адресован Дону и задан достаточно тихо, чтобы мальчишки не услышали. Даже Тома. Дон поджимает губы и кивает.       — Сама же знаешь, — огрызается он. Дон всё ещё не помнит, говорил ли Эмме, кто из них погиб сегодня, но эти вычурные мельничные зазнайки всегда всё знают. Они ещё накануне смотрели на них с таким сочувствием, будто весь их отряд должен был помереть за эти сутки.       — Не знаю, — не реагирует на грубость Паула, хотя, конечно, он прав. Она знает. Она обводит взглядом бесёнков, именуемых пятилетками, и вновь останавливается на Доне. — Вам понадобятся тачки. Вы должны будете вернуть их сюда сегодня же. В следующий раз приходите с большим количеством рук.       — Что?.. — растерянно мяукает мальчик, но ответа не получает. Паула уже отворачивается и принимается ходить вдоль рядов мешков и ящиков. Она ничего не носит в руках, только таскает по земле, уставшая к вечеру. Да и весит всё это немало, потому что через пятнадцать минут перед Доном уже стоит большой пакет по меньшей мере с тремя буханками чёрного и шестью батонами белого хлеба, мешок картошки, два ящика с морковью, луком и капустой в размере одного кочана, ящик яблок, три мешка раз в двадцать меньшего размера, чем мешок с картошкой, белого порошка, два таких же мешка круп и один с макаронами, сыр в виде двух шаров, куриные яйца в специальных ящиках с ячейками и творог в большом полупрозрачном пакете размером с всё тот же мешок картошки. У мальчика лезут на лоб глаза.       — Хлеб, картошка, морковь, лук, капуста, яблоки, чай, сухое молоко, соль, сахар, пшено, ячмень, макароны, сыр, яйца, творог, — перечисляет Паула.       — Сухое молоко?.. — бормочет Дон. — Это как?       — Разводишь водой либо добавляешь в чай, кому как нравится. Варите супы, каши, макароны, яйца… А, — Паула снова скрывается в глубине помещения и возвращается ещё с какими-то мешочками. — Укроп, петрушка, базилик, кинза. На этом всё, — говорит она, опуская прямо в руки мальчика приправы. Тот тупо на них смотрит, перекидывая мешочки из рук в руки так, что это походит на жонглирование. Паула, в свою очередь, смотрит на него и вздыхает, сделав вывод, что двигаться он пока не собирается. — Эй, мелкие, — зовёт она Лани и Криса. Томе только и надо, что поднять на неё голову, — видите тачки в том углу? Вставайте на ящики и грузите туда продукты. Самое тяжёлое и твёрдое вниз, полегче и более хрупкое — наверх. Вперёд, — отправляет их заниматься делом девушка. Дон в это время рассеянно протягивает ей приправы, чтобы та отдала их младшим, но она никак не реагирует на действие, и мальчик прижимает их к себе, теперь уже просто держа в руках.       После того, как братья отошли в сторонку и начали заниматься не самым лёгким для них делом, Дон вновь куда-то пропадает. Да и до этого, честно говоря, он не особо слушал, какие продукты им там выдали. Только сухое молоко его заинтересовало да приправы, названия которых он впервые слышал, но мальчишка быстро забыл и об этом. Однако нормально углубиться в себя ему не дают: чувствуя тяжёлый взгляд молчаливой девы в чёрном, Дон наконец смотрит на неё в ответ, и снова довольно раздражённо. Не знает он, что в ней так его бесит, хоть убейте.       — Ты хочешь что-то спросить? — интересуется девушка, как обычно не реагируя на его цоканье языком. Впрочем, он довольно быстро сдаётся, потому что спросить всё-таки хочется.       — Почему… — дрожащим голосом начинает Дон, с трудом удерживая в слабеющих руках мешочки, — почему она не вернулась к нам?       Паула слегка наклоняет голову и подозрительно долго раздумывает над ответом. Дон уже хочет выкрикнуть «Забудь!» и уйти помогать братьям, но она начинает говорить.       — Лет пять назад, когда я только-только попала в Золотистый Пруд, отряд из мельницы уже как пять лет возглавляли Юго и Лукас. Мне тогда было двенадцать, но меня без проблем взяли, потому что, знаешь, возраст в нашем мире уже давно перестал быть важным. Так вот, стоило мне сюда попасть, как я познакомилась с одним мальчиком. Во время охоты он прикрыл меня, хотя даже не состоял в нашем отряде. Я не помню его имя, — тянет Паула, — но он был хорошим.       — Я очень рад за тебя, но зачем… — хмуро начинает Дон, чувствуя себя так, будто над ним попросту издеваются.       — Слушай, — отрезает девушка. — Он был на два года старше и был хорошим другом, в свободное от охоты и моих тренировок время мы почти всегда куда-то вместе убегали. То гуляли по поселению, то по лесу. Я знала, какие его части были меньше залиты кровью во время предыдущей охоты, и ходили мы именно туда, потому что, несмотря на то, что все мы выглядим довольно бесстрашными, это мерзко до тошноты. Знать каждый уголок, где был убит ребёнок, сколько детей погибло, и ходить туда. А мне было всего двенадцать, я только начинала работать. Так что мы с ним ходили по маршрутам, прокладываемым мной. Да… я не помню его имя, — вновь говорит Паула, но чем дольше она говорит, тем более выраженно в голосе слышна улыбка. — Ходили по лесу, даже бегали к холму и смотрели на замок лорда. Не стоило этого делать. Тогда я не понимала, что если бы нас поймали так далеко от окраины поселения, то вполне могли бы убить, — усмехается Паула и качает головой.       Мы много разговаривали, он стал мне действительно другом. Он подарил мне эту чёрную бандану и вообще сказал, что мне идёт чёрный. На тот момент я очень боялась, что мне нравится только этот цвет. Знаешь, боялась быть белой вороной. Он отбил у меня этот страх. Мы обсуждали будущее, обсуждали, как однажды он выберется отсюда, попадёт на третий ярус, а я… Ну, и я тоже когда-нибудь присоединюсь к нему. И обсуждали, каковы были его шансы попасть в мельницу. Я много и несерьёзно смеялась над ним, потому что он был сильным, но недостаточно. Юго засмеял бы его до смерти, попробуй он попроситься к нам. Он знал об этом, но мы продолжали общаться, несмотря на то, что я была гораздо сильнее и младше. И каждый раз после очередной охоты мы искренне радовались, что оба выжили, и снова шли гулять по поселению, по лесу, на бугор по пути к замку. Однажды я даже провела его в мельницу просто показать её изнутри. Как потом оказалось, к счастью, нас поймал Оливер и выпроводил моего друга наружу, а со мной очень долго разговаривал. Мы даже поссорились, потому что у меня никак не получалось действительно сблизиться с членами отряда, но с… Чёрт, да как же его имя? С тем мальчиком мы сблизились достаточно сильно, чтобы я могла называть его лучшим другом. Для Оливера то, что он сдал нас Лукасу, стало одной из причин, почему Лукас назначил его своим заместителем. У Юго и Лукаса их тогда ещё не было, они были на должности около пяти лет и за это время их единственный заместитель погиб, а нового они утверждать не решались. Поэтому Оливер метил на это место, хотя попал в поселение не раньше меня. А я после того случая долго обижалась на него.       Мой друг находился в Золотистом Пруде дольше, чем я. Года на два дольше. Он многое рассказывал мне о поселении, об охотниках, и пусть я всё это уже знала благодаря урокам соотрядцев, мне было приятно, что он делился со мной этой информацией. Считай, у нас с ним не было никого, кроме друг друга. Да, у меня был целый отряд потенциальных друзей, но я была упрямой и не видела их желания помочь. С ним мы быстро наладили контакт и общались… год? Каждый день кроме тех, когда была охота, мы проводили вместе, если я не была занята, а если была — он чувствовал себя… — Паула замолкает на несколько секунд, подбирая слово, — униженным? И я не замечала этого. Он так улыбался мне каждый раз, когда я прибегала к его домику, что я и подумать не могла…       Девушка вновь затихает, теперь уже на более долгое время, а Дон всё смотрит на неё и смотрит. Он до сих пор не понимает, зачем ему это рассказывают вот уже сколько минут, но что-то ему подсказывает: ещё чуть-чуть — и он поймёт.       — Это случилось после очередной охоты в день годовщины нашего знакомства. Мы не знали, точно ли это была годовщина, но условились, что именно этот день будет ею. В тот день была охота.       — Он..?       — Он не погиб, нет, — цокает языком Паула и продолжает каким-то безэмоциональным голосом. — Хотя было бы лучше, если бы действительно погиб. Он пропал. Он просто пропал, его сожители не знали, где он, я не знала, где он, никто из нашего отряда его не видел. Единственное, что мне удалось узнать от одной из жительниц, — он ушёл в противоположную сторону от той, куда ходит обычно, рано, гораздо раньше, чем началась охота. Мне кажется, я сразу поняла, что произошло, но просто не хотела верить. В последнее время он стал очень дёрганным, с особой тщательностью выбирал места, чтобы прятаться, а когда я спрашивала, почему он не бегает, ведь так гораздо надёжнее, он говорил, что боится повредить ногу. Потом я поняла, что он боялся повредить её перед побегом. Мой лучший друг сбежал.       — Куда? — хмурится Дон, не совсем понимая, что она имеет в виду. — Вниз?       — Если бы, — Паула щёлкает костяшками. — Он сбежал в другое поселение, что находится южнее нашего. Бездолье, кажется, — рассеянно добавляет она. — Проще говоря, он бросил меня. Разумеется, сначала я этого не знала, как и того, куда он вообще делся. Я бы ничего и не предприняла, чтобы найти его, потому что, не встретив его после охоты, я только и могла, что плакать, сидя у его дома. И я плакала действительно долго, может, час. Солнце уже начало садиться, когда меня нашёл всё тот же Оливер. Честно говоря, он к тому моменту стал в моих глазах ещё большим злодеем. Он ловил нас с тем мальчиком несколько раз на протяжении года, и каждый раз это происходило там, где нам быть не было положено. На холме, наблюдающими за замком, слишком далеко в лесу, слишком близко к мельнице и ещё много где. И почему-то именно когда я хотела побыть одна, думая, что мой друг погиб, опять появился Оливер. Как сейчас помню, я тогда подумала: «Чёртов Оливер, почему ты пытаешься всё испортить даже сейчас?» Я хотела послать его куда подальше, я была настолько расстроена, что была готова уйти из отряда. Но Оливер сразу догадался, что произошло. Я не знаю, как он это сделал, не знала тогда, почему он предложил помочь с поисками, потому что он предложил. Протянул руку девочке, которая была близка к тому, чтобы возненавидеть его, не уважала его и не была готова с ним разговаривать. Я была уверена, что злодей здесь — он, а мой друг — мученик.       Наши поиски слегка затянулись, — мрачно усмехается девушка, откидывая назад голову. — Слава Богу, Оливер догадался стащить фонарь и оружие на всякий случай. О том, что он уйдёт, как потом выяснилось, он предупредил только Соню, как одну из самых ответственных в отряде, и она действительно никому ничего не разболтала, но сумела всех успокоить, грамотно преподнесла заранее придуманный ими с Оливером сценарий Лукасу и Юго. Мы с Оливером пошли в ту сторону, куда, по словам одной женщины, ушёл мой друг. Сначала это были поиски вслепую: мы просто блуждали по лесу, выкрикивали его имя и осматривали заросли кустов на предмет трупов. Мы провели так около пяти или шести часов, забрели слишком далеко, на улице уже