in which sophie's secretly quite fond of silver

      Софи пробудило чудное щекотание в носу. Насилу разлепив сонный глаз, она вытянула ладонь и не глядя шлепнула что-то лежащее рядом. Громадный колтун серебра тут же атаковал в ответ — пряди налипали на губы и пробирались в ноздри. Чтобы отвоевать глаза, Софи принялась моргать часто-часто; пальцы ее собрались в кулак и отвесили бесформенной куче ощутимого тумака.       — Ай, — простонали простыни, и — к облегчению Софи — груда сияющих волос сползла с ее лица. Вслед за растрепанными волосами появился и царственный профиль, вместе с точеными скулами и длинными ресницами. — Рановато еще для применения силы. Даже для тебя, дорогая.       Перевернувшись наконец, Хаул, весь сонный и мягкий, поймал Софи серо-зеленым взглядом.       Сердце запнулось, за что Софи незамедлительно и не без раздражения себя выбранила.       — Честное слово, Хаул, я за ночь полголовы твоих волос вдыхаю. Вскрой меня и найдешь себе парик. — Брови ее нахмурены, но улыбка в уголке рта выдавала неискренность негодования.       Хаул воспользовался случаем, чтобы задобрить Софи; настроение ее неминуемо бы ухудшилось по мере того, как день катился от розово-желтого утра к синему вечеру.       Пробежавшись пальцами сквозь буйные, но искусно окрашенные пряди, Хаул помедлил в надежде сногсшибательно смотреться в свете окна. Уголки губ Софи зловеще поползли вниз, и Хаул поспешно наклонил голову, чтобы спрятать ухмылку в ее ключице.       — Ну, Софи, — голос глухо звучал в ее грудь, и руки по-осьминожьи тянулись вверх в попытке погладить ее голову. — Ты же знаешь, я не могу завязывать волосы на ночь. Они помнутся, — сообщил он, перемежая аргумент невесомыми поцелуями в шею Софи, а в завершении он хорошенько прижался к ее сомкнутым губам. Софи оттаивала и даже испустила вздох, в обычных обстоятельствах предвещающий наскоро запертые двери и смазанные заверения в преданности.       — Волосы всегда можно остричь, — ответила Софи, подвинувшись так, чтобы Хаул перенес свой вес на нее. Гримаса исказила его лицо в нечто, не столь выверенно прекрасное, и Хаул лизнул Софи в нос. К своему неописуемому ужасу, Софи зажмурилась и хихикнула; Хауловые смешки отдавались ей в ребра. Проклятие. Она и в самом деле по уши влюбилась, так ведь?       — Ты разве не думаешь, что я хорошенький? — жалобно добавил Хаул, надув губы так, как Марте во время ее детских истерик и не снилось.       Хаул был чудовищно театрален и зависим от внимания, и потому Софи правда не стоило бы так ему потакать. И все же предрассветные сумерки смягчили в их комнате все, включая и саму Софи, наклонившую голову, чтобы поймать очередной поцелуй.       — Самый хорошенький из всех, что я видела, — ответила она тихо, и лицо Хаула, застигнутого врасплох, вдруг озарилось недоверчивым светом. Он издал восторженный возглас, и ребра Софи протестующе скрипнули, когда Хаул сгреб ее в сокрушительное объятие. По мнению Софи, однако, не было никакого повода так ликовать.       Похоже, что каким-то чудом, когда-то между едкими пудрами, зеленой слизью и трусоватыми уловками, взирать в великолепно тонкий Хаулов нос и вдыхать коварные серебряные волосы стало неотъемлемой частью счастья Софи. Она решила, что виною тому невезение, преследующее всех старших сестер.