«Речь Джеральда»

***

      Сильнее всего ты ранишь тех, кого больше всех любишь.       Моя мама любит присловья вроде этого. Хотя обычно они куда более приземленные, типа «Твоя комната отражает состояние твоего ума… так что приберись». Или персональный любимчик Джейми-О: «Если от твоей жизни несет, почему бы тебе не сходить в душ?». На самом деле он даже как-то составил список ее «мамаризмов», и в итоге смог подсчитать сколько раз она что произносила. Мы устроили что-то вроде тотализатора. Победил я и моя ставка на ее «Мы не можем отправить это в Боснию, так что придется тебе это съесть» (тридцать семь раз — в ту неделю была скидка на баклажаны, и мама закупила их оптом), и тогда она обнаружила список в спальне Джейми. Она смеялась, пока не расплакалась, а затем наказала всех, кроме Тимберли, на целую неделю.       «Сильнее всего ты ранишь тех, кого больше всех любишь».       А вот это я слышал от нее всего раз.       Я не романтик, мой лучший друг Арнольд может вам это подтвердить. Но это не значит, что я не верю в любовь. Я просто не любитель стишков и прочей чуши. Если я пишу стихотворение, то только потому, что это задали в школе. Если мне предстоит пойти в модный французский ресторан, то я закажу самый старый и заплесневелый сыр. Все дело в подходе. Я Джеральд, Хранитель Историй, самый крутой парнишка в округе. Если я хочу поддерживать такую репутацию, чувства нужно держать в узде.       Я ненавижу костюмы, несмотря на то, что они чертовски хорошо на мне сидят. От крахмала мой воротник становится колючим, а лишние слои одежды заставляют меня потеть. Солнце на улице жарит как ненормальное, и я содрогаюсь от одной мысли, сколько мне придется проторчать на улице. Кому вообще пришло в голову заказать службу на улице в разгар августа?       Большая часть моей семьи торчит в комнате, готовая к выходу. Моя младшая сестренка Тимберли сидит на краю дивана и сучит ногами, от чего ее новенькое черное платье взлетает и опадает. Она вертелась до тех пор, пока Джейми-О не усадил ее рядом с собой. Он непривычно серьезный и явно не в своей тарелке, даже больше чем я. Папа стоит у двери, терпеливо дожидаясь маму. Я вздыхаю и сажусь рядом со своим братом. Мы уже двадцать минут как готовы, но, похоже, мама не хочет никуда идти. Она продолжает шататься по дому, выискивая какие-то недочеты или то, о чем она могла забыть. Сначала она оставила свою сумочку в спальне, потом оказалось, что хвостики у Тимберли получились кривыми, потом на маминых колготках пошла стрелка, а когда она вернулась, сменив их, оказалось, что она снова забыла сумочку. Теперь вот она стряхивает ворсинки с папиного пиджака.       — Готова идти, милая? — спрашивает он, пока мама выискивает на ткани заметные ей одной белые пятнышки.       — Почти, Мартин, почти, — она идет ко мне и потуже затягивает на шее удавку, которую какой-то идиот назвал галстуком.       Она как раз возится с платьем Тимберли, когда папа опускает руку на ее плечо. Она поднимает на него глаза, едва слышно вздыхает и кивает.       — Пойдем, — говорит папа.       Я был прав насчет жарищи. Я начал потеть, как только ступил за порог. Как только выдается возможность, я сразу ослабляю галстук, но судя по взгляду моей мамы, нечего и думать снять пиджак. Арнольд сочувствующее улыбается мне — свой-то он стянул давным-давно.       Это, конечно, была идея мистера Симмонса притащить ребят из класса на траурную церемонию, и к моему удивлению многие приняли предложение. Приятно знать, что им не все равно настолько, что они пришли. То есть, можно представить кучу способов провести воскресенье получше. По крайней мере у нас есть навес, дающий хоть какую-то тень. Деревьев тут мало — это одно из этих новых кладбищ, где есть только трава и цветущие кусты, сколько хватает глаз. И все же я бы предпочел провести этот день у телика. Звучит так себе, но не то чтобы я вообще знал свою бабушку. Она жила на другом конце города, и так уж вышло, что мы почти никогда ее не навещали. Мои воспоминания о ней туманны и родом из тех времен, когда я пешком под стол ходил, не считая последних дней в больнице.       