совсем стемнело, и надо было решать: возвращаться или ночевать на том месте и после двигаться дальше. Оливер решил, что дальше искать его бессмысленно, но упёртая тринадцатилетняя Паула хотела продолжать это дело. Оливер меня не слушал, а я не могла ничего поделать: пусть я не любила его, он всё-таки успел приобрести какой-никакой авторитет в моих глазах. Он был сильнее, и я была привязана к нему, я не могла просто пойти дальше одна, потому что он предложил помощь и я всё-таки чувствовала толику благодарности. Оливер сказал, что мы заночуем, а утром пойдём обратно. Естественно, когда наступила моя очередь караулить, я ушла от него. Забрала фонарь, своё оружие и отправилась дальше. Уже спустя час я поняла, что подхожу к своеобразной границе: где-то здесь заканчивалась территория, на которой охотились «демоны» из нашего замка. И вот тогда на фоне остальных следов стала выделяться одна цепочка. Шансов, что это были следы именно моего друга, почти не было по понятным причинам. Это мог быть кто угодно из нашего поселения. При том было совершенно ясно, почему там были следы: кто-то отчаянно хотел покинуть Золотистый Пруд. В мирное время границы территорий, прилегающих к поселениям, охраняются, но во время охоты это вполне возможно провернуть.       И я пошла по этим следам. Я видела нашу искусственную, всегда полную луну, времени было далеко за полночь, а я не останавливалась, истощая себя всё больше и больше. В итоге привело это к тому, что я вырубилась, едва сойдя с этой маленькой тропинки. Разбудил меня Оливер, который нагнал меня только через десять с лишним часов. Я очень боялась, что он будет злиться, приведёт меня в мельницу, когда я зашла уже так далеко, и я бросилась ему в ноги, упала на колени, прямо как ты сегодня, — Дон выпучивает глаза. — Я только хотела начать умолять его позволить мне пойти дальше, но он сказал что-то вроде: «Глупая, ты оставила еду, и тебя могли убить. Демоны дежурят даже ночью, зачем ты так рисковала? Тебе надо поесть, только после этого мы пойдём дальше». И я не могла поверить ему, потому что передо мной стоял человек, которого я отказывалась признавать за хорошего, мне всё ещё казалось, что где-то есть подвох. Вместе с тем я была ему очень благодарна, пусть он и отругал меня за безрассудный поступок.       Пока мы шли по этим следам, я всё думала: что, если это действительно мой друг? Почему он это сделал? Почему ни слова не сказал мне? Ответы на все эти вопросы я узнала поздно вечером, когда мы прибыли в Бездолье. Мы сразу направились в тамошний центр самоуправления. Их глава подтвердила, что ещё утром к ним приплёлся полумёртвый мальчик, по описанию похожий на моего пропавшего друга. Её подопечные проводили нас к его новому жилищу, Оливер тогда отошёл за угол, но всё слышал.       Дон затаивает, Паула переводит дыхание. Ей это не помогает: оно всё равно нещадно учащается, и пусть внешне девушка выглядит такой же спокойной, как обычно, ноги слегка подкашиваются, когда она погружается в воспоминания.       — Это оказался он, Дон. Я не помню, что говорила я, но чётко помню, что сказал он. Он спросил, неужели я не понимаю, что происходит. Спросил, неужели я, дура, ничего не видела всё это время. Сказал посмотреть на меня и на него. «Посмотри на себя, Паула! Тебе всего тринадцать, но ты уже такая сильная. Ты работаешь в спасательном отряде одного из самых опасных и трудных для выживания поселений». Я не знаю, откуда он взял эту информацию. Возможно, он решил так, потому что Золотистым Прудом управляют сразу пять аристократов, двое из которых — древние и самые опасные из знакомых мне. Может, он даже был прав, если говорил наугад. «Посмотри на меня, Паула. Я ничтожен, жалок. Даже ты смеёшься надо мной. Смеялась! Я чувствовал себя таким слабым, на протяжении трёх лет пытаясь выжить в этом аду. Последний год был просто отвратительным!» Я не могла понять, что он имел в виду, по-моему мнению, мы просто замечательно проводили время. Но оказалось, что это была лишь иллюзия. Оказалось, что он дорожил нашим общением лишь поначалу и лишь потому, что думал, будто благодаря мне его возьмут в мельницу. Оказалось, что потом он по-настоящему привязался ко мне как к единственной подруге, и поэтому начал чувствовать себя жалким. Пятнадцатилетний мальчишка говорил злой, разочарованной, напуганной тринадцатилетней Пауле, что он презирал себя за то, что общается с маленькой девчушкой, которая гораздо сильнее него, добилась гораздо большего, чем он, а презирал себя потому, что ему нравилось со мной общаться. В тот момент он просто рвал на кусочки, медленно и безжалостно, нашу дружбу, которая так много значила для маленькой меня. Он говорил, что чувствовал себя ненужным, путал меня, а сейчас, когда мне уже семнадцать лет, я понимаю, что он нёс настоящую пургу. Я не понимаю его мотива, до сих пор не понимаю, просто хочу верить, что это был не слепая зависть мне, как более приспособленной. Я не думаю, что это был простой страх, хотя он утверждал, что сбежал в Бездолье, потому что там было не так сложно выживать. Откуда он мог это знать? «Я даже не был уверен, что ты пойдёшь искать меня!» Вот тогда мой мир по-настоящему обрушился, потому что я смотрела ему в глаза и прекрасно понимала, что он знал, что я пойду за ним. Я чувствовала себя послушной собачкой, которая побежала искать хозяина, а хозяину это, в общем-то, и не было так уж необходимо. Хозяин мог бы прожить без своей собачки. Мне кажется, он просто пытался поднять свою самооценку, пытался убедить себя в том, что он нужен хоть кому-то, в том, что он смог приручить такую сильную девочку, как я. Я тогда отступила назад, не верила своим ушам! А Оливер, видя, что я вот-вот упаду, выскочил, чтобы поймать меня. Мой друг понял, что я пришла не одна, и, когда Оливер уносил меня оттуда, кричал вслед, что я слабачка, хотя это было не так; что я ничего не стою, хотя это было не так; что он просто боялся, что я не пойму его выбора, хотя это было не так. Он прекрасно знал, что я бы поняла, приди он ко мне и скажи: «Паула, мне страшно. Я хочу сбежать». Я бы помогла ему, я бы приняла это, но он был эгоистом, который просто тешил собственное самолюбие. Трусливым эгоистом и моим бывшим лучшим другом. Потом, уже в лесу, я снова плакала, а со мной был не кто иной как Оливер, Оливер утешал меня, сидящую на земле, слушал, как я кричала, что тот мальчик бросил меня. Я даже рада, что не помню его имени, — выдыхает в потолок Паула и сразу продолжает. — Самое ужасное, что это было правдой, Дон. Я оплакивала потерянную дружбу, почти лёжа в ногах у того, кто оказался моим настоящим другом, потому что меня действительно бросили. Когда мы вернулись к себе и Лукас был готов отчитать Оливера за то, что он помогал мне, я рассказала всё, как было. По глазам Юго и Лукаса было понятно, что они простят Оливера, потому что он поступил правильно, он поступил как настоящий друг, когда мне казалось, что мир потерян. И, конечно, как не самый ответственный, но заботящийся о своих подчинённых глава. Он заставил меня поверить в то, что я ошибалась, потому что это было так, и убедил, что в этом не было ничего страшного. Более того, абсолютно все, кто тогда был в отряде, поддержали меня, вновь и вновь заставляя одуматься.       