Огонь Османской империи

Закаты — они и в османском аду закаты. Всё такие же прекрасные. Фёдору нравилось любоваться ими, ненадолго оставаясь наедине с самим собой. Нет, мужчина не любил одиночество и считал, что это прерогатива жалких людей, для которых данное чувство — дело вынужденное, нисколько не желанное. Собственно, он остался при своём мнении даже после того, как очутился на месте того самого несчастного. «Без слёз не взглянешь» — вякнул бы Афонька, придурковато усмехнувшись, да мёртв он давно. Басманову даже на миг завидно стало. Вяземскому хоть терпеть заточение у варваров не пришлось. Хотя, вариться в котле тоже не самое весёлое развлечение. Зависть как рукой сняло. Интересно, а царь вспоминает о нём? Фёдор каждый день невольно задавался этим вопросом. Положа руку на сердце, Басманов искренне надеялся, что Иван Васильевич сейчас вне себя от злости и пытается найти своего любимого опричника. Набрал целую делегацию и поиски организовал. Это бы очень польстило, правда! Пускай, чтобы казнить или превратить жизнь в сплошные мучения, это куда лучше, если бы он просто остановился на том, что любовник его погиб где-нибудь в лесу и смысла искать того нет. Мужчина готов стерпеть ненависть, презрение, отвращение, но только не равнодушие. Слишком много они пережили вместе. Слишком много у них общего, от побед до грехов. Что лукавить, мужчина душу и тело отдал своему владыке! И после всего этого холодное равнодушие? Басманов тяжело вздохнул, продолжая наблюдать за закатом, раскрасившим небо в розовые и оранжевые краски. А вдруг, прямо сейчас, Иван тоже любуется закатом? Нет, мало вероятно, царь не тратит время на подобные глупости. Обычно, в такое время он устраивает пиры. Пиры… Мужчина резко оживился и нахмурился. А кто же его развлекает? А кто чаши боярам подаёт? Фёдор незаменим в этом деле, кто бы что не говорил! Ни об этом думать надо, ни об этом! Но Басманов ничего не мог с собой поделать. Ну вот кто теперь вместо него? Да некому же! Вокруг царя одни чахлые страшные куклы, а он кукла красивая, да и умная в передачу. У государя даже жены, которая хоть чем-то могла потягаться с любовником, не было. Ну, разве что Анастасия и только степенью любви владыки, но это если уж совсем откровенно говорить, Фёдор данного пункта не признавал. Об этой женщине говорить было строго запрещено. Благо, не застал мужчина этой ведьмы, иначе сам бы отравил. Что до других баб царёвых, то даже ревности Басманов не испытывал, лишь отвращение к особо любопытным. А ведь все они на любовь государя надеются, вот смешные. Увлёкшись рассуждениями насчёт женщин Ивана, вопрос о замене Фёдора всё ещё оставался без ответа. Кто? Небось, Ваську взял. Что ж, он самый достойный из всех недостойных. Пусть теперь перед царём попляшет. Басманов тоже ещё потанцует, только перед польским королём Сигизмундом. Игорь же поляк, вот и поможет туда сбежать, Фёдор найдёт способ договориться. Не оставаться же вечно под боком неотёсанного варвара? Это, к слову, не про Игоря сказано было, а про султана. Над слугой хотя бы поиздеваться можно, а с Сулейманом всё наоборот, разве что издёвки от него терпеть, другого не дано. Угораздило же так влипнуть! Мужчина рухнул на диван и тихо замычал от бессилия. Каждая секунда в этом аду как оскорбление. А будет ли лучше где-нибудь в другом месте? Его дом там, где царь. А всё остальное лишь иллюзия безопасности, мол, здесь не тронут. Хоть всю Европу объедь, везде Басманов нужен для каких-то высоких политических целей, но на то грех жаловаться, наверное. Другое дело — вуаль хорошего отношения к гостю, быть может, король Сигизмунд окажется более воспитанным, чем неотёсанный варвар и не даст Фёдору оружие в руки со словами: «Ну что, поборемся, Фёдор?». Мерзость! Игорь аккуратно заглянул в слегка приоткрытую дверь. Басманов разлёгся на диване, глядя в потолок и что-то нашёптывая. Учитывая негодование и злость на его лице, он точно кого-то проклинал. Слуга