***
В Башне темно и пыльно, и там, куда не попадает свет, белёсые призраки трепещут, как огоньки мёртвых свечей. Они шепчутся, шипят и тянут бесформенные руки к живым. Крисания отшатывается, будто боится, но страх её засыпало колоннами белоснежного храма. Тело её хочет спрятаться, а глаза выдают, что душе всё равно. Руку в темноту она протягивает медленно, почти лениво. Кончиков дрожащих пальцев на мгновение касаются другие, ледяные, бесплотные. Крисанию прошибает холодом, замораживает дыхание, будто в лёгкие падают льдинки. Рейстлин стонет на полу, и тени отвлекаются на него. Крисания думает, что поэтому они её не убили. Много позже она узнаёт, что призраки и коротким касанием смертного забирают с собой. А пока ей только кажется от усталости, что их глаза смотрят на неё зло и любопытно.***
Тьма прорастает в ней, как сорняк. Просачивается в сердце с этим слякотным дождём и пускает корни. Растёт медленно, но неумолимо, впиваясь так, что уже не вырвешь. Тьма мешает дышать, и Крисания скребёт во сне грудь, пока там не остаются глубокие белые царапины. Она хочет, чтобы ей помогли, чтобы схватили за шкирку и выдернули на поверхность, чтобы сердце из груди вырвали, если так будет проще. Крисания смотрит на Рейстлина с затаённой мольбой, а он ей — о богах, о звёздах да о прошлом-будущем, будто всё идёт, как должно идти. Крисания смеялась бы — были б силы. Она ведь ему светлой жрицей нужна — чистой, гордой, глупой, а она по локоть в грязи, крови и своей к нему любви. Крисания любит — чем темнее становится, тем сильнее и проще. Ей великая цель и предзнаменования всё безразличнее, ей бы только — чтобы Рейстлин сам позволил себя любить. Ей бы держать его за руки и шептать глупости, уложить в постель и целовать до стёршихся губ, прижать к своей груди и гладить волосы. Ей бы любовью выкорчевать из себя всё тёмное и жёсткое, рыдать на рассвете, а потом сказать: «В бездну Бездну, я тебя люблю. Пойдём домой». И потом пусть хоть сотни огненных гор и испытаний — она ко всем повернётся спиной. Но Рейстлину проще в огонь шагнуть, чем к ней приблизиться. Крисании его жаль — не потому, что Света не видит и кровью кашляет, а потому что так и остался мальчиком, разбрасывающимся страшными клятвами, чтобы их потом нарушить. Сам себя он давно обманул и переиграл. И когда помощь её он разрывает вместе с платьем и Тьма душит Крисанию руками Рейстлина, она тоже даёт себе клятву. — Я — твоя цель, — сладко говорит ей Рейстлин, но, когда она делает шаг к нему в сферу огня, Крисания смотрит за его плечо. Тьма разрастается и сжирает что-то, чего Крисания после его исчезновения и вспомнить не может. Она держит Рейстлина за руку и думает, что хотела бы оставить его рядом с собой, только для него в её клятве нет места.***
Мир жесток, потому что жестоки создавшие его боги, а смерть не делится на Свет и Тьму. В ней нет даже Равновесия. Крисания смотрит на запёкшуюся кровь на мёртвых лицах, на разорванные животы, безногие тела и бестелесные ноги. Смотрит холодно, не отворачиваясь и редко моргая, чтобы все уродства и увечья впечатать в память. Трупы с пола крепости уберут, остальные следы смоет водой, но она закроет глаза и увидит каждую царапину на обескровленной коже. Её клятве нужно это воспоминание. Карамон принимает её холодность за шок, и её это радует. Всем нужна жрица Паладайна, молящаяся каждую ночь и носящая в своих руках чудо божье. Поэтому Крисания говорит своей тьме: «Жди!» — и тьма ждёт. В мыслях же — только свет, и приторное благочестие — на устах. Видишь, отче, я прошла испытания и обуздала тьму внутри себя. Тьма внутри неё согласно замирает. Крисания любит — и чем меньше времени им остаётся, тем больше. Она держит Рейстлина в его лихