к свету

... Александр Павлович звонко чихнул, выжимая пальцами пропитанную насквозь ледяными дождевыми каплями чёлку и взбежал вверх по лестнице, напряжённо пытаясь вспомнить номер квартиры Сапогова. Что-то внутри скручивалось холодной червоточиной, отказываясь принимать, что он помнит его чётче, чем хотелось бы, и он продолжал неловко вертеться между несколькими этажами. На секунду в голову пришла идея постоять там ещё минут двадцать - может, дождь утихнет, может Ричард выйдет сам из-за одной из множества дверей, и вечерний визит не будет таким неуместным. Он и сам получался каким-то неуместным, нехотя останавливаясь напротив двери с резной блестящей девяткой у верхнего края. Палец скользнул по пыльной кнопке звонка, и замок щёлкнул почти мгновенно. - Oh, приветствую, Александр Павлович, - Ричард, кажется, совсем не удивился, будто только к его приходу и готовился. "Хотя," - тоскливо перевёл тогда на уме Саша, - "наверное, он всегда такой обжигающе яркий. А что с него взять, если он - своя главная публика в последнее время." - Я тут это… - без приветствия с порога начал журналист, старательно игнорируя образовывающуюся под ним лужу дождевой воды, струйками стекающей с кожанки, и нехотя подметил, как контрастирует светящийся вторым солнцем Ричард с улицами Катамарановска, затянутыми густой пеленой тусклого шёлка. - Отчёты принёс, в общем. Сапогов ловким движением выхватил стопку бумаг у него из рук, мельком пробежался взглядом по паре строчек, с тихим протяжным "oka-a-y" отложил их на тумбочку и одобрительно кивнул. Саша кивнул в ответ, будто стараясь отзеркалить каждый вздох и развернулся к выходу, чуть не поскользнувшись на растёкшихся мокрых следах. - Всё, до свидания, - бросил он, хмуро предвкушая долгую дорогу через шквалистый ветер и хлещущий по лицу бесконечный ливень. На секунду даже показалось, что там и то теплее, чем в Ричардовских хоромах. Никогда ещё не было так мёрзло вблизи небесных светил. - Там такой ливень, so where are you going right now? - Сапогов скользнул в дверной проём напротив чистым лучом солнечного света и жестом поманил за собой. - Переждите здесь. Ричард улыбнулся уголками губ почти незаметно, а Сашеньке опять ничего не было непонятно. И он, признаться честно, терпеть не мог это чувство, когда такое морозное напряжение висит в воздухе, а что-то манящее тускло мерцает вдали. - Ни черта со мной этот ливень не сделает, - протестующе бросил журналист наконец, но в комнату вслед за директором всё-таки прошёл. Неожиданно было пометить для себя, что Ричард выглядит как одна из важных деталей декора его собственной квартиры, но Саша даже не особо удивился - у красивых статуэток с позолотой было то же предназначение, вот только практической ценности никакой. Не нравилось ему это признавать, но уходить совсем не хотелось. На улице бесновался шквалистый ветер, с корнями вырывая из земли хрупкие кусты сирени, и по крыше колотил ледяной ливень вперемешку с градом, а тут Ричард - почти произведение искусства эпохи барокко со всей своей этой зимней солнечностью. Идеальная одежда, идеально ровная укладка, идеальная улыбка, идеальный директор девятого канала, сотканный из света тысячи прожекторов. Вот только он вовсе не грел, каким бы маняще-обжигающим не был, но даже в метре от него почему-то ощущалась стужа и сырость подвальная. "Прям как на болотах," - нехотя признавал себе Саша и громко чихал в ворот кожанки, будто наконец найдя веский повод, чтобы зажмуриться. А журналисту простужаться совсем нельзя было - ему и так было бесконечно холодно, что аж суставы сводило, а руки сами собой скрывались в рукавах свитера. Поэтому и сторонился он этой яркой-яркой лампочки, будучи мотыльком с прозрачными крылышками, которые осыпаются пеплом, как только он подлетит чуть ближе. Ни мотыльки, ни грачи из пепла не возрождаются, поэтому Александр иногда задавался вопросом, почему же ему так не повезло. - Совсем вы о себе не заботитесь, Александр Павлович, - протянул директор, опуская на диван рядом и недовольно хмыкая на журналистское многозначительное фырканье. - Кто-то же должен to take care of you. На самом деле Саша так часто вёл себя совсем по-детски: хмурился, бил ладошками об стол и обиженно