***
Головная боль застигает Арсения внезапно и точечно — бьет по вискам, заставляя те неприятно печь — это нормально, запоздалый джетлаг никто не отменял, а если добавить к нему все пережитые за вечер эмоции, то с рукой на сердце остается только порадоваться, что отделаться удалось такой малой кровью, как краткосрочная мигрень. Арс прикидывает, когда лучше сообщить Сереже, что он хочет вернуться домой, учитывая, что тот последние минут пятнадцать находится где-то в зале вместе с Оксаной — очевидно, решают какие-то рабочие моменты, — и отвлекать его от них кажется чем-то малодушным и эгоистичным. Аня тоже заметно скуксилась — может, от усталости, может, из-за каких-то личных причин — и наверняка раздумывает над тем же, над чем и он сам, потому что у неё ситуация не многим лучше Попова — она ведь с самолета, заселившись в гостиницу и собравшись буквально за час, приехала сюда, откладывая всё, что касается ее самой. Арсений знает, что перед ней нет смысла рассыпаться в благодарностях, потому что, во-первых, Аня заведет шарманку о том, что это ее работа, во-вторых, отшутится, мол, это мелочи всё, подумаешь. Из таких, по Аниному мнению, мелочей уже давно можно сложить огромный такой арсовский должок, за который он совершенно не знает, чем расплачиваться — материальные блага по стоимости и рядом не стоят с тем чисто человеческим отношением, которое дает ему Грам — это как пытаться впихнуть деньги какому-нибудь шаману или монаху за его помощь — нахуй бы она им сперлась, если самая главная плата — это счастливый вид того, кому они пришлись впору, ну и скорейшее исчезновение из их жизни — Арс в этом уверен железно, потому что подумать страшно, сколько таких «благодарных» через них проходят. В конце концов, уйти — это всегда хорошая идея. — Ты скоро собираешься уезжать? — закономерно интересуется у подруги Арсений, и она улыбается с немой благодарностью. — А ты? — в Анином ответе прямое подтверждение всех мыслей Попова минутой ранее, потому что та не уезжает, только чтобы не оставлять здесь друга. Раньше Арс часто задумывался, из каких соображений она это делает, потому что мысли поступали разной степени обидности — от «Неужели она настолько не доверяет и думает, что я где-то проебусь в ее отсутствие?» до «Она что, немощным меня считает?», — а потом на прямой вопрос Аня ответила до сложности простой фразой: «Потому что могу и хочу, Арс, мы не чужие друг другу люди», и тогда мысли о её недоверии или принижении ущемленно рассыпались, как карточный домик, потому что от этого «мы не чужие» в памяти видеорядом закрутились ситуации, где Арсений сам — не будучи обязанным участвовать в её жизни и не имея таких рабочих обязательств, как у нее — всегда старался помочь, уберечь, предостеречь просто для того, чтобы быть спокойным. Аня сидит сейчас перед ним, и она спокойна, а значит, переживать ему тоже не о чем. — Сейчас планирую найти Серегу и сказать, что собираюсь уезжать, — Арсений, проговаривая это, случайно замечает заинтересованный взгляд Руслана, который делает вид, что совершенно не слушает их диалог, и хмурится от увиденного. С одной стороны, такое повышенное внимание можно расценивать в свой адрес, потому что, объективно, Руслану есть за что переживать, даже несмотря на заверение Попова о молчании, а с другой — более правдоподобной, учитывая взявшееся из ниоткуда общение Белого и Грам — такое обращение в слух Руслана вполне может быть обусловлено участием в этом разговоре Анны. Мысленно Арсений делает себе пометку — поговорить с Аней о Руслане, потому что а) кто, как не она, авторитетно расставит по полочкам любые ситуации, касающиеся измен, б) Попов, хоть и понимает абсурдность собственных предположений, переживает, как бы это их повышенное внимание друг к другу не привязало Грам к этому городу. Городу ведь вообще не слишком много нужно, чтобы ясно дать понять человеку, что он здесь свой — всего лишь позволить прожить здесь какую-то личную драму, и все, человек с городом связан едва ли не силковыми узлами, и черт его знает хорошо это или плохо — здесь с какой стороны посмотреть, но суть не изменится, потому что «скованные одной цепью, связанные одной целью» и далее по тексту. Арсений для Ани больше не хочет драм, потому что она уже натерпелась и потому что какого только дерьма не наелась из-за всех этих человеческих связей, слов и подвязок. Ей хочется пожелать только того самого «простого человеческого», и Арс желает, каждый день рождения желает ей этого, а она только нахохливается, как воробей, и бурчит что-то в духе: «Кто старое помянет, Арс, тому и глаз вон», на что Попов уже про себя отвечает: «А кто забудет, тому оба», и молча пьет за её счастье. Арсений и сейчас прикладывается к бокалу, осушая его, а затем оглядывает зал в попытках хоть где-нибудь выискать Сережу. Находит через тройку пойманных на себе заинтересованных взглядов, парочку ослепляющих вспышек — Арс думает, что фото у людей все равно получатся говеными, потому что кто, блин, вообще так снимает — и одного шумного официанта, который проносится мимо него на кухню через весь зал с горой пластиковых контейнеров. Сережа выходит из кухни как раз в тот момент, когда парнишка старается открыть тяжелую дверь, не уронив при этом свою ношу — чудом не сшибает того дверью, если уж по-честному, — но затем понимающе пропускает его и зачем-то следом входит за ним обратно. Арсу остается только подождать, пока этот Царь-Кощей снова покинет свое злато, и делать это он решает у шикарного — по мнению самого Арсения — карликового дерева, стоящего между стойкой, крайним столом и входом в кухню, чтобы не упустить его еще раз. Оксана появляется в зале спустя минут десять и, завидев Попова в таком странном месте, следует к нему, иногда отвлекаясь на, видимо, особых гостей, чтобы спросить у них, наверное, что-то о впечатлениях от открытия. Арс только сейчас понимает, что помимо друзей и приятелей Матвиенко, здесь наверняка были и те, кого пригласить было выгодно, однако Сережа все равно большую часть времени провел за своим столом, где, теперь уже без сомнений, собрались самые близкие для него люди. Это осознание пускает под кожей приятные волны теплоты и уважительно-кроткой благодарности. — Ты чего здесь? — не ходит вокруг да около Оксана, а сразу переходит к делу, и Арсений благодарен ей за это — подбирать слова для обсуждения каких-либо сторонних тем не хочется совершенно. — Сережу жду, хочу сказать, что, наверное, поеду уже домой, — Арсений вымучивает — буквально, вымучивает — из себя улыбку, потому что в висках так не вовремя снова начинает болезненно пульсировать. — А, так мы тоже сейчас уже собираемся, — она проверяет время на телефоне и кивает самой себе. — Сейчас Сережа разберется там с кухней, выйдет на последнее слово, и мы будем уезжать. Он хочет собрать всех наших у себя, а гости, кто хочет, могут оставаться хоть до закрытия. Персонал приглядит, чтобы всё было в порядке, я сейчас лично дала задание хостес, — Суркова не тараторит, говорит вполне размеренно, но легче от этого не становится, потому что, серьезно, нахрена Попову эта информация — непонятно, особенно сейчас, когда обрабатывать её не так просто, как может показаться. — Понял, тогда… — хмурится Арсений, прикидывая, что, видимо, выловить Сережу и впрямь сейчас будет тяжело. — Подожду его за столом, — кивком указывает в нужную сторону и надеется, что она больше не станет грузить его никакими объяснениями. — Минут через тридцать будем выезжать, как он сказал, — вопреки почти что молитвам Арса, продолжает Оксана. — Такси я уже заказала на вас с Димой и Антоном, пока мы со Стасом поедем на Сережиной машине вместе с ним, — вот теперь уже она тараторит, и, блядский боже, Арсений готов сбежать хоть куда-нибудь. — Аня, кстати, составит нам компанию? — замолкает, наконец-то. — Нет, Аня поедет в гостиницу, — Арсения с трудом хватает на эту короткую фразу, не говоря уже о том, чтобы задуматься, что именно сказала сейчас ему Суркова, хотя как минимум послушать её болтовню стоило. Из каких соображений Сережа выбрал именно такое распределение по машинам — непонятно, но ему виднее, Арс не хочет спорить, тем более с Оксаной, которой только волю дай, мертвого с могилы поднимет. Он воодушевленно покидает общество Окс, стоит ей только понятливо кивнуть в ответ на последнюю свою реплику, и то ли от этого радостного события, то ли просто из каких-либо внутренних настроек арсовского организма — головная боль немного стихает.***
Мара — Холодным мужчинам
Первое, что слышит Арсений, подходя к своему месту, это заливистый хохот Димы, Ани и Антона, а также какое-то тихое фырканье Белого. — У нас только вчера — или не вчера, ой ну двенадцатого числа, короче, — на канале — «Поз и Кос» называется — вышло видео с Русланом, где мы новости футбольные обсуждаем, посмотри обязательно, он там столько наговорил всего, с ума сойдешь, — сквозь смех затирает Ане Дима, даже прикладывая руку к сердцу для пущей, видимо, убедительности. Аня хихикает и попеременно переводит взгляд с Димы на Руслана, согласно кивая Позову, который от такой ее реакции становится похожим на объевшегося сметаной кота, в то время как Белый… да в прочем-то тоже выглядит не хуже, разве что смущеннее немного, судя по слегка опущенной голове и широкой улыбке. Арсений думает: «Вот ведь коты мартовские, а. Как мало мужчинам надо для счастья — всего лишь одна, разбирающаяся в их увлечениях, девушка!», и улыбается этому своему замечанию. Антон, хоть и ведет себя сдержаннее, тоже растягивается в улыбке, но скорее в умиленной со всей этой ситуации, за которой — в отличие от Арсения — наблюдает с самого начала, и Попов ставит лишний плюсик к своим мыслям о мартовских котах, потому что трогательная улыбка свидетельствующего Шастуна выглядит слишком искренней. — Арс, — Аня зовет его внезапно не только для участвующих в диалоге с ней мужчин, но и для самого Попова. — Ну что там? — по ней сложно сказать, что она действительно так уж хочет домой, потому что заинтересованности у неё в данный момент не занимать, и если бы Арсений не знал всех сторонних обстоятельств о прошедшем дне подруги, он бы даже забил на свое состояние, лишь бы она посидела в их компании подольше. — Через полчаса мы все собираемся у Сережи, он сейчас последние дела закончит, и выдвигаемся, — Арсений только сейчас понимает, что слова Оксаны не были такими уж бесполезными. — Я тогда поеду сейчас, хорошо? — поднимается с места Грам, подхватывая телефон и небольшую сумочку со спинки кресла. Арсений не успевает предложить ей свою компанию только потому, что Руслан, Дима и Антон оказываются быстрее и бессловесно поднимаются, в процессе решая, что «покурить» было бы сейчас отличной идеей, да и удачно сопутствует тому, чтобы проводить даму. Аня улыбается, смущенно глядя на Попова, и в ее извиняющемся взгляде отчетливо распознается немое: «Ну ты же сам понимаешь, что они бы не оставили тебе шансов». Арсений усмехается, так же бессловесно соглашаясь с подругой, и пропускает вперед сначала саму Грам, затем когорту её сопровождения, и только после этого двигается за ними в сторону выхода. — Шесть минут, — оглашает Аня уже на улице, говоря о времени ожидания её такси, под согласные кивки закуривающих рядом.Они поднимали такие темы дотемна, Они понимали, что между нами не война, Но пламя напрасно, я оценю, но не отдам, Ни тела, ни счастья…
Арсений стоит в паре шагов от них, оказываясь ближе к Руслану и Ане, чем к Диме и Антону, потому что сейчас не курит, как и его подруга, да и что ему там делать — у них вон, — без какого-либо негатива — компания и без него сложилась прекрасная. Дима переключается на разговор с Антоном, в то время как Руслан тихо заверяет Аню: — Я позвоню, — он достает из кармана салфетку в доказательство, и Арсения почему-то этот крохотный жест заставляет улыбнуться, вопреки своим прошлым мыслям об их взаимодействии. Черт знает, что получится из их общения, учитывая, что Аня патологически выбирает холодных мужчин, а Руслан — исходя из сегодняшних фактов — производит именно такое впечатление, разумеется, с поправкой на то, что Арсений не собирается его за это осуждать. — Так, завтра утром напишу тебе, — обращается теперь уже к Попову Грам. — Надо будет обсудить планы на этот недоотпуск, — она подмахивает указательным пальцем, как обычно делает это при обсуждении каких-то рабочих моментов, и смотрит куда-то за спину Арса, наверняка вылавливая подъехавшее такси. Арсений кивает, пока Аня прощается с Димой и Антоном, коротко приобнимая каждого за плечи, пока изящно жмет руку Руслану — «Вот ведь дураки», — а после сам отвечает на предложенные ею объятия, укутывая руками, как пледом, потому что Арсу в них хочется вложить всю благодарность за проведенный вечер. Дима с Антоном шагают ко входу сразу, стоит только Ане уехать. Руслан стоит рядом с Арсением, будто ожидая, пока тот тоже двинется к двери, но, вопреки планам Попова, не идет за ним, когда Арсений делает первые шаги обратно в заведение, вместо этого с какой-то недоуменной улыбкой спрашивает скорее риторически в пустоту, чем для получения ответа: — Откуда ж вы оба такие взялись? — он даже опущенной головой качает из стороны в сторону, будто и правда показывая, что Арсению не стоит обращать внимания на его вопрос. Попов на это лишь пожимает плечами, мол, «Да будет тебе так о нас отзываться», а потом улыбается широко и искренне, потому что такие вопросы обычно превосходят по значимости любые, даже самые изощренные, комплименты, и покидает компанию Руслана, считая, что это будет самым правильным окончанием этого одностороннего недодиалога.***
Сережа встречает вернувшихся с улицы друзей не сказать что довольным — скорее смиренным с толикой раздражения, — и подкрепляет это впечатление лаконичным: — Да где вас носит? — он замолкает на мгновение, дожидаясь, пока все усядутся и будут готовы его слушать. «Важный, как хуй бумажный», думает Арсений, но пререкаться не спешит. — Смотрите, как действуем. Пока вас не было, я успел со сцены попрощаться со всеми и разобраться с тем, чтобы мы со спокойной душой смогли поехать отмечать ко мне уже чисто нашей компанией. Оксана сейчас как раз стоит у офиков над душой, пока они собирают нам закуски и алкоголь, так что, если что не понравится, возмущаемся в мягкой форме, она и так очень старается, — Матвиенко ответственно дожидается кивка от каждого из присутствующих и продолжает: — Стас, ты едешь со мной в машине, потому что у нас с Окс как раз остается там место, да и перетереть надо кое о чем. Теперь вы, — он смотрит на ту самую вернувшуюся с улицы троицу, среди которых оказывается частично осведомленный в планах Попов, — Оксана вызвала вам такси. Дим, ты берешь то, что не влезет ко мне, и ручаешься за сохранность, окей? — после короткого «Да» от Позова Сережа хлопает в ладоши и коротко осматривается. — Арс, держи ключи от квартиры, потому что вы приедете чуть раньше нас, Окс сказала, что ваше такси будет через минут пять, а мы выдвинемся с задержкой, — он сует ключи едва ли готовому к таким резким действиям в свою сторону Попову и, еще раз кивнув самому себе, заканчивает: — Так, короче, можете уже выходить, но дождитесь Оксанку, которая вынесет вам часть контейнеров. Все, давайте, не мозольте глаза, — и уходит в сторону кухни, оставляя после себя неподражаемый — уникальный в своей и в Серёжиной природе — шлейф собственной важности, прежде чем кто-то успевает ему возразить. Спустя примерно минуту первым решает высказаться Антон, который, видимо, только сейчас окончательно осознал всю плачевность собственного положения. — Пиздец он круто придумал, конечно, — взбрыкивает Шастун и уходит, не дожидаясь своих «собратьев» по такси в лице Арсения и Димы. Позов красноречиво вздыхает, и попрощавшись предварительно с Дариной, которой Стас уже вызывает такси, идет следом за недовольным другом, подавая пример Арсу, который — на секундочку — тоже хоть и не особо впечатлен Сережиными организаторскими способностями, молчит, потому что отчетливо понимает, что никому здесь вообще не всралось его мнение на этот счет, да и времени на препирательства у него нет. Арсений сдержанно улыбается супруге Стаса и кивает ей в ответ на её «Пока-пока», а затем вздыхает и следует к