***
— Предложи ему попозировать мне. — А сам чего, не можешь? — С тобой он уже разговаривал!!! — Он просто из раза в раз повторяет мне "карамельный раф, пожалуйста", это не разговор. — Чанбин, ну пожалуйста. Обещаю, я потом что-нибудь придумаю.***
Феликс думает, что чертовски сексуальный мрачноватый бариста и его друг недолюбливают его. Чанбин — так гласит вышивка на фартуке — неотрывно и почти с вызовом смотрит на него каждый раз, так пристально, что аж мурашки по коже. Феликсу кажется, в его взгляде есть что-то странное. Чанбин не разговаривает с ним совсем, вежливо кивает на его формальное "Спасибо" после каждого заказа, просто рисует всякие штучки на его напитке, и всегда внимательно наблюдает за тем, как Феликс пьёт. Феликсу иногда кажется, что он просто ждёт с нетерпением, когда он закончит, наконец, и уберётся из кофейни. Его друг — всегда в чёрном, с кудрями такими непослушными и ямочками на щёчках — тоже часто смотрит на него, когда приходит посидеть. Они с Чанбином вяло беседуют, парень в черном нередко смеётся и сверкает то ямочками, то ровными зубами, и все время словно смотрит на него, Феликса, в подтверждение своих слов. Словно они о нём говорят. Феликс не то чтобы чувствует дискомфорт, просто почему-то подмечает и теряется. Он вроде ничем их не обижал. Однажды перед Феликсом вместе с чашкой кофе помещают небольшую записочку. Он несколько раз моргает, пытаясь переварить содержимое. "Мой парень хочет тебя нарисовать. Ты не против?". — А... Не думаю, что против, но... Но Чанбин уже не слушает. Он впервые за столько встреч улыбается, и его лицо меняется до неузнаваемости, и Феликс на несколько секунд замечает в его выражении нечто похожее на обожание. Трясёт головой, пытаясь стереть картинку перед глазами. — Это замечательно! Подождёшь минут пять, он прибежит, тут недалеко..? Он очень давно хотел тебя попросить, но мы боялись показаться криповыми... — Феликс прыскает с формулировки и перебирает все свои мысли об этой парочке — изначально они реально казались ему странноватыми. Он ждёт, пока Чанбин судорожно набирает сообщение, удивлённо моргает, когда через буквально минуты три в кофейню беспорядочно вваливается тёмное пятно с волосами, торчащими в разные стороны. Феликс еле удерживает себя, чтобы не потянуться к свалившемуся на стул рядом с ним парню, тяжело дышащему, будто марафон бежал, с набитым рюкзаком на плече, и не попытаться пригладить образовавшееся антрацитовое гнездо. — Бан Кристофер Чан, приятно познакомиться, а как тебя зовут, солнышко? — лицо Бан Чана искрится добродушием. Глаза скрываются в улыбке, превратившись в полумесяцы, губы широко растягиваются, демонстрируя красивые зубы, а фирменные ямочки так и кричат Феликсу — потрогай нас. Феликс растерянно хихикает, принимая протянутую, испачканную сбоку в карандаше ладонь для рукопожатия. — Ли Феликс. Чанбин сказал, ты меня нарисовать хотел? Чан жмёт его ладонь обеими руками, и принимается зарываться в рюкзак, выискивая нужные инструменты. — Можно спросить зачем? Бан Чан прерывается, перекидывается взглядами с Чанбином, и тот первый отвечает: — Ну просто. Ты красивый. Чанбин как всегда говорит, как отрезал. Четко, никаких больше дополнений. Феликс всё равно удивляется. Красивый — не совсем то, что он о себе думает. — Очень красивый! Я как художник могу сказать, что от тебя сумасшедшая солнечная энергетика прёт. И мне как раз нужны такие люди, чтобы я смог научиться передавать атмосферу и характер своей техникой, понимаешь? — А... Ага... — Феликс с трудом воспринимает его быструю корейскую речь. — Спасибо... Я не знал, что у меня какая-то особая энергетика... Чан вздыхает словно разочарованно. — Как так получается, что почти все самые интересные и уникальные люди, которых я встречал, — он с укором смотрит сначала на Чанбина, потом на Феликса, — уверены в своей посредственности. Ты правда солнце. Феликс смущается донельзя, садится так, как его просит Чан, получает от Чанбина бесплатный десерт и кофе за позирование. Чан не может оторвать глаз, Чанбин, в целом, тоже. Благо клиентов в такое время мало и бариста может подпереть ладонями лицо, сидя прямо напротив самых красивых и милых людей, которых знает. Он обслужил парочку подростков и продолжил созерцать процесс творчества. Чан внимательно следит за тем, как выверенно падает почти оранжево-золотой свет с улицы на скулы юноши, укрытые крупными пигментированными пятнышками. Веснушки побольше и поменьше украшают изящный нос, даже виски и веки, и кожа мягко сияет и блестит под теплом осеннего солнца. — Кхм, — говорит спустя время Феликс, разрушая неловкую тишину. — Можно тебя попросить, пожалуйста, не рисовать мои веснушки... Бан Чан шокировано поднимает глаза и сидит словно онемевший. — Да ты ж без них совсем не ты будешь, солнышко. Чанбин тцкает и словно фыркает, забавно сморщив нос. — Не слушай его, Чан, рисуй эти гребанные веснушки обязательно. Феликс хмурится, ему совсем не нравится то, что говорит бариста, но затем парень снова расплывается в улыбке, хоть и немного скованной. — Дай ему шанс, он нарисует тебя совсем не так, как ты видишь себя в