* * *
Люк не кривит душой, произнося «хорошо», но когда Дин уходит, долго листает телефонную книжку и останавливается в секунде от звонка тому испанцу с непроизносимой фамилией. Их «хорошо» чересчур концентрированное, едкое, жгучее, его хочется разбавить, насытить свежим воздухом, чтобы дать себе — обоим — возможность вдохнуть полной грудью. Люк не сдерживается — не привык, — когда берет от Дина все, что тот может дать, и требует немного больше. Наверное, это слишком, но иначе у Люка не получается. Ему нравится — так. Так, как они долго не протянут. Люк уже замечает признаки приближающегося армагеддона во взгляде Дина и гадает, чем все кончится: взрывом или всхлипом.* * *
За те годы, что держит в руках камеру, Дин нисколько не устал снимать Новую Зеландию. «Вот оно, Средиземье», — думает он, серией щелчков запечатлевая в вечности девочку с розой, здание консерватории, заходящий на посадку самолет, почему-то знакомого туриста с рожком мороженого, лезущего прямо в объектив… — Эйдан?! — Он поднимает голову от видоискателя и обнаруживает перед собой Эйдана Тернера — абсолютно настоящего, абсолютно невозможного. — Ты как здесь? Улыбка слетает с Эйдана, как тент с кафе под порывом ветра, и Дина тем же порывом выбрасывает в реальность. Он разом вспоминает их неудачное начало и наметившееся было после сближение — прерванное появлением Люка, как прерывается мобильная связь в момент высокой солнечной активности. Он знал, что Эйдан по-прежнему и все еще, но игнорировал то, что не мог не замечать. Что с Люком выходило крайне легко, так это игнорировать все остальное. — Никогда не сдаешься? — неловко спрашивает он. — Не знаю. — Эйдан лижет мороженое — розовое, твердое, прохладное. Вафельный рожок хрустит. — Хотел еще раз… увидеть. — Будут премьеры, комик-коны. — Ага. — Шарик падает на землю от резкого движения, расплющивается сливочной медузой. — У тебя все хорошо, да? Дин вспоминает утро, Люка, кивает. Эйдан вглядывается в него и напряженно щурится. — Я могу пригласить тебя выпить? Он как ветер с моря — белозубый, вихрастый ветер. Дин кивает почти против воли. — Конечно. — И он не будет возражать? — Не знаю, — отвечает Дин, не думая, вдыхая Эйдана, как бриз. Ему нужен этот глоток свежего воздуха, кусок прохлады в адском раю. Они выпивают, и выпивают еще, и перебираются в другой бар, и где-то в пятом Дин чувствует уже знакомую тягучую тоску. Это всегда происходит именно так — у него начинается ломка, ему нужно вернуться туда, где жгучее пламя поцелуями клеймит кожу. Быть вдали от Люка так же непереносимо, как быть рядом с ним. Дин пытается объяснить это Эйдану вначале словами, а потом жестами, шестым чувством догадываясь, что поступает так напрасно — не сейчас бы и не ему. Но Эйдан слушает, блестя глазами, и легкий бриз овевает прибрежный бар. — Давай я тебя провожу, — говорит Эйдан.* * *
В номер они не входят, а вваливаются, и прищур Люка при виде Эйдана — прищур лучника, фиксирующего цель. — Хорошо посидели, — констатирует он, подхватывая Дина, выпадающего из чужих рук. — Лучше некуда, — соглашается Дин. — Если не считать, что весь вечер он говорил только о тебе, Эванс, — неожиданно сдает его Эйдан. Люк честно пытается скрыть удовлетворение во взгляде. Эйдан хмыкает. — Говорит, ты слишком горяч для него. — Да неужели? — переспрашивает Люк. Дин вдруг понимает, что разговор идет через его голову. Он словно оказался между молотом и наковальней: удар с одной стороны, сопротивление — с другой, несговорчивый металл посередине. Но, похоже, ни один из троих не представляет, что они пытаются выковать. — А ты, значит, нужной температуры? — спрашивает Люк, протягивая к Эйдану руку. Дин напрягается, но раскрытая ладонь мягко ложится на небритую щеку, медленно-медленно соскальзывает на шею, и Дин не знает, что напрягает больше — явная насмешливость этого жеста или его столь же явная двусмысленность. — Увы, холодноват. — В голосе Эйдана насмешки ровно столько, чтобы уравновесить горечь. Это достойный ответ, куда лучше, чем фальшивое и задиристое согласие. Люк наклоняет голову. Откровенность Эйдана и ему по душе. Зеленоватые глаза кажутся почти черными от разгорающегося пламени. Дин видел это десятки раз — в отличие от мягкого движения, которым Эйдан потирается щекой о ладонь Люка. Дин сглатывает вязкую, кисловатую от выпитого пива слюну. Он смотрит. Он сам себе фотоаппарат. Память запечатлевает каждое мгновение, каждый штрих: порядком отросшую щетину Эйдана, большой палец Люка, сминающий его губы, взгляды, где за весельем застыло