выходу. Оказавшись на улице, Арсений замечает насупившегося Антона и терпеливо молчащего рядом Диму, но не успевает сделать и шага в их сторону, как слышит сзади голос Оксаны, которая просит придержать ей дверь. Она прошмыгивает мимо Арса с несколькими контейнерами в руках, а также висящим на согнутом локте пакетом, и кивает заметившим её Позову и Шастуну в сторону остановившейся неподалеку машины. — Дим, садись вперед, я тебе на колени поставлю все, — Оксана дожидается, пока Позов выполнит ее просьбу, и аккуратно опускает ему на ноги пластиковую гору из своих рук, следом пристраивая пакет в его ногах. — Только, пожалуйста, осторожнее, — просит она, и Арсений, припоминая пламенную речь Сережи, искренне начинает ей сопереживать — бедная девушка, в самом деле. — Так, а вы чего стоите, давайте-давайте, — подталкивает она оставшихся на улице Арсения и Антона, и боже царя храни, каким-то чудом воздерживается от комментария их постных рож. Арс примерно предполагает, с каким выражением лица стоял все это время, и думает, что на месте Сурковой он бы точно не сдержался. Его радует лишь то, что его мнение по поводу сложившихся обстоятельств, заключающихся в совместной поездке на заднем сидении, Шастун всецело поддерживает, и в соревновании за титул «Самое душное ебало — 2020» они с ним уверенно разделили бы гран-при. Стоит только машине тронуться с места, как Антон, которому по всем математическим законам становится тесно, — Арсений даже ловит себя на сиюминутной мысли, что Шастуна, откровенно говоря, не помещающегося на таком крошечном закутке из-за отодвинутого водительского кресла, действительно, жаль, — расставляет свои — как там Аня говорила? Красивые? Так вот, красивые! — ноги, коротко задевая своим коленом ногу Арсения, которому — ну так, если кому-то вдруг интересно — тоже приходится ютиться, учитывая, что в росте у них с Шастуном разница невелика. — Бля-а-а-ть, — доносится со стороны Антона, и Арсений хоть и согласен, но молчать не намерен. — Да ты усядешься или нет? — в голове Попова это звучало угрожающе, но на деле же получается какое-то сдавленное обращение ко всем святым, которые, независимо от вложенной интонации, хер кого намерены слушать. — Не нравится, выйди, — выражение лица — ебала — Антона выглядит так, будто он делает одолжение всеми миру, и Арсений закономерно бесится. — Можешь прям на ходу, раз уж ты так недоволен, — для пущей убедительности Шастун даже головой подмахивает в сторону двери со стороны Попова, и, видит бог, Арс пытался сдерживаться. — Да замолчи ты уже, а, — он запрокидывает голову, шумно выдыхая перед собой, но затем поворачивается к Антону и продолжает: — Мне ни твое пиздецки важное мнение, ни перспектива расшибиться удовольствия не доставляют, — слыша вымученный вздох Димы с переднего сидения, Арс, действительно, замолкает и надеется, что Шастун хотя бы сейчас воздержится от комментария, но… — А что такое? Не нравится? — напускное участие в его голосе ощущается почти что физически, и Арсению, по всем законам такта и уважения в первую очередь к себе, стоило бы молчать, только вот здравый смысл оказывается там же, где и перспектива поездки в тишине. — Да вот, представляешь, не заходит как-то! — Плохо вставляли? — парирует Шастун, уже всецело радуясь представленной возможности опустить гейскую издевку, опираясь на их единственный, относительно нормальный, диалог. — Так, заткнитесь оба! — Дима вполне ожидаемо не выдерживает, ощутимо повышая голос с переднего сидения, и в салоне повисает долгожданная тишина. Арсений, несмотря на собственное зудящее желание ответить какой-нибудь не менее колкой фразочкой, ему благодарен, потому что мысленно всё равно тормозит себя: «Говно не тронь, вонять не будет», и говно здесь, — по мнению Арсения — включает Шастуна, а не скользкую тему ориентаций. Более того, Позова чисто по-человечески становится жаль — дал же ведь ему бог — Матвиенко с Сурковой — попутчиков. Вместе с этим Попов проникается к Диме еще и уважением — стать свидетелем их перепалки и уложить все негодование всего