лес.

У леса тяжелая поступь и черные руки по локоть в болотной траве и мазуте, и Жилин впускает его, задержавшись глазами на пятнах на белом ковре. Сейчас он не дома, сейчас не доступен для города, криков и стонов, не смотрит в окно, расчехляет себя до костей и цветов на пропахшей слезами земле. Сейчас его лес, задержавшись у двери, качает ветвями порезанных звездами рук, сейчас он внутри, все стекает болотом на север, и мхом покрывает дырявых обоев гнилую листву. Сейчас заскрипит, сейчас он завоет, заплачет, лисицею пьяной смеясь до кров*и на губах, и Жилин не помнит ни слова ни мантры, ни мамы, себя отдавая, глазами закрытыми глядя в чужие глаза. Руками цепляясь, найти можно только отростки, и веток поломанных старые колья, и пни, но Жилин сдаваться не может, все глубже и дальше уходит, он лес не боится хоть как ты его поверни. Шагает вперед, натыкается грудью на пули, дает сквозь себя пролететь не промедлив ни шаг, и снова и снова хрипит как молитву «голубчик, родной мой, подай хоть какой-нибудь знак». Рассвет наступает, стреляет сквозь пальцы не целясь, тела покрывая ударами старых часов, и Жилин под хвойной колючею лапою ели садится, вздыхает, и Игоря тянет на свет и на мягкий ковровый песок. — «Ну как ты, голубчик?», в ответ тишина и ни вздоха, но Жилин лишь рад, что от леса теперь ни следа. Устал что-то больно, но главное рядом и каска как солнце, и Игорь, и кошка-баюшка что выполза из-под дивана как из-под куста. Редис на окошке, рассаду полить бы пора уж, и как-то в квартире немного болотом несет из угла, но Жилин в руке держит пальцы мазутные вновь улыбаясь, и лес отступает все дальше и дальше, и Игорь опять открывает свои голубые как небо глаза.