На террасе перед зеркалом зла нет хороших людей

1. — …В общем, этот паршивый клан ни на что не сгодился, я столько времени на них потратил! Не люди, а куски дерьма, только свиней кормить ими, и те побрезгуют! Яо-мэй, слушаешь? Матушка не учила тебя, что невежливо утыкаться в бумажки, пока с тобой говорят? Спина Мэн Яо закаменела — значит, всё же слушал. Сейчас Сюэ Ян даже не думал попрекать его происхождением, но тот, конечно, увидел и в этом попытку задеть. Сюэ Ян давно это заметил: стоило напомнить Гуанъяо о роде занятий покойной госпожи Мэн Ши, как он сразу же подбирался, выпрямлялся странно, словно ему в зад бамбуковую палку всунули, а улыбка становилась ещё слаще, чем обычно — но не как мёд, лунные пряники или конфеты, а как блевотина. С ним он обычно не стеснялся отвечать, как со всякими досточтимыми заклинателями, и даже обзываться в ответ: босяк, зверёныш, дикарь. Ещё безумец, но это слово всегда звучало почти нежно. Да что с того, спрашивал его Сюэ Ян, когда был в добром расположении духа — пьяный от вина и от крови, — моя, может, тоже весну продавала. Какая разница, всё равно померла. Так и твой отец — не глава великого клана, мягко и горько (зато без притворства) возражали ему. И никого не волнует, что у матери моей достоинства было больше, чем у всеми уважаемого отца. — Я предупреждал молодого господина Сюэ, что буду очень занят сегодня. — И завтра. И через два дня. И всегда. Добьёшься ли достойного положения, останешься ли, как сейчас, прислугой высокого ранга — всё одно будешь чахнуть над этой ерундой. Послушай лучше, что там я нашёл в дневниках Старейшины. — Что-то полезное? — Не то чтобы, но кра-а-айне любопытное. — Любопытнее письма торговца Чжэнь? — хмыкнул Яо и тут же решил: — Да, пожалуй. — У Старейшины Илина не было золотого ядра, — выплюнул Сюэ Ян и полюбовался, как Яо-мэй от изумления уронил кисть, испачкав какие-то бумаги — наверняка жутко важные. — Он и в самом деле гений: и выход нашёл, и скрывал так хорошо. Это на одном огрызке написано: любопытно было бы объединить светлую и тёмную ци в одном амулете, но сестрица Вэнь Цин не согласится мне помочь, а больше сильных заклинателей на горе нет. — И как из этого ты сделал вывод, что Вэй Усянь лишился ядра? Быть может, ритуал должны были исполнять два человека. — Так ты же сам говорил, что ни во время Низвержения солнца, ни после он меч не использовал. И даже не носил. Его наверняка каждая собака попрекала этим. Он был такой персонаж, — начал Сюэ Ян и надолго прервался, чтобы подобрать слова поточнее, — известный герой и одновременно человек, который любит нарваться; по всему выходит, что он попросту не давал никому возможности бросить ему вызов в сражении на мечах, а ведь говорят, в юности он был хорош в этом. — Почему же он скрывал?.. — сказал Гуанъяо и глубоко задумался; Сюэ Ян, цыкнув, вытряхнул из рукава яблоко и вытащил из сапога кинжал. Присел на подлокотник кресла, сбил на бок ушамао, дразня коротышку, привалился к тёплому боку в лоснящемся золотистом шёлке. — Я хотел тебя растормошить, а ты ещё дальше уходишь. Обижаешь меня. Яо-мэй напрягся ещё сильнее. Он всегда был собран — по крайней мере, при нём. Опасался, наверное. Наверняка. Сюэ Ян был ему полезен, очень — иначе не стал бы держать при себе. Когда он сочтёт, что я исчерпал свою полезность, то попытается избавиться от меня. Нужно хорошенько подумать об этом и подготовиться, решил Сюэ Ян, когда Цзинь Гуанъяо очень медленно поднял голову и потёрся щекой о его плечо, осторожно и всё же ласково, как будто пытался приручить дикое животное, отдавая при этом себе отчёт, что оно может напасть в любой момент. Это то ли льстило, то ли злило. Сюэ Ян не разобрал. — Кого тебе вырезать? — спросил Сюэ Ян, и глаза Гуанъяо округлились. Тогда он сунул ему под нос кинжал и яблоко, повертел. — Могу кролика, могу цилиня. Кошку. Или птичку какую-нибудь, но простую. Вцепившиеся было в рукоять Хэньшэна пальцы разжались. Сюэ Ян с удовольствием понял: пусть Яо и осторожничает в его присутствии, но сейчас он не успел бы ничего сделать. Он мог перерезать ему горло. Если бы захотел. — Дракона давай. — Высоко метишь. Обойдешься. С ним долго возиться. — Тогда кошку. Мне они нравятся. — Мне тоже. Пока что мы дружим, подумал Сюэ Ян, старательно подравнивая уши. Конечно, были в Гуанъяо черты, которые раздражали, но в целом они ладили. Особенно когда он забывал брюзжать о манерах и съедал, хитро блестя глазами, фруктовую фигурку прямо с ножа. 2. Спас его только вовремя активированный талисман перемещения. Хотя… не попадись ему Сяо Синчэнь, он и правда мог умереть. В его духе было сбежать в один из крупных городов и затеряться там, поэтому оставалось надеяться, что адепты Ланьлин Цзинь не станут искать его по бедным маленьким городишкам — вроде города И. Купившись на обманку и наивно полагая, что стал владельцем тигриной печати, Мэн Яо тут же пожелал от него избавиться. Конечно, Сюэ Яна такой исход не устраивал. Конечно, Мэн Яо это понимал. Это было даже смешно — как они изо всех сил пытались поиметь друг друга. Получить желаемое, обмануть, ударить первым. Сюэ Ян лежал, сильно израненный, почти труп, в канаве у дороги, по которой никто не ходил, а в рукаве его была спрятана