шмыгал носом, когда злился. А Сапогова из колеи выбивал лишь тот факт, что Александр таким нравился ему лишь больше по той причине, что всё чаще он замечал самого себя в этом глупом обозлённом ребёнке, которого, кажется, научили всему, кроме самого главного, и теперь это казалось таким ужасно несправедливым, будто его лишили всего и сразу, хотя, вроде, было у него всё, что душе угодно. - Вам будет сложно принять, если я скажу, что вы заслуживаете... немного большего, isn't it? - Ричард загадочно прищурился, скомкано выдохнул, сбившись, и где-то на подкорке сознания самыми отвратительными словами отругал себя за это брезгливое и отвратительно-фальшивой "немного". С Сашенькой лгать так явно совсем не хотелось, пусть он и чувствовал в этом что-то возвышенное; что-то, что утверждало его святость в собственных глазах, хотя Александр, хмурясь и недовольно выгибая брови, не верил ни единому его слову. - Вы не скажете, - по обыкновенному настороженно отрезал журналист; по обыкновенному отводя глаза куда-то в самый тусклый и темный угол комнаты, жмурясь от чужого мерцания в паре сантиметров; по обыкновенному всё отрицая, щетинясь. "Но, может, оно и к лучшему. Здесь важно быть достаточно догадливым…", - думал тогда Сапогов, поджимая под себя ноги и потихоньку отчаиваясь, ведь прекрасно знал, что ни он, ни Саша достаточно догадливыми не были. Ричард невольно скривился от того, что в груди под сплавом кислотным что-то тревожно заныло, - не сердце, ведь директор так старательно убеждал себя в его полном отсутствии, что это просто не могло быть очередной ложью. Подушечки пальцев обожгли ещё влажную от ледяных дождевых капель кожу, - хотелось проверить, действительно ли в Саше всё такое серое и холодное; действительно ли у них столько общего, раз на чужой щеке даже не осталось ожога. Ричард-то точно помнил, как давно вырвал себе сердце почти безболезненно и заточил его в булькающей формалиновой клетке, поэтому было довольно неожиданно услышать, как оно спустя годы снова забилось невпопад. Улыбка снова коснулась тонкой линии губ от одного только зрелища застывшего журналиста в паре сантиметров от него, дышащего почти неощутимо и беззвучно, прислушиваясь к оглушающему стуку пепельной птицы с переломными крыльями и облетевшим оперением о рёбра грудной клетки. И Саша мог бы поклясться всем известным богам, что сам ощутил себя на её месте на миллисекунды, по вине медленной часовой стрелки покорно перетёкших в долгие тысячелетия. Воцарилась тишина, сбитая призмой электрических разрядов, проползшей через окно к низкому потолку Ричардовской квартиры, скользнувшей к люстре и застывшей, ощущая, как напряжённо пульсирует вена на виске под густыми светлыми прядями. - То есть, вы имеете в виду... Сашины пальцы похолодели, а остаток предложения застрял холодным лезвием между рёбер, когда Ричард подхватил его запястье, мягко опустив руку на своё бедро и чуть провёл ею вверх, параллельно всячески стараясь заглянуть в глаза подчинённому. Он слабо вздрогнул, понимая, что впервые желает разглядеть в чужой мутнеющей радужке чуть больше, чем собственное отражение. Вблизи Ричард пах совсем по-иному, нежели в душном кабинете, прожигая своей хрупкой позолотой зрачки журналистские даже через толстые линзы очков: в нос бил едкий аромат лака для волос, дорогого американского парфюма, крепкого алкоголя и чего-то, что пропустило разряд по всему телу Саши, пробудив острое желание перенять эту будоражащую рассудок смесь запахов через зеркальное покрытие целиком. Воздух вокруг мелко задрожал и рассыпался вдребезги, когда подчинённый припал к сомкнутым губам Сапогова и пару секунд абсолютно неумело пытался выйти из ситуации, путая пальцы в чужих волосах, пока директор на взял дело в свои руки. Было странно и непривычно ощутить на языке вкус виски вперемешку с яблочной гигиенической помадой, но всё это показалось таким бессмысленным и, одновременно с этим - безмерно важным, когда под пальцами журналиста всё тело пошло мелкой рябью, как последние майские ручейки от малейшего дуновения ветра. Сашенька вздрогнул и отстранился на секунду, с великим трудом набирая воздух в скомканные лёгкие, ощутив на губах отчётливо вкус парафина, когда кожа Ричарда начала