в три слова — это однозначно подвиг. Водитель, по лицу которого сейчас можно распознать если не благородный ахуй, то хотя бы человеческую заинтересованность, тоже не подает ни звука, даже сидит как-то неестественно прямо, постоянно мониторя в зеркало заднего вида обстановку в салоне, и Арсений даже жалеет, что у него нет с собой наличных. Оставлять ему чаевые не столько хочется, сколько надо, за просмотр такого-то спектакля. Попов смутно задумывается: «Вот же, блять, дожился! Сам плачу людям за просмотренные ими постановки с собой в главной роли. Спасибо тебе, Шастун, и за нарушение мнимого внутреннего спокойствия, и за мысли о собственной бездарности, которых не было уже достаточно долгое время». Обвинить в причинах повышенного внимания их медийные рожи Арсению почему-то не кажется разумным, хотя на первых порах и хотелось, однако зачем, если здесь такая прекрасная кандидатура для спуска всех собак. Как говорится, зачем кто-то еще, ведь есть Шастун, например. Поездка заканчивается неожиданно. Под сдавленное водительское: «Спасибо за поездку, до свидания», то ли потому что оставшуюся часть пути они провели в тишине, то ли по причине того, что Арс не следил за дорогой, постоянно переключаясь на ахи-охи со стороны святого великомученика Антона Как-Его-Там-По-Батюшке Шастуна. Опять же, зачем отвлекаться на кого-то еще, ведь… Выходя из такси, Арсений замечает приоткрывшуюся переднюю дверь и вспоминает о ноше в Диминых руках, поэтому спешит помочь ему с доверенными Оксаной контейнерами и пакетом. Дима благодарно кивает, однако забирать их обратно не торопится. Вместо этого он дергает за рукав проходящего мимо него Шастуна и под возмущенным взглядом друга произносит: — Арс, ты иди, мы остальных дождемся и вместе поднимемся, покурим пока, — уверяет Позов, продолжая придерживать Антона за рукав. Убедительности в его словах ровно столько же, сколько в самом Арсении сейчас сил спорить на тему того, что, во-первых, вообще-то ему бы не помешала помощь в доставке всего этого добра до квартиры, во-вторых, покурить можно и на балконе, поэтому Попов просто решает молча уйти, доверившись Диме, который по общему впечатлению явно хочет поговорить о чем-то с Антоном. Уже в лифте Арс думает, что головная боль заметно отпустила, даже несмотря на всю взбалмошность последних двадцати минут.***
Не успевает Антон полноценно выдохнуть, провожая глазами скрывающегося за тяжелой подъездной дверью Попова, как со стороны Позова доносится звук, с которым люди обычно прочищают горло, а следом: — Ну, и? — Дима ожидаемо не церемонится. — Что? — невинный взгляд, который Антон кидает на друга, задавая этот тупейший вопрос, кого угодно из себя выведет, но Шастун все же надеется на Димино благоразумие. Сам же и выдерживает. — Ну что, Поз? — от святой наивности не остается ровным счетом ничего, потому что звучит Шастун даже по своим меркам слишком вызывающе. — Это у тебя надо спросить, что, — говорит, как отрезает. — Вы чего там устроили в такси? — в голосе Димы по-прежнему какая-то стальная сдержанность, и Антон отмечает, что лучше бы Позов сейчас кричал, потому что бесит этим безумно. — Почему ты спрашиваешь у меня, если устроили это, как ты выразился, «мы», — корчится на последнем слове Шастун, прекрасно осознавая, как же сильно сейчас палится — похуй. На Антона наваливается нечеловеческая усталость, какая обычно наступает либо после съемок, либо после редких футбольных тренировок, которые они с Димой оба когда-то всем сердцем любили, а сейчас то настроение не то, то дел по горло, то лень-матушка. — Потому что только слепой твоего негатива в его сторону не заметит, — в голосе Поза пробивается рассерженность, как бы тот ни старался держаться спокойно. — Что могло произойти за один вечер, что ты к нему так прицепился? — Дима, видимо, вспоминает о собственных словах Арсению и тянется за сигаретой. Шаст прикидывает, готов ли он сейчас доверить другу все переживания вечера, основанные на давнем чувстве обиды и незаконченности, и глядя на то, как Поз услужливо протягивает ему