Утро после победы на Турнире выдаётся пасмурным.
Грозные тучи как некстати перекрывают попытки первых солнечных лучей прорваться сквозь и подарить тепло. Кромешная тишина и тьма сбивают с толку, и Гарриэт хмурится, пытаясь нащупать очки и выключить будильник одновременно. Ей, всю ночь не спавшей, отчаянно хотелось, чтобы утро не наступило никогда.
Как причудливо извернулся мир за пару часов.
Прохладный утренний воздух обжигал голую кожу, вставать и куда-то идти отчаянно не хотелось, — Поттер предпочла бы законсервироваться вместе с кроватью и спать, как Василиск, столетиями. Кто знает, насколько сон положительно влияет на ментальное здоровье?
Сделав заметку поинтересоваться данным вопросом у всеведующей Гермионы, Гарриэт кинула на полог согревающие, натянула на себя мантию, схватив её рукой со стула, стоящего неподалёку от кровати, и, широко зевнув, постановила, что жизнь продолжается, даже если она не поспевает, а значит, следует умыться и почистить зубы.
Никак не разберёшься, что ждёт в будущем? Как же поступить и с чего начать? Ставь перед собой маленькие цели.
Принять душ. Расчесаться. Ответить безусловно не спавшей, — судя по тому, как задумчиво одногруппница выключала будильник, — всю ночь Лаванде на «утра, Гарриэт» и никак не подать виду на упущенное «доброе»; ободряюще похлопать Данбар по плечу, —
да, идти на завтрак придётся, да, я тоже не хочу.
Надеть форму. Чёрную, конечно.
— Мы будем ждать тебя внизу, — мягко произносит Лаванда, когда видит, как нарочито неторопливо Гарриэт завязывает дурацкие ботинки, скрывая слёзы за чёлкой. Одна из них падает с носа на юбку, и девушка решительно вытирает щёки рукой.
Ты кретинка, заводится она, ночные размышления врываются в мысли со скоростью гиппогрифа.
Из-за тебя все хорошие люди умирают, ядовито проносится в мыслях,
они всегда живут счастливо до того, как появляешься ты.
Нос совсем не дышит, уши будто забились ватой. Чувство вины и отвращения клубилось у неё в горле, сковывало лёгкие и мешало дышать. Ей никогда… не мечталось стать помехой или чьей-либо неудачей. Тем самым «от неё одни неприятности» типом. Поттер всю сознательную жизнь загадывала одно желание: перестать быть обузой.
Тётушке и дяде, которые платили за ремонт после её магических выбросов, и Дадли, которого недалёкие дети постоянно спрашивали о «той чудаковатой, скинутым вам на голову, девчушке в одежде на три размера больше» (кузен рос в разы быстрее и полнее Гарриэт, но им не предоставлялось возможности выкинуть старые футболки, кофты и другую одежду, а потому Гарри оставалось довольствоваться тем, что оставалось), и с омерзением уточняли: «эта дура твоя сестра?». Дадли не был особо жестоким в детстве, и всё началось с садика.
С садика же клубком стали сползаться и другие проблемы. Её забрали оттуда, потому что летающие игрушки — не нормально, а подчищать память воспитательнице каждый раз… никто, очевидно, из соответствующего отдела Министерства не хотел. Тётя Петунья не смогла вернуться на работу до её поступления в школу, и финансовая сторона их жизни зависела лишь от дяди.
Гарри всё ещё стесняется смотреть им в глаза.
От подступающей к склонённой голове крови становится жарко, и она всхлипнула, дёрнувшись от того, насколько оглушительным показался звук, заполонивший безмолвную комнату.
—
Прости, — шепчет Гарри, пока руки массируют пульсирующие виски, — ради всего святого, Седрик,
прости…
Гарриэт так привыкла к головной боли, что замечает её лишь потому, что прохладное прикосновение к лицу успокаивает, охлаждает. Поттер тянется за ощущением, будто это ветерок приподнимает её голову за подбородок.
Она никогда не обращала особого внимания на призраков: Почти-безголовый-Ник, факультетский представитель этого рода существ, не часто появлялся в гостиной, но девушка встречала его в коридорах, и тот частенько делился своевременным и не очень советом, ласковым словом или указывал, как эффективнее и быстрее добраться до кабинета.
И всё же Гарри до чёртиков перетрусила.
Глаза Седрика казались такими же испуганными, и его лицо выражало крайнюю степень ошеломления. На мгновение Поттер озадачилась, не случилось ли чего с её собственным лицом.
— Ты меня видишь? — потрясение в голосе Диггори играло всеми красками.
Он отнял руку от лица Гарриэт, казалось, желая стереть последнюю слезинку, и выпрямился, отходя назад. На его лице все ещё остался след от пыли, и форма казалась потрёпанной, а сам он просвечивался насквозь, но всё же…
Седрик стоял перед ней. На расстоянии вытянутой руки. Господи, он же напротив, тут, в её комнате, близко, с этими дурацкими скулами и лохматыми волосами, и длинными ресницами!..
Гарри молчала, разглядывая его своими огромными оленьими глазами. И вдруг разразилась смехом.
Это ужасно. Или прекрасно.
***
— Это не смешно, — покачала головой Гарриэт. Сердце продолжало биться в глотке. — У меня галлюцинации?
— Если бы я не видела его… тебя, Седрик, прости… своими глазами, то решила бы так же, — хмурилась с соседнего места Гермиона.
Рон оставался нем и бледен. Его никто не осуждал за это.
Объясняя ситуацию профессору Снейпу, Поттер осознавала, как бредово звучит, но это не умаляло всей серьёзности происходящего. Опытным путём они выяснили, что Седрик не может, — вполне вероятно, и не видит потому причин, — отойти от Гарриэт более чем на пять метров и что его последнее незаконченное дело, безоговорочно связанное с Поттером, забылось.
Грейнджер ему не верила. Гарри деликатно не лезла (имея право).
Профессор не выразил своей позиции ни одним жестом, его постное серое лицо выглядело изнеможённо и незаинтересованно. В конце концов, тётушка Петунья точно не приняла бы её к себе с таким ручным кладом.
К такому же выводу приходят директор и декан.
Гарриэт, уставшая и проголодавшаяся от впечатлений, с трудом запоминает перемещение камином в дом Сириуса. От ужина глаза почти не открываются, и она проваливается в глубокий сон, едва коснувшись подушки головой и отдалённо отмечая прохладу.
***
Проходит по меньшей мере две недели до того, как Гарриэт привыкает, — приходится, — к сожительству с приведением Седрика.
Проще ей, тем не менее, не становится.
По правде, Поттер дергается от прохлады, злится — от невозможности почувствовать кожу, скулит, потому что Седрик бросает взгляды, — теплые, несмотря на ладони смерти, держащиеся за его душу, и улыбается.
Кротко и мечтательно, стоит им засесть в библиотеке. А порою так, будто Гарриэт не видит. Любимые — с усмешкой, тихой, будто он словил смешинку ртом. Или такие близкие, которые Гарриэт могла бы прочувствовать спиной, когда они вдруг читают что-то на её кровати, и Седрик терпеливо объясняет ей школьную программу.
Поттер представляет тайно, как Диггори позволяет ей прислониться к груди, откинуть голову на его плечо и слушать бархатный голос и скромные объяснения. Как жар чужого тела в обогреваемой комнате будет становится невыносимым, но они скорее снимут свитера, чем сменят позу.
Поттер ненавидит то, с какой лёгкостью Диггори освоился.
Поттер ненавидит, что каждый день вынуждена лицезреть призрака своей первой влюблённости. И перед глазами у неё — следы пыли и грязи, а в ушах: «забери моё тело, Гарри».
«Какого чёрта?», возмущается она мысленно, остервенело нарезая батон, потому что домовик всё ещё не пользуется доверием.
«Какого… почему я должна жить, беспокоясь о том, когда ты вновь меня покинешь».
Гарри не фемининная девчонка-ведьма. Букеты ей не нужны, и уходовые средства от зельеваров — тоже. И даже ничего мальчишечьего — не надобно.
Может, объятий и руки, поддерживающей сзади, чтобы не упасть. Одной кровати на двоих и вязанный свитер на Рождество.
Кто знает, что бы случилось, загадай Седрик остаться с ней навсегда? Пока Поттер не состарится и не сможет больше ловить снитч, а её глаза будут видеть куда хуже. Постаревшая, седая и едва передвигающаяся, будет ли она все ещё смотреть в лицо не изменившегося за все годы Седрика? Юного и прекрасного. Наблюдать за тем, как обгоняет его в возрасте, всё ещё ищущая способы, позволяющие придать призраку некоторой материальности. Как полтергейсту.
Что бы тогда… они могли сделать?
Да, Гермиона не верила Седрику. И Гарри знала, что есть причина, по которой они остаются друг от друга на расстоянии в пять метров.
Пять метров.
И жизнь.
В клетке: ни получить желаемого, ни отказаться от мечты.
Поттер молится, чтобы Диггори, стоящий у противоположной стены, не испытывал к ней ничего. Так будет спокойнее.
Наверное.
Но в жизни Гарри нет места спокойствию. И клетка её — без дверей.