печать, ради которой Цзинь Гуанъяо не дал его казнить публично и из-за которой попытался убить тайно. …Яо-мэй заметил не сразу. Он вообще побаивался тёмной энергии, особенно после смерти Вэй Усяня. Наверное, удовлетворился испытаниями печати, которые устраивал ему ещё Сюэ Ян, и не заставлял глядящего ему в рот дурачка Су Шэ калечиться ещё больше, а повода для реального использования не было. Как бы то ни было, в город И он заявился очень поздно и чаю ему, понятное дело, никто не предложил: даочжан уже умер, а Сюэ Ян всё ещё был зол на него за старые раны, да и вообще не до гостеприимства было. Ещё и без конфет пришёл. Сюэ Ян не ел бы, конечно, но всё равно. Глава клана Цзинь, Верховный заклинатель и любитель всячески показать, какой он важный теперь человек, явился без положенной ему свиты: только самые доверенные мрази; кое-кого он помнил, а кое-кто ещё должен был ответить за его ногу, жаль, что только один из них пришёл. Сюэ Ян посмотрел на того с самой застенчивой улыбкой. Тот положил ладонь на рукоять меча — неплохого, но у него было уже три неплохих меча, даже больше, чем рук. У этого несчастного, кажется, была ещё и семья., но было недосуг с этим возиться. Только время терять. Если Мэн Яо и рассматривал вариант отнять печать силой, то маячащий перед глазами Сун Лань явно заставил его задуматься, не говоря уже о том, что в городе И уже давно были припрятаны хорошие мертвецы на случай таких вот незваных гостей. — Если ты думаешь сейчас разойтись мирно, а потом застать меня врасплох, то не думай: больше не выйдет. Оставь меня в покое. — Почему я не могу навестить старого друга и попросить о небольшой услуге? — Потому что ты пытался меня убить?.. И о какой маленькой услуге ты говоришь, отдать тебе вещицу, только из-за которой твои спутники ещё не сняли с меня голову? — Нет-нет, молодой господин Сюэ, услуга действительно небольшая. Нужно перепрятать, — тут он запнулся, дёрнул уголком рта и глянул в сторону, где стояли его доверенные адепты — видимо, не всё он им доверял. — Ну, ты понимаешь. Мне кажется, место ненадёжное. — Я больше на тебя не работаю, забыл, Яо-мэй? — Мои люди всё сделают, просто не мешай, — сладко улыбнулся Гуанъяо. Сладко, как рвота. — Прячешь, что нужно, ставишь защиту, как положено, — я больше не собираюсь прибирать за тобой — и забываешь сюда дорогу. Печать не отдам: ни к чему Верховному заклинателю иметь такие тёмные и опасные вещи. — Дело твоё, конечно. Но может, тебе нужна помощь с чем-нибудь?.. — спросил, насмешливо глядя. — Выглядишь как человек, вынужденный справляться с трудностями в одиночку. Он не знает, сказал себе Сюэ Ян, он ничего не может знать. Но что-то заподозрил. Может догадаться. — Да, признаться, трудности имеются: очень трудно не велеть прославленному даочжану Суну открутить головы вам, о Верховный заклинатель, и вашим благородным сопровождающим. — Почему бы тебе не велеть это даочжану Сяо? — прошептал Цзинь Гуанъяо и полюбовался, как перекосило Сюэ Яна. — А почему бы тебе не перестать болтать со мной в таком духе, мы не друзья, — Сюэ Ян, кое-как взяв себя в руки, попытался перевести тему. — Мы друзья. Я не мог совсем ничего не сделать с тобой. Но я позволил тебе уйти — не спорь, я знаю, какой ты живучий и везучий, — и объявил мёртвым, а не беглым преступником. Ты дал мне сюда прийти и слушаешь, а не натравил мертвецов ещё на подходе. Мы друзья. «Я не мог ничего не сделать с тобой», «У меня не было выбора». Как когда убил названого брата, как когда женился на единокровной сестре. Так жалко, Яо-мэй. Ты не «не мог», ты просто не хотел. — И чего ты хочешь от меня? — Я думаю, Ланьлин Цзинь ещё может дать тебе всё, что ты пожелаешь. — Нет, не может. — Довольно жалко похоронить себя в глуши лишь потому, что что-то не получилось или пошло не по-твоему. Если ничего нельзя сделать. Никак ты не повзрослеешь. Ты же знаешь, подумал Сюэ Ян. Ублюдок. Ты же знаешь, что я не могу жить просто так, мне незачем. Мне нужна цель. Мой палец, моя рука, да даже вся жизнь не ценность сама по себе: она дорога только потому что я для себя так решил. Я выбрал месть целью для себя, чтобы было ради чего просыпаться. Да, палец, да ерунда для тебя, да, не стоит всех усилий в твоих глазах. Ну а я не понимаю, к чему тебе та власть. Ты многим пожертвовал ради неё — ну, по крайней мере считаешь так. Я ведь не говорил тебе, что ты дурак и ничтожество. Мог бы и ты так поступить. Теперь у меня новая цель, её я тоже выбрал себе сам. И не тебе меня судить. — Как и рыдать над трупом брата, приговаривая: я не хотел, у меня не было выбора. Выбор есть всегда, А-Яо, и взрослые люди это обычно понимают. Перестанешь жалеть себя, может, дойдёт. — Разве не ты говорил, что глава клана Чан сделал из тебя убийцу? — Мало ли покалеченных детей на улицах, не всех судят на совете кланов. Я сделал выбор и не отказываюсь от него. В отличие от тебя. Цзинь Гуанъяо взглянул на него так, что Сюэ Ян порадовался, что не отослал Сун Ланя. Друзья так друзья, сказал Сюэ Ян и подумал: если, конечно, друзья так презирают друг друга. И если друг пытается тебя убить, а когда не вышло, то говорит, что это не случайность и оплошность, а продуманная и взвешенная уступка тебе. Посмотрел на исполнителя, который совершенно точно не пытался взаправду отправить его на тот свет, вздохнул и якобы в задумчивости погладил локоть Сун Ланя. Я предупрежу тебя, когда придёт Су Шэ, сказал Мэн Яо, прощаясь. В Башню Кои в тот день вернулось на одного заклинателя меньше, но едва ли Мэн Яо не ожидал этого. 