плавиться липкими бледными каплями, а щёки залились благородным алым. Но одно в нём оставалось неизменно - когда его взгляд столкнулся с настороженностью бездны внутри журналистского чернильного сердца, он расплылся в самой солнечной и искренней улыбке из всех своих масок и непринуждённо заправил прядь волос за ухо. - То есть, я могу… Нет, вы мне позволяете… Александра никто не прерывал, поэтому он одёрнул себя сам, чувствуя, как смешно до абсурда даже звучит всё это, а уж представить себе эту картину он до сих пор не мог решиться. Ричард кивнул едва заметно, направляя пальцы журналиста, которые всё ещё сжимал одной рукой, к воротнику жилета. Огромная стоимость ткани чувствовалась даже через быстрые неуклюжие касания, когда Саша, стараясь не трястись всем телом, унять дрожь и уничтожить что-то отвратительно пульсирующее прям под грязными неровными ногтями, расстёгивал пуговицы одну за другой, чувствуя, что вот-вот соскребёт с них всю позолоту. Подними бы он глаза сейчас, увидел бы, как довольно щурится начальник, как его губы невольно расплываются в улыбке, а сам он был такой яркий-яркий, что, того и гляди опалит пепельное оперение по краю, а аура Грачёва вспыхнет ослепляющим рудожёлтым. Приостановился он, лишь когда холодные пальцы сжались на вороте его кожанки и лёгким движением, будто уже сотни раз проделывали подобное, стянули её на пол. Внутри что-то сжалось и разошлись глубокой трещиной, заставив раскрасневшегося Сашу выдавить из себя только тихое "ох...", на что Сапогов невольно беззвучно хихикнул, стараясь встретиться глазами с настороженным взглядом, скрывающимся за толстыми линзами. - Ох, Саsheнька… Журналист вздрогнул, когда директорские пальцы с обыкновенным изяществом стянули с него очки, опустив их на тумбочку рядом с диваном. Ричардовские руки аккуратно опустились на его плечи и легонько потянули на себя, будто показывая, что всё будет нормально, если он продолжит; что в его руках не сломается нечто идеальное со всех сторон, но такое хрупкое и невесомое, что аж скулы алеющие сводило. А Саша напряжённо выдохнул из себя остатки здравого смысла вместе с парами углекислого газа, будто в воздухе у самого уха разлилось тихое, и будто возвращающее ступням опору, а часовой стрелке - привычный темп "It's ok, ты всё делаешь правильно, продолжай, darling." Ричард прекрасно знал всё о своём теле, мог бы стать открытой книгой для подрагивающего над ним журналиста, но он лишь прикусывал губу нервно, терпеливо ожидая, пока у подчинённого хватит смелости усмирить его демонов. Его суставы пробирала лёгкая дрожь от того, какими быстрыми и нежными были Сашины прикосновения, когда он расстёгивал множество пуговиц на белоснежной рубашке, и на секунду он даже позволил себе задуматься о том, как бы (не)хотелось, чтобы кто-то всё-таки научил его любить так же; без пальцев, пережимающих пульсирующие вены на шее. Губы скользили по груди мягкими поцелуями, соскребая сдавленные стоны вожделения со стенок чужих лёгких, и раз за разом Сашеньке на доли секунды казалось, что он вот-вот загорится алыми фейерверками, и из его леденеющего сердца раздадутся первые нотки реквиема странным птичкам. Саша всем телом содрогнулся, сдерживая резкое желание, сладким дурманом заполнившее каждую пору на его коже, вылететь прочь из чужой квартиры, хлопнув за собой дверью так, чтобы купола золотых дворцов обрушились на землю, словно очередная уничтоженная важная часть мировой культуры. Небосвод рассыпался множеством полыхающих брызг на хрупкие плечи от одного только вида алых влажных губ, растрёпанных прядей между собственными пальцами и рябящей изумрудной глади всего мирового океана на дне чужих глаз. За окном ввысь взлетела серой дымкой стая тёмных невиданных прежде птиц, ловко избегая от мельчайших аквамариновых осколков, - Ричард улыбнулся совсем искренне, когда журналист, подрагивая, настороженно провёл холодным пальцем по его губе, рукой обнажая розовеющие скулы директора, невесомыми касаниями убирая с них волосы в сторону. Кожа на ощупь напоминала дорогую керамику, и Саша, то ли затаил дыхание, то ли просто забыл, что нужно продолжать судорожно глотать ртом кислород, ожидая, что по щеке разойдётся глубокая трещина, и рассыпятся