Несовместимое

Покидая Лориэн Золото золоту рознь. Может, на взгляд людей или эльфов разницы нет, но гномий глаз видит отличия, незаметные прочим. — Странно, — говорит Леголас, ощупывая укороченную растрепавшуюся косицу. — Неужели орочьим мечом срезало? Арагорн пожимает плечами. Гимли отворачивается — не мое, мол, дело. Тяжелая, как камень, ладонь прижимается к груди. Под плащом, под кольчугой, под сердцем лежит в кармане бережно сплетенная в кольцо прядь золотых волос. Там же и еще одна, и взгляд человека ли, орка ли, эльфа не отличит их друг от друга. Но гномий взгляд видит разницу, гномье сердце чует подлинную драгоценность. Золото золоту рознь. На стенах Хорнбурга — Мы погибнем, — говорит Гимли, и Арагорну странен ужас в его взгляде. — Мы все здесь погибнем. Арагорн старается быть терпеливым, но досада все же прорывается в голосе. — Я думал, гномы крепки не только телом, но и духом. Если нас ждет смерть, встреть ее достойно, Гимли, сын Глоина. Глаза гнома еще больше темнеют. — Неужели ты подумал, что я боюсь за себя, Арагорн? Его взгляд, полный отчаянного желания спасти, защитить, устремляется в сторону стены — туда, где стоят, изготовившись к стрельбе, эльфы. — Срок моей жизни отмерен Махалом. Но у него впереди бессмертие. Пообещай мне, Арагорн, что если встанет выбор между нами, ты защитишь его. Арагорн качает головой. — Я постараюсь защитить каждого, Гимли. Я не стану выбирать заранее. Его кольчуга хрустит под гномьими пальцами. — Это красивые слова, но мне они не нужны. Поклянись. И Арагорн не может противостоять гномьему упорству. Свет во тьме Двиморберг пугает гнома, как не пугали его ни мечи орков, ни дубины гоблинов, ни палицы троллей. Смерть во плоти, в призрачной, мертвенной плоти — вот что ждет их под твердыней гор, на темных, затхлых, проклятых тропах. Из преданности Арагорну Гимли шагает в темноту, но едва дневной свет остается позади, колени подкашиваются, и он мешком оседает на пол. Ему не пройти под горой. — Пойдем, — зовет голос, певучий, как вода под солнцем. Признаться тяжко, как сдвинуть гору, но выхода нет. Нет выхода. — Я не могу, — хрипит Гимли. — Идите без меня. Я… я вернусь в долину. Ладонь тянется к нему, светлая, словно светящаяся во тьме, но этот свет не призрачен. — Пойдем, — повторяет певучий голос. — Разве я смогу дойти без тебя? «Сможешь», — хочет ответить Гимли, но светлая ладонь касается его руки, и он, словно зачарованный, поднимается, делает шаг, другой, третий… Его уводят во тьму, и Гимли все еще страшно, но теперь — терпимо. Воспоминания о теплых пальцах греют сердце. Когда клятвопреступники окружают их, дыша смрадом и тленом, Гимли не замечает, как выходит вперед, становясь между светом солнечным и призрачным, между живым и мертвыми, как не замечает того, что и сам светится. Наверное, это след недавнего прикосновения, всего лишь отражение, сохраненное сердцем. Но тьма отступает перед ним. Полет Утром, что темнее ночи, войско под предводительством Арагорна покидает Пеларгир. Одни думают о смерти, другие — о славе, Арагорн — об истекающем времени. Гимли не волнует ни то, ни другое. Он думает, как бы посшибать чаек с сумрачного неба. Проклятые птицы кричат слишком громко, слишком пронзительно, и у Гимли сжимается сердце. — Чаячий плач, — говорит кто-то, вглядываясь во мглу. Гимли знает, кто это. Его плечи опускаются — даже гному нелегко без продыху седьмые сутки таскать на себе кольчугу. — Владычица предрекала, что я потеряю покой, — продолжает Леголас. Гимли подходит и становится рядом, глядя на быстрые струи вдоль борта. Ему Владычица ничего такого не предсказывала. Он лишился покоя еще до того — едва войдя в Имладрис, едва увидав посланца Лихолесья. — Однажды ты ступишь на корабль, — ворчливо говорит он, — и уплывешь на свой запад, и всякая печаль оставит тебя… «…так же легко, как ты оставишь Средиземье», — договаривает он про себя. Леголас смотрит на него сверху вниз, забыв про чаек. — Что тебе? — не выдержав, спрашивает Гимли, жалея, что Махал не дал гномам каменных сердец. — Ты поплывешь со мной? — как о давно обдуманном, спрашивает Леголас, и Гимли не успевает спросить, в своем ли тот уме. Его сердце, далеко не каменное, чайкой взмывает вверх, ввысь, в небо. Оттуда уже виден рассвет. Последний бой Гимли мрачен, Леголас задумчив. Утреннее солнце вычерчивает каждую травинку на Пеленнорской равнине, но радости нет на лицах. Их ждет последний поход. Присев на камень, Леголас смотрит на солнце, как и все эльфы, — не щурясь. Гимли, как и все гномы, низко склоняет голову, прячет глаза подо лбом. — Останься, — говорит он наконец. — Тут тоже нужны защитники. Тебя ждет море. Останься. Леголас тихо смеется. — А если я попрошу тебя остаться? — Гномам к смерти не привыкать. Тебя ждет бесконечная жизнь. — И тоска по тем, кто не вернулся, — тоже бесконечная. Это пустой разговор, Гимли. Мы оба знаем, что пойдем за Арагорном. — И оба знаем, что не вернемся. Он стягивает латную перчатку с левой руки. Ладонь дрожит, касаясь светлых волос, легко гладит, трогает обрезанную косицу. Золото расплывается перед глазами — наверное, солнце все же слишком яркое. — Может, и вернемся, — отвечает Леголас на выдохе, стараясь не спугнуть неуверенную ласку. Пеленнор перед ним дрожит и плывет — наверное, не стоило так долго смотреть в лицо восходу. Они не трогаются с места до первого звука трубы — не то прощаются, не то клянутся. Сегодня это никого не удивляет.