Я должен выбраться из этого пиджака. Я смотрю на маму, чтобы убедиться, что она не глядит в мою сторону, но тут же забываю о пиджаке, когда вижу ее. Она плачет. Не уверен, что хоть раз видел, как она плачет. Затем она стирает слезы с глаз и моргает, пытаясь сделать вид, что все окей, и я вспоминаю, что видел ее плачущей раньше.       Тогда мне было семь, достаточно большой, чтобы понять, что мамочка злится, но слишком мелкий, чтобы понять почему. Помню, как она стояла у телефона и пыталась поймать рукой шнур, который раскачивался от того, что она не могла устоять на месте, шагая взад и вперед. Она говорила громко, и голос ее становился все громче с каждой секундой, и вскоре я перестал играть и вынужден был заткнуть уши из-за шума. Я крепко зажмурился, а когда открыл глаза снова, она уже повесила трубку и терла пальцами глаза.       — Мамуль?       Она впервые посмотрела на меня, и вдруг поняла, что все это время я был здесь. Затем она глубоко вздохнула и опустилась на колени рядом со мной.       — Да, дорогой?       — Ты злишься на бабушку?       — Не злюсь, просто… она меня расстроила.       — Чем?       — Она сделала кое-что… чего ей не следовало делать, — она глядела в пол.       — Из-за нее ты грустишь?       — Да, мне очень грустно. Потому мама и говорила так громко.       Я призадумался.       — Ты ее обидела?       Мама всхлипнула, но не высказала прямо то, что хотела.       — Да, Джеральд, возможно. Но она обидела меня так же сильно.       У меня был еще один вопрос.       — Вы не любите друг друга?       На ее губах появилась печальная улыбка.       — Конечно, мы любим друг друга, Джеральд. Просто… порой сильнее всего ты ранишь тех, кого больше всех любишь.       Тогда я ничего не понял. Теперь мне кое-что понятно.       Арнольд выглядит обеспокоенным, вообще это обычное его выражение лица. Наверное, он тоже видел слезы моей мамы. Он переводит взгляд на меня, и я знаю, что он думает о том, почему я не подошел к ней и не попытался успокоить. На то есть мой папа, так что не так уж я и нужен, но вряд ли Арнольд это поймет. Он не может смотреть, когда кто-то страдает, уж тем более, когда это член моей семьи. Так что я просто киваю ему (для нашего рукопожатия неподходящие место и время) и иду к маме, которая тут же обнимает меня, словно стремится защитить от всего мира.       Арнольд вроде как повернут на теме семьи. Может, потому что его собственная такая «нетрадиционная». В конце концов, сколько вы знаете детей, которые живут с бабушкой и дедушкой в пансионе, полном психов? Бабушка и дедушка тоже не то чтобы нормальные. Возможно, именно поэтому он такой чудила. Не поймите меня неправильно, он славный парень, мой Арнольд. Но чудила. Не скажу вам точно, сколько раз он расстраивал мои большие начинания, потому что мы «должны были поступить правильно». Раньше я спорил с ним, даже пытался убедить поступить по-моему, ведь это тоже было правильно. Но теперь я делаю это все реже и реже. Я все еще думаю, что он чудила, но обычно он оказывается прав в итоге. Так что теперь я просто качаю головой, приговаривая «Ну ты даешь, Арнольд!» и делаю то, что он хочет. В конце концов, кто-то же должен прикрывать его спину.       Краем глаза я вижу хмурую девчонку. Она переминается с ноги на ногу, скрестив руки на груди. Она стоит как раз напротив Арнольда, который выглядит странно радостным. Я хмурюсь. Да ладно, Арнольд, это же похороны! Но затем я понимаю, чему он так радуется, и закатываю глаза. Когда я отошел, он оказался прямо с Лайлой. Я трясу головой и снова перевожу взгляд на угрюмую девчонку.       В своем стремлении все исправить Арнольд готов пойти на все, но я более избирательный. К примеру, есть человек, от которого он никак не отстанет, а я наоборот отстал бы на веки вечные. Это Хельга Джи Патаки. Задира с Розовым Бантиком. Гроза Всех Четвероклашек. И тут, похоже, Арнольд бессилен.       