ещё немного понаблюдал за страдальцем и, решая не нарываться на проклятия ещё и в свой адрес, не стал проводить урок турецкого и с лёгкой улыбкой отправился в свои покои. * * * Шум и танцы больше не приносили лёгкого куража и радости. От слова совсем. Яркие краски приняли весьма тусклые оттенки, переставая отдавать слабой рябью в глазах. Всё стало слишком реально. Голоса, складывающиеся в едва различимые песни, грохот, оглушительный неприятный смех, пьяные морды, грязь и похабщина. От былой атмосферы — немного сумасшедшей, но весёлой и заводной — не осталась и следа. Изменилось всё именно с пропажи Фёдора. Пиры стали самым ужасным наказанием для царя. Некому больше заряжать всех задором лишь при помощи своей улыбки. Некому больше одним лукаво-игривым взглядом притягивать к себе всеобщее внимание, завлекая, соблазняя, пленяя. — Государь, — раздался голос Малюты над ухом царя. Тот медленно перевёл взгляд на опричника. — Послы наши прибыли и… — Григорий Лукьянович чуть замялся, — …И передали, что о Фёдоре ничего неизвестно. По словам послов, у них даже не было возможности что-то сделать: их как только выслушали, сразу обратно отправили. Взгляд Ивана Васильевича становился всё яростней. — Но Ряпина там оставили, всё как вы наказывали! — поспешил успокоить владыку мужчина. Успокоит царя только найденный беглец, но увы, слишком уж далеко забрался он. Не было и дня, чтобы государь не думал о том, где же его любимый опричник и как он там, в Османской империи. Неприятное чувство, сдавливающее грудную клетку, в вперемешку с гневом не давало нормально жить. Вопрос о том, как наказать предателя резко стал совершенно нежеланной темой для раздумья и просто потерял всякий смысл. Но это правда сейчас не важно, царь подумает об этом потом. Главное, вернуть Фёдора живым и невредимым. — Царь-батюшка, — аккуратно позвал владыку Скуратов, заставляя его снова перевести мрачный взгляд с неизвестной точки на себя, — Мы ищем Басманова, а он, быть может, и мёртв уже. Либо турки сгубили, либо ещё до этого помер. Государь, не желая слушать продолжение довода опричника, помотал головой. Нутром чует, жив бесёнок. В помещении становилось всё душнее, и душнее. Крики не смолкали ни на секунду, а запах вина заполонил всё помещение. Вот оно, безудержное веселье! Ещё одно тело грохнулось на пол. Ещё один неугодный, точно затевающий предательство негодяй, получил своё наказание. Только пришлось изначально подлить в вино яд, забыв о представлении, за которое всегда ручался Фёдор. Его грациозная походка, хитрый взгляд лишь начало выступления, далее шло то, ради чего царь мог и затеять всё это. Его смех. Громкий, звонкий. Беспардонный и наглый. Но такой искренний. Ни одно заливистое хихиканье барышней с ним не сравнится. Каждый раз Иван желал, чтобы смех этот как можно дольше не смолкал. Закончив с расправой, Фёдор часто подходил к царю и садился подле его трона. Так он, кстати, делал почти всегда и везде, даже не по приказу. Он сам себе это разрешил. Да, нагловато, но любимому владыке нравится! Значит, это будет его законное место, он будет всегда сидеть здесь, как собачка рядом с хозяином. И вот, посидев чуть-чуть с государем, кравчий выпрыгивает в центр зала и пускается в пляс. Кто-то подтанцовывает и подпевает, кто-то крестится, кто-то с отвращением шипит под нос гадости и враждебно рассматривает фигуру маленького танцора, а кто-то валяется, ибо меру нужно знать. Ловкие движения, не лишённые разврата и некой грации, которая, к слову, почти всегда присутствовала в его движениях, откуда она только взялась? Танцует он для Ивана, но всё-таки каждый раз успевает насладится прикованными к себе взглядами и огромным количеством внимания. Да, это именно то, из-за чего царь любил пиры. А сейчас его огонёк, что разжигал сильнейший пожар везде, куда лишь бросал свой взгляд, далеко и светит не ему. А кому тогда? Государь вышел на крыльцо дворца, пытаясь удалиться как можно дальше