Другого не дано

Лето 1999 года. Не то, чтобы Джотаро ненавидит Морио. Этот городок напоминает ему о доме. В Морио он находит больше уюта и семейности, чем нашел во Флориде за последние пару лет, и ему тоскливо от одной мысли об этом. Нет, он не ненавидит Морио, но ненавидит причину, по которой оказался здесь, и ненавидит роль, которая ему отведена. Джоске — его дядя, как вообще привыкнуть к этому, — беспечный, беззаботный ребёнок. Станд у него практически с рождения, и Джоске чувствует себя на своем месте: на его долю никогда не выпадали те беды, с какими обычно встречаются обладатели стандов. В том-то и дело. Родился Джостаром, значит, тебя уже ждет удар судьбы. А меньшее, что может ожидать Джостар — куча травм и ПТСР в придачу... Через несколько недель после прибытия в Морио Джотаро осознает, какая роль ему досталась. Он станет проводником Джоске в мир отчаяния и смерти, и черт побери, он скорее бы принял эту ношу на себя, чем позволил бы очередному подростку взвалить на плечи тяжесть всего мира. Уже ясно, что дело Киры станет для Джоске Египтом, и Джотаро только надеется, что Джоске сможет положиться на него. Тут-то его надежды и летят к чертям. Сначала Джоске вроде бы счастлив, что его наставляют. Смотрит на Джотаро так, будто тот знает, что делает, будто он отнюдь не выпотрошенная жизнью оболочка. Эти его взгляды слишком похожи на те, какие бросали на Джотаро во Флориде, и он чувствует, что хоть что-то делает правильно. Потом он осознает, что мальчишка влюблен в него. Чтоб ему провалиться, Джоске же истинный Джостар: понятия не имеет, как для него будет лучше, и уж точно не слышал об инстинкте самосохранения. Начинается с малого. Взгляды украдкой, которые можно легко списать на любопытство или беспокойство. Частые телефонные звонки, которые раздаются, даже если нет новостей о Кире. Доходит до того, что Джоске сопровождает Джотаро на каждый перекур. Кажется, он просто счастлив стоять рядом, вдыхать дым, побывавший в чужих легких. Иногда случаются короткие разговоры, похожие на монолог: Джоске самозабвенно рассказывает о том, что ему нравится, о музыке и играх, о том, что ещё волнует его на этой неделе. Джотаро всегда раздражали болтуны и легкость, с какой они перескакивали с темы на тему, но есть что-то трогательное в увлеченности, честности, наивности Джоске. Есть нечто доброе и чистое в том, как его легко разгадать. Иногда вместо разговоров между ними повисает такая приятная тишина, что её следовало бы нарушить только из-за этого. Джотаро правда пытается найти золотую середину: быть для мальчишки опорой, но не давать ему ложных надежд. Пускай лучше Джоске проживет несколько месяцев с разбитым сердцем, чем проживет годы, вспоминая лето, когда всё произошло. Плевать, если намерения Джотаро не так уж чисты, если в них нет той отвратительной искренности, о которой ходят семейные легенды, и плевать, если он всё равно оступится. Когда после битвы с Кирой он видит Джоске на улице всего в крови, видит, что на него свалилось больше, чем тот мог на себя взять, но всё стерпел, сердце Джотаро сокрушает неожиданно острая боль. Когда он навещает Джоске в больнице и видит этого беспечного мальчишку с яркими глазами всего в синяках и трубках, непривычно свернувшегося в комок, Джотаро забывает, как дышать. Последние дни в Морио он проводит у больничной койки Джоске молча: сейчас он может только быть рядом, но Джоске хватает и этого. Мальчишка снова рвется сопровождать Джотаро на перекуры, как только встает на ноги. Они мало говорят, только обмениваются сигаретами: Джоске притворяется, что курит, но никогда не вдыхает дым, а Джотаро наблюдает за ним и притворяется, что ничего не замечает. Он бы посчитал это почти трогательным, почти милым, но он слишком хорошо знает, каково искать защиты в окружающих, когда мир перевернулся с ног на голову. Каково необратимо меняться и не понимать, что ты теперь за человек. И когда