зеркале. Поверь, я знаю, о чём говорю — его рисунки, я бы сказал, целебные для самооценки. Феликс сдается, нервно кусая губу. И Чан начинает говорить. Про внешность, про проблемы с самооценкой, про свой нос. Чанбин иногда вкатывает выражающие согласие реплики, но в целом не считает, что его уровень языка может позволить на эту тему свободно говорить. В конце он просто добавляет: — Я никогда раньше не встречал кого-то, на ком бы так охрененно смотрелись веснушки. Чан, скажи? — Чанбин с отчаяньем ищет поддержки парня. — О да. Самый солнечный мальчик из всех. Феликс чувствует как краснеет и наклоняет голову, пытаясь спрятать смущенную улыбку. Отчего-то всё тело начинает переполняться той самой солнечной энергией, о которой они вдвоем говорили. — Вот, держи. На стойку перед Феликсом укладывается плотная бумага, а тёплым, коричневато-оранжевым пастельным карандашом нарисовано его лицо. Линии в отдельности кажутся небрежными, но в целом портрет кажется очень нежным. Карандаш в нужных местах оставил рыхлые, мягкие линии, в других, наоборот, вылинеивая тонюсенькие волосинки. Но взгляд сразу же приковывают немного отличающиеся по цвету созвездия веснушек. И теперь Феликс понимает, о чем говорил Чан, говоря, что без них это и не он вовсе был бы. Веснушки — его самая нелюбимая часть в его лице, но они действительно были особенностью, чертой, которая выделяла его. Веснушки на рисунке Чана казались действительно необъяснимо красивыми, учитывая, как особенно он подчеркнул их, отобразив глянцевые блики на его скулах. — Вау. Веснушки. Я... действительно так выгляжу? Феликс недоверчиво смотрит на парней, цепляясь за то, как Чан выглядит словно пёс, принесший хозяину палочку. Они оба утвердительно кивают и смотрят на него с восхищением. — Я в восторге, правда, Чан, это безумно красиво... Чанбин, ты был прав, я никогда таким себя не видел. И всё равно узнаваемо. — Примерно таким тебя видим мы, — тихонечко и улыбчиво шепчет Бан Чан, складывая материалы опять в портфель. — И, поверь, нам нравится то, что мы видим. — Не знаю, что на это сказать, парни... Чан просто продолжает улыбаться и смотреть на него, как будто не насмотрелся во время рисования. — Феликс, а можно... чисто ради научного интереса, потрогать их? — неловко спрашивает Бан Чан, склоняя на бок голову. — Прости, если слишком. — Ой, — теряется Феликс, — да они же не чувствуются совсем, плоские же... но если сильно хочется, то можно. Бан Чан вытирает руки от карандаша салфетками, зная, что грязными руками лезть к лицу нельзя, и на пробу кладет кончик указательного пальца на крупное пятнышко на носу. — Буп, — констатирует он, немного ближе подвигается и аккуратно берет лицо в обе ладони, всматриваясь в милые телесного цвета звёздочки. Феликс хихикает, чувствуя себя ребенком. Он не ощущал себя таким обожаемым с детства, когда мама катала его и говорила ему, что он самый-самый. Феликс прикрывает глаза и не сдерживает улыбку, чувствуя как почти невесомо гуляют пальцы Чана по его лицу, накрывая то одну, то другую веснушку. Феликс задумывается о том, что хотел бы почувствовать на них невесомые поцелуи. — Вааа, — тянет Чан, — Бинни, дай палец. Не отрывая глаз, он тянется в сторону, хватая руку своего парня. Чанбин недоуменно пялится, но поддается, разрешая протереть свои пальцы салфеткой, а потом после неуверенного разрешающего кивка Феликса Чан ведёт расслабленным пальцем Чанбина по усыпанной скуле. — Да, кожа гладкая, но если поддаться общему настроению и дать разгуляться фантазии, они словно светятся. И тепло отдают... — Это просто вы меня смущаете, кровь к щекам прилила, — шепчет Феликс, жмурясь и хихикая. — Может быть, — тоже смеётся Бан Чан, опуская руку подвисшего Чанбина. Она безвольно падает, чуть не задевая коробочку с салфетками. — Мягкий, — невнятно бормочет Чанбин, выглядя совершенно потерянно. — Мы, — Чан гордо тыкает себе в грудь, — художники, видим эту самую энергетику оживающими образами, поэтому если я говорю, что твои веснушки светятся и отдают тепло, значит, так и есть — ну и подумаешь, что только в моей голове. Кстати, у меня есть идея для следующего рисунка! Если ты не против, конечно, — быстро добавляет Бан Чан. — Нет конечно, не против, только я и за этот тебя не знаю, как отблагодарить... — Пустяки, это была не работа, я отдыхал. Но ты можешь, как благодарность, сходить с нами на набережную на закате, я возьму с собой акварель... Чанбин смотрит на руку Чана на плече Феликса, на воодушевлённое лицо этого солнечного мальчика, и чувствует гордость за своего парня. Лучшего в доказательствах. Он чувствует неописуемую благодарность за то, что ему выпала возможность любить его и быть им любимым. Бан Чан менял жизни людей по щелчку пальцев/хлопку по плечу/дружественному тычку в ребра. Он подбирал самые нужные слова и видел в людях то, что они никогда в себе не находили. Раскрывал эти их качества и рисовал их когда словами, когда акварелью. Чанбин думает о том, что Феликс уже обожает его. И что Феликсу примириться с его веснушками они обязательно помогут. И, может быть, когда-нибудь смогут зацеловать его в каждую телесную звёздочку.