Она сменила свой обычный розовый бант на черный, более подходящий по случаю, но вот в ее поведении перемен не заметно. Я думаю, что цвет ей к лицу. Я уверен, что она не хочет быть здесь, да черт, я и сам не хочу. Наверное, Фиби притащила ее с собой. Да, Фибс тоже тут, стоит справа от Хельги как всегда. Она кажется встревоженной, наверное, потому что ее подруга расстроена по какой-то причине. Когда Хельга расстроена, страдаем мы все. Я вижу Сида, который каким-то непостижимым образом очутился рядом с ней и тут же нервно отодвинулся. Он с тоской смотрит на Стинки и Гарольда — оба стоят на безопасном расстоянии около Арнольда. Они тоже глазеют на Хельгу, выискивая признаки того, что она вот-вот взорвется. Арнольд также бросил на нее беспокойный взгляд, прежде чем погрузиться в свой обычный Лайло-ступор.       Хельга игнорирует их всех, но когда Арнольд глядит на нее, она отворачивается и, все еще хмурясь, впивается глазами в меня.       Хельга Джи Патаки смотрит на меня!       Я напрягаюсь, но смотрю на нее в ответ безо всякого выражения, изо всех сил стараясь не отвести взгляд. Так проходит несколько секунд, в которые никто из нас не хочет сдаваться, но потом Хельга берет себя в руки и отводит глаза. Я делаю вдох, только сейчас поняв, что задержал дыхание. Хельга перестает хмуриться и опускает руки, словно только сейчас вспомнив, как надо вести себя на похоронах, и ее лицо снова принимает нейтральное выражение. Как бы там ни было, это получше, чем идиотская улыбочка Арнольда и слезы моей мамы.       Я стараюсь держаться подальше от Арнольда, когда он в одном из своих «Хельга-Патаки-настроений». Он может неделями не помнить о ее существовании, а потом на несколько дней она становится всем, о чем он может думать. «Что не так с Хельгой?», «Куда это Хельга идет?», «Как мне помочь Хельге?».       В это время я обычно зависаю с Фиби. Мы с Фиби на одной волне. Между нами говоря, мы знаем Хельгу и Арнольда как никто другой во всем мире. Иногда она просто смотрит на меня особым образом. И я знаю, что это значит — «Вот опять они». Думаю, мы с ней та еще парочка. Порой она слегка напоминает мне Арнольда, потому, наверное, ничего странного в том, что мы сдружились.       Я не очень-то слежу за церемонией, так что немного шугаюсь, когда мама сжимает рукой мой затылок и ведет меня к передней части навеса. Наверное, она хочет сказать пару слов. Когда она поворачивается к толпе, ее вид более твердый, я узнаю маму, к которой привык. Она слегка улыбается нам и начинает свою речь.       — Те из вас, кто знали мою маму и знают меня, наверное, удивлены, что я вообще тут появилась, не говоря уже о том, почему я стою здесь перед вами. Не секрет, что мы не ладили. Некоторые из вас даже узнали это на своей шкуре.       В толпе раздается пара смешков.       — Правда в том, что моя мама была эгоистичной, злобной, мелочной и не в ладах с эмоциями. Она была сердитой и контролирующей все и вся старухой. Я сама ей об этом говорила. Много раз, на разных уровнях громкости.       Тут уж мой папа приглушенно хихикает.       — И я любила ее. Очень сильно.       Ее голос срывается, и я тороплюсь отвести взгляд. Не хочу видеть ее такой и не хочу, чтобы мои друзья видели. Кому-то из ребят явно не по себе. И я вижу, что кто-то из девчонок прослезился. Мой взгляд останавливается на Хельге. Я ожидал, что она закатит глаза или снова примется хмуриться, но ничего подобного. Она просто стоит там и выглядит почти… потерянной. Я ловлю себя на том, что размышляю, о чем она может думать. О том, что бы она сказала на похоронах своей матери? Есть ли кто-то, кого она одновременно любит и ненавидит? Что скажут о ней, когда придет ее час? Меня посещает неприятное чувство, что я уже видел ее такой раньше, и тут я вспоминаю, когда…       — Привет, Джеральд.       Я вошел в комнату и прикрыл за собой дверь, затем почесал шею. Ненавижу костюмы.       — Что, никаких тебе «шляповолосых»?       — Не сегодня. Пожалуйста, садись.       Я сел на стул у кровати, на который она указала, и с сомнением поглядел на нее. Она не была похожа на Хельгу Джи Патаки, которую я знал. Что бы она там не замышляла, я должен был быть готовым. Я никогда не видел ее такой уязвимой, и не мог поверить своим глазам, несмотря на то, что мне внизу сказали Стинки и Гарольд. У Хельги всегда был план наготове. Она вздохнула и подняла на меня глаза.       — Джеральд, позволь мне перейти сразу к сути. Мне… недолго осталось в этом мире.       Я моргнул. Это что, взаправду? Хельга… умирала?       — Я знаю, что нас тобой нельзя назвать друзьями, и мне жаль. Я никогда не держала на тебя зла, ты просто вроде как… ну, стоял у меня на пути. Часто. Иногда я думала, что ты специально это делаешь, чтобы сводить меня с ума, — она покрутила пальцами. — Как бы там ни было, я хотела сказать, что сожалею. И отдать тебе это.       Она сунула мне что-то в руки, не успел я опомниться.       Я пригляделся к тому, что она мне дала. Предмет оказался одним из этих игрушечных ходячих зубов, которые ты заводишь, и они поглощают все на своем пути.       — Ходячий рот, — прошептал я, и сомнения покинули меня.       — Ты помнишь.       Я просто кивнул. Как я мог не помнить? Это был первый раз, когда я встретил моего приятеля, Фаззи Слипперса.       Тогда я был шкетом трехлетним, и то был мой первый день в подготовишке. Я стремительно продвигался по карьерной лестнице к званию самого крутого парнишки в округе и только что встретил своего нового лучшего друга Арнольда. Чувствовал я себя уверенно, расхаживая по детской площадке и болтая с ребятами. А затем…       — Эй, смотри, куда идешь!       Я обернулся и увидел сидящую на траве белобрысую девчонку с двумя хвостиками и здоровенным розовым бантиком.       — Прости, — сказал я и шагнул вправо. Девочка только усмехнулась и продолжила пялиться на что-то в другом конце двора. На кого-то — на Арнольда, как оказалось.       Мне стало немного завидно. Конечно, Арнольд был отличным парнем и все такое, но это я тут самый крутой. Так что я уселся рядом и постарался отвлечь девочку. Я заговорил быстро, обо всем и ни о чем, говорил все, что приходило в голову. Но она так ничего и не ответила и даже не посмотрела в мою сторону. Она видела только его. Я уже начал было дуться на нее, когда за нашими спинами раздался голос.       — Эй, детишки!       Мы оглянулись, но ничего не увидели. Говорящий стоял в темном углу двора.       — Идите-ка сюда.       Мы тогда были в подготовишке, и еще ничего не боялись. Так что мы, не раздумывая, поднялись и пошли на голос. Это оказался мой чувак, Фаззи Слипперс, и он как раз подыскивал нового Хранителя Историй. Когда он объяснил это, Хельга рассмеялась и с усмешкой указала на меня.       — Выбери его, он настоящий ходячий рот!       Я так и не поблагодарил ее за это. Когда Фаззи Слипперс закончил свой рассказ, Хельга давно ушла, и уже было время для перекуса. Помню, в тот день у нас были крекеры, потому что это был первый раз, когда Хельга взгрела Гарольда. Кажется, так все и было.       — Спасибо, Хельга, — я и правда был благодарен.       Она смотрела на меня своими растерянными голубыми глазами, и вдруг я понял, как на самом деле сильно буду по ней скучать, если она правда… И мысленно одернул себя. «Очнись, Джеральд, это же Хельга!». Я открыл рот, чувствуя себя обязанным сказать что-то еще.       — Я… А что достанется Арнольду? — не знаю, зачем я это спросил. Какое мне дело?       — Правда, — просто ответила она. Я не стал спрашивать, что она имела в виду. Это не мое дело. Так что я снова кивнул и поднялся, чтобы уйти. Но когда я повернулся к двери…       — Хельга, я… — что я пытался сказать? — Я просто хочу, чтобы ты знала, — ну же Джеральд, скажи это! — Я, эм… Я думаю… Я… Я думаю… — я сглотнул. — Я думаю, что ты ничего.       Ни одно слово в жизни не давалось мне так тяжело.       