Джотаро видит Джоске таким, что-то в нем ломается снова. Подобие ярости растекается по венам. Подобие нежности греет сердце: мысль о том, что для он стал для Джоске убежищем. Джотаро годами не погружался в такую приятную тишину, и когда он уезжает из Японии, они с Джоске не обнимаются на прощание. *** Великобритания, 2001. Идею навестить старое имение Джостаров подает Джозеф, и по его же инициативе поездка превращается в своеобразный семейный сбор. Джотаро соглашается взять с собой Джолин, но даже себе он не признается в том, что её присутствие — эдакий удобный щит, за которым можно скрыться от других родственничков. Когда близится время отъезда, дед заболевает, мама решает остаться и приглядеть за ним, а Джотаро вдруг оказывается организатором всей чертовой поездки. Джолин держится с ним чуть отстраненно — и у неё есть на это полное право, — но предвкушает путешествие. Едва они садятся на самолет, и она снова теплеет к Джотаро. Ведь папа отправляется искать приключений вместе с ней, чтобы наверстать упущенное. Из-за этого он почти чувствует себя хорошим отцом... но не все лавры достаются ему. Помогает и то, что с ними едет её любимый дядюшка Джоске, и Джотаро чертовски благодарен, что из её уст эта фраза звучит не так двусмысленно. Поначалу они весело проводят время. Джоске всё интересно: он подробно расспрашивает Джотаро о его исследованиях, а Джолин — о школьной жизни, друзьях, её любимых мультфильмах. Когда она засыпает, и он остается наедине с Джотаро, Джоске спрашивает, как у него дела дома, в Америке. И, кажется, правда переживает за беспокойную жизнь Джотаро. Джотаро не любит многословия, но с Джоске ему не приходится следить, как звучат его речевые обороты, и как долго он держит паузу. Джотаро бы убедил себя, что говорить легко, потому что его внимательно слушают, но истинная причина в другом. Поэтому он продолжает говорить: будто слова защитят его от долгих взглядов, от напряжения в воздухе. Первые сутки они неплохо справляются. Потом Джотаро просыпается от криков и осознает, что проклятие Джостаров досталось и Джоске. Он бросается к его кровати, хватает за плечи, чтобы Джоске не вырвался. Джотаро и сам едва в сознании, голос у него сонный, и он пытается успокоить Джоске, что-то шепчет: не знает, что сказать, но всё равно пытается. В награду за старания он получает кулаком в челюсть. Джоске тут же вскакивает, шипит от боли в руке, а потом ужасается, что врезал Джотаро. Он не ложится, пока Джотаро не позволяет себя подлечить. Всё это очень мило, но вот за окном уже четыре утра, а Джотаро прислоняется спиной к стенке ванной и прижимает к лицу банку пива из мини-холодильника. Джоске сидит перед ним на коленях, смотрит на него сквозь невозможно темные ресницы и тепло касается вспухшей кожи кончиками пальцев. Он явно понятия не имеет, что делает, и явно рад лишнему поводу коснуться, а Джотаро — ужасный человек, потому что не останавливает его. — Ей-богу, простите, — бормочет Джоске. Синева его радужки теряется за чернотой зрачков, руки перестают оглаживать Джотаро с заботливостью медсестры, и пальцы скользят к его скулам. — Синяк останется здоровенный. Что ж, тут он прав. На следующий день Джолин замечает, что половина его лица расцвечена фиолетовыми, синими, красными отеками, но ничего не говорит. Интересно, сколько раз она видела его побитым. Интересно, какой пример он подает своему ребёнку. Уж точно не лучше, чем пример, который он подавал Джоске. Всё утро они пытаются сориентироваться в этом суетливом городе, и тогда Джоске осознает, что местные пабы готовы продать ему алкоголь. Он заказывает его в обед и пьянеет скорее от самого события, нежели от хмеля, но в ту же ночь выпивает перед сном литр-другой пива, и Джотаро замечает, в чем дело. Он как никто другой разбирается в никудышных способах забыть прошлое. В их последнюю ночь в Британии Джотаро выходит на балкон, как только Джолин засыпает. Одет он не