Дон чувствует, как на его глазах выступают слёзы, и удивляется, почему сама Паула не плачет. Удивляется, как эта девушка так спокойно рассказывает ему свою ужасную историю, пусть она и произошла довольно давно. Мальчик смаргивает слёзы, опустив голову вниз, и поднимает её, когда ему на плечо ложится рука Паулы. Когда она говорит, он не может перестать смотреть на неё широко раскрытыми голубыми глазами. Просто не может. А из них текут слёзы.       — Предательство — это не шутка, Дон. Обвинение в том, что тебя бросили, — это не шутка, понимаешь? Это то, что может показаться правдой, но ты должен десять раз подумать, прежде чем говорить такое кому-то, чтобы в итоге это не стало явью. Вот почему я прекрасно тебя понимаю, понимаю твои чувства. И вот почему я тебе точно могу сказать, что ты был не прав. Тебе повезло гораздо больше, чем мне. Ты ошибался не так сильно, как я. Воспользуйся моим опытом, исправь всё и не забывай каждый божий день благодарить судьбу за то, что у тебя есть верные друзья, родные, в которых у тебя нет поводов сомневаться, хорошо?       Паула вздыхает, и на лице её окончательно воцаряется спокойствие. Когда она отпускает плачущего мальчика, она видит немой вопрос в его мокрых глазах. «Ты так и не сказала, почему она не вернулась к нам».       — Вы заметили, что к вам не вернулся ещё один ребёнок? Кажется, его звали Доминик, — Дон вздрагивает, резко забывая, как дышать, хотя то, что Паула говорит дальше, стало понятно уже давно. — Она не смогла его спасти и винит в этом себя. Если бы ты не кричал на неё, а дал нам понять, что хочешь поговорить, мы бы пустили тебя к ней и она бы рассказала всё сама. Но, так как ты не смог контролировать эмоции, ты упустил эту возможность. Впрочем, она всё равно вернётся. А вот когда — неизвестно. Может, завтра, может, через неделю.       — Но почему?.. — потерянно смотрит на неё ребёнок, действительно не понимая, в чём проблема. — Разве ей не… не больно? Почему она не вернулась? Разве ей не нужно, чтобы мы, ну…       — Поддержали её? Да, нужно. Ей нужна поддержка гораздо больше, чем тебе. Но я уже сказала: она винит себя в случившемся. Она решила, что вы возненавидите её за это. А теперь, когда ты разболтал о смерти ещё двоих, она будет думать, что виновата и в этом.       — Но почему?! Мы бы никогда!.. — Дон, вновь забыв о сорванном голосе, закашливается и хватается за горло рукой.       — А по её мнению «когда». И её страх стать ненавидимой семьёй заглушил потребность в вашей поддержке. После охоты она завалилась к нам в мельницу и едва не вырубилась прямо на пороге.       Дон подавленно молчит, потому что не понимает, искренне не понимает, как она могла подумать, что они обвинят её в случившемся, почему она не захотела прийти и, напротив, рассказать им всю правду, выплакаться или ещё что. Да хоть упасть в обморок, как Анна!       — Я не… Я не понимаю… — мямлит он, чувствуя себя ещё более тупым, жалким и, главное, теперь жутко виноватым в том, что натворил.       — Строго говоря, в том, что Доминик погиб, есть доля её вины…       — Да как ты…! — моментально взрывается и шипит Дон.       — Успокойся. Я могу объяснить, что имею в виду, если ты пообещаешь держать язык за зубами, — произносит Паула с абсолютно каменным лицом. Дону ничего не остаётся, кроме как кивнуть, скрипя зубами от злости. — В этом действительно есть доля её вины, но она ничтожно маленькая по сравнению с тем, что придумала себе Эмма. Мы ещё накануне знали, что нечто подобное может произойти, потому что такие светлые, бескорыстные, смелые, добрые и поэтому глупые люди, как Эмма, — редкость. Она хотела спасти каких-то абсолютно незнакомых ей детей, потому что слишком поверила в свои силы. И ладно, если бы она просто спасла их, скажем, от слуг, но на них напал один из аристократов. Пусть он был самым слабым из них, это всё ещё элитный «демон», Люс, и она пошла против него. Эмма совершила невозможное: в свою первую охоту она убила аристократа. Но именно из-за её доброты и смелости она подставила себя и Доминика, приманив самого эрцгерцога. Льюиса. И, естественно, от Льюиса сбежать у них не получилось. То, что хотя бы Эмма осталась в живых, — не её заслуга. Это произошло исключительно потому, что сам Льюис позволил ей уйти.       — Но зачем? — уже не удивляясь своему непониманию, спрашивает Дон.       — Не важно, зачем. Я могу лишь догадываться, но одно мы знаем наверняка: Эмму он запомнил очень надолго и уйдёт она отсюда очень не скоро, гораздо позже всех вас.       Непонятно, намеренно ли, но мальчик игнорирует последнее предложение, сказанное Паулой. Он пребывает в немом ужасе, но и в некоем восхищении сестрой. Он всё ещё не до конца понимает, почему она побоялась прийти к ним, не понимает, почему винит себя за то, что попыталась помочь другим детям, но теперь он точно понимает: Эмма никого не бросала, а он абсолютный олух.       — А что… что с теми детьми? — спрашивает Дон то ли чтобы заполнить пустоту, то ли потому, что действительно интересно.       — Джиллиан и Зак спасли двух из них. Уже после того, как…       — До-о-он! Помоги нам! — кряхтит Крис, пытаясь запихнуть в тачку мешок с картошкой. Самое лёгкое они уже кое-как уложили самостоятельно в другую тележку, догадавшись, что вся еда в одну не поместится, но картошка, овощи и яблоки — это слишком много для пятилетних детей.       — Спасибо, что рассказала. И свою историю тоже, — едва шевеля языком, от всего сердца благодарит ребёнок девушку. — Мне очень…       — Знаю. Я передам ей, — прерывает его Паула, потому что по мальчику видно, как неохотно он собирается признать свою вину вслух. — Сейчас она уже, скорее всего, спит. Мы попробуем убедить её навестить вас уже завтра.       — Навестить? Стоп, разве она не собирается… ну… вернуться к нам на совсем? — замешкавшись, спрашивает Дон. Паула одаривает его взглядом «Ты серьёзно?».       — Ты ещё не понял? Она остаётся у нас. Она изъявила желание работать в мельнице и будет жить с нами, чтобы быстрее влиться в команду, тренироваться и всё такое. Как все члены отряда. Исключений мы не делаем.       Дон смотрит на неё откровенно пустым взглядом и уже открывает рот, но Паула не даёт ему начать.       — Если ты опять скажешь, что она вас бросает, я тебя ударю, — Дон выдаёт короткое «Ладно» и захлопывает рот. Не то чтобы он собирался… — Дождись, когда сможешь поговорить с ней лично, и подумай над ситуацией самостоятельно. Я знаю, тебе так будет легче понять её.       — Всё-то ты знаешь…       — Дон! — верещит на этот раз Лани, который сваливается с ящика и рассыпает полмешка картошки.       Уже через двадцать минут они пойдут обратно, толкая перед собой тележки — Крис с Лани ту, что поменьше, Дон — ту, что больше и тяжелее (Тома… ему просто повезло) — и только по дороге назад Дон, проклиная весь картофель в мире, заметит, насколько, на самом деле, круто этот тоннель уходит вниз. «Чтобы хранить продукты глубже, в более холодном помещении», — сделает вывод мальчик. Вскоре они вернутся к развилке, а через какое-то время Дон удивительным образом поймёт, что вот именно эта дверь в полу — та самая. Он не будет уверен, можно ли ездить по ней такой тяжёлой тележкой, поэтому объедет её по правой стороне. Лани с Крисом сделают то же самое, но по левой, и замолкнут, пока будут проезжать это место. А Дон вновь заплачет, на этот раз оплакивая Доминика, и пообещает себе при следующей встрече с Эммой извиниться перед ней, извиниться как следует, потому что то, что он сегодня вытворил — это сущий Ад. Теперь он это осознаёт. Кажется, этой ночью совесть не позволит ему уснуть.