миражи, миражи, миражи

Это и не должно было быть хорошо, ведь хорошо давно не работало. Ты превозмогаешь боль, переносишь минуты, когда внутренности словно набиты гвоздями, когда разум сворачивается, когда мир вокруг кристализован — дотронься и порежешься. И вот, наконец, то, что тебя не убило, а сделало тебе больней, оно отступает, чтобы ты, обессиленный, лежал в кресле: крылья болтаются, как привязанные, перья или разретелись по комнате или обломаны, а каждая мышца так закостенела, что и не чувствуешь её. В глазах темнело. Похоже на смерть, но смерть придумали демоны, так как тут умрёшь, если ты один из них? Ади щекой прислонился к холоду металлического хромированного шкафа. Демон восседал на кресле, спрятанном в углу между стеной и гардеробом, и вкушал тьму. Бутылки, смятые бумаги, бокалы, шприцы, кровавые платки, пластыри, баночки, пакетики с белым порошком, устилали ковер, как устилали его праздничные конфетти. Праздник. Тьма расступалась. Точка белого света пробивалась сквозь неё. Это точка, но она росла и приобретала форму. Он ничего не говорил. Сколько бы Ади не просил, сколько бы Ади не молил, сколько бы Ади не стоял перед ним на коленях, сдирая горло воплем. Он молчал. Он стоял перед ним, в той же одежде, что и в день смерти, с тем же тёплым взглядом серых глаз, с нежной улыбкой. Что бы вы сделали, чтобы встретиться со своей давно ушедшей любовью? Тело демона свело наркотиками и алкоголем; он был заперт; он мог сделать не больше, чем микеланджеловский Давид. Но он мог чувствовать — это единственное, что ему оставалось. — Сэми, Сэми, Сэми, — едва слышно, шелестели кровоточащие губы. Он шел, и тьма отступала; он опускался перед своим демоном на колени и тянулся руками, чтобы нежно-нежно, как поцелуй весеннего ветра, коснуться рук. Потянуть их на себя. И от этого прикосновения Ади застонал. Застонал, когда тёплые губы тронули его разбитые костяшки. Вся боль уходила, а тело отмирало. Свет струился и свет наполнял его. Но не полностью, всегда билась в такт сердцу мысль: почему мы не можем быть вместе, почему я не могу встретиться с этими губами, почему я не могу услышать его голос и забыть ту страшную картину, что была озарена лучами закатного солнца, картину гибели? Забудем же о смерти хотя бы на ночь и отдадимся вакханическому безумству — тело ожило, мышцы обмякли, ладонь Ади коснулась оголённой груди, будто вытесненной из мрамора. Адамово яблоко дернулось, когда Сэми сглортнул. — Сэми, — его имя наполняло всё вокруг воздухом и светом. Его имя. Сэми потянул на себя сильнее, и, поддаваясь его воли, Ади соскользнул с кресла, оставил в покое холод метала и кокаиновую дымку сознания. Теперь мир играл красками; теперь вновь стало много-много белого было вокруг — бледная кожа, бледные губы, бледная улыбка. Сэми расстегивал пуговицы рубашки. И если бы Ади мог, то он бы расстегнул свою грудь, отгиная ребра, чтобы подарить своё сердце, бьющееся в невозможном беге сердце, что так сильно тосковало. — Я стал престолом, вот как мир может меняться без тебя. Помнишь, как я думал, что не окончу и школы? — прошептал Ади в чужие ключицы и тихонечко засмеялся. — И я её дейтельно не закончил… ах… Пальцы у Сэми были такими же, как он помнил. И он плюнул на то, что мог разрушить всё, ради чего затеял погибель своего организма. Он не сдержался и потянулся к его рту, цеплялся за его подбородок, большим пальцем обводил квадратную линию целюсти и закрывал глаза, когда целовал. А Сэми вцеплялся в его запястье так, что под глазами цвели вспышки боли, и тогда Ади прикусывал его губу, но даже тогда ангел не издал ни звука. Ни звука, лишь закатившиеся глаза и изогнутое тело, совсем как при жизни. Ремень полетел на пол, а Сэми опускался на колени. Его первое прикосновение — это больно, а потом Ади уже