Слышу тебя

      Из открытого окна веет прохладой, а солнечные лучи, ещё недавно греющие лицо, исчезли, будто и не было. У Кацуки бессонница уже который день, но судя по всему, он сам не заметил, как уснул. Первые секунды после пробуждения он пытается проморгаться, скорее инстинктивно, чем осознанно, потому что во сне со зрением у него всё в порядке, а к своей слепоте он ещё не привык. И привыкать не собирается.       После того случая, когда на очередном патруле в одном из не самых спокойных районов города они с Деку облажались по полной, и преступники заманили их в ловушку, Кацуки не видит ничего. Очнулся он тогда уже в больнице — беспомощный, напуганный и, как следствие, ещё более раздражённый, чем обычно. Одного из злодеев Деку успел повязать, но местонахождение остальных членов шайки выведать не удалось. В агентстве Кацуки отправили в бессрочный отпуск, заверив, что сами обо всём позаботятся и что, возможно, причуда лишения органов чувств имеет временный эффект.       Но время, как и пространство, ощущается теперь совсем иначе. Правда сейчас в их небольшой квартире он ориентируется куда лучше. Раньше ему не приходилось проводить дома круглые сутки, да и домом назвать место, куда приходишь только лишь за тем, чтобы выспаться, весьма сложно. Въехать сюда вдвоём ему предложил Деку, бубнил что-то про совместную аренду и близость к агентству, но, если честно, Кацуки был просто рад перебраться куда-нибудь подальше от предков. А к обществу задрота он как-нибудь привык бы. И так на работе каждый день приходилось видеться. Что ж, с последним, похоже, он перестарался.       Деку, по мнению Кацуки, повезло куда больше, после той атаки он просто потерял голос. Он сохранил боеспособность, работу, и его никто не выкидывал в запас. Это поначалу дико бесило, винить задрота во всём на свете, включая собственную слабость, всегда выходило как-то на автомате. И простое понимание того, что фортуна дама непредсказуемая, а им обоим следовало быть осмотрительнее, вскоре переросло в банальное беспокойство за сохранность задротской задницы. Учитывая, что инстинкт самосохранения у той стремится к нулю, а патологическая склонность к самобичеванию возводит всё это в степень, у Кацуки есть все основания полагать, что Деку будет рад геройски самоубиться при первой же возможности. А Кацуки не окажется рядом.       Нащупав на кровати телефон, он пару минут борется с желанием позвонить, возникающим слишком часто. Но что говорить человеку, который всё равно тебе ответить не сможет, так до конца и не решил. Три дня назад Деку уехал на задание, и Кацуки представить не мог, насколько он, оказывается, привык к его постоянному присутствию. Даже когда Деку перестал говорить, само знание, что он находится в пределах досягаемости, было достаточным для внутреннего спокойствия. Идея звонка ради звонка, просто чтобы на том конце сняли трубку, была плоха ещё и тем, что он вообще о ней столько думает. Просто от мысли, что ему не ответят, становилось дурно.       В итоге Кацуки просто узнаёт у голосового помощника который час и откидывает телефон в сторону. Он проспал целый день — уже за полночь, но торопиться некуда, так что Кацуки просто закрывает окно, поднявшись с кровати, и комната словно глохнет, теряя звуки ночного города.       Бродить по квартире Кацуки не любит. Передвижение наощупь, протянутые в поисках опоры руки и осточертевшая темнота — всё это заставляет чувствовать себя неуверенно. Особенно, когда его при этом кто-то видит. Поэтому, когда выйдя из комнаты, он слышит трель из телефонных сообщений, первое, что он делает, это останавливается и замирает. Звук доносится из комнаты Деку, но тот обычно подает какой-нибудь знак, чтобы обозначить свое присутствие, возвращаясь домой, так что Кацуки на всякий случай готовится обороняться, весь обращаясь в слух.       Воздух вокруг заполняет едва уловимый запах нитроглицерина, дыхание замедляется, становясь размеренным, однако никаких посторонних, похоже, нет. Кацуки подходит к комнате, осторожно нащупав ручку, открывает дверь и снова прислушивается. Слух, по большому счету, теперь самый информативный из органов чувств, но Кацуки уже думал о том, что с его громкой причудой полагаться только на уши будет проблематично. Впрочем, зрение к нему ещё вернется. Комната же встречает его размеренным сопением спящего. Значит Деку вернулся и улегся в кровать, не соизволив даже поздороваться.       Что им движет дальше, Кацуки старается не задумываться. Наверное, любопытство или желание убедиться. Да, несомненно это. Аккуратно, чтобы не разбудить, он протягивает ладонь и, нащупав край кровати, подступает ближе к изголовью, не переставая слушать. Пальцы слегка касаются мягких волос, немного отросших и вьющихся, и этого должно быть достаточно для того, чтобы узнать наверняка их обладателя. Кацуки много раз наблюдал, как задрот неловко ерошит их, улыбаясь, и это воспоминание отзывается в нем легкой ностальгией. Хочется увидеть. Снова. Хотя бы раз.       Чувство, смутно похожее на отчаяние, внезапно поглощает его, выводя из равновесия. Всё это время он не допускал мысли, что может остаться слепым навсегда. Это означало бы, что он сдался, что проиграл, а поражение — не то, что он когда-либо был готов принять. Времени прошло не больше месяца, но с каждым днем шансы вернуть себе способность видеть стремятся к нулю. И если варианты обходиться в бою без глаз он ещё как-то обдумывал, тренируясь полагаться на другие органы чувств, то с перспективы прожить всю оставшуюся жизнь в полной тьме он эту ситуацию как-то не рассматривал. Как бы глупо это не казалось.       Деку вдруг начинает шевелиться, прерывая размышления. Кацуки одергивает руку, делая несколько шагов к выходу, но уйти ему не дают, хватая за запястье. Мысли мечутся в разные стороны, словно его поймали с поличным на месте преступления. Деку же просто стоит рядом, держит его за руку и наверняка потребовал бы объяснений, если бы мог, но он не может, и от этого ещё хуже. Уж лучше бы наорал, высмеял, что угодно, но это вечное и такое непривычное молчание просто невыносимо. Словно Деку уже не тот без конца бубнящий себе под нос задрот, а какой-то совершенно другой, чужой ему человек. Уже не его Деку.       Когда чужие пальцы неожиданно касаются щеки, Кацуки вздрагивает. Хочется потребовать убрать руки, но слова застревают в горле. Видимо, приняв молчание за позволение, Деку поднимает вторую руку, заключая в ладонях лицо. Он приближается максимально близко, так близко, что Кацуки чувствует его дыхание на своей коже. Кацуки пытается представить выражение его лица, но выходит не очень, от этого немного злится на себя, потом на Деку, который непонятно что пытается до него донести. — Деку, что ты…       Понимание приходит стремительно, Кацуки тянет обе руки к Деку, начиная неспешно блуждать огрубевшими подушечками пальцев по его лицу. От середины лба к вискам и обратно, касаясь бровей, глаз. С удивлением обнаруживает влагу на ресницах и хмурится, поджимает губы, но не решается спрашивать, лишь аккуратно собирает её в уголках, смахивая. Скулы под ладонями чуть тянутся вверх — Деку улыбается. И в памяти вспыхивают сотни, тысячи ослепительно ярких улыбок. Каждая теперь на вес золота. И по каждой он, оказывается, скучает.       От воспоминаний внутри разливается тепло, выводит на эмоции так, что ему и самому хочется улыбаться, но получается лишь грустно ухмыльнуться. Кацуки всю жизнь смотрел, но ни черта не видел, не запомнил, не успел налюбоваться. Он проводит большими пальцами по щекам, где должны быть веснушки, касается шелковых губ, бережно обводит покрытую корочкой ранку на подбородке. Совершенно не стесняясь, любуется, хотя бы теперь, хотя бы вот так.       Кацуки хочется нарушить тишину. В темноте безмолвие Деку словно делает его глухим. Но нужные, правильные слова ускользают от него, умирают в голове, не успев обрести форму. Он сглатывает ком, невесть откуда взявшийся в горле, его пальцы всё ещё «любуются». И перед тем, как опустить руки, чтобы вновь ослепнуть, он произносит всего три слова: — Я вижу тебя.       И улыбается. На душе становится несравнимо легче, словно ещё ничего не потеряно. Отчего-то кажется, что всё будет хорошо. Даже если шансы всё ещё стремятся к нулю.       Кацуки ответа не ждёт, да и сам не знает, к чему сказал это, просто захотелось. Теперь ему неловко, происходившее секунды назад всё же очень странно, а в чувствах, возникших словно из ниоткуда, но которые, Кацуки знает точно, жили в нём всегда, ещё предстоит разобраться. Позже.       Он прячет руки в карманы, а его хватают и бесцеремонно заключают в объятья. Деку продолжает чудить, но Кацуки больше не приходит в голову его отталкивать. Деку дышит ему куда-то в шею, стискивая так, словно Кацуки единственное, что у него есть, и в голове вдруг проносится звонкое «Каччан».       Деку немного отстраняется, делая шумный глубокий вдох, и Кацуки уже размышляет, что задрот задумал на этот раз, но не успевает даже предположить — чертов Деку целует его прямо в губы. Упрямо и настойчиво, полный решимости. Его язык мокро обводит губы, и Кацуки отвечает, обнимая за талию.       Сердце делает кульбиты, бьется в венах огнем, и это точно какое-то сумасшествие, но, кажется, теперь Кацуки знает, что Деку хочет ему сказать.