Майская гроза: вдруг иная освещённость — почти темно! — порывисто-сильный ветер, вспышки изгибов молний, гроздья воды с неба, раскаты грома, мокрое лицо, одежда, веселье в холодно-тёплом окружении.
В разорванных тучах ровный тёплый свет дня врывается как в колодец со сплошными иссиня-грязными стенами в уходящей грозовой туче рождает свет огромной высоты радугу.
И уже запах напоённой земли, сорванный аромат цветущих садов, и уже свет солнечный свежий-свежий, жёлтый, радостный: струится тепло, сверкают бегущие по земле ручьи, соединяет землю радуга, сам воздух наполняется жёлтой солнечной мозаикой.
«Фелиция любила такую погоду…»
Питер вдруг вздрогнул от собственных мыслей, отведя взгляд от окна и, посмотрел на напротив сидящую ЭмДжей, дабы убедиться, что он это сказал не вслух.
«это всего лишь мысли…», с некоторым облегчением пронеслось у него в голове.
Он попытался завести разговор со своей девушкой… или бывшей… Он до сих пор не может разобраться в своих отношениях с этой рыжевлаской. Вроде они и встречаются ещё, а вроде и давно уже расстались.
Но это не так важно в данный момент.
Странно и пугающе было для Питера, что сейчас он разговаривает именно с этой девушкой, а перед глазами мелькает блеклым отрывком, точно из собственного прошлого несколько летней давности, совершено другое лицо.
Такое чётко запоминающееся, плавное, немного бледное, с аккуратненьким носиком лицо, подчёркнутое четко очерченным вечно лукавой улыбкой ртом, высокими скулами и большими лучистыми голубыми глазами.
Фелиция.
Странно, что он вспомнил именно сейчас о ней, только в сотый или тысячный раз вовремя дождя за окном. Хотя не вспоминал ещё с того самого момента, когда год, полтора или два (может больше, он до сих пор не может точно вспомнить) назад она совсем окончательно исчезла из его жизни.
Однажды рано утром он её просто не нашёл рядом с собой в постели, хотя помнил, какая у них была страстная ночь.
От себя не оставила абсолютно ничего, разве только что…
Воспоминания.
Такие безрадостные, беспокойные, благодарные, божественные, больные, восторженные, горькие, грозные, грустные, грязные, добрые, дурные, жалостливые, жгучие, жуткие, забавные, знойные, мрачные, мучительные, невеселые, нежно-грустные, нежные, неприятные…
Незабываемые…
На то они, конечно же, и незабываемые, их обрезать, как нить, нельзя, сорвать, как листик, тоже нельзя. С ними можно только жить, как с самим собой, всю оставшуюся жизнь.
И Питер, к своему же сожалению или счастью, не будет исключением, даже при том, что является супергероем Нью-Йорка.
Питер помнил, как ясный день, все моменты, проведённые с этой белокурой Кошкой.
Ни один миг он не пропускал, чтобы снова в сотый раз взглянуть на неё.
Он всегда просто плыл по течению, потому что рядом с ней — с её бесконечно ярой энергией, её несколько безумной ухмылкой и силой — он в кои-то веке осознавал себя самим собой.
Осознание очевидного всегда было самым сложным для Питера. Но тут он понял кое-что такое запредельно прекрасное…
Фелиция Харди давно состоялась в жизни, как цельная единица.
Она была со стержнем, сильной, как морально, так и физически.
И Питер… Питер был таким же.
Хотелось верить, что таким же. Их тандем был не простой зависимостью или дополнением. Они не высасывали силы, не забирали чего-то изнутри, не строили вокруг своих отношений проблем.
Они были просто самими собой.
Такими, идеально подходящими друг для друга.
Так почему же Фелиция тогда ушла, испарилась, оставив после себя лишь отголоски несколько летнего прошлого?
Была ли на это какая-то весомая причина?
Может Фелиция решила навестить могилу погибшего в тюрьме отца и в её раннем детстве умершей от болезни матери?
Да нет, она могла уже давно вернуться из Европы.
Может Фелиция решила навестить свою тётю?
«что за бред, Питер?», спросил мысленно сам себя парень,
«она бы точно сказала, если бы куда-то уезжала».
Правильно, значит была какая-то более большая причина.
Быть может, Фелиция…
— Эй, Питер, — внезапно прорезал голос его мысли, а перед глазами щёлкнули пальцы, — Пи…
Паучок, — сново блекнуло другое лицо, а в ушах — голос.
— …тер.
— А? — Питер потрусил головой и наконец сконцентрировал внимание на ЭмДжей.
— Питер, ты меня…
любишь? — снова.
— …видишь? — спросила она.
— Да.
— Ты разговариваешь сейчас…
с кем вообще? — опять.
— …со мной?
— Ну, да.
— Ты помнишь, как…
мы встретились?
— …меня зовут?
Питер усмехнулся.
— Ты считаешь меня дураком, что ли? Конечно помню.
— Тогда почему ты меня…
ещё не целуешь, а?
— …всё время называешь Фелицией?
Он не знал, что ответить.
Просто сослался на важный вызов о опасности в городе, и ушёл.
Так и не перестав вспоминать белокурую красавицу.
***
Прошло всего три года с их растования, а он до сих пор не смог забыть её вечно лукавой улыбкой, похожей на рай, аромат белых волос, что напоминал ему счастье. Не мог забыть этот блеск голубизны глаз.
И вот, по прошествии стольких лет, он вновь это всё увидел.
Встреча в музее. Кража. Ну конечно, где ж ещё они могли встретиться и за чем именно Паук мог застукать Кошку?
Конечно же на месте их самой первой встречи.
Он точно не помнил, зачем туда вообще летел на своей паутине. Там вроде какая-то шайка хотела что-то украсть.
Ему было плевать, он не задумывался об этом, хоть всё равно и остановил их.
Он помнил лишь неизменившееся ни капли лицо Фелиции.
Некоторое время он никак не мог до конца осознать этого, периодически быстро моргая, чтобы наверняка убедиться, что это всё не сон.
Он всё-таки убедился, но всё равно не верил. Не мог после трёх лет абсолютной тишины со стороны Кошки.
Он просто хотел догнать её, остановить, зажать в свои крепкие объятия и расцеловать со всей любовью.
А затем слух вдруг прорезала её ошеломляющая фраза:
— А иначе… Они убьют моего сына.
Сына… У неё есть сын?! Почему он об этом не знал? Сколько этому мальчику лет? Как он выглядит? Кто его отец?
Столько множество вопросов — а ответов всё равно ровным счётом ноль.
Он не мог нормально до конца что-то осознать до сих пор, но всё равно продолжал следовать за своей Кошкой, в шутку иногда даже шучя, что даже ЭмДжей бы позавидовала, увидь бы его любовь к Харди.
А потом… Произошёл удар по сердце похлеще любого вскрытия или реального удара.
Обман, огромная ложь, предательство…
Фелиция его обманула.
Никто никогда никого не похищал и не хотел убивать.
И не было вовсе никакого сына.
А он, дурак, ей верил… Она, профессиональная воровка, смогла обвести его, самого Человек-паука, за нос.
Питер не знал, что и чувствовать. Вроде тут должно быть облегчение, ведь на нём не лежит никакая ответственность, а о Фелиции он теперь может забыть окончательно после всего этого обмана, и жить с ЭмДжей.
Но…
Все же иногда он сидел на кровати и глядел в зеркало, мысленно спрашивая самого себя, что бы было, если бы всё же этот «сын» существовал.
Что ж, на этом моменте он сам себе усмехался, ведь иногда просто признавал, что он бы был совсем непротив, если бы был бы такой маленький мальчик, который бегал бы по всему дому и с широкой улыбкой по-детски визжал бы во весь голос.
Питер бы с некоторым удовольствием называл бы своим сыном, а он бы, в свою очередь, называл бы его «папой».
Они, Питер и Фелиция, оставляли бы его с тётей Мэй, а сами бы уходили, как в старые добрые времена, на патрули или просто бы прыгали по домам, задорно смеясь…
***
И видит он через несколько лет, в знакомый знойный дождь, в одной кофешке сидит, как будто по счастливой случайности, Фелиция в своей уличной повседневной одежде и с улыбкой наблюдает за напротив сидящим на стуле мальчике, что медленно уплетал свой завтрак.
Знакомые свои черты лица, свой носик, свои коричневые волосы с необычной светло-русой чёлкой, голубые лучистые глаза Фелиции…
И такая же до чёртиков похожая вечно лукавая улыбка.
«молодец, Фел», — усмехнулся он мысленно, медленно подходя к ним с улыбкой,
«смогла обмануть меня вдвойне».
