Ладошки в кровь

Фёдор Алексеевич Басманов – один из самых лучших опричников царя. Совершенно не зря он гордо носит своё звание фаворита государя. И при этом не только фаворита. Многие из дворовых уже прознали чуть больше,чем дозволено им, и стали втихую величать черновласого “Царёв любовник”. Впрочем, мнение их было не искажённой околесицей, а правдой чистейшей. Чистейшей, но старательно скрываемой от носов чужих любопытствующих. Некоторые из них, особо отличившиеся, пускали слухи, что и в ряды лучших юноша попал лишь из-за пут его, которые напустил он на правителя великого, пока в постели его содом свой творил. Но сия мысли исчезали у всех, кто видел Басманова в бою. Тогда этот женоподобный юнец превращался в искусного бойца, который со всей пылкостью и страстью отдавался делу своему, не жалея голов вражеских, не жалея и себя тоже. Холодная сталь рассекала одного за другим, и бордовая кровь окропляла его одежды и фарфоровую кожу. Небесный взгляд был твёрд и безразличен ко всем, кто посмел пойти против Царя его. Смоляные кудри колыхал свирепый ветер, разносящий по округе металлический аромат от изувеченных мёртвых телес. Алые уста были вытянуты в подобие нити и лишь изредка слегка шевелились, высказывая отвращение. Оглядев обыкновенно сотворённое моментом ранее, он убеждался, что сделал всё, что требовалось от него, и уверенной, но изящной походкой удалялся в отведённые ему палаты, откуда спустя уже пару часов показывался вновь тот самый хитрец и лукавщик, бросающий неоднозначные взгляды в сторону государя на пиршествах разных да улыбкой своей особой в ступор вводя. Ранения для Феди не были уже чем-то сверхъестественным да особо страшным. Серьёзные он получал на службе своей только два раза, а незначительные попросту вошли в привычку. Вот и сегодня, после очередного сражения привёл он в порядок себя в своей опочевальне, а поздним вечером как обычно отправился в царевы покои. Он знал, что его там ждут. Троица коротких стуков о дверь, и Басманов заглядывает внутрь. –Разрешишь ли войти мне, цáре? –прежде спрашивает оный, хотя ответ ему уже известен. –Заходи, Федя, – звучит решительный ответ, казалось бы строгий и официальный, но голубоглазый улавливает в нём нотки уже знакомые, ласковые, что так сердцу любы. Ступает Фёдор тихо, будто крадучась, подходит к самому стулу на котором расположился Грозный и опускается рядом, подле ног того. Государь на него не глядит, вдумчиво письмена на столе читая. Но вот, проходит чуть больше минуты и Иван задаёт ожидаемые уже вопросы: –Как прошла сегодня битва? Всё ли благосклонно для нас закончилось? Великó ли потерь? Тёмный взор таки перетекает с бумаг важных на опричника, а тот в свою очередь в привычной манере своей сообщает: –Достойно, цáре. Он кивает и следом убирает спавшие на лицо локоны. Заглядывает прямо в глаза напротив и примечает там жаркое желание прикоснуться к этим шелковистым прядям. Но ещё не время, только после отчёта. Посему паренёк продолжает вещать: –Бог помиловал нас, и удача была на нашей стороне. Потерь не величе чем у недругов наших, всяко меньше. –Вот как. Что ж, дай Бог и дальше нам везти будет, – заключает мужчина, и сухая слегка морщинистая ладонь с перстнями опускается на шевелюру цвета тьмы, перебирая пальцами едва заметно, но и этого хватает Басманову младшему, чтобы расслабиться вконец и, словно кот ласковый, наслаждаться моментом столь интимным. Так сидят они несколько минут, а потом “Федора” вдруг в ладони свои руки Ивановы берёт, и последний тут же примечает на них множество ссадин. Небольших, но частых. –Это что,Федюша? – с характерным доминированием настоящего властителя в голосе спрашивает тот, но зенки его мягки, словно пух лебединый, и оттого становится тепло на душе слуги. –Да это так, пустяки да и только. Сегодня на поле боевом упал скверно, вот и получилась безделица сия. Не страшись, солнышко моё красное, за честь твою и в гроб ступлю, не побоюсь, – сладкоречно и без утайки заверил любовник, глядя на лицо повелителя своего. Тот в свою очередь повернулся слегка и долонями обеими обхватил лик возлюбленного, по щекам румяным поглаживая. –Хвалю за это тебя, Феденька, хвалю, — с обволакиваюшим умиротворением уверил государь, а после вдруг взял ладонь раба своего и притянул к губам, касаясь невесомо порезов свежеставленных. Дыхание у Феди в секунду ту перехватило и искренне заворожённо, влюбленным взглядом он действо сие проводил. –Цáре..– на выдохе светлоокий выдал тихо, не смея оторваться. –Хвалю, но наказываю тебе своим царским словом: осмотрителен будь. Уж больно тяжко мне глядеть на садна твои новые, уж больно сердце щемит, – неожидаемо признался монарх, а потом в последний раз ладошки чужой коснулся. –Сокол мой ясный.. Да разве страшные это садна? Но противиться воле твоей государевой не могу. Клянусь бережливее быть, – тут же медовой усладой отвечает опричник, с любовью да нежностью глядя на Ивана. – То и славно, – выдаёт правитель, вдруг улыбнувшись слегка. Слегка, но даже эту малость Феденька уловил. Государь редко проявлял чувства свои, внутри сокрытые, но Федя знал, что всё равно мил ему. Может не настолько сильно, как он Фёдору, без проявления этой собачьей верности, но всё же. Не шибко яркие огненные блики от тлеющей на столе царском свечи плясали на стенах и в очах тёмных изредка мелькали. Явление сие было притягивающее взор и пленяющее внимание. Зашуршали одежды расписные, и темноголовый поднялся с пола, внемую спрашивая разрешения положение своё сменить, дабы ближе быть. Владыка разрешение даёт, кротко кивая и место заслуженное – на коленях своих – уступая. Юноша усаживается с осторожностью, льнёт к Иоанну, руки свои на плечах чужих упокоив, на ухо признания знойные нашёптывая. Государь им внимает да за пояс стервенца придерживает, позабыв уже про письма недочитаные. Нос его "драконий" в шею тонкую утыкается, в себя втягивая аромат столь притягательный и сознанию дорогой. Так они и провели остаток вечера, друг другом упиваясь и не думая более не о чём, кроме любови своей великой да ладошках жестоко израненных, но ныне поцелуями чувственными покрытых.