3. Сюэ Ян хорошо понимал беду А-Цин: он знал, каково это, когда другие дети дразнят тебя из-за твоего увечья, твоей боли. А она ещё и девчонка. Какой юной деве не станет обидно от слова «уродина»? Он попытался поддержать её, как умел, даже дал совет — хороший, а она… это она привела Сун Ланя, рассказала всё даочжану, предала его — а ведь он уже начал считать её чем-то вроде сестры. Пусть противная, но своя. …Эта мерзавка обманула его! Вспомнилось, как однажды девчонка глупо оступилась, упала в ручей и, босая, сильно рассекла ногу о камень или раковину. Сходили за водой, ворчал Сюэ Ян: в колодце, где они обычно набирали воду, внезапно завелась нечисть, и воду оттуда ещё долго нельзя было пить. Случайно ли А-Цин тогда упала — ведь и зрячие бывают невнимательны, или намеренно, чтобы обезопасить себя от любых подозрений и продолжать свою игру? (Она видела меч, когда он подманивал её на конфеты, видела его, когда он не брал на себя труд контролировать выражение лица — зачем притворяться в окружении двух слепцов, — видела его левую руку.) (Видела — и не сказала даочжану, потому что испугалась или постыдилась признаться ему во лжи.) (Дурочка.) Когда Сюэ Ян нагнал её, когда понял, что она собиралась делать дальше, вместо того чтобы просто радоваться, что смогла унести ноги, когда увидел, с каким выражением она смотрит, то решил окончательно, что ей не нужны были больше глаза: она и так видела слишком много. И язык — язык, которым она все разрушила, тоже был лишним. И он правда убил её, как обещал даочжану. 4. Слепышка умирает так, что непременно должна вернуться, и Сюэ Ян ничего не делает, чтобы предотвратить это. Слепышка возвращается домой спустя три месяца после своей смерти — заплутала, незрячая, заплутала, бедняжка. Стучит этим проклятым шестом, машет руками, фырчит кровью. Плачет кровью. Это ты во всём виновата, говорит Сюэ Ян. Неужто я не заботился о тебе, неблагодарная? Неужто мы плохо жили, мерзавка? Ещё лучше захотела, избавиться от меня, жить вдвоём с даочжаном. Теперь вы оба мертвы, как и этот монашек. Лучшее — враг хорошего. А-Цин, как он учил, колотит его своей неосязаемой палкой — ощущается совсем как настоящей, которая валяется где-то в углу комнаты (Сюэ Ян забрал её на память). Плюёт ему в лицо — капли призрачной крови проходят насквозь, настоящая кровь Слепышки скоро уйдёт водой в песок, прорастёт ковылём и полынью, проплачет дождями над лесами и озёрами. Уходи из дома, ты его не заслужила. Ещё раз придёшь сюда, и я тебя уничтожу, говорит Сюэ Ян тускло и вяло, даже не задумываясь над словами: её приход не встряхнул в нём ничего, только глубже погрузил в оцепенелое, бессильное безразличие, напавшее на него после сотни неудачных попыток разбудить Сяо Синчэня. Я обещал даочжану, что убью тебя, если он не встанет. Он не встал. Ты мертва. Я всегда держу слово. Замёрзнешь — просись на ночь к крестьянам, может, побьют тебя, будешь знать… а, ты же уже не замёрзнешь. Тем более катись отсюда. Пошла вон. Кыш, я сказал. Не приходи ко мне больше. Сюэ Ян, сидящий на коленях около гроба, откидывает распущенные грязные волосы на одно плечо и прижимается щекой к крышке, почти ложится. Шепчет: мерзкая маленькая дура, гадина, противная девчонка, ненавижу тебя. Переносицу ломит. Наверное, болезнь. Зимы тоже ненавижу. А-Цин слушается его, как никогда не делала при жизни. Ну разве не сказка. Ну разве. 5. Откуда в городе И взялась живая кошка, Сюэ Ян так и не понял. Все, что были раньше, подохли со своими хозяевами, или же, будучи умнее людей, вовремя почуяли опасность и сбежали. Просто проснулся однажды, а эта тощая, облезлая уродливая тварь точит мясо, которое Сюэ Ян оставил с предыдущего дня, потому что доедать не хотелось. Когда он подошёл ближе, она заметила его и злобно, голодно зарычала. — Безмозглое создание, тебе стоило бы вести себя дружелюбно со мной, — фыркнул, не рассердившись. Глупая, бессмысленная смелость животного повеселила его. А ещё он довольно давно не видел никого живого. — Хочешь тофу? Скорее всего, котам такое лучше не есть, но это относится к домашним любимцам богатых юных дев или скучающих вдовушек со взрослыми детьми, а не к уличным скелетам, которым лучше съесть хоть что-то, чем вовсе ничего — хоть пустой рис, хоть лапшу. Кошка, кажется, оценила сомнительный рацион, который мог предположить ей Сюэ Ян, потому что осталась с ним. Сюэ Яну всегда нравились кошки, даже вопреки его характеру. Он любил всё контролировать и любил, когда все вокруг делают то, что он хочет (пусть такого никогда особенно не случалось), а кошки были слишком самостоятельные, непредсказуемые и своевольные. Но ещё они были очень тёплые: словишь одну, и зимнюю ночь на улице уже легче пережить. И они не такие злые и опасные, как собаки, и уж конечно безобиднее людей. И собаки, и люди сделали маленькому Сюэ Яну достаточно плохого, чтобы их ненавидел Сюэ Ян большой. От кошки воняло, как от помойки; Сюэ Ян не