Настоящий хулиган

На памяти Жилина появился он лишь классе в пятом — история крайне запутанная и мистическая, потому что «появился» — слово очень правильное и как нельзя лучше к ситуации подходящее, едва ли не в самом прямом из своих значений. Никто никогда с ним не знакомился, но знаком почему-то был каждый, хоть ничего конкретного о нем толком сказать и не мог, и только Леночка с первой парты лишь однажды, когда невзначай зашла речь, удивлённо запричитала: «Да как же не было‐то? Всегда был, с первого класса у окна за последней партой сидит». И так оно, если честно, и ощущалось для всех и каждого, мол, ну Игорь и Игорь. Всегда был, и сказать нечего. Да только сам Жилин, по правде, верил в это лишь смутно, с большим трудом, ибо Игорь, он же был не просто каким-то мимопроходящим Игорем, субъектом малозначительным и от того совсем на общем фоне не выделяющимся, а самым что ни на есть Игорем Натальевичем Катамарановым, и такого ни не заметить, ни забыть, как ни старайся, увы, не выйдет. Ведь без слез и не взглянешь: не человек — ходячее разочарование для родителей и плевок в лицо всему миру, он призраком всегда материализовывался где-то в ощутимой близости, приковывал взгляд своей причудливой персоной, сам того не желая. Вечно грязная форма, сидевшая на нем не в размер, хуже некуда, да бордовая (когда-то как и у всех красная, то бишь) пилотка вся в каких-то подозрительных пятнах, съехавшая на самые глаза, во всем своем кошмарном естестве то и дело заставляли лица добродушных учительниц терять краски и каждый день, как по рабочему плану, собирали под сотню осуждающих взглядов простых граждан, а то и вовсе однокашников, даром, что к этому делу привычных. И то верно, иной раз посмотришь — и не бравый пионер перед тобой, всесоюзная гордость и триумф отечественной коммунистической системы, а обычный взъерошенный снегирёк иль воробушек какой, самый настоящий, совсем не прилученный к домашнему уюту и ласке, дворовый и нелюдимый. Вольный, ну прям уж очень. Таким вот он, Игорь, был, когда впервые стал заметен глазу простого обывателя, как метафорического, так и вполне неиллюзорного, в лице совсем еще юного старосты пятого класса, числящегося под красивой и весьма уважаемой в узких кругах местной параллели буквой «А», Пионера Жилина. «Грязнуля», молча подумал он, будто совсем впервые зацепившись взглядом за плюгавую фигурку одноклассника, но, как только тот зафиксировал на себе наблюдение, тут же добродушно и приветливо улыбнулся, как любому уважающему себя пионеру и полагалось улыбаться всякому другу и товарищу или же тому, кто в перспективе может им стать. «И не стыдно ведь, голубчику, такую красивую форму марать», также посетовал он про себя, ожидая хоть намёк на ответный жест, который, впрочем, вскоре на свое несчастье и получил. Ухмылка, которой его окатили, словно ледяной водой, была скорее из разряда пугающих, нежели доброжелательных или хотя бы, на крайняк, вежливых. Уголок его рта приподнялся, обнажая зубы, резко контрастирующие на грязном лице, но хмурый взгляд из-под ниспадающих грязных патл не то что не потеплел — он вообще никак не поменялся. Никто так не улыбался Жилину прежде. Будто дворняга, готовая загрызть. Но Серёжа лишь повёл плечами, помахал рукой для верности и поспешил удалиться в класс, пятясь по стенке бочком. Тихая чуйка где-то на подкорке разума осторожно подсказывала, что спиной к таким субъектам лучше не поворачиваться. «Ну, точно — хулиган», решил он уже вечером, вспоминая минувшую злоключительную встречу за домашней работой. Второй инцидент наиболее знакового в истории их знакомства столкновения произошел месяцем позже: то ли во вторник, то ли в четверг, — сейчас, Жилин, увы, и не вспомнит, — точно можно было утверждать только то, что не в субботу и не в воскресенье, но для повествования это, должно быть, не так уж и важно, сути произошедшего в тот день, в 12:21 ровно, оно все равно не меняет. Ирина Гаврииловна, учительница русского языка и физической культуры, а по совместительству их классная руководительница, смерила свой класс строгим, но любящим материнским взглядом, поправила свою пышную причёску, бросив что-то напутственное, и, поудобнее перехватив невообразимую кипу бумаг, поскакала по своим несомненно важным учительницевым делам, взвалив на своего надёжного старосту небывалую ранее, но вполне посильную ответственность, которой тот исключительно гордился. Когда около имен всех его одноклассников и одноклассниц, включая его самого, стояла аккуратная галочка, свидетельствующая о том, что данный индивид выполнил домашнее задание на сегодня, Жилин наконец обратился к тому единственному, кто в журнале был подписан в самом низу, простым подстертым карандашом. Поглядев на знакомого сверху вниз, он едва удержался от усталого вздоха. Тот, в свою очередь, взглядом его не удостоил. Сергей тактично прокашлялся. — Здравствуй, Игорёк, — бодро начал он, нацепив на лицо дежурную улыбку. — Мне тут у тебя нужно, это самое, домашнее задание проверить. Дашь тетрадку глянуть? — В ответ Катамаранов лишь мельком зыркнул на него исподлобья, и на миг Жилин даже порадовался тому, что внимание одноклассника привлечь ему все-таки удалось, но тот как ни в чем не бывало вернулся взглядом к окну. На мгновение Серёже показалось, что глаза его лениво мечатся по пейзажу за стеклом, будто он не на школьный двор смотрит, а в поезде едет. Староста тряхнул головой, чтобы выветрить оттуда всякие глупости. За всем этим он и не заметил, как пальцы с чёрными от грязи ногтями галантно пододвинули никак не подписанную тетрадь по столешнице в его сторону. Нормальную такую тетрадку, со стандартной зелёной обложкой, по уже устоявшейся, сугубо игоревской традиции, всю в каких-то бурых разводах. Обычную, словом, за исключением того факта, что всего секунду назад ее здесь не было. Не став думать об этом дольше положенного, Жилин с некоторым внутренним отвращением принял тетрадь, выдавив благодарность в виде учтивого кивка, и распахнул ее на первой странице, что, на удивление, пустой не оказалась. «ПЯТОЕ СИНТЯБРЯ», значилось большими косоватыми буквами во главе страницы. «КЛАСНАЯ РОБОТА», тем же безобразным почерком гласила строчка ниже. Жилина пробил холодок. В тот момент он не знал, что его напугало больше: грамматические ошибки, сбежавшие прямиком из блокнотика детсадовца, очевидное отсутствие знакомства с прописями еще в далёком первом классе или же факт того, что на дворе уже как три недели стоял октябрь? Про себя он решил, что совокупность всего этого в одном пятикласснике просто невозможна. Катамаранов всем своим существом являл собой ни что иное, как парадокс всей объективной действительности. Жилин сверлил тетрадь мёртвым взглядом добрые полминуты, силясь уложить в своей голове увиденное, затем перевел взгляд вбок, где на полях чернили очередные кривые каракули. Лишь присмотревшись, понял: рожицы. Неумелые, в основном злые, но встречались и грустные, и равнодушные, и ехидные. Ни одной весёлой. Из лёгких вырвался полуистеричный смешок. Жилин быстро отложил тетрадь — так, будто она его укусила. — Это все, дружочек, конечно, прекрасно, но вот как тебе галочку прикажешь ставить? — с нервной улыбочкой пробормотал он, за что удостоился еще одним хмурым зырком. На этот раз ему что-то такое в этом взгляде привиделось, что-то отдалённо похожее на затлевшую обиду, напополам со стыдливым раскаянием непонятно за что, будто бы мальчик перед ним и не хулиган вовсе, и не беспризорный двоечник, а кто-то совсем другой. Но все это быстро скрылось под появившимся поверх вызовом, типичным для Катамаранова, нахальным и напускным: «делай, что хочешь, мол, мне все равно». Под этим взглядом Сергей тяжко вздохнул и сжал губы в тонкую линию. — Ну чего ты взъелся так сразу? Я ж не этот, не зверь какой-нибудь. Своих не бросаю. — Проклятое чувство долга вступило во внутренний конфликт с моральными принципами. Мерзкий червячок, живущий под выглаженным воротничком, зашевелился и зашептал: «А свой ли?» Желание быть хорошим и справедливым в глазах всякого смотрящего предсказуемо взяло верх. Червяк раздавлен не был. Ничья, значит. — Давай по-хорошему, на сегодня прощаю, только работу ты все-таки сделай, а то некрасиво получится, перед Ириной Гаврииловной-то. Я ж головой своей за тебя ручаюсь. Я тебе, так уж и быть, даже помочь могу, по доброте душевной, только не увиливай, хорошо? А, Игорёк? — Тормошить Игоря за плечо Жилин не рискнул. Катамаранов вдруг дернулся, повернувшись к Жилину всем корпусом и вперившись в него этим своим мазутным взглядом, в каком-то уж слишком изящном мимическом жесте сдул чёрную чёлку с глаз (та, впрочем, в тот же миг вернулась на свое прежнее место) и как-то странно, одновременно угрожающе и совсем нет, фыркнул. Совсем как вредный зверёк. После, разумеется, не проронил ни слова. В этой тишине Жилин тут же почувствовал совсем уж детскую для такого солидного возраста неловкость и необдуманно поспешил разбавить ее первым, что пришло в голову: — Рисуночки у тебя замечательные, конечно, но в университеты эти высокие ты с ними вряд ли поступишь. Ну, если не художником каким-нибудь заделаешься. Но в таком случае надо для начала школу кончить — с двойками отсюда не выпускают, но рисуночки все равно замечательные. Только ты не думай, что я так за двойки зацепился, потому что зануда, они просто куда менее замечательные, ага, — на одном дыхании пробубнил он. Игорь уставился на него, распахнув пошире глаза и нахмурив чёрные брови в недоумении, а потом выдавил еле слышно: — С-совсем дурак, что ли?.. Прозвучал он очень неуверенно, будто впервые заговорил, что, возможно, отчасти было правдой, ведь голос его Серёжа слышал впервые. Неловкость, которой был пропитан тон одноклассника, вдруг заставила его осознать, какую же чушь он только что сморозил. Жилин почувствовал, как по шее вверх, к ушам, пополз липкий стыд. В тот момент он бы ни за какие копейки не признал, что да, он, староста пятого «А» класса, вот так просто стушевался перед обычным хулиганом, будто какой-то робкий четвероклассник, которым он уже как месяцев пять не являлся. Чтобы как-то красиво выйти из ситуации, Жилин собрал все оставшиеся силы и гордость в кулак и вновь замямлил:  — И-и вовсе нет! Я ж помочь тебе хочу! Галочку, вот, поставить… И-и домашку твою, того самого… Только давай завтра, хорошо? Я пойду, в общем… — Резко развернувшись на пятках, Жилин поспешил ретироваться в другой конец класса, стыдливо прижимая к груди классный журнал. На этот раз он был готов поклясться, что слышал отчётный фырк за своей спиной, но оборачиваться он не стал, чего не делал и весь остальной урок, подсев за свободный стул к одному из своих товарищей. Прозвенел звонок, Ирина Гаврииловна появилась в дверях класса, устало потерла глаза и объявила о конце учебного дня. Жилин рассеянно подошёл к своей парте и сгреб всю канцелярию в портфель одним размашистым движением. Краем сознания отметил, что Катамаранова уже и след простыл, чему искренне порадовался. Лишь придя домой и открыв свою тетрадь по русскому языку, он обнаружил ее полностью испорченной. Буквально каждая страница теперь пестрела уже знакомыми каракулями, полностью покрывающими не только когда-то чистые листы, но и исписанные — те, на которых он вел записи. На досадливый вой Жилина с кухни вооружённые предметами кулинарной утвари прибежали перепуганные, но готовые к защите и обороне мать и бабушка. Подходящих слов для объяснения ситуации мальчик не нашел, вместо этого смиренно просил маму выловить из шкафа новую тетрадь в линейку. Как можно было сотворить такое за те десять минут, что он не смотрел, он посчитал, одному только богу известно. Злополучную тетрадь Жилин выкидывать не стал, но со злостью зашвырнул на антресоли, чтобы та больше не смела мозолить глаза ни одному порядочному пионеру, зато лишний раз, с некой долей мрачного торжества, словно учёный, выдвинувший и тут же подтвердивший неутешительную теорию о скором коллапсе вселенной, убедился: Игорь Катамаранов — настоящий хулиган. На следующий день, сидя на собственной кухне и наблюдая, как из чеплашки посередине стола одна за другой исчезают конфеты, он размышлял: как же докатился до жизни такой? До жизни, в которой самый отпетый хулиган школы, неуловимый Катамаранов, с которым даже самая пропащая собака побрезгует иметь дело, легко уловился им самим после уроков и теперь без особого сопротивления фырчал над новой, выданной, опять же, им самим, терадью, попутно бесстыдно воруя чужие сладости, с прихлёбом запивая их чаем. Жилин уже давно оставил свою доделанную домашнюю работу и без особого интереса перекидывал взгляд с пресловутых конфет на собственную тетрадь, повернутую к нему вверх ногами и открытую на позавчерашней странице. Катамаранов ничего не спрашивал, просто молча переписывал, время от времени ворча себе под нос что-то бессвязное. Сергей уже почувствовал, как начинает засыпать, когда внезапный стук заставил его охнуть и открыть глаза. С этим звуком Игорь поставил в тетради последнюю точку, затем быстро захлопнул ее, вскочил со своего места и понесся в коридор, оставляя Жилина ошарашенно пялиться ему вслед. Тот услышал, как с грохотом закрылась входная дверь и перевел удивлённый взгляд на пустую пиалку от конфет. Внутри него колыхалось раздражение, с которым он едва мог сладить. Ни «спасибо», ни «до свидания», но вот на что же он расчитывал? В тот вечер ему стоило раз и навсегда запомнить: помощь Катамаранову — гиблое и неблагодарное дело. О чем он, конечно, совершенно и благополучно забыл уже на следующий вечер, когда довольный донельзя Игорь, влезший, аки бывалый воришка, после ужина к нему прямо в окно, продемонстрировал ему свою тетрадь, в которой красовались аж две большие тройки, рядом с которыми, впрочем, примостились и заметно менее красивая маленькая двойка, за отсутствие классной работы на тот же день. — Ну, ты, это, молодец, Игорюша… — неловко выдавил из себя Жилин, глядя на одноклассника, перекинувшего ноги через его подоконник. Игорь кивнул, как бы соглашаясь с данным высказыванием, и весело крутанулся прямо через голову назад, исчезнув в ранних сумерках за окном. Серёжа испуганно вскрикнул и кинулся высматривать, не убился ли его товарищ, так глупо и банально сорвавшись с пятого этажа, но на лужайке перед домом никаких мёртвых тел не обнаружил. «Привиделось», подумал он и со скрипом грохнулся на кровать, дабы наверняка исключить вероятность помешательства от недосыпа, просто на всякий случай. С тех пор помогать хулигану-Игорю с домашней работой стало чем-то сродни рутине, к которой Жилин теперь день за днём неизменно возвращался, с периодичностью четыре раза в неделю, если повезёт. Одноклассник так и продолжил таскаться за ним после школы до его собственной двери, кичиться неутешительными тройками в журнале и таскать конфеты, которые его бабушка — между прочим, директриса конфетного завода — начала приносить в дом в разы больше. Она, как ни странно, пропиталась к Катамаранову тёплыми чувствами, без конца щебеча о том, что он, должно быть, пойдёт в своих замечательных родителей. Игорю до ее болтовни не было никакого дела, что он и демонстрировал хоть и не очень активно, но вполне явно, но всякую женщину, что поит его вкусным компотом и кормит котлетами, он, кажется, уважал и любил априори. Жилину даже казалось, что перед уходом тот бубнит ей слова благодарности и прощания, которые он сам, между прочим, хотел бы услышать в свой адрес и неосознанно ожидал каждый раз, хоть и оставаясь всегда ни с чем. Наверное, в этом и состояла та немыслимая причина, почему в гости к Жилину Катамаранов отныне наведывался, как на работу. Школу по-прежнему прогуливал с завидной регулярностью, но в конце учебного дня неизменно появлялся на его пороге все с той же тетрадью в руках, которая со временем прилично износилась, отчего пришлось опять выдать новую. Негласный хозяин дома на это лишь буднично бурчал что-то о том, чтобы он снимал обувь и верхнюю одежду, что тот делал, только если кто-то из взрослых находился дома в этот самый момент, и без приветствия пропускал жданного, но не очень желанного гостя внутрь. Кроме всего прочего, произошла еще одна удивительная метаморфоза. Если раньше Игоря едва можно было встретить хоть где-нибудь, кроме школы, пару раз в неделю, то теперь он как будто был везде и всегда. Было ли дело в том, что сам Жилин раньше просто привык его не замечать, а теперь был подвержен какой-то особой иллюзии частотности, или же в чем-то ином, но в его сознании Катамаранов будто теперь приобрел некое постоянство и материальность. Он словно был повсюду: кормил уток бумагой в парке, когда Сергей ходил на прогулку, убегал от стай бродячих собак, когда он же возвращался домой из магазинчика обходным путём с батоном хлеба подмышкой, валялся в каждой встречной куче листьев осенью и в каждом попутном сугробе, когда наступила зима. Жилин всегда мог найти его, если бы захотел. Но он, вообще-то, не хотел никогда. Игорь все еще оставался странным феноменом в его жизни. Одноклассники опасливо интересовались, не спутался ли он случайно с хулиганом (каким конкретно, уточнять не приходилось), учительницы сочувственно качали головами — к троечнику-Катамаранову они относились уже спокойнее, чем раньше, но, как и прежде, с подозрением. На всякий случай, в стенах школы с Игорем Жилин все же не общался. Он думал, репутация его и без того страдала от одного только нахождения рядом с ним, ведь каким бы Катаморанов безобидным ни казался в пределах его собственной родной кухни, за ее границами он все же был и оставался хулиганом, не лучше, чем был до их непосредственного знакомства. Это было не просто сугубо его убеждение — стандарт, которым он, как и многие другие, мерил весь окружающий мир и которому Катамаранов, увы, слишком уж явно не соответствовал. И этим, наверное, было все сказано. И понятию своему Жилин бы, наверное, не изменил никогда, будь Катамаранов хоть трижды его другом и соратником, будь он и в правду не таким уж дурным и злобным, каким кажется на первый взгляд… Не стал бы, если бы не воскресный вечер четвёртого апреля. Жилин проклинал свои дрожащие от нервов пальцы, из-за которых из рук предательски выскальзывала только что купленная бутылка кваса, окрошку, которую мама решила сделать на радостях от первых потеплений, то, что не надел кофту, которую было бы жалко чуть меньше чем ту, что сейчас была при нем, ту, что мама красиво подшила своими руками специально для него совсем недавно, проклинал он и сам факт того, что был вынужден сегодня выйти из дома в принципе, хотя вышел бы и без особой на то нужды в любом случае. И сейчас он оказался в ситуации, в которой ему бы стоило проявить свои невероятные дипломатические навыки, но преступная для образцового пионера трусость заткнула ему рот и затолкала в горло кислый ватный ком. В сложившейся ситуации он был абсолютно беспомощен. — Знаешь, как говорят американцы: «с друзьями надо делиться». Хорошая такая поговорочка. Как думаешь, браток, мы можем с тобой подружиться? — Трое криминальных на вид старшеклассников, которых он прежде не видел, стояли полукругом, приткнув его к кирпичной стене и отрезав путь на свободу. — Да чего ж вы, ребятки? Вам что, заняться нечем, что ли, кроме как со шкетами дружбу водить? — голос Жилина заметно истончился так, что он сам не поверил собственным словам. — Вы это, подружитесь с кем-то более подходящим, а мне к маме надо. Она, вон, квас ждёт… — Посередине последнего