Которая зима? Все они сливаются в одну, бессрочную. Марина Цветаева («Дом у Старого Пимена», 1933)
Отец бы никогда не признался, что держит в доме магловскую вещь. Признаю, это я её притащил. Иногда я устраивал вылазки в магловский Лондон: всё там было совсем другим, странным, волнующим, и я просто не мог сдержать своего пылающего, юношеского сердца, которое так тянулось к этим странностям. Давно хотел взять что-нибудь домой, и когда увидел в витрине эту вещицу, потерял дар речи. Маглы называли это «граммофон» и когда-то использовали для того, чтобы играть музыку. Игла скользила по гладкой круглой пластине, и это простое действо заставляло пластину издавать звук. Иногда я правда удивлялся тому, как маглы делают вещи настолько сложные, чтобы достичь того, что мы воплощаем взмахом палочки. Этим они отличались от нас — целеустремлённостью. Я притащил эту штуку и пару пластин домой, спрятал у себя под кроватью и всё боялся достать. Мне казалось, что отец каким-то чудом почувствует эту вещицу, как только я возьму её в руки. Но отец нашёл её и без моего участия. Мы тогда уже были близки. Это случилось посреди зимних каникул, через два дня после покупки, когда я вернулся в свою комнату после полётов и заметил, что камин зажжён. Отец сидел на моей постели в одних брюках и рубашке, крутя в руках пластинку. Он не был зол, а, вопреки ожиданиям, смотрел на меня с интересом и какой-то смешинкой во взгляде. «Драко, — сказал тогда он — почему ты прячешь что-то от отца?». В другой ситуации я бы испугался этих слов, но, говоря это, отец слегка прищурился, и голос его был мягок. Не помню, когда в последний раз он смотрел на меня так. Наверное, когда я поступил на Слизерин и все дни до этого: дома он вёл себя совсем не так, как на публике. Отец любил меня, любил маму. Мы были всего лишь семьёй, я — всего лишь мальчиком. Пойдя в школу, я стал Малфоем, и отец относился ко мне соответствующе. В то время как моё восхищение и любовь к этому мужчине лишь росла. Тогда это был трепет и желание получить всё его внимание. Я впервые оказался далеко от дома и очень скучал по родителям. Матушка слала сладости и всегда интересовалась, как у меня дела, хотя я только и делал, что трещал о Поттере, а отец… отец будто бы обо мне забыл. Сейчас я понимаю, что он сделал это, чтобы воспитать во мне не сына, а наследника. Потому, что он всё-таки сидел поздно вечером на моей кровати и улыбался. А после просто встал, аккуратно положив пластинку на кровать и повернулся к камину. Я боялся подойти к нему, чтобы не разрушить то хрупкое, что открылось мне. К тому же, тогда я вообще не думал, что мне позволено к нему прикасаться. Матушка бы только посмеялась над нами, если бы была жива, ведь она бы никогда не узнала всей правды: я бы просто не посмел сказать любимой матери, что грежу о её муже, собственном отце. Я и себе в этом признаться не мог. Поэтому в тот вечер отец просто ушёл, лишь потрепав меня по плечу. Когда я засыпал в тот вечер, укутавшись в пуховое одеяло, прикосновение всё ещё горело на коже. Я смотрел на огонь и думал о том, почему же раньше я так редко зажигал камин. День перед возвращением в Хог («восьмой курс» я не одобрял, но аттестат мне по-другому выдать отказались) выдался очень снежным. Весь двор завалило снегом, и я устроился у большого окна в кресле. Из граммофона лилась тихая, медленная мелодия. Время будто застыло в моменте между секундами, чай давно закончился, но я продолжал сжимать чашку в руках, кутаясь в одеяло. Отец вошёл тихо и остановился в дверях, я затылком чувствовал его взгляд. Замер, будто зверёк. Прошлой ночью я впервые забрался к нему в постель и очень боялся, что за этот необдуманный поступок придётся платить. Но, как утром я проснулся в пустой постели, так и сейчас он лишь промолчал. Подошёл ко мне со спины, не скинув зимнюю мантию, и прикоснулся к волосам — пропустил сквозь пальцы отросшие пряди, полюбовался на то, как платина переливается в мягких зимних лучах и остановил руки на плечах. Тёплые, сухие ладони вмиг согрели не только моё тело, но и душу. Я бы просидел так вечно, но отец отошёл в сторону. Зашуршали одежды и в мою сторону оказалась протянута рука. Сперва я даже испугался, но потом понял — отец приглашает меня на танец. Глаза поднять не решился до тех самых пор, пока не вложил свою ладонь в его. Отец мягко потянул меня на себя. Одеяло соскользнуло с плеч и мне вмиг стало очень холодно, лишь на ладони покалывало тепло. Оно распространилось по всему телу, когда мы вышли в центр зала и отец легко притянул меня в свои объятия. Я закрыл глаза и позволил себя вести. Это было непривычно, ведь до этого дня приходилось вести мне. Дама лишь подчинялись, а я думал, как бы не отдавить ей все ноги, не потому, что волновался о ней, нет. Отец был бы недоволен. Так мы кружились до того момента, пока музыка не затихла: четверть часа, не больше. Тогда отец меня отпустил, и тут стало нервно. Я думал, что вот сейчас он уйдёт наверх, стуча, каблуками, но пластинка зазвучала вновь. Отец больше не обнимал меня, скорее просто держал в руках, будто боялся, что я разобьюсь, как фарфоровая статуэтка. Глаза я в этот раз не закрыл — не смог. Кто знает, может, я в последний раз вижу отца. На нас всё ещё изредка пытались поохотиться, будь то Авроры или не пойманные Пожиратели, кто бы там ни был, я мог бы и не вернуться больше домой на каникулы. Или вернуться, но как хозяин имения и последний из рода Малфой. А я ведь только стал хоть немного счастлив. Да, через войну, суды и смерть собственной матери. Если б я мог предотвратить хоть один из пунктов, не задумываясь предотвратил бы. Даже если бы знал, что, возможно, останусь несчастным. Потому что хрупкое счастье Драко Малфоя не стоит жизни Нарциссы Блэк, или кого-либо ещё погибшего на войне. Когда отец гладит мои волосы, кружит со мной в танце посреди застывшего во времени, пустого зала, каких много в Малфой мэноре, когда отец впервые за столько лет говорит: «Ты истинный Малфой, Драко. Я горжусь тобой. Я бы сделал что угодно, лишь бы ты остался жив». Я думаю, какой же он иногда дурак. И я дурак. Не стоит Драко Малфой этого счастья. Не стоит и Люциус. За свои грехи мы оба будем до скончания веков гореть в аду. Но сейчас за окном лишь холод. Малфой мэнор завален снегом, как вся Магическая Британия когда-то — трупами.19.09.2020