пачку, предлагая взять сигарету, думает — нет. Поза этим марать не хочется. Ему самому бы чистым из этой трясины выйти, да вот только он с каждой минутой ощущает, как вязнет в ней сам, и понимает, Диму он за собой не потащит, даже если тот героически кинется его спасать. Служба спасения из Позова хоть и неплохая по старой памяти, но взваливать на него собственную задницу кажется нелогичным. Это как звонить пожарникам при температуре — послушать — послушают, глядишь, и номер скорой дадут рабочей, а не той, что едет битых три полчаса, только обращаться-то надо все равно к медикам, и побоку, что Дима какой-никакой врач. — Он педик, — кроме этой не допотопно выясненной истины Антону сказать о Попове нечего, учитывая малую осведомленность о его личности, поэтому он брякает эту глупость и надеется, что это прокатит. — Даже если и так, и что? Ты мне сам затирал про какой-то сериал про однополые отношения, и что-то там тебя это не особо смущало. Что за двойные стандарты? — не прокатывает. У Димы в рукаве как минимум три козыря — хорошая память, нечеловеческая проницательность и знание Шастуна, как облупленного, в то время как у самого Антона с самого начала по ощущениям одна единственная шестерка красуется, и хер ей что побьешь — так она и мозолит глаза, порываясь нашестерить на Арсения, который вполне однозначно — Антон уверен, что слова Попова действительно имеют только один смысл — оценил некоторые части его тела. — Меня это не смущает, когда они меня не трогают, — фыркает Шастун и показательно отворачивает корпус от Позова, чтобы тот не смог сейчас разглядеть его вранья, потому что, как бы то ни было, к представителям ЛГБТ-сообщества Антон относится с должным уровнем похуизма — есть они и есть, среди медийных личностей куда ни плюнь у каждого пятого за душой грешок какой-нибудь найдется, а здесь уже работает золотое правило: «Меньше знаешь, крепче спишь». — У-у, Антоша, мальчик мой, не стесняйся, покажи на кукле, где этот дядя тебя трогал, — сарказма у Позова не занимать, а желания подъебать друга и подавно, поэтому он сюсюкает Шастуну, прикладывая самый мерзопакостный тон из всех возможных, но затем, видимо, сам осознавая, насколько ублюдошно звучал, продолжает уже нормально: — Если ты о том, что вы обжимались, пока «меняй» отыгрывали, то это вообще-то в формате импровизации было, а ты всегда сам говорил, что всё, что было на сцене, остается на сцене, — Дима при трех своих козырях достает откуда-то блядского джокера и осуждать его за это нет никакого резона, потому что он прав. В ответ Антон закономерно молчит, потому что за две брошенные фразы Дима умудрился, во-первых, напомнить Шастуну, что он вообще-то взрослый человек, и все эти его аргументы — хуйня из-под коня, звучащая как недовольство ребенка, а во-вторых, освежить в памяти события на сцене, о которых сам Шастун уже подзабыл, потому что как раз их неоднозначность смущала его значительно меньше, чем наличие в принципе. — Поз, чего ты от меня хочешь? — вымученно, задушенно даже, интересуется Шаст, потому что при и без того маячащим перед глазами смятении, сейчас он, правда, не понимает, почему Дима завел этот разговор. — Шаст, как ты думаешь, стал бы Серега сегодня так распинаться об Арсении со сцены, говоря вообще-то о новом ресторане, в который он вбухал дохера денег и сил и который, по его же словам, «кульминация всего его дела жизни», если бы их общение нихера для него не значило? — задает вопрос Позов, и Антону почему-то становится тяжелее дышать. — Ты представляешь, сколько они оба для него значат? — Дима продолжает, и Антону хочется попросить его помолчать, потому что снова накатывают и тема дела жизни, и тема оправданности ненависти к Попову. — Вы с этим Арсением видитесь в первый и в последний раз в жизни, поэтому ради Матвиенко будь добр сегодня засунуть подальше свои возмущения или обиды, или я не ебу, что там у тебя, и просто не портить Сереге этот важный день, — замолкает Поз, втаптывая в асфальт окурок сигареты, а по ощущениям Антона — его самого. — У тебя, если случилось