напряжение внезапного столкновения. Его можно разрушить одним шагом по направлению к выходу, шагом, которого Дин не делает. Он не готов оказаться с Фангареи один на один. Здесь, в тугой паутине, на запутанных тропах, здесь, где воздух трещит и плавится и с трудом протискивается в легкие, как вор в кладовую, — здесь сейчас его место. Он не помнит, кого тянет к себе первым, и надеется, что они потом тоже не вспомнят. Жар охватывает его со спины привычно и внове, растекается по телу. У Люка раскаленные жесткие пальцы, жесткие губы, он не умеет щадить. Дин задыхается в его объятиях, отворачивает голову, и осторожные, легкие поцелуи освежают горящее лицо. Дин подставляется под них, как под дождь. Открыв глаза, он видит Эйдана — очень близко, как в зеркале-линзе. Неуверенность и желание до неузнаваемости искажают знакомые черты, и Дин расстегивает его рубашку, пока руки Люка расстегивают его собственную. Люк проходится губами по шее, трется носом за ухом, и в широко раскрытых глазах Эйдана Дин видит свое отражение, непристойное, как розовое мороженое. Эйдан сжимает губы, хмурится и берется за пряжку его ремня. Дин шеей чувствует усмешку Люка. Он прижимает ладонью его затылок, не церемонясь, тянет к себе, целует, обжигается и выпускает. Натыкается на взгляд Эйдана — холодный чай с золотистым лимоном — и тянется навстречу. Ладони Эйдана скользят по груди, спускаются ниже, температура падает, и Дин дышит полной грудью, зная, что это ненадолго. Его бросает из жара в прохладу, опаляет и освежает почти одновременно, и утрата четких ощущений заставляет мысли путаться, а тело — ошибаться. Дин ловит себя на том, что не может отличить, чьи темные волосы зажаты в горсти, чей рот прикасается к нему, чьи пальцы ласкают снаружи, а чьи внутри. Так проще, но он хочет знать и закрывает глаза, доверяя собственному телу узнавание и понимание. И это оказывается правильным. Дин чувствует жар пальцев на бедре, жар руки, надежно обхватившей грудь, помогающей держаться на ногах, жар между ягодиц — как всегда, смазки чуть-чуть меньше, чем нужно бы. И, словно ветром потянуло с террасы, — прохладные, щекотные поцелуи в складке паха, неощутимо нежные губы, язык, теплый, как поверхность моря в жаркий день. Дин подается вперед, навстречу этой новой, незнакомой, пробующей ласке, откидывает голову на горячее плечо, подставляя шею под жадные поцелуи, и думает ни о чем, что выходит неожиданно легко. Его качает, как на волнах. Плавный, сильный напор Люка толкает вперед, к губам Эйдана. Словно прилив, Дин заполняет его рот — Эйдан не отшатывается, — и отступает, уходит обратно в плавящий тело снаружи и изнутри жар. Это длится, и длится, и длится, пока, до обидного быстро, не становится абсолютно невыносимым. Дин кричит, пронзительно и коротко, как чайки над островом, пальцы путаются в волосах Эйдана — «не отстраняйся сразу, хорошо?», на запястье Люка остаются красные следы ногтей, но тот не возражает, лишь прикусывает плечо, глуша собственный стон, и стискивает поперек груди, словно обручем. Ноги не держат, и Дин едва не падает. Его подхватывают, зажимают между мокрыми телами, но и это не помогает, и они кучей опускаются на пол. Только теперь Дин спихивает со щиколоток так и не снятые до конца джинсы и вытягивается на твердом дереве, как на кровати. Мысли, спугнутые участившимся пульсом, возвращаются, и первой из них банальное «что дальше?» Люк склоняется над ним, Дин бросает сосредоточенный взгляд, Люк улыбается и подносит ладонь к его рту. Ничего не понимая, Дин вылизывает ее, вбирая знакомый вкус. Люк целует его губы, вжикает зиппер, Люк отстраняется, и Дин видит его ладонь на члене Эйдана. Не задумываясь, он протягивает руку и устраивает свои пальцы поверх, словно складывая паззл. Это не слишком удобно, левое плечо прижато перегнувшимся через него Люком, правая рука не в лучшем положении. Можно устроиться лучше, но Дин даже не пытается, он сосредоточен, словно выполняет какой-то ритуал. Эйдану много не надо — минута, другая. Его стон чуть слышен, он прикрывает глаза и очень красив, когда кончает, вытягивая шею и приоткрывая губы. Очевидно, Люк тоже так думает, потому что еще сильнее вдавливает Дина в пол, дотягиваясь до губ Эйдана. Дин знает, что их вкус покажется Люку знакомым. — Хорошо, — говорит Люк, когда наконец вытягивается рядом и, не рассчитав, гулко стукается головой о пол. Дин смеется, подкладывает ладонь ему под затылок, смотрит на Эйдана. Они кивают молча и одновременно. Пожалуй, это лучший день в Фангареи. День безбрежно хорошей погоды.