по погоде, ему жарковато, и воздух слишком влажный, но с балкона открывается прекрасный вид. Джотаро рассеянно всматривается в линию горизонта, ни о чем не думает, и на душе у него спокойно, но тут на балкон вваливается Джоске, прислоняется к перилам, крепко хватается за них. Почти дрожит. Он поворачивается к Джотаро, и в его ярких синих глазах плещется что-то наподобие беспокойства. Наподобие страха. — Здрасьте. Джотаро мнется: он не готов к тому, что скажет Джоске, что бы это ни было. Напоминает себе, что у Фонда Спидвагона отличные врачи. Они помогут справиться с ПТСР. Всё будет хорошо. В этот раз всё будет по-другому, и Джотаро не обязан решать за Джоске его проблемы. Он может просто убедиться, что ему окажут помощь. — Эй. Джоске долго молчит, и эта тишина отнюдь не приятная, не привычная. — Я должен Вам кое-что сказать. О. Черт подери. Джотаро хватается за козырек фуражки, надвигает его на глаза. Позор: у него всё те же детские привычки, и он всё так же никудышно ограждается от мира куском ткани, но есть в этом жесте что-то утешительное. — Я всё знаю, — выдавливает Джотаро и радуется, что его голос звучит ровно и уверенно. Джоске качает головой. Пара прядей выбиваются из его прически. — Нет, не знаете. Не обращайтесь со мной, как с маленьким, это важно... Джотаро вздыхает, невольно оттягивает неизбежное, пока подбирает слова. Он бы потянулся к Джоске: может, к его руке, сжал бы, чтобы приободрить, но он знает, что этим только всё испортит. — Джоске, я не говорю с тобой, как с маленьким. Я знаю, ладно? Знаю. Джотаро думает, что нашел верные слова, но Джоске, черт подери, просто смотрит на него. Глаза щурятся от негодования, раскрываются от ужаса, и он выглядит очень, очень растерянным. Всегда ходил с душой нараспашку, тепло улыбался, вмиг выходил из себя, но Джотаро всё равно поражают его слезы. Тихое, безнадежное переживание. Джоске прижимает руку ко рту, смотрит на Джотаро в упор и плачет. — Чтоб меня, а я-то думал, что хорошо скрываюсь, — шепчет он, уставившись себе под ноги. Синева его глаз больше не пронзает Джотаро, и он бы вздохнул с облегчением, но стало только хуже. — Простите. Наверное, Вы меня считаете последним прилипалой. Джотаро мнется, лезет в карман за сигаретой посреди разговора. Надо чем-то занять руки. Нужна встряска, нужен вкус, жар, который отвлечет от нарастающего напряжения. — У тебя просто подростковая влюбленность, Джоске, вот и всё. Это ничего не меняет между нами. — Мне восемнадцать, — капризно заявляет он, будто это на что-то влияет. — Я о том же, — отвечает Джотаро и улыбается одними уголками губ. Джоске любуется им, задерживает взгляд на губах, но в этом взгляде ощущается скорее облегчение, нежели похоть. Джотаро позволяет себе улыбнуться чуть шире и затягивается сигаретой. Очередная пауза. Тишина окутывает их снова, и Джоске утирает слезы рукавом рубашки. — Так всё нормально? — Да, — бормочет Джотаро и не сводит с Джоске глаз, пока тот садится на соседний стул. Он напряжен, явно чувствует себя не на своем месте. Джотаро никогда не видел его таким. — Можно мне сигарету? Джотаро даже не заглядывает внутрь пачки. — Последняя осталась. — Ясно, — говорит Джоске. Плечи у него опущены, голова неловко повернута к Джотаро. Он колблется лишь секунду, а потом отдает сигарету Джоске и видит, что тот подносит её к губам, как драгоценный подарок. Видит, как дрожат его сомкнутые ресницы, губы обхватывают фильтр, медленно втягивают несуществующий дым в легкие, и вздох вырывается из раскрытого рта. Джотаро прокашливается. — Не надо. Не пытайся решить проблемы алкоголем и сигаретами. В ответ Джоске лишь приподнимает бровь. — Ага, а Вы тогда зачем курите и пьете? — спрашивает он язвительным, почти обвиняющим тоном, но возвращает сигарету. — За тем же, зачем ты подумываешь начать. — О. — Джоске зарывается рукой себе в волосы, в конец портит прическу. Темные, напомаженные пряди спадают вниз и