что, то ты расскажи, вместе будем разъебываться или решать, не чужие же люди, — добивает Дима. Антон снова чувствует все то, что испытывал, когда пришел в себя после сыгранной импровизации, потому что Поз ведь свой, Поз из его жизни не уходил и не уходит, но Шастун уверен, какими бы своими они друг для друга не были, взваливать свои переживания на него он все равно не посмеет. Может, потому что осознает всю их губительность, а может, потому что надеется, что процесс их уничтожения уже запущен, и осталось совсем немного для решения его внутренних проблем и закрытия гештальтов. Параллельно с этим у Шастуна появляется неподдающееся описанию чувство, когда не можешь испытывать стыд, хотя по идее и по заслугам должен. Он ведь совершенно выпустил из головы, почему и из-за чего они вообще сегодня столкнулись здесь сборной солянкой из разношерстных личностей. От слов Димы у Антона в голове всплыла ситуация парумесячной давности, когда он снова приехал на съемки в Питер и был вынужден остаться у Сережи, потому что: — Шаст, что еще за глупости? Какую гостиницу ты там ищешь? У меня диван в гостевой уже форму твоей тощей задницы принял, а ты мне тут в уши льешь, что тебе неудобно, — Сережа твердит в трубку вполне логичные вещи, и Антон, сидя в такси по пути в аэропорт и слушая из наушников суровый голос Матвиенко, закрывает все вкладки с поиском жилья. Он тогда к нему приехал под ночь уже, и Серега — святой человек хотя бы потому, что спать ложится стабильно после трех ночи — даже с самолета его встретил, а потом, уже в квартире, без лишних вопросов или обсуждений впихнул ему в руки банку пива, разложив на столе две порции стейков из одного своего ресторана, специализирующегося на авторских мясных блюдах, который Шаст сердечно обожает больше всего среди Сережиных детищ. Антон как-то задумался, почему Матвиенко после всех событий с провалом шоу не просто остался в кругу близких ему людей, а еще и укрепился там настолько, что пущенные в него корни даже в поливе или удобрениях не нуждаются. А потом понял, Сережа — душевный. Настолько, что наедине с ним всегда спокойно, и это не от того, что чувствуешь защиту или покровительство, а потому что от него веет такой несчетной умиротворенной поддержкой, что его можно как седативную таблетку принимать после какого-нибудь тяжелого нервного дня, и единственным побочным эффектом будет желание иметь рядом с собой такого человека. Не постоянно, не злоупотреблять, а просто хранить «под рукой» на случай чего, и быть уверенным, что это точно поможет. Грел еще и тот факт, что сам Матвиенко никогда не был против, наоборот даже, проявлял такое участие, что от понимания этого факта едва ощутимо, где-то у самого роста волос, появлялось приятное покалывание, которое обычно является предвестником мурашек. В тот вечер они даже не говорили толком — да и о чем им, господи, — просто перебрасывались бессмысленными фразами ради видимости диалога, но это не напрягало ни на йоту. Вынужденные диалоги ведь, на самом деле, не всегда плохие, иногда они просто ширма, чтобы скрывать другой, более значимый контакт, который происходит на невербальном уровне. Выходя из воспоминаний под тяжелым взглядом стоящего в метре Позова, Антон молча зарекается вступать сегодня в любые перепалки с Поповым, потому что испортить Сереже такой важный день своими малодушными попытками доказать себе что бы то ни было — это непростительное предательство с его стороны, которое Матвиенко ни по одному из параметров не заслужил. — Ну, где они там? — нарушает молчание Дима, переводя тему, потому что, наверное, понимает, что всё, что нужно было донести до друга, оказалось воспринято Шастуном правильно. — Сережа без опозданий — не Сережа, забыл, что ли, — Шаст посмеивается, потому что говорить о Матвиенко ему правда приятно, даже если тот будет на сто процентов состоять из недостатков и проебов. Дима согласно хмыкает, молчаливо подтверждая одну простую истину: близкие люди ведь на то и близкие, чтобы давать себе труд принимать в них даже самую несносную начинку.