плевать хотел на боль, когда он двигал бедрами, когда горячий язык ласкал, и в памяти оживает всё умершее, все погребенное восставало. Воскресение. Если бы смерть дарила им, небесным сущностям, облегчение, то он бы хотел умереть вот так. — Сэми… x В дверь постучали, но Ади не ответил. Он скрыл свою энергию, и гость ушел. Он бросил бутылку в стену, и она осколками разлетелась по полу. Ади потёр глаза. Он потянулся к столу — ноздрю зажимаешь и делаешь вдох. Смахнул пустой пакет со стола, пытаясь собрать мысли в кучу. В прошлый раз, пару месяцев назад всё вышло, а сейчас боль выгрызала дыру в мозге. Мысли не собирались. Морфий, героин, делаудид, юкодол, пантопон, диокодид, диосан, опиум, демерол, долофин, палфиум. Ничего не помогало. В окружении глифта и наркотиков, Ади остался захлёбываться темнотой. Кипящая демоническая кровь, наполненная опиумом, окаменевший нос, кровь, капающая на подбородок, и сосущее под ложечкой одиночество. Тьма без единой надежды на свет, будто Бог забыл сказать своё слово, будто семь дней были актом нетворчества, онанизмом в кулак. И такая боль сотрясла его тело, когда он проснулся на утро, что её хватило бы на весь девятый круг ада, чтобы поставить предателей на колено и молить и прощении. Солнце взошло, но Ади потерял свой свет. x Ади стоял в гуще толпы, но его никто не видел — стоило щёлкнуть пальцами и люди расступились на пару метров — в толпе неудобно писать, подсчитывая жертвы. На место даты демон вписал: 11 сентября. На секунду он оторвался от бумаг, чтобы окинуть взглядом пространство: все было по плану. Кроме него тут и там мелькали демоны. И белокрылые. Но от их вида Ади только кривился и продолжал считать. Людей отгоняли подальше, но его не трогали. Находились те, кто хотел прорваться к родственникам. Но их не пускали и люди рыдали, бились в истерике или обмирали от ужаса. Ади было всё равно. Он не был чёрствым, но он знал, что те, кто сегодня умрут, в конечном итоге окажутся внизу или вверху у белокрылых, где родственники и любимые их рано или поздно встретят. Они буду существовать, а их энергия не рассеится в холодном вечернем воздухе. Чёртовые люди. — Красиво горит, — восхитился, поправляя солнечный очки, материализовавшийся из ниоткуда Люцифер. — Как думаешь, сколько из душ наши? Ади пролистал папку с записями: — Ангелы нас всё равно обходят. — Ну так сравняй за счёт тех, кто прыгает с верхних этажей. Всему учить надо, беги, — он хлопнул сильной широкой ладонью по спине, и Ади едва не потел вперёд на кордоны. — Без тебя разберусь, — зашипел. Исчез. В здании разлился запах палёной плоти и тающей пластмассы. Ади разогнал демонов, чтобы те искушали отчаявшихся, а сам стоял у окна и смотрел, как вокруг него торжествовала смерть. Здравствуй, тьма, старая подруга. Папел кружил в воздухе, и вдруг он заметил белое пятно. Такое яркое, что резало взгляд, а его энергия была так знакома Ади, что он стал задыхаться. Растолкай хрупких людишек, пройди сквозь огонь, отмахнись от дыма, и увидь его. На нём была всё та же одежда, что и в день смерти, а белые крылья окроплены кровью. Он стоял у настенного телефона, который разрывался от звонков. Вокруг задыхались люди. Ади хотел подойти, но стальная рука сжала сердце: он понял, что если подойдёт, то Сэми исчезнет. А Сэми смотрел на него в упор. Покачал головой, стряхнул пепел с крыл. Глаза грустные-грустные, цвета берингового моря, закованного льдом. Люди все ещё умирали вокруг. x Что бы вы сделали, чтобы увидеться со своею давно утерянной любовью? Ади сжигал деревни, убивал толпы, сбивал самолёты, чтобы увидеть мелькнувшую тень, отблеск света. Грустный-грустный взгляд. Молчаливый укор в наклоне головы. Ни прикосновения, ни поцелуя. мой дорогой ангел, прости меня Вот уже несколько десятков земных лет, как