обрамляют его лицо: черный шелк на бледной коже. — Ладно, приму к сведению. Вскоре Джотаро бросает сигарету на пол, давит угольки каблуком. Он идет в спальню, и Джоске идет следом — не захотел даже смыть гель и расчесаться перед сном. Он шустро переодевается в пижаму, а Джотаро тем временем упаковывает чемоданы, чтобы дать ему прийти в себя. — Я могу рассчитывать на большее? — вдруг спрашивает Джоске. Он сидит на краю кровати, темная майка спадает с его плеч. — Большее, чем... сейчас. В смысле, сможете ли Вы когда-нибудь дать мне другой ответ? Джотаро вздыхает, снимает фуражку и зарывается пальцами в волосы. Он не смотрит на Джоске. — Кто знает. Может, в другом мире. Когда Джоске не отвечает, Джотаро осмеливается взглянуть на него. Он сжался в комок, накрылся грубой отельной простыней, растрепанные черные волосы утопли в мягкой подушке. Впервые за вечер Джоске выглядит спокойным, лишенным напряжения и страха. Мышцы у него расслаблены, на губах — тень мягкой улыбки. Джотаро вынужден отвернуться и глубоко вдохнуть, потому что слышит, как Джоске шепотом повторяет: «в другом мире», будто это обещание. Черт. Джотаро мог справиться с этим и получше. В аэропорту они снова не обнимаются на прощание, но Джотаро всё вспоминает тот разговор на балконе. Даже много дней спустя у него колет сердце, когда он думает о темных синих глазах. *** Япония, 2003. Джотаро редко бывает дома. Всё его время отнимают поручения Фонда Спидвагона и исследования, поэтому поездки к семье постоянно откладываются, но он не потерял связь с Японией. Время от времени ему приходят посылки. Внутри — куча разнообразных сладостей, журналы, иногда алкоголь, и зачастую упаковано всё это никудышно. Но Джотаро всегда улыбается, когда приходит новая посылка. Обычно он сразу шлет Джоске весточку и благодарит его за угощения. Пишет, что Джолин от них в восторге, но по правде он видит её не так уж часто. Куда чаще он одиноко садится за рабочий стол и жует сладости, которые напоминают ему о маме, о детстве, о лете в Морио. В конце концов, он возвращается в Японию. Возвращается не просто так: навещает маму, и встреча проходит неудачно. Джотаро собирается с духом, снова и снова повторяет про себя: «Мы разводимся», пока слова не вырываются посреди ужина. Она даже не расстроилась: только распереживалась за него, и это самое худшее. Он должен бы ответить за это. Кто-то должен поднести зеркало к его лицу и сказать: «ты превратился в своего дрянного папашу». Вместо этого ему сочувствуют, и Джотаро злится на себя за то, с каким наслаждением он расслабляется в маминых объятиях. Он закрывает глаза, и ему почти удается вспомнить, каким всё было до Египта, до... черт подери. Он остается с ней на несколько дней. Мама окружает его вниманием, и это почти приятно. С ней он почти не замечает, как трещит по швам. И когда Джотаро засыпает в гостевой комнате, которая когда-то была его спальней, он почти забывает, что мир рушится из-за него. Как только это начинает походить на бегство от реальности, он навещает Джоске. Его тесная комнатушка в общежитии украшена плакатами с музыкантами, а полки ломятся от книг. Отвлечься легко: легко догадаться о его новых интересах по обстановке. Джоске делает чай, и они лицом к лицу рассаживаются на полу. На миг Джотаро задается вопросом, каково быть обычным студентом. Он стал им только после Египта. Потом он осознает, что и Джоске неоткуда знать. Он стал студентом после того, как они покончили с Кирой. На этом у Джотаро кончаются темы для разговоров. Они сидят в тишине, потягивают остывающий чай. Это почти успокаивает, почти расслабляет, только вот синие глаза Джоске кажутся до ужаса темными. Он смотрит на Джотаро так пристально, как не смотрел ещё никто. Если у кого и были такие темные глаза, в которых Джотаро мог бы утонуть, он этого не помнит. Наконец Джоске прерывает тишину. — Как там Джолин? Ну конечно. Джотаро смеется на выдохе, и усмешка желчью застревает в горле. — Не знаю. Я... Точнее, мы с женой разводимся, и я маловато виделся с Джолин. Джоске склоняется, чтобы пихнуть Джотаро в плечо. От этого касания тепло просачивается сквозь одежду и кожу, заседает глубоко внутри. — Девчушка в Вас души не чает. Не исчезайте из её жизни. — Пытаюсь. — Это правда. Или, по крайней мере, Джотаро хочет, чтобы это было правдой, но он отлично знает, что желать — не значит делать. — Я просто не знаю, как её уберечь. Сам знаешь, что у меня за жизнь. Джоске не отвечает, только насквозь пронзает его взглядом синих глаз. Джотаро прячет лицо в ладонях и так трет глаза, что сбивает с головы фуражку. Он вздыхает и поражается тому, что вздох звучит, как рыдание. Но это хорошо. Даже если его захлестывают переживания, это-то ему и нужно. Ругань для него всегда была привычнее, чем разговоры по душам, даже если ругань Джоске скорее напоминает заботу. Тепло касается его ноги, и Джотаро приходит в себя. Он смотрит вниз и видит, что к его колену жмется ступня Джоске: еле ощутимо и до дрожи тепло. — Завтра пойдем по магазинам, вкусностей накупим. Соберете ей лучшую посылку на свете. — Джоске умолкает, будто задумался о конфетах. Затем он щурится и смиряет Джотаро взглядом. — Эй, у Вас ещё есть время всё исправить. Не повторяйте ошибок наших отцов. Обещаете? Джотаро кивает, и тепло Джоске возвращает его в настоящее, становится опорой. Он выдыхает и делает глоток чая, но не отодвигается. До конца вечера Джоске так и сидит, прижав ногу к его колену. Его касание вздымается огоньком, ярко пылает в тесной, ветхой комнатушке. На самолет во Флориду Джотаро садится с дополнительным багажом, под завязку набитым вкусностями и газировкой, а когда сходит с самолета, он пытается. Он пытается следующие несколько лет. Джоске по-прежнему шлет ему посылки, без стеснения вкладывает записки, в которых допрашивает Джотаро о его делах. Призывает его встретиться с Джолин, перечисляет, чем интересным они могли бы заняться вместе. Джотаро никогда не умел врать, поэтому отвечает он парой фраз, если вообще отвечает. Оказывается, его попыток недостаточно. Джотаро раз за разом настигает мысль о том, что он уже не сможет собрать себя воедино, не сможет быть с семьей. Он всё чаще открывает посылки за рабочим столом, хранит угощения неделями, говорит себе, что в этот раз сделает всё по-другому... а потом съедает сладости глубокой ночью, закрывает глаза и вспоминает родной дом. *** Италия, 2007. Джотаро стоит на верху Испанской лестницы и вдруг замечает Джоске там, где никак не ожидал его увидеть. Он стоит у подожья лестницы, обнимает за плечи какого-то парня. Они смеются, беспечная ухмылка сияет на лице Джоске. Он выглядит счастливым, и у Джотаро сжимается сердце. Не потому, что он ревнует — до такого он никогда не опускался, — нет, это просто... приятно. Приятно видеть, что Джоске может вот так расслабиться с кем-то: он нашел покой хотя бы с виду. Мысль мигом обрывается. Джоске замечает Джотаро: сапфировые глаза раскрываются от изумления, рот беззвучно округляется. Стихает смех, и Джоске застывает на месте, уже не слушает своего собеседника. Потом он улыбается, и Джотаро понимает, что до этого видел не улыбку. Слишком давно он не видел сокровенных улыбок, которыми Джоске одаривал лишь самых близких. Ещё секунда, и Джоске что-то говорит своему спутнику, торопливо прощается, а потом всходит по лестнице к Джотаро, перепрыгивая две ступеньки за раз. Он машет ему изо всех сил, как и всегда, а Джотаро не может ответить тем же, и просто поднимает руку. — Что Вы тут делаете? Похоже, Джоске хотел его обнять, но вместо этого он останавливается возле Джотаро, на пару ступенек ниже, и смотрит на него горящими глазами. Джотаро пожимает плечами. — Приехал по семейным делам. Пришлось проверить, как поживает Джованна, а потом я решил посмотреть город. — Джотаро Куджо — турист? — У Джоске беззаботный смех, но пристальный и тяжелый взгляд. — Такого я ещё не видел. Давайте покажу Вам город? По правде говоря, это не вопрос. Джотаро вздыхает и склоняет голову, качает ей в знак поражения. — Фонтан Треви я уже посмотрел. Чем дольше они слоняются по Риму, тем очевиднее, что Джоске не знает города. Ему худо-бедно удается довести их до Пантеона, а потом он объявляет длинный перерыв на джелато и втихаря пытается расспросить мороженщика, какие ещё места можно посмотреть в округе. Кого-то это вывело бы из себя, но Джотаро просто наблюдает за их разговором, ковыряет крошечной ложечкой лимонное джелато. Он не может сдержать улыбки оттого, что Джоске машет руками во все стороны и горланит на ломанном итальянском. Когда они устают слоняться по городу, то оказываются в баре в районе Монти и заказывают коктейль апероль шприц: Джоске настаивает, что это часть обязательной туристической программы. Джотаро давно не пробовал такой редкостной гадости, но всё равно пьет до дна. Официанты то и дело приносят им закуски, слоеную выпечку и ломтики шпинатного пирога. Джоске проглатывает угощения друг за другом: ещё не было случая, чтобы он отказался от бесплатной еды. Джотаро решает не драться с ним из-за последнего кусочка мини-пиццы, и тут же расслабляется, сдается простым радостям вечера. Джоске молча потягивает свой коктейль и, наконец, говорит с улыбкой: — А Вы в курсе, что я когда-то был в Вас влюблен? Джотаро картинно поднимает брови: актер из него посредственный, но он старается изо всех сил. — Что?! И долго? Ему не отвечают. Джоске толкает его в плечо: на удивление сильно. — Да пошли Вы. Он с улыбкой и хлюпанием втягивает остатки напитка через трубочку. Черт, почему всё так до невозможности просто? Перед ними колосс, монолит. Они годами боялись, что их раздавит: загубленный порыв, витающий в воздухе дурманом, с каждым вдохом тяжелел у них внутри. А теперь они обсуждают эту тяжесть легко и привычно, как могли бы обсуждать погоду. Джотаро глубоко вдыхает, пытается перевести тему. — Что за парень был с тобой? Джоске пожимает плечами. — Марко. Познакомились в общежитии. Он мне город показывал. — Это... здорово. Вы вместе? — Честное слово, он жалок. Отчаяние не звучит в его тоне, но вопрос он задал сомнительный. — Боже, Джотаро, раз уж Вы с горя расхотели всё и всех, то я могу встречаться, с кем захочу. — Джоске не улыбается. Во взгляде мерцает печальная тень, но он моргает, и она рассеивается. Будто годы тоски можно стереть так быстро и безболезненно. — Я и не говорил, что не можешь. Он надеется, что говорит уверенно. Они замолкают, воздух полнится сотней несказанных слов, и Джотаро на миг отворачивается, чтобы заказать пива. Он думает, что теперь разговор у них не заладится, но ошибается. Они жмутся у маленького столика, и когда Джотаро встречается с Джоске взглядом, его не бьет током — он просто тонет с концами. Мир рушится и сужается до них двоих. У него в животе не кружат бабочки. Только переполненная голова идет кругом. Переживание такое сильное, что Джотаро разрывает, почти тошнит, но он всё равно склоняется ближе, всё равно пытается шутить, лишь бы увидеть, как Джоске запрокидывает голову от смеха. Они выходят из бара поздно вечером, бредут по узким улицам, освещенным огнями сотни ресторанов: теплый свет радушно льется из окон. Джотаро поджигает сигарету. Он не может не заметить, как Джоске смотрит на него, заслышав щелчок зажигалки. Бледная искра мерцает в уголках его глаз. — Здесь и разойдемся. — Джоске останавливается у перекрестка, кивает в сторону тускло освещенной аллеи. — Мне сюда. А Вы идите по дороге до конца, тогда дойдете до отеля. Джотаро глубоко затягивается и кивает. — Спасибо. Они стоят на троутаре, смотрят друга на друга. По тесным улицам слоняются пьяные туристы, мостятся машины, город живет своей жизнью. Поток ночного Рима мог бы легко развести их с Джоске разными путями, но они не смеют шелохнуться. Джоске кусает нижнюю губу: непохоже, что из привычки. Его синие глаза тепло и голодно мерцают в свете уличных фонарей, и он ни на миг не отводит взгляда. Даже не моргает. — Вы хоть знаете, как тяжело с этим справляться? — Слова должны были привести их в чувство, но Джоске говорит шепотом, воздух между ними трещит от напряжения, и Джотаро всё же бьет током: он не может отвести взгляда от этих губ. — Столько лет прошло, а на душе всё по-прежнему. — Никто не говорил, что будет легко. — Джотаро мог бы и промолчать. Слова льются с губ лишь за тем, чтобы заполнить тишину, чтобы Джоске понял: его услышали. — Это верно. А потом он целует Джотаро. Джоске рвется ему навстречу бурей, соленой морской пеной, ревущей волной. Сильные ладони сжимают лицо Джотаро, обветренные губы жмутся к его, и он ждет отчаяния и непостоянности, но встречает робкую и нежную преданность. Он не вправе углублять поцелуй, не вправе цепляться за Джоске и упиваться им, как сладчайшим вином, и Джотаро просто целует его в ответ: мягко и медленно; кладет руку Джоске на грудь. Пальцы жмутся к тонкой ткани, ощущают, как торопливо и тепло бьется его сердце. Джоске отстраняется и судорожно выдыхает. В его улыбке нет грусти. Синие глаза широко раскрыты, будто он хочет только одного: прижать Джотаро к ближайшей стене и поглотить его как первозданный, необузданный океан. Вместо этого Джоске делает шаг назад и машет на прощание. — В другом мире, значит? Джотаро не ждал, что всё будет так просто, он ждал боли, и всё же... он улыбается. — Да. *** Япония, 2010. Каждый раз, когда Джотаро возвращается в Японию, обязанности обрушиваются на него лавиной. Надо разгрести семейные дела, заехать на кладбища и в храмы, поужинать с дальними родственниками и друзьями детства... Поэтому он сбегает от обязанностей к Джоске. Как они могли не договориться о встрече? На новоселье Джотаро даже прикупил ему калифорнийское вино Каберне Совиньон. Он не очень разбирается в вине, но, судя по отзывам, пить можно. Джоске переехал в симпатичный маленький домик. По соседству — тишина, благодать и ухоженные сады. Джотаро уж слишком долго разглядывает окрестности. Эти улицы напоминают ему о детстве, но ещё — о Морио, и он просто хочет для Джоске покоя. Хочет, чтобы его новоселье стало началом чего-то хорошего. Мало кому из Джостаров удается прожить тихую жизнь, но если кто и заслужил несколько лет тишины и обыкновенности, то это Джоске. Джотаро так и стоит на крыльце, пялится на клумбу красочных тюльпанов так, будто из неё вот-вот выскочит обладатель вражеского станда, и тут дверь распахивается. Он не роняет бутылку вина лишь потому, что долгие годы жил в ожидании опасности. Волосы Джоске распущены, темные пряди спутались. Он встречает Джотаро широкой улыбкой и тоже застывает: придерживает дверь рукой, не смеет приблизиться. — Здравствуйте. Джотаро кивает в ответ. Он не ощущает прожитые годы: чувствует себя древним. — Привет. Будто до этого время для него никогда не останавливалось взаправду. Между ними расстояние в несколько шагов. Широкая улыбка Джоске сверкает в лучах вечернего солнца, в уголках его глаз сбираются складки. Черт, он выглядит таким беззащитным, и нежность, с которой он смотрит на Джотаро, заставляет верить, что всё могло быть проще. Могло быть этой нежностью. — Рад Вас видеть, — говорит Джоске и обнимает Джотаро. Его крепко сжимают сильные руки, одна ладонь ложится на шею, другая на пояс, и непослушные волосы щекотно лезут в лицо Джотаро, когда Джоске утыкается ему в шею и глубоко вдыхает. Он не помнит, когда кто-то в последний раз так обнимал его. Цеплялся за него, как за сокровище, будто этого касания хватило бы на всю жизнь, если только оно продлилось бы ещё пару секунд. Обнимал его так, будто никогда не сможет обнять снова, и это их последний шанс побыть вместе. Джотаро обнимает его в ответ. Рука, сжимающая бутылку, неловко ложится на спину Джоске, другая зарывается в непослушные волосы. Его окутывают запахи, тепло, гудение в ушах. Бергамот, розмарин, ветивер: это Джоске обволакивает его словно весеннее утро. Ранний восход, земляной запах тумана — Джотаро цепляется за это видение, этот неповторимый миг, пока время не возобновило свой ход. Они отстраняются, потому что должны. Потому что не могут поддаться. Джотаро поднимает бутылку неуклюжими, скованными руками. — Я вино принес. Подумал, что это неплохой подарок на новоселье. Джоске сияет. — И протащить в самолет его легче, чем диван. Шутка настолько ужасная, что Джотаро хочет недобро сщуриться, но он уже слабо улыбнулся: не смог сдержаться. Джоске проводит ему экскурсию по дому, показывает почти пустые комнаты, подробно рассказывает, как поменял бы интерьер. Джотаро внимательно слушает, отвечает как можно вдумчивее, когда Джоске спрашивает, в какой цвет покрасить стены, выбрать ли диван с красной или желтой обивкой. Сердце Джотаро сжимается от мысли, что его мнение может повлиять на этот дом, и синие стены в спальне будут существовать рядом с Джоске так, как никогда не смог бы Джотаро. На кухне нет стола, сесть негде, и Джоске ведет Джотаро в сад. Два стула неряшливо сдвинуты на лужайке. Когда Джотаро садится, эта чертовщина опасно скрипит под ним, и на миг он боится, что стул сломается, пронзит его, и Джотаро умрет от кровопотери среди цветов, поверженный садовой мебелью. Джоске сразу наливает им вино — не удосужился ни проветрить его, ни распробовать, — и они равнодушно чокаются бокалами. Для них это не праздник и не траур. Джоске рассказывает о поисках работы, о парне, с которым недавно расстался, и о том, что если он и сходится с людьми, то на пару месяцев, максимум на год. Он жалуется, а Джотаро мычит, кивает и пьет. Он толком не знает, куда деть руки, и какими ещё членораздельными звуками поддержать разговор. Джотаро бросил курить год назад и сегодня впервые заскучал по сигаретам. Впервые подумал: он больше не разделит сигарету с Джоске, не предложит её вместо слов, не увидит, как медленно сгорает табак, оставляя за собой лишь пепел. Когда разговор стихает, Джоске ухмыляется. Он не смотрит на Джотаро: откидывает голову, глядит в бескрайнее небо. Поза у Джоске расслабленная и свободная, лицо смягчает улыбка. — Спасибо, что были моей первой любовью. — Джоске выглядит искренне счастливым: в голосе нет ни тени сожаления. Джотаро может только закрыть глаза, поджимать губы и дышать через нос. Не то, чтобы он расстроился или разозлился, просто... тяжело. Тяжело сознавать, какую ношу они несли все эти годы, пока внутри витали бабочки и бушевали ураганы. Он выдыхает и криво ухмыляется, а потом открывает глаза. — Спасибо, что позволил мне хоть что-то сделать правильно. Джоске поворачивается к нему, и у них не остается слов. Джотаро всю жизнь укрывался в толще морей, и когда они с Джоске смотрят друг на друга в упор, Джотаро не видит разницы между синевой его глаз и синевой волн. Всё в жизни связано, и для Джотаро очевидно, что он нашел бы в Джоске тот покой, какой находил в суровом объятии океана. Их связь, полная желания, доверия и терпения, будет толкать и тянуть их по жизни: неизменно, как волна. Они пьют молча, лишь ненадолго отводят друг от друга взгляд. Каждый раз, когда Джотаро отворачивается, грудь ему жжет прекрасное эхо невозможного, и тогда он снова поворачивается к Джоске. — Ну что, увидимся в следующем году? Могу приехать к Вам во Флориду. Привезу саке. — Глаза Джоске горят как у ребёнка в предвкушении подарков на День рождения. Джотаро улыбается, тянется к Джоске. Тот позволяет потрепать его волосы, и тогда Джотаро осознает, сколько же воды утекло. Он видит, что мужчина перед ним уверен в себе, ему нечего доказывать: будто он может быть счастлив только этой застывшей тишиной, разделенной с ним. — Да. Конечно, — бормочет Джотаро. Улыбка так и застывает на его губах, когда через час он уходит от Джоске и ступает в вечернюю прохладу.