был особенно брезглив, но он мог себе позволить не возиться с ней лично. Достаточно было сосредоточиться и отдать мысленный приказ. Так интересно было наблюдать за тем, как непослушными мертвыми пальцами Сун Лань выбирает этой животине блох, как моет её, вырывающуюся, и удерживает, боясь и выпустить, и раздавить. Сюэ Ян предупредил его, что если это случится, то его и так незавидное положение станет куда более невыносимым. Вряд ли этот монашек захотел бы навредить кому-то кроме своего нынешнего хозяина, но нужно было перестраховаться: кошка была смешная и тёплая; она была бесполезна, но всё равно хотелось, чтобы она осталась. Он скучал по кому-то живому в доме. — А мне вывели вшей ещё когда я только прибился к бродячим заклинателям, даже до Ланьлин Цзинь, — вспомнил Сюэ Ян и развеселился ещё больше. — У всех бродяг есть вши. У Слепышки тоже были, мы с даочжаном еле избавились — от вшей, я имею в виду, не от Слепышки; от неё самой избавлялся один я, и, честно, это было проще и быстрее. Одна тётка понимала кое-что в травах и потравила мне, и с тех пор их не было. Вознеси хвалу богам, что тебе не придется ловить блох хотя бы на мне. Может, пришить Сун Ланю чей-нибудь язык, хотя и придётся повозиться. Ничего нового этот пёс не сказал бы, но, к примеру, сейчас он бы послушал ответ. А если надоест, всегда можно его заткнуть. Мертвецы умеют слушаться. А то как будто с кошкой разговариваешь, в самом деле. Хотя даже кошка в ответ мяукнуть может (Сун Лань тоже может — издавать непонятные звуки, — но не хочет). Сюэ Ян решил всерьёз подумать о том чтобы вернуть ему речь, когда вернётся даочжан. Еду в городе И было не достать, поэтому Сюэ Ян отлучался довольно часто, провожаемый и встречаемый перестуком бамбукового шеста. Иногда он говорил со Слепышкой, иногда бранил, иногда угрожал, и тогда она ненадолго затихала. Приходи посмотреть на кошку, сказал Сюэ Ян, вернувшись с пищей и головной болью из-за Цзинь Гуанъяо. Ах да, ты же не увидишь. Ну, зато она тебя увидит. Или ты уже ходила, пока меня не было? Знаешь, легко узнать, если ты ослушалась и была в похоронном доме: я ведь могу просто спросить Сун Ланя и приказать ему написать ответ. Или даже кивнуть. А-Цин издала насмешливый булькающий звук — фыркнула, наверное. Что, он разве тебя не видел? Думаешь, я не знаю, что ты ходишь к Сун Ланю и плачешь над ним, глупая? Что прогоняешь бедных путников, забредающих сюда? Ну да ладно. Я, кстати, придумал имя для нашей питомицы: Дармоедка, в честь тебя. Тоже прилипла к первому встречному, кто согласился её терпеть и кормить. А-Цин, хоть и не могла видеть, чуяла живых, и сидела на траве у дома, гладила кошку, напрягшуюся, обалдевшую. Наверное, холодное ощущение призрачной руки, которую можно увидеть, но не схватить когтями и покусать, было новым для неё. Отъевшаяся Дармоедка мурчала, бывшую дармоедку почти не просвечивало солнце, привыкшие к туману глаза Сюэ Яна слезились, Сун Лань околачивался неподалёку, но не показывался на глаза, душа даочжана крепла… Сюэ Ян улыбался, не осознавая этого. Если бы А-Цин могла видеть, она не узнала бы эту улыбку. Сун Ланю тоже понравилась Дармоедка. У него была некоторая свобода действий, и он приходил иногда, когда думал, что Сюэ Ян не в городе или очень занят, держал на руках кошку, уже не пугавшуюся мертвецов города И, и мычал ей что-то ласковое, как матери младенцам. Наверное, в храме Байсюэ, как в Облачных глубинах, запрещены были домашние животные, а ему, как и всем одиноким детям, хотелось возиться с котёнком, щенком или птичкой. (На самом деле он тоже давно не видел никого живого.) Кошка спала у Сюэ Яна под боком и громко тарахтела, ловила мышей и приносила ему показывать, хвастунья, оставляла разноцветную, на любого цвета ткани заметную шерсть на всей немногочисленной одежде. Драла стены и громко орала по ночам. Охотилась на его руку, оставляя раны, которые не каждая нечисть смогла бы. Однажды её стошнило прямо в доме, но он и тогда ничего не сделал, даже не сильно ругал, как и в тот раз, когда, играясь, она прокусила ему вену на руке — и умудрилась же, зараза. Сюэ Яну она нравилась несмотря на всё её паскудство, и хотя она всё-таки иногда становилась причиной его раздражения, но он был уверен, что простит этому комку шерсти что угодно. А однажды утром это вечно голодное создание заскочило в по рассеянности оставленный открытым гроб даочжана. Сюэ Ян только услышал чавкающий звук, какой обычно издавала кошка, пытаясь откусить от слишком большого куска, и даже не успел ни о чём подумать. В один миг у него потемнело в глазах от бешенства, а в другой он уже свернул ей шею. Она даже не успела его поцарапать: доверяла, не ожидала, что он может ей навредить. Ещё через мгновение он растерянно посмотрел на трупик в своих руках, и к горлу отчего-то подкатило. Ноги подкосились, и он грузно осел на пол, ударившись локтем о гроб. Аккуратно прижал к себе ещё тёплое тельце, погладил бок. Она всегда мурлыкала, когда он так делал. Теперь было тихо. В животе продрало морозом, как когда даочжан пырнул его мечом. Сюэ Ян видел смерть уже пару сотен раз. Он знал о ней всё. Кошка совершенно точно была мёртвая. Но хотелось ошибиться, хотелось сказать: эй, Дармоедка, — и чтобы