золотые мысли, разобьётся о скалы серебро горящих проводов, и бронзовый сплав нежного директорского шёпота выжжет ногти, - журналиста снова скинут с пьедестала почёта на сырое могильное дно. Чужое тело - космический атлас, но Александр всегда был плох в астрологии, поэтому он предпочитал действовать наугад: беспорядочно запускать холодные пальцы в абсолютно хаотичные места, боязливо касаться случайных точек. Журналист неловко упёрся коленом между ног Ричарда, чувствуя, как с проводов соскальзывает защитная оболочка и они начинают дымиться, - по комнате разнёсся стон, прерванный быстрым тычком в губы, а Сашенька с лёгким ужасом понял, что наконец дошёл до заветной точки невозврата. Мелкие влажные поцелуи покрывали шею и бледные плечи, с которых Александр неосознанно стягивал рубашку, утыкаясь носом в выемку между ключицами. Примерно в этот момент журналист заметил, что даже после того, как он коснулся губами каждой родинки на чужой груди, его хрупкие крылышки мотылька всё ещё на месте. Саша облегчённо выдохнул, позволяя себе наконец прижаться к Сапогову всем телом, и был до глубины души поражён, что в груди у него и правда что-то усиленно колотилось, а дыхание так схоже с его собственное сбилось и стало частым и прерывистым. Рубашка опустилась на пол почти бесшумно, - Александр бережно провёл по чужому животу рукой, заставляя Ричарда покорно выгнуться навстречу прикосновениям и сдержанно простонать, до крови закусив губу. Пальцы скользнули к низу живота, а у Саши окончательно затуманило рассудок. Так стыдливо и неловко он до дрожи в суставах хотел признать хотя бы себе, насколько давно он жаждал такой близости, но едкий страх обжечься не позволял. На доли секунды в голове журналиста что-то замкнуло (немудрено, ведь за окном бушевал самый настоящий и самый сильный за последний год в Катамарановске ливень; микросхема дала сбой) и он, приподнявшись на локтях, разглядывал раскрасневшееся лицо под ним, такое живое, с искренним наслаждением на нём, без всех этих застывших глиняных масок, которые Ричард старательно покрывал золотом. Саша жадно впился в чужие губы, запуская пальцы в растрёпанные пряди, а за окном что-то полыхнуло - молния всё-таки попала в цветущий вереск, намереваясь теперь спалить его дотла. "Негоже это - марать пылающую солнечную оболочку, будучи ничем, кроме тусклого серого космического тела." И журналист это прекрасно понимал, невольно встряхивая абсолютно хаотичный ворох кварцевых проводов, выбившихся искрящимися угрями из черепной коробки. Щёлкнула пряжка ремня, рядом с которой Сашины губы уже прокладывали тонкую дорожку влажных поцелуев. В самом низу живота он задержался, чувствуя, как по чужому телу будто пропустили молнию - Ричард мелко дрожал всем телом, выдыхая сдавленные стоны с каждым касанием. Когда журналист мягко коснулся губами внутренней части бедра, он невольно приподнял взгляд и поражённо выдохнул от того, что Сапогов впервые не выглядел как фарфоровая статуэтка; как древний памятник культуры; как нечто прекрасное, но хрупкое и такое фальшивое. От настоящего Ричарда перехватывало дыхание, а в грудной клетке обрушивались потолки звонким камнепадом, - от идеальной укладки не осталось и следа, и от улыбки морозно-солнечной, и позолота давно соскреблась, оказавшись сплавом меди и цинка, но Саша ни на секунду не разочаровался и, кажется, даже не заметил. Александр сжал пальцы у основания и медленно провёл рукой вверх, а Ричард чуть не задохнулся, когда ломаный темп ускорился и неосознанно качнул бёдрами навстречу прикосновениям. Эскапизм от прерывистых движений и напористых частых выдохов доводил до пьянящей эйфории в сотни раз более умело, чем любой вид дорого алкоголя, а с распухших краснеющих губ шёпотом срывалось Сашино имя. Журналист прижался всем телом, утыкаясь лбом в ключицу, когда одна Ричардовская рука притянула его ещё ближе за трясущееся плечо; когда, кажется, одна из молний всё-таки попала в самый центр программной установки - короткое замыкание произошло в системе медных проводов Сапогова. И под хрупким солнечным куполом впервые в жизни стало совсем тепло, когда Сашины пальцы мягко и так успокаивающе похлопали его по голове, чуть унимая сладкую дрожь в конечностях.