от шумного пиршества. Яркое солнце, постепенно уходящие за горизонт, излучало приятный свет. Фёдору нравилось любоваться закатами, но царь находил это глупым. Ему нравилось любоваться им. * * * — Одного не понимаю, Дайе, — Валиде уже третий раз за день начала разговор о таинственной наложнице, — почему Сулейман не перевозит её во дворец? Что ему мешает? — Время покажет, госпожа. — Почему сын не поселит её в гареме? Она стала бы фавориткой, дай Аллах ещё шехзаде во дворце появились! — никак не успокаивалась мать султана. Эта неизвестная женщина просто взорвала гарем и стала самым обсуждаемым человеком. Лица её никто, конечно, не видел, но портрет уже был составлен девушками и считался эталоном красоты. Чёрные кудрявые волосы, большие глаза и изящное хрупкое телосложение. Делали специально так, чтобы было как можно больше отличий от главной наложницы. Кстати, о ней. Та держалась спокойно, будто бы и не было никакой соперницы. Лишь редкие стычки с Махидевран нарушали непоколебимое равнодушие ко всему этому. — Я поняла, Дайе! — воскликнула султанша, — Сулейман не хочет стычек с Хюррем, вот и не перевозит наложницу в гарем. Что ж, это разумно. От этой девицы можно ожидать что угодно, а вот ту женщину надо всеми силами защитить. Только как? Мы ведь ничего о ней не знаем. Валиде Султан поджала тонкие губы и оглядела комнату, размышляя над тем, что делать дальше. Ничего лучше, чем занять выжидательную позицию в голову не пришло. — Я уверена, Хюррем знает больше, чем мы. Откуда-то же она узнала о её существовании! Может, она знает где та женщина? Хотя вряд ли, Хюррем бы тотчас заявилась к ней! Размышление госпожи прервали крики, доносящиеся, кажется, из гарема. Переведя взгляд сначала на дверь, а потом на свою служанку, султанша резко поднялась и направилась к источнику шума. — Знай своё место, Хюррем, — послышался голос Махидевран, — я понимаю, тебе сложно принять тот факт, что повелитель нашёл новую наложницу. Замену… — Замолчи! — звонкий выкрик Хюррем, казалось, оглушил весь гарем. — Что здесь происходит?! Что вы себе позволяете?! Ругающиеся женщины повернулась и, увидев мать султана, отбежали друг от друга, склоняя головы. — Почему я уже второй раз становлюсь свидетелем подобного позора?! Главным наложницам не подобает так себя вести! — султанша продолжала сверлить женщин яростным взглядом. — Простите, Валиде, но я просто… — Ничего не хочу слышать! — Вскрикнула мать султана, не дав Махидевран оправдаться, — Быстро разошлись по своим покоям! И чтоб впредь я такого больше не видела! Султанша развернулась и направилась в свою комнату. Женщины последовали её примеру, не став продолжать спор и испытывать судьбу. Хюррем Султан размашистым шагом проносилась по коридорам дворца, что стал для неё в последнее время адом. А всё из-за наложницы, которую уже обсуждал весь гарем и которую госпожа уже прозвала змеёй. За всё то, что сделала та особа, она уже, по мнению женщины, заслуживает самой жестокой смерти. Подорвала авторитет, унизила перед гаремом, угрожает власти, пытается забрать её султана и занять её место. И это лишь малая часть, которую выделила султанша. Войдя в свои покои, госпожа повернулась к Гюль-аге, что всё это время следовал за ней. — От тебя никакого толка! Прошло столько дней, а ты так ничего и не узнал! — Там много стражи, госпожа. Я не могу там долго находится, — тихо оправдывался слуга. — Меня это не интересует! Ты должен был узнать кто она! — уже в открытую кричала женщина, позабыв об осторожности. — Не волнуйтесь, госпожа, скоро я точно это узнаю. — Когда скоро?! Когда она уже приедет сюда в качестве жены Сулеймана?! — от самой этой фразы сердце главной наложницы неприятно сжалось. Султанша отвернулась и глубоко задышала, пытаясь совладать с гневом. — Я до последнего не хотела этого делать, — уже спокойнее произнесла госпожа, — но выхода у нас другого, кажется, нет. — О чём вы, госпожа моя? — Придётся ехать самой к этой змее.