она, как всегда, отозвалась коротким: мрр? Хотелось, как в детстве: смерти не существует, пока ты её не видел, пока ты в неё не поверил. Смотреть почему-то было страшно, и это даже смешило. Так давно он не боялся, что он и забыл, каково это. Может, это и вовсе было другое чувство. Опустив глаза, он напоролся на взгляд кошки: немигающий, мёртвый. — Что мне теперь делать? Сюэ Ян беспомощно оглянулся на Синчэня, как будто тот мог подняться и ответить. Ему, подумалось, понравилась бы кошка. Если б только он был жив. Если б только она была жива. — Кто-нибудь, скажите, что мне делать. Что-то встало поперёк горла и разбухло там, как набравшая воды губка. В груди как будто тоже был комок непонятно чего, а не чувства. Сюэ Ян лег на пол совсем и свернулся вокруг кошки, как он делал в детстве, ночуя в каком-нибудь заброшенном доме; нужно было только чуть-чуть поделиться едой, и тогда она тебя грела. Эта уже не грела. А кто-то вообще их ел, вспомнилось. А я убил просто так. — Я не хотел, — вырвалось откуда-то изнутри с болью, как кровь из лёгких. Произнести эти слова вслух казалось очень важным, как будто это могло что-то изменить. — Я правда не хотел. Ничего не произошло. Он довольно долго пролежал неподвижно, без движения и без мыслей в голове, прежде чем задумался, можно ли оживить труп животного, сохранив ему сознание. Ты можешь стать первым Призрачным генералом среди котов, прохрипел Сюэ Ян. Безразличные ко всему глаза любимицы его очень нервировали. Всё повторилось: магическое поле, ритуал и тревожное ожидание, с одним лишь отличием — в этот раз получилось. Сюэ Ян навис над дёрнувшимся тельцем и не дыша ждал, пока кошка придёт в себя. Когда это случилось, в глазах её вместо отсутствующего мёртвого выражения появился страх. На вид она была совсем как живая, но рычание из горла вырвалось какое-то странное, безголосое. Дармоедка пятилась от него, неловко прижав уши. — Ну чего ты, глупая. Подойди, — позвал Сюэ Ян — просто позвал, не приказывая. Та в ответ вздыбила шерсть. Она никогда его не боялась. Не испугалась, даже когда увидела впервые. Лучше бы она разозлилась и бросилась. Она могла нападать, потому что хотела поиграть с ним, но теперь её единственным желанием было убраться подальше от человека, который ей навредил. Тогда Сюэ Ян её заставил — и та послушно расслабилась, приблизилась и замурчала. И бессмысленно вперилась глазами в пустоту. Теперь её не нужно было кормить, теперь она нигде не нагадит, теперь она точно не сбежит никуда и, наоборот, не будет навязываться, когда Сюэ Ян не хочет её видеть… только что холодная. Зато не нужно переживать, что она может умереть. Она же уже. Что страшнее: потерять или бояться потерять? Кошка, всегда приставучая, спокойно и терпеливо сносила невнимание к своей персоне. Идеально. Неправильно. Не то, сказал Сюэ Ян растерянно. Не так. Я хочу как было. Где-то в глубине души шевельнулось осознание: это невозможно. Той уже нет, это другая кошка. Задохнувшись в истерике, испугавшись звуков, которые издавал сам, он зажал рот искалеченной рукой и выскочил на улицу. — Я не хотел, не хотел, не хотел… — завыл. И замер, заметив сидящего под домом Сун Ланя. Он знает, подумал Сюэ Ян. Он знает, видел, слышал всё. Он пришёл сюда нарочно. Перед глазами потемнело от злости. Сун Лань заглянул в дом. Кошка снова лежала неподвижно: Сюэ Ян её отпустил. Он видел, задохнулся Сюэ Ян. Как Слепышка. Мразь. Ослеплю. Нащупал нож. Вспомнил, что у того глаза даочжана, расслабил пальцы. Нужно пересадить потом обратно. Приживётся ли, у мертвеца-то? Надо всё-таки проверить на Сун Лане, пришить язык. — Копай могилу, — сказал ему Сюэ Ян. — Маленькую. 6. Сюэ Ян знал, что у него рано или поздно получится поднять даочжана: он всегда добивался желаемого. Правда, лучше бы рано. Ничего не выходило, временами он впадал или в тоску, или в ярость. Ярость была привычнее и легче, и тогда можно было подырявить Сун Ланя ножом, побить его, накричать, снова припомнить все его ошибки — в общем, выпустить пар. Правда, зашивать раны и возвращать на место конечности мертвеца приходилось тоже ему. Ну какой демон тебя принёс сюда, ворчал, успокоившись, Сюэ Ян уже в тысячный раз, ловко — привычно — орудуя иглой. Ненависть никуда не делась, но потускнела: вспышка забрала все его душевные силы. Нам было так хорошо втроём. Мы ходили на ночную охоту с Сяо Синчэнем. Он покупал сладости мне и той малявке, А-Цин. Мы рассказывали ей истории. Ходили на рынок вместе, и я следил, чтобы никто не обманул даочжана, воспользовавшись его слепотой. Ха-ха, кроме меня. Ну и Слепышка вовсе не была слепой, но меня она тоже провела. Получается, что «семья» наша только на лжи и держалась. Тебе не нужно было пытаться убить меня, даочжан Сун. Почему ты не пошёл сразу к Синчэню? Забрал бы его и увёл. Или ты не мог позволить себе прийти с пустыми руками, решил преподнести даочжану мою голову и корзину мной же купленных овощей? Хитрец. Ах, я понял — ты так долго искал его, но когда нашёл наконец, то побоялся подойти и заговорить? Тебя терзала вина, и казалось, что станет легче, если ты вначале расправишься со мной?.. Из любопытства Сюэ Ян ослабил давление на волю Сун Ланя — и тот тотчас же попытался свернуть ему шею. Сюэ Ян почему-то почувствовал не страх, не злость, а неясную смесь веселья, восторга и лёгкого восхищения — смотри-ка ты, слушает внимательно и всё ждёт подходящий момент, чтобы вцепиться, упёртый. Хихикнул, перехватив контроль, и потом сказал строго: ещё одна подобная выходка, и я больше не буду зашивать тебя. Будешь ходить рваный. Такие хорошие нитки трачу на тебя зазря. Оскорбления и обвинения больше не выводили этого ублюдка из себя, или, по крайней мере, не так сильно, как разговоры о простой жизни: о конфетах, нитках и корзинах с овощами. 