они убили Мальбонте, а ад не изменился ни капли. Ади стоял у статуи Мамона, когда на него бросились со спины: — Ади-и-и-и, рада тебя видеть! — Ногти, ногти, ты меня дырявишь, малышка Мими. — Ты преувеличиваешь. Стой, а почему ты вообще тут? Маникюр я у нас делала, Ости посоветовала, а, стоп, ты только не говори. Только не говори; неужели опять ничего не вышло? — Тогда позволь мне промолчать. — Та девчонка была горячая. Тяжело, что так вышло. Ну не кисни, пойдём. Папа устроит вакханалию. Ади улыбался, уткнулся ей в шею, говоря, спасибо, спасибо, что до сих пор терпишь меня, когда весь мой мир рухнул, а я копошусь в его пыли. Ади бросался в отношения — Агхра, подруга Ости. У нее кокетливая родинка на виске, ухоженное тело и она влюблена в Землю. Это выбивалось из колеи привычных тел, привычных ночей и привычных попыток начать. Ади шел дальше, чем просто пытался. Конечно, у него не вышло. Какого быть с кем-то, касаться чьих-то рук, когда это руки совсем не те? И если ночью можно сделать вид, что ты — это вовсе не ты, что у тебя всё прекрасно получится, и ты горишь, ты рыдаешь, но на утро остаются лишь сожжённые кости. Даже свет адских ламп не мог рассеять мрак в душе: прячь сколько угодно, но чем больше проходит времени, тем больше он становится частью твоей души. «Я никого не люблю, я никого не люблю, почему я нахер никого не люблю?», — кричал Ади зеркалу. Зеркало не отвечало. «Моя любовь убила тебя», — а затем мысль, — «Тебя убил осколок. Тебя убил Мальбонте». И смешно до коликов в животе — теперь и Мальбонте мёртв, и всё так далеко в памяти. Раз в памяти так далеко, так почему же стоит закрыть глаза — представляешь его лицо? Даже если бы Ади послал гонца в самый отделенный уголок созданного Шепфой мира, гонец и оттуда бы сказал — и там нет твоего ангела. И тогда ты просто живёшь, работаешь, спишь ешь, флиртуешь с демоницами и демонами. Никаких связей с белокрылым. Идёшь по магазинам с Мими. Отбиваешься, когда она кидает в тебя фату: — Мне бы пошла? Поверить не могу, что Люцифер всё-таки отбил у меня Вики. Вот приду к ней красивая, пусть смотрят, кого потеряли. Оба. Иногда я тебе даже завидую, Адс. — Не надо, — оборвал её тихим голосом. Она сразу поменялась в лице и подбежала накидывать ему пиджак на плечи — этот цвет так к лицу. x Он однажды начал это как шутку. Просто посмотреть, как далеко ему дадут зайти. Как глубоко в плоть земли он сможет погрузить руки. Наверное, он не сдержался. Наверное, он, видевший смерть там, где она не должна быть быть, но была, имел теперь слишком размытое понятие о разрушениях. — Да что с тобой такое? — тормошила его за плечо Мими. — Нам надо было следить! А ты? Люди мертвы. — Они не мертвы, они теперь наверху, — рычал он, когда тот, ради кого он делал это, не появился и жажда встречи ударяла в голову. Он оттолкнул подругу так, что она упала. — Сатана убьёт тебя! Вышлет на землю! Оторвёт крылья. Мы поддерживаем Равновесие, а не нарушаем его, идиот! x Чужая голова покоилась на коленях и штаны залила кровь. Ади щурился от яркого солнца, вдалеке раздаются автоматные очереди, а на языке очень явственно горчило. Это был его последний шанс на искупление: послание от Сатаны — сделай то, что у тебя выходит лучше всего: «убей всех, мой мальчик, ведь мы, демоны, творим вынужденное зло. Ангелочки выводят выздоровившех от рака из больницы, отводят пули от сердца, отменяют попадающий в аварию рейс. А мы, мой дорогой мальчик… впрочем, ты в курсе». Ветер катал песок, он застревал в волосах, под одеждой и во рту. В нём перепачкались крылья. Он налип так, что они казались почти белыми. Голова на коленях была тяжёлая; паренёк в армейской форме не дышал, а глаза его были закрыты, будто он спал. Демон рукой по остывшиму лбу провёл, оставляя свой след — так у Жемчужных