предложения его звучание и вовсе надломилось и начало напоминать какой-то мышиный писк. — И в этом мы с ней похожи, с твоей матерью. Не строй из себя дурачка, глаза у тебя, браток, умные, — говорящий глубокомысленно постучал по оправе своих бандитских чёрных очков. — И ум свой ты должен использовать по назначению. Не глупи и отдай бутылку, мои парни хотели бы пропустить по стаканчику. — И на этом моменте Жилин, вопреки хорошему совету, сделал самую огромную глупость — он вспылил. — Д-да говорю же, не отдам! Мне самому этот квас нужен! У меня окрошка дома, между прочим! — выпалил он, отчаянно озираясь то на одного преступника, то на другого, изо всех сил прижав к грудной клетке злосчастную бутылку. — По-доброму ты, значит, не хочешь… — угрожающе процедил главарь, равнодушно мотнув головой. Бугаи восприняли это как призыв к действию и мгновенно кинулись вперёд. Один из них схватил Жилина за грудки, и тот зажмурился, готовясь получить удар в лицо, которого не последовало. Тот старшеклассник, что едва не поднял его над землёй, вдруг громко вскрикнул и отшвырнул мальчика прочь от себя, отчего Сергей больно встретился копчиком с поверхностью асфальта, распахнул глаза и застал картину, которую он сам, возможно, посчитал бы забавной, не будь он сейчас непосредственно вовлечён в действие: на спине бугая, что бросился на него первым, плотно сцепив руки и ноги вокруг крупного туловища и совсем по-звериному впившись зубами в чужое плечо, сидел Игорь собственной персоной, пока бугай, звучно матерясь, пытался скинуть его с себя, размахивая руками и вертясь на месте что есть мочи. Вокруг него крутились и так же орали что-то нецензурное его подельники, пытаясь хоть как-то помочь сбросить так подло атаковавшего из ниоткуда младшеклассника со спины бедного товарища. Наконец, после минуты полной скаканий и криков, жертва вероломного нападения, от особенно резкой попытки помощи со стороны друзей, вдруг накренилась назад и с воплем плюхнулась на землю. Игорь, принявший на себя весь удар, жалобно взвизгнул и все же ослабил хватку, выпуская свою добычу на волю. Он едва успел сжаться в клубок, когда тяжёлый удар ногой пришёлся ему в челюсть. Услышав звук, с которым Игорь принял поцелуй от ботинка, Жилин наконец нашел в себе силы вскочить на ноги и тут же заорал, не слыша собственного голоса, пытаясь сдерживать панику: — Чего ж вы творите-то?! Совсем с ума посходили?! — получилось менее грозно, чем хотелось бы, потому что на глаза вдруг начали наворачиваться непрошеные слезы. — Да забирайте свою бутылку паршивую, бессовестные! — рявкнул он и со всей дури кинул бутылку о землю. Та отскочила и, вновь ударившись об асфальт, лениво покатилась к ногам зачинщиков драки. Нет, «избиения», мысленно поправил себя Сергей. Главарь недоуменно повернул голову в его сторону, будто и забыл об изначальной цели своего налёта. Вообще-то, так оно и было. — Ишь ты… — Главарь театрально поправил рукава, что немного свисали с его запястий, и оглядел побоище серьёзным взглядом, но затем едва заметно усмехнулся, странно качнув плечами в такт. — Благородные какие дети нынче пошли… Ну, сделка есть сделка. Бывай, браток. Все бандиты, как один, приосанились и деловито посеменили за своим лидером, который вдруг остановился и как-то робко обернулся: — Ты же это… Никому не расскажешь? По-дружески. — От такой наглости Жилин зарделся. — Да черта с два! — выплюнул он в порыве непонятной смелости и тут же был уложен на землю сильным ударом, обжегшим переносицу и скулу. Один из бандитов встряхнул запястье, смотря, как Жилин корчится у его ног, схватившись за щеку. — Значит, квиты, — кинул из-за плеча лидер и наконец с чистой совестью повёл свою шайку за угол, уверенно вышагивая, сложив руки в карманы. Когда боль немного отпустила его, Жилин принял более вертикальное положение и, все еще прикрывая пострадавшую часть лица, осмотрелся по сторонам. Скуля, он осторожно приподнялся и сел на колени, его руки безвольно опустились. Тихо всхлипывая, Жилин размазывал по лицу кровь от минувшей драки и слезы от вины — той вины, что вдруг таким непосильным грузом обрушилась на его плечи, от одного маленького осознания: Игорь помог ему. Знал, что пострадает, но просто взял и помог, без каких-либо особых на то причин, сделал так, как поступил бы настоящий друг. И, как бы больно ни было это признавать, этот поступок, возможно, и не противоречит его природе так сильно, как казалось Сергею, когда он ещё при знакомстве сам для себя все решил, лишь мельком бросив один беглый взгляд. Ему было обидно, мучительно стыдно за собственное высокомерие, потому что вот он, Жилин, хороший, а вот этот, Катамаранов, плохой. Ху-ли-ган. И он по глупости своей верил в это, только потому что так захотел. Потому что так было проще быть хорошим. И он, весь из себя такой замечательный, с этим своим занебесным самомением, как о самом лучшем и самом правильном, просто стоял и смотрел, трясясь в ужасе, пока хулиган-Катамаранов — хуже некуда — получал за него тумаки, как если бы был самым благородным и честным существом в радиусе километра. А может, и правда был, а кто его знает? Не Жилин точно. Он-то про Игоря вообще ничего не знает и знать не хочет, потому что у него — о ужас! — нет учебных заслуг, его форма не так опрятна, а в друзьях все не поголовно отличники, да и ухмыляется он жутко. Потому что Жилин — лицемер. И не дай бог кто-то узнает, с кем он водится по вечерам! От собственных мыслей становилось тошно, но Жилин продолжал принимать одно обвинение за другим, переваривая каждое по отдельности и все сразу, потому что ему казалось, он как никто другой это заслужил. Ведь ему, как и всякому герою, образцовому пионеру и человеку с большой буквы, нужен был антипод, кто-то, кто был бы хуже него самого, как ни глянь, и этим антиподом он сделал Игоря. Смотрел на него с высокомерным снисхождением, как на убогого, которому он, словно спаситель, кидал крохи своего внимания, будто они без всей это безыскренней мишуры чего-то стоили. В своем маленьком мире он видел в Игоре лишь еще одного хулигана, в реальности же настоящим хулиганом оказался он сам. И как же это все-таки обидно бывает — признавать ошибки. Жилин утёр нос. В нескольких шагах от него — там, где минуту назад были слышны вздохи и возня, — в маленькой луже густой чёрной крови белел человеческий зуб. Бутылка, мирно покачиваясь на ветру, так и осталась нетронутой лежать неподалёку, забытая теми, кто еще недавно был готов устроить за нее драку. Игоря нигде не было. Пионер поднялся на ноги, отряхнул одежду от дорожной пыли, взял бутылку в руки и двинулся от места своего неожиданного катарсиса прочь, унеся с собой обещание больше никогда не быть настолько бестолково жестоким и несправедливым в своих глупых суждениях. На следующий день в школе внутренне он слегка трепетал от волнения, направляясь прямиком в конец класса. — Доброе утро, Игорёк! — нервно выпалил он, зачем-то помахав рукой, с натянутой улыбкой. Игорь зло стрельнул глазами в его сторону, будто и не узнал и лишь поинтересовался, какой смельчак нарушает его покой, а затем, вздрогнув, поднял голову с опорной руки и повернулся, широко распахнув глаза, как если бы не верил, что Жилин действительно заговорил с ним. Его удивлённый взгляд скользнул по старосте вверх и остановился на уродливом налитом синяке, что красовался прямо посередине его щеки и тянулся от носа, до самой скулы. Смотрел пару секунд, а потом ощерился, всеми своими сорока тремя зубами. По классу поползли осторожные шепотки. — Ну привет. Получив отклик, на этот раз Жилин одарил его уже неподдельной, искренней улыбкой и, невзначай залюбовавшись чужим оскалом, даже не заметил того, что все зубы у Игоря были на своих местах. Лишь подумал, что не такая уж и страшная она, эта его ухмылка.