7. Сюэ Ян никак не мог понять, почему всё так обернулось. Ошибся он, что ли. (Ошибся.) (Где, когда?) Всё-таки не нужно было рассказывать про их «ночные охоты», или стоило промолчать о Сун Лане?.. Сюэ Ян любил честность, но к чему она привела? Мэн Яо вот лгал всю жизнь и неплохо устроился; по крайней мере, одна правдивая фраза не оборвала жизнь человека, который был ему… ещё нужен. Нужно было забрать Шуанхуа, пришить язык Сун Ланю назад, и даочжан, быть может, даже не догадался бы сразу, что тот умер. Или он понял бы на ощупь — но разве стал бы он бросаться на друга, перед которым считал себя виноватым, разве не уважил бы его нелюбовь к прикосновениям? Но как тогда объяснить его присутствие в городе И; то, как они оба не сцепились? И ещё была Слепышка — зрячая и болтливая. Может, не стоило убивать Сун Ланя? Раз это так расстроило даочжана. Но тут Сюэ Ян мог оправдаться любимой отговоркой Мэн Яо: у него правда не было выбора. Или ты, или тебя — привычный с детства закон выживания. Что, нужно было дать себя убить? Или сказать: мы оба виноваты перед Сяо Синчэнем, пойдём повинимся, — и Сун Лань, конечно, тут же ему поверил бы, вернул Фусюэ в ножны, поклонился, и они вместе бы направились в похоронный дом. Конечно. Этот даос даже корзину помог бы донести. Какой бред. Не мог Сюэ Ян поступить иначе, не мог — и не захотел бы в тот момент. И А-Цин не мог отпустить: во-первых, обещал, во-вторых, эта пиявка слишком много знала и слишком сильно хотела об этом поведать миру; рано или поздно она добилась бы внимания со стороны мало-мальски приличного клана и принесла бы ему кучу проблем. Она, как выяснилось, была очень храбрая и вообще редкая умница. (Её, как выяснилось, Сюэ Яну тоже не хватало теперь.) Из этой ситуации не было выхода. (Сюэ Ян думал, что загнал в ловушку без выхода Сяо Синчэня, а оказалось — самого себя.) 8. Вертишь мной, как вздумается, даочжан, бормочет Сюэ Ян, обтирая мертвеца влажной тряпкой. Банный день. Бессовестный. Даже теперь. Стараюсь тебя меньше расстраивать, и твоей душе лучше. Нужно только собрать её назад, немного потерпеть, а потом мы повеселимся. Теперь я почти не издеваюсь над Сунь Ланем, да и Слепышку всё-таки оставил с нами, хотя она очень разозлила меня. Надеюсь, ты оценил. Я проучил маленькую стерву, конечно, и хватит с неё. Не будет больше подглядывать и болтать, когда не нужно. Иногда дома становится слишком тихо, и я жалею, что отрезал ей язык и запретил приходить. Но потом я вспоминаю, что она стала бы, как всегда, ныть и браниться, а по этому я не скучаю. А ей ведь даже затрещину не дать теперь, только если уничтожить насовсем, а мне лень. Да и не мешает она больше. И она будет здесь, когда ты вернёшься. Тогда я даже разрешу ей снова заходить в дом. 9. То, что Сюэ Ян был мерзавцем и осознавал это, вовсе не значило, что ему нравились такие же мерзавцы, как он. Он испытывал некоторую долю симпатии к ушлым бродячим детям, ворюгам и наглецам, каким стал сам после Чан Цыаня, — он видел в них себя. Но редкие добрые люди — искренне добрые — заставляли его тянуться за их теплом, пусть и с настороженным: «Если ему что-то нужно взамен, я…» В самом деле Сюэ Ян встречал таких только дважды за всю жизнь — остальным так или иначе было что-то нужно. Родителей он не помнил, да и не было их, насколько он знал, но ведь до определенного возраста ребенок не может прожить один — и кое-кто за ним присматривал, раз он дожил до своих доверчивых и наивных семи лет, раз у него было имя и даже фамилия. Сюэ Ян не помнил точно, но вроде это была женщина — добросердечная и, наверное, старая. Померла да и оставила его одного. (Или была молодая и куда-то устроилась — куда-то, где чужой ребёнок был обузой.) Даочжан тоже грел и спасал его просто так, но, такой хороший и правильный, он всё-таки имел страсть влезать не в своё дело. Даочжан не понимал, что большинство людей — монстры, которых сдерживает лишь страх: страх наказания, страх потерять лицо, уважение или чем там дорожат эти куски дерьма. А кто уверен в своей безнаказанности — тот даже не скрывает свою сущность. Мир жестокий и постоянно стремится тебя разрушить, поэтому нужно отвечать ему тем же. Кто-то сделал тебе больно — сделай больно в ответ, сделай ещё больнее, убей его, чтобы никому в голову это не пришло больше, чтобы других ублюдков останавливал ещё больший страх. (растерзать разбить раздавить разорвать в клочья разрубить и украсть не спрашивать разгромить изодрать изранить поджечь и сбежать распилить расчленить сломать отомстить) Тебя никто не простит — не прощай и ты. Сюэ Ян никогда никого не прощал — но сделал бы исключение ради восставшего Синчэня. Даочжан был добр к своему другу