Мы молча глядели друг на друга несколько секунд. Я был уверен, что мы оба понимали, что пытались сказать. Мы были достаточно похожи, чтобы уметь читать друг друга. Наконец она улыбнулась мне. Это была милая улыбка, которую я не видел сотню лет.       — Я думаю, ты тоже ничего, шляповолосый.       Я усмехнулся и уже собрался выйти, когда мне на ум пришло еще кое-что.       — Эй, Хельга, а что означает «Джи» после твоего имени?       — Джеральдин.       — Шутишь?!       — Нет, правда.       Конечно, после того, как Хельга поняла, что сыграть в ящик ей не светит, она пригрозила отлупить меня, если скажу кому-то (чего я все равно не сделал), но тогда, в ту минуту, мы оба, Хельга и я, были на высоте.       Когда я все-таки вышел за дверь, на сердце у меня было тяжело.       Как ни крути, все немного западают на Хельгу так или иначе. Стинки, Брейни, Керли, Гарольд… В один прекрасный миг ты просто понимаешь, насколько Хельга удивительная, и тебе крышка. Лично я готов поставить, что Сид будет следующим, кто падет к ее ногам.       Врезавшийся в бок локоть Джейми-О возвращает меня в реальность. Хельга пришла в норму, и мама тоже берет себя в руки. Похоже, она уже сворачивает свою надгробную речь.       — …так что я могла быть той дочерью, которой она всегда хотела меня видеть. Любовь — это не просто чувство. Отчасти это так, конечно. Но настоящая любовь самоотверженна. Она ставит интересы твоих любимых выше твоих собственных, и это всегда непросто. Но также всегда это стоит того. Я люблю тебя, мама, — она со вздохом запинается, а затем продолжает. — И я знаю, что ты тоже меня любила. Даже если целый мир верил в то, что нам ненавистен каждый момент в обществе друг друга, мы знали правду. Порой любящие люди слишком отличаются, чтобы выносить друг друга. Знаю, что-то из этого я уже говорила тебе в больнице, но я хочу, чтобы эти люди услышали это тоже. Надеюсь, однажды я тоже стану такой же эгоистичной, злобной, мелочной, не в ладах с эмоциями, сердитой и контролирующей все и вся старухой, какой была ты. И я скучаю по тебе. Очень.       Остаток службы проходит для меня как в тумане. Наверное, что-то попало мне в глаз, потому что следующее, что я помню, это как мы идем назад, и мои щеки все мокрые. Я бросаю взгляд в сторону Хельги. Она смотрит на меня в ответ, и по ее выражению я понимаю, что у меня все на лице написано. Требуется время, чтобы снова прийти в себя. В моей памяти продолжают всплывать все те мелочи, что связаны с Хельгой, типа ее заговора против нового учителя… то, как она сразу поняла, кто такой Фрэнки Джи или жених ее сестры Ольги… тот раз, когда она уснула у меня на коленях в опере… даже те подколки, которыми мы швырялись друг в друга. Есть ли ей вообще до меня дело? Заботит ли ее…       — Ты в порядке, Джеральд?       Фиби. Конечно, Фиби. Кто же еще это мог быть? Я снова беру себя в руки и показываю ей поднятый большой палец. Краем глаза я замечаю, что Арнольд и Хельга шагают впереди нас. Дует легкий летний бриз, принося с собой ее голос.       — Эй, Ре… Арнольд. Думаешь, с Джеральдом все будет нормально? Потому что я и думать не хочу о том, чтобы ставить тебя вместо него подающим в завтрашней игре.       Со мной все нормально. Я киваю Фиби, и мы спешим к нашим блондинчикам. Арнольд, кажется, приятно удивлен Хельгиным участием. Да, да, она мила. Но она по-прежнему не Лайла, Арнольд. И пока ты не перестанешь думать о ней в таком ключе, ты никогда не увидишь настоящую Хельгу, хорошую и плохую. Иначе ты вообще не поймешь, какая она.       Подойдя ближе, я прочищаю горло. Хельга хватает Фиби за руку и бормочет ей что-то про камешки и реку. Я оттаскиваю Арнольда в сторону.       — Арнольд, мужик, ты же понимаешь, что ты только что разговаривал с Хельгой Джи Патаки?       Из-за его плеча я могу видеть, как девчонки бегут в сторону доков. Фиби глядит на меня с милейшей улыбочкой и украдкой машет мне. Я улыбаюсь в ответ. Все-таки некоторым вещам суждено сбыться.       А некоторым — нет.