ворот его пропустят без очереди, без многолетнего толкания в лимбе. Тёмные волосы так контрастировали на песке. У Ади болел затылок и жгло в груди. Он должен… он что-то должен. Равновесие? Щелкни пальцем, направь волю, и взорвутся мины в грузовиках. Тогда смолкнет пальба. Тогда мирная тишина укутает эти земли. Ади тёр щеки. Так жгло. Наркотики и алкоголь, возможно, повлияли на его тело больше, чем могла осилить регенерация. Он поднимался по адской лестнице, меняя один чин на другой, меняя окружение, держась за проверенных демонов. Он поднимался, опускаясь, не теряя огня надежды — хоть сейчас бей себя в грудь, чтобы высечь искру. Катись отсюда, глупая Надежда, тебя здесь не ждут, не лееют. Что может быть безрассуднее напрасной надежды? Ее следует запретить законом. Десятки, сотни небесных лет. Кто гарантирует, что это чувство его оставит через тысячу; что однажды Ади проснётся, а оно не раздавит его, как давят букашку армейский ботинок? Шепфа, дашь ли гарантию? Ади хотел подняться настолько, чтобы заслужить аудиенции у Бога. Он никогда не думал о том, что скажет ему, но считал, что в тот единственно нужный миг слова сами найдутся. Ади откопает скелет своей любви, потрясёт им перед Богом, скажет: хэй, господин Бог, я даю вам слово, я клянусь вам сердцем, пусть он хотя бы где-нибудь будет, я даже могу поклясться не приближаться к нему, но пусть он где-нибудь будет. пусть живёт, и тогда я тоже буду жить, потому что в тот день умерла часть моей души, и лишь плоть стоит, распинаясь перед тобой, Господи. я стану никем, я готов стать пылью у тебя под ногами, и готов подняться так высоко, что сам Сатана будет мне не указ, он станет молиться вам, только пообещайте, господин Бог. Шепфа оставил своих детей. Ади месил носком ботинка землю пустыни. Люди притихли под кусачими лучами лета. Отдыхающие и покойники. Неизвестно кому повезло больше. Ади пытался пошевелить крыльями, но они не слушались. «тебе нельзя тут оставаться, нельзя сидеть, ты же сожжешь себя, если не обезопасишься» — Я на минутку присяду, — отвечал себе же. Пытался увидеть оставленного мальчонка, но взгляд отказывался фокусироваться. Воздух как расплавленное стекло. — Я только минуточку посижу. Прикрою глаза и все пройдёт.

минное поле в моей груди и каждая бомба со сработившим вдруг детонатором взрывается только затем, чтобы я, упавший на землю, глотающий песок, чтобы я такой вот упавший уверовал. да светится имя твое. и воля и что-то ещё там такое. я бы обязательно вспомнил, если бы мне было какое-нибудь до этого дело. если бы я брал любое дело и мог его выполнить так, чтобы оно не приводило в конечном счёте к тому, кто навсегда заперт в вечернем свете, разлагающийся и мёртвый. и белый. и красный. и—

— Ади, ты слышишь меня? Он лбом горячей земли касался, но от этого голоса вскинул голову. Перехватил взгляд глаз-северных-морей. Что-то рядом с Арктикой. Что-то настолько далёкое, что гугл писал: страница удалена. — Сэми… Его ладонь такая широкая и прохладная, когда ложится на его шею, и тяжесть, сковывающая тело, отступала. Можно сделать вдох, не задыхаясь песчинками. Туманная пелена скорби, наложенная на чувства, съеживалась. — Ну и чего ты делаешь? — спросил Сэми. — Ищу тебя. Ты так давно не приходил, а я так скучал. — Ты разрушаешь себя. — Типа того. Это неважно, — он отмахнулся от этого так легко, будто речь шла не о его жизни, а разбитой безделушки. — Глупый демон, конечно важно, — его лицо тоже дарило живительную прохладу, когда он зарылся Ади в волосы. Немеющими от зноя пальцами Ади вцепился в его воротник, чтобы он не пропал так вдруг и так просто. — Люби душу твою и утешай сердце твое и удаляй от себя печаль, ибо печаль многих убила, а пользы в ней нет. Ты хочешь разрушить мир, но это ничего не изменит. Мир просто смирится и останется разрушенным. Как и ты. Ты причинил себе столько боли, столько напрасных страданий. Пожалуйста, прекрати. Это единственное, о чём я тебя попрошу, мой дорогой. Хватит уже падать, научись ходить. — Но всё, что я могу, это любить тебя, понимаешь? — Ты убьешь этих людей? — Я не смог. Если небеса не дали нам шанс, то нахуй их. Здесь справятся и без меня, мой милый ангел, только не уходи. x В баре гремела музыка — кантри, под которую пыталась дрыгаться пожилая пара. Несколько человек в этот час распластались за столиками, пуская по залу кальянные дым — дыня и персик. — Привет, красавчик, — за стойку села девушка, рядом с ней ещё одна. Они казались смутно знакомыми, будто он их видел раньше во сне. — Прелестным созданиям сегодня скидка, — он улыбнулся и продолжил колоть лёд. Они уже приходили и не доставляли хлопот — весёлые пташки, вырвавшиеся из колледжа. — Эти милые создания могут проглотить тебя и не поперхнуться. Так, к слову. — Верю. Как обычно? — и поставил им маргаритки и потянулся к подсвеченным белым светом напиткам в баре. Почему-то было важным взглянуть им в глаза. Что-то не так в их взгляде. Он резко обернулся, чтобы поймать волнующую метаморфозу, но ничего не произошло — две молодые девушки, болтающие друг с дружкой и бросающие на него косые взгляды. Что-то не так? Отражение в витрине не выявляло изъянов — уложенные рыжие волосы; синяки под глазами замазаны консилером, как и веснушки — он с самого детства терпеть их не мог; зелёные глаза, обеденные подводкой и костюм с подтяжками — местный дресс-код. Одну из девушек звали Виктория. Она вздрогнула, когда он подал ей бокал и их пальцы соприкоснулись. Она отвела взгляд, и в этот не было кокетства, лишь затаенная грусть, из-за которой он нахмурился. — Эй, красавчик, а было больно падать с небес? — спросила её подруга. Он ей подмигнул и вернулся к работе, не замечая, как Виктория вцепилась ей в руку и что у них произошла зрительная перепалка. Она не прекратила попыток заарканить его, и он бы уже осадил, но что-то в её блеклых голубых глазах было. «Мы знакомы?», — наконец, ударил он в лоб, но ответить она не успела. — Девочки, извините, но он в отношениях, — раздался рядом голос. И воздух вокруг будто заискрился. Девушки вскочили со стульев и смотрели на них со страхом. — Они под кайфом? — уточнил шепотом Сэми, а Ади не пожал плечами. — Вам плохо? — он выбрался из-за стойки, когда Виктория медленно повалилась на пол и обмякла в руках подруги. — Всё окей, рыжик. Просто вы со своим дружком напомнили ей кое-кого, только и всего. Мы сейчас уйдём, не волнуйся. «Как он может быть жив?», — воскликнула с истерическими нотками в голосе Виктория, отчего подруга поспешила её увести. Ади кольнуло, что он не знал её имени: она, видимо, была благоразумнее и, что наиболее вероятно, не такой обдолбленной, как Виктория. Сэми протирал бокалы и делал вид, что это не его дело. — Они блогерши? — спросил он. — Думаешь, я в курсе? — Ади перемахнув через стойку и собрал чаевые. — А почему спрашиваешь? — Я их будто бы где-то видел. Засосало под ложечкой, и Ади понял почему — это чувство посетилао его второй раз. Бьющее под дых дежавю, после которого надо глотнуть пару шотов, чтобы прийти в норму. Так было с Сэми, когда он устроился в этот бар. Они будто бы всю жизнь были знакомы, они могли понимать друг друга с полувзгяда, и если раньше Ади не верил в существование родственных душ, то их отношения что-то похожее на них. Его глубокие глаза, его будто вырезанное широкими срубами лицо, знакомые родинки и шрамы — это тело Ади знал, как продолжение собственного. Первые месяцы это пугало, но знание, что Сэми чувствовал тоже самое, успокаивало. В конце концов, может быть, это кто-нибудь наверху позаботился, чтобы они были друг у друга.