из канавы, из похоронного дома, а Сюэ Яна искренне считал ужасным человеком и, наверное, ненавидел. Сюэ Ян всеми силами пытался ему намекать: я плохой человек, я смеюсь над твоим увечьем, я то и дело дурачу тебя, я говорю Слепышке калечить людей шестом, я ловко обращаюсь с ножом. Заметь, пойми, узнай. («Расскажи, что вокруг меня», — веселился даочжан. «Море полыни», — веселился Сюэ Ян.) («Тут ликорисы. Красные, как кровь. Красиво.») Прятал руку, прятал голос, прятал имя — знал же, что всё закончится сразу же, стоит тебе узнать меня. (открыть глаза) (и покинуть его в ту же ночь) Я простил бы тебе всё, если бы ты принял меня, дал шанс «дорогому другу» остаться таковым, узнав имя. Я бы не сказал тебе, что обманом превратил тебя в свой кинжал, окунул в грязь, кровь и дерьмо. Я ведь только поначалу это делал: с тебя вся эта мерзость, что покрыла меня с ног до головы, стекала, как с перьев лебедя, отскакивала, как отрубленная голова от пинка моим сапогом. Я оставался рядом не из мести, но ради твоего тепла. Я был счастлив, ты сделал меня счастливым. Жаль, что счастье не получилось удержать в руках, и оно выскользнуло юркой рыбкой, высыпалось песком, вырвалось рукавом даочжановых одежд: пальца не хватило. Я бы пощадил тебя. Если бы ты принял меня. Если бы ты простил мне. Я бы простил тебя в ответ. Ты должен был простить первым: ты хороший, и ты первым начал это всё. Со своим дружком. Ты же сам говорил, что взрослым мужчинам не подобает дразнить мальчишек. Или детей. Или как ты там говорил. Я был мальчишка, мне было пятнадцать. Ты был старше. (А теперь, наверное, старше я.) (Синчэнь говорил: что вы с А-Цин оба как дети маленькие! Дорогой мой друг, уступи ей, взрослому мужчине не подобает дразнить юную деву, ты же не мальчишка.) (Но прошло много времени, и Сюэ Ян этого уже не помнил.) Рана от Шуанхуа зажила быстро, но чувство, что потроха покрылись инеем, что все внутри промёрзло от пяток до горла, осталось. Удар мечом в живот отрезал не моток его кишок, но любые пути к отступлению, верёвку, державшую хлипкий мост назад — от Сюэ Яна и Сяо Синчэня к дорогому другу и даочжану. У меня правда не было выбора, ты мне его не оставил, говорит он даочжану, сидя в гробу у него в ногах и закутавшись в латаное замызганное одеяло (за штопку отвечал Сюэ Ян, но стирка всегда была за Синчэнем, и Сюэ Ян из упрямства не стал делать за него работу). 10. Сюэ Ян и не знал, что такое бывает. Ничто не предвещало беды, ничего примечательного не случилось — ничего из того, что могло перевернуть весь мир вверх ногами и так подвесить, выпустив всю кровь. Даже ничего такого, что могло перевернуть хоть что-то в его голове. Просто в один из дней палач и жертва поменялись местами. Незаметно. Пощади меня, умолял даочжан дрожащим голосом, но Сюэ Ян лишь рассмеялся ему в лицо и ничего не ответил. И не выполнил просьбу. Пощади меня, просит Сюэ Ян, едва шевеля сухой коркой губ, но Синчэнь всё ещё молчит. И не щадит его. Ты же говорил, что хочешь спасать людей, что хочешь быть рядом со страждущими. Мне так плохо, даочжан, я так страдаю, помоги-мне-спаси-вернись. (Прошу тебя.) 11. Иногда ему казалось, что он уже в аду. Как иначе объяснить, что вокруг всё такое уродливое и мрачное, что ничего не меняется, что ему так плохо, что ничего-ничего не выходит, как бы он ни бился, сколько бы ни просил? Я просто умер, думал Сюэ Ян. Умер и не заметил. Может, отравился трупным ядом и уподобился другим жителям города? Холодной, как у даочжана, рукой трогал свою грудь и не чувствовал биения сердца, трогал живот, где змеились кишки — или нет, или сгнили уже?.. Рано, понимал Сюэ Ян, когда чувствовал боль в пальце, которого не было, когда находил-таки силы подняться с единственной кровати, уйти из города И: разогнать туман давно не выходило, а солнце увидеть хотелось. Я не могу умереть сейчас. Диюй подождёт. Не сейчас, когда даочжан уже который год лежит в гробу холодный и безучастный. Не сейчас, когда я ношу его душу у себя на груди. Однажды ты проснёшься и выберешься из этого гроба, Сяо Синчэнь. Это моя цель. Что делать дальше, я пока не придумал. Но тогда я смогу пройти по Найхэ-цяо спокойно и без сожалений, загляну в зеркало греха с улыбкой (смотреть в него, наверное, придётся долго: многовато дурных дел я совершил за свою недолгую жизнь), с гордо поднятой головой предстану перед каждым из судей, пробуду там сколько положено — три ли года, три ли тысячи. И отвечу за всё. И даже если в следующей жизни я стану животным или какой-то тварью, будет хорошо. Я не боюсь этого, я этого желаю. Быть человеком оказалось невыносимо. (Слишком больно.) Интересно, а что станет с даочжаном? Он, пожалуй, мог ничего не увидеть в том зеркале зла; но ведь убивать себя тоже грех: жизнь дали тебе родители, храни её, почитай их, и прочий бред о сяо, который не должен касаться сироты. Что же, восьмое судилище, перерождение зверьком, цзунь-шуй-гай? Это… не страшно, но Синчэнь всё равно этого не заслуживал. Если он и был в чём виноват, то только в том, что полез в людские дрязги и задел Сюэ Яна, и — что причинял ему боль. Но вряд ли он увидит это в зеркале. Беспристрастно ли оно, справедливо ли, едина ли мера грехов для каждой души; или ты увидишь только то в чём признаёшь себя виноватым; или увидишь то, в чем сочтёт тебя виноватым судья, пусть бы ты сам всю жизнь корил себя за другое?.. Знать бы наверняка. Пальцев на руке не хватит, чтобы подсчитать его ады. Сюэ Яна примут в судилище Чуцзян-вана как вора и обманщика и у Угуан-вана как убийцу и шантажиста. Подниматься по ступеням на Вансянтай в пятом судилище ему вряд ли доведётся: ведь на земле не будет дорогих ему людей; или, быть может, в том и будет его наказание — идти по ножам, изрезав ноги, чтобы увидеть… пустой похоронный дом? Почему я вообще должен попасть к Яньло-вану в пятый ад, подумал Сюэ Ян, неужели «плохо исполнял семейные обязанности»? Он ведь убил свою семью. Однако они не были кровными родственниками, интересно, считается ли это. Но даже если да — у Сюэ Яна всё равно нет сердца, чтобы вырезать его; и к лучшему: может, мизинец его и съели собаки, но с сердцем вовсе нехорошо вышло бы. Бяньчэн-ван его мучать не должен: разве плохо обращался Сюэ Ян с богами, разве не уважал знания и книги — да хотя бы рукописи Старейшины Илина. А вот то обстоятельство, что его наверняка внесут в «Книгу живота и смерти», даже немного расстраивало: голод Сюэ Ян давным-давно не чувствовал, однако ещё помнил по детству; вечный голод — значит у него не будет еды, или он не сможет насытиться, даже поглощая самые дорогие и вкусные блюда? За яды и поджоги он ответит в девятом судилище. (А в каком его заставят вспоминать поцелуй, которого так и не было?) (Сюэ Ян сам придумает для себя этот ад.) И что же потом — напиток забвения, мост назад и новая жизнь, которую он не хотел и не заслуживал? А может, это всё выдумки монахов, и нет никаких судей и никакого искупления. Может, души не возвращаются. Знать бы, знать бы наверняка. (Знать бы, что Сяо Синчэнь не попадёт навсегда в Город напрасно умерших — ведь тогда Сюэ Яну придётся искать Город напрасно живших.) 12. Учитель Вэй оказывается сущим разочарованием: мало того что не помогает, так ещё и не скрывает своего отвращения к преступнику Сюэ Яну, и кто — он, прославившийся своей жестокостью в войне против Вэней, он, положивший три тысячи заклинателей в Безночном городе! Совсем как главы великих кланов на суде когда-то давно. У самих руки в крови по локоть, но, сидящие в богатых расшитых одеждах, уважаемые и благородные, упивающиеся этим, — они ахали и хмурились, слушая о его преступлениях. Да каждый из них убил больше народу, чем он, Сюэ Ян, — но все до единого враги главы Не, главы Лань, главы Цзян были, конечно, отвратительными людьми, безусловно заслуживающими смерти, а враги Сюэ Яна были невинными жертвами проклятого небесами безумца. Он тогда был уверен, что на суде нет никого, кто должен был его судить; теперь-то он понимал, что один чистый душой, искренне желающий справедливости и имеющий на неё право человек там всё же был. Старейшина Илина вопреки ожиданиям прекрасно вписывался в это высокое общество. Лицемер и лжец. Поэтому Сюэ Ян решает не придавать значение его словам., а потом тот говорит: если ты хотел отомстить за Сяо Синчэня, тебе нужно было убить самого себя. И тогда Сюэ Ян думает: а ведь и правда. Думает: вот я осёл. Думает: ведь тогда я разделил бы с ним судьбу и смог бы пойти за ним куда угодно, в любой из адов, даже в Город напрасно умерших. Если б ещё можно было взять с собой Дармоедку. И А-Цин, хоть эта дрянь и подставила его опять. И, так уж и быть, Сун Ланя, раз даочжан так им дорожил. И кошку было бы кому купать. И Слепышку успокаивать. У Сюэ Яна забирают душу даочжана — а кажется, что его собственную. 13. Грязь под ногами и красный туман; неожиданно сильное мрачное веселье: неужели это будет последним, что я увижу? Что ты видел последним, даочжан, шепчет Сюэ Ян, бредит, и изо рта течёт давно уже не яд — некому отравиться, — а лишь кровавая пена. Что? Искаженное ненавистью и злостью — на тебя! — лицо твоего дражайшего друга? Усталое, недовольное смирение бессмертной старухи, плохо научившей тебя? Зря ты отдал свои глаза. Сун Лань пожалел об этом, А-Цин пожалела, даже я пожалел. А ты наверняка нет, даже на миг. А стоило бы — мы ведь все были дороги тебе, и все подохли в этом богами забытом месте. Как в дурных сказках с правдивым концом. А-Цин любила слушать, но, конечно, не такие, и всё болтала, что хотела бы попасть в одну из. Ну разве не сказка, Слепышка. Ну разве тебе не жаль, что всё так обернулось, даочжан. Как же так, ты, такой хороший перед зеркалом зла, убил своего друга, себя и меня. И немножко Слепышку. Нет, нет. Это я. Это всё я, я, я. Это моя вина. Всё только моя вина, не Сун Ланя, не А-Цин, не твоя. Прости меня. Теперь доволен? …У тебя были красивые глаза, зря ты, правда. На самом деле Сюэ Ян не помнил, какие были глаза у даочжана — не вглядывался, когда они ещё были его, не до того было; а на лице Сун Ланя они наверняка выглядели по-другому, тем более что рассмотреть хорошенько удалось лишь когда этот пёс подох, что тоже искажало картину. Но когда к Сюэ Яну приходит смерть, то глаза у неё ласковые и добрые, Синчэня, он это знает точно, понимает в ту же секунду и не успевает усомниться. Сюэ Ян запоминает эти глаза хорошенько и обещает себе найти их в в каждой из следующих жизней. Этот ученик усвоил урок.