Осенние зарисовки

- Мягче руку, Эд. Ты что, деревянный, что ли? Если будешь так сжимать клинок, рука затечет за пять минут. Или ты будешь умолять противника – «ах, дайте мне немного отдохнуть, я устал»? Последние слова Оскар Феншо произнес так манерно и томно, что Эдвард не выдержал и рассмеялся. Оба фехтовальщика опустили рапиры. Оскар даже не запыхался, а вот его младший брат еле дышал. - Первого места тебе не видать, как своих ушей без зеркала, - резюмировал молодой генерал Феншо. - Не больно то и хотелось. И вообще, не всем быть вторым Вороном. Или каким-то там по счету Савиньяком, - отозвался Эдвард, мигом прекратив улыбаться. Щеки запылали – не то от недавнего поединка, не то от досады. Правая рука, некогда вывихнутая в поединке все с тем же братом, опять противно заныла. - Оскар, я все понимаю. И отец хотел бы, чтобы я стал, как ты. Но я – это я, и таким не буду. - Да Абвении с тобой. Никто и не требует. Но хоть держать шпагу надо уметь. А не опозориться в первом же поединке, который может стать последним.       Эдвард Феншо меньше всего на свете мечтал о военной карьере. Фехтовать мешали слабые руки, сбивавшееся не вовремя дыхание да нежелание заниматься «до седьмого пота». Больше всего он любил долгие прогулки в поместье Феншо. Он вырос там, вдали от столицы, от шума и суеты, от бесконечных дождей. Среди высоких сосен и бескрайних полей, где ему разрешали гулять почти дотемна. Правда, пару лет назад отец забрал его в Олларию, чтобы до Лаик «с мальчиком позанимались, как следует». Среди прочих, был и ментор по фехтованию, искренне огорчавшийся нерадениями юного Феншо. Самому Эдварду от выговоров было ни жарко ни холодно. Он воспринимал Лаик и все остальное, как досадное, но недолгое отвлечение от любимого дела.       Там в поместье, во время длительных прогулок Эдвард писал стихи. Точнее, сочинял, а записывал, приходя домой. Память у него была отличная. Стихи были о «золотых чертогах» осеннего леса, о величавых корабельных соснах, что шумят в ветреную погоду, и этот шум напоминает рокот волн морских, о завывающей в трубах зимней вьюге, о цветущем весеннем луге и о светлых летних днях. Но все хранил в тайне и рассказывал лишь старенькому ментору, который учил его с малолетства грамоте, математике, землеописанию и всему, что надо было для дворянина. Мэтр Обьен слушал, порой хвалил, порой советовал исправить ту ил иную строчку. Но Эдвард, чуткий по натуре и очень ранимый юноша, понимал, что показывать свои творения кому бы то ни было, кроме мэтра, незачем. Особенно – Оскару. Оскар был для Эдварда с детства кем-то вроде Абвения или еще выше. Прекрасный военный, любимец женщин, весельчак и гуляка. Он всегда был окружено толпой приятелей, и почти не бывал дома даже в то время, когда его полк квартировал в лагере неподалеку от столицы. Приезжал неожиданно, и сразу тихий дом становился суетным и шумным. Оскар подхватывал маленького брата и подкидывал высоко-высоко. Эдвард замирал от страха и восторга, и казалось, сердце выпрыгнет из груди. И снова длительная разлука – в поместье Оскар не наведывался ни разу. Там ему было скучно. Да и служба отнимала почти все свободное время. Общаться больше они стали лишь недавно, когда Эдвард вернулся в Олларию. Но теперь Оскар раздражался, видя, что младшенький «ленивый, как тюфяк» и не умеет держать в руках ни шпагу, ни пистолет.

***

- Между прочим, тебе следует запирать бюро шкафчика в твоей комнате. Иначе не только я прочитаю эти строки, - насмешливый голос Оскара заставил вернуться «с небес на грешную землю». Эдвард вздрогнул, как от удара плетью. - Ты… ты рылся в моих бумагах? - Ты же сам не закрываешь ящик. Я думал, ты будешь не против. У нас ведь никогда не было секретов… Эй, ты что? Разгневанный юноша схватил учебную рапиру и начал наступать, тесня старшего брата. От гнева темнело в глазах, Эдвард делал кучу лишних движений, но упрямо наступал, атакуя Оскара раз за разом. И неумелость с лихвой компенсировалась злостью и напором. - Я… не .. позволял.. рыться.. в моих.. бумагах! И каждое слово – новый удар. Оскар едва успевал ставить защиту. И наконец, раздался звон – выпавшая из руки генерала рапира покатилась по полу. - Подними шпагу. Я не нападаю на безоружного, - сурово приказал Эдвард. Оскар послушно поднял оружие, но продолжать бой не стал, а отсалютовал брату, словно побежденный - победителю. - Ты молодец. Оказывается, ты вовсе не так плох, как о тебе отзывается твой учитель. Вот, главное – правильная мотивация. - Так ты… не рылся в моих бумагах? – растерянно спросил тот. - Зачем мне это нужно? Не имею привычки брать чужое. И что ты там пишешь – признания в любви Прекрасной Даме или еще что – меня совершенно не интересует. У Эдварда на глаза выступили слезы. Значит, все это Оскар придумал, чтобы понять насколько хорошо младший брат умеет фехтовать. Он отвернулся. И в третий раз в зале раздался звон – теперь шпага выпала из руки младшего Феншо. - Будь ты проклят, - прошептал он еле слышно, - я тебя ненавижу. И выскочил из фехтовального зала, где они занимались по случаю непогоды. И лишь удостоверившись, что в его отсутствие в комнату никто не водил, а ящики бюро надежно заперты, он упал ничком на кровать и расплакался – горько и надрывно, как в детстве.       Конечно, потом братья помирились, Оскар еще раз попросил прощения и признался, что «вел себя, как последний болван». Эдвард простил – или сделал вид, что простил. Пообещал больше тренироваться, и в Лаик тоже ен отлынивать от занятий. - Даже с капитаном Арамоной, хотя фехтовальщик он хуже, чем посредственный, - со смехом сказал Оскар. И этот случай забылся – ровно до того момента, когда посыльный привез из Варасты шпагу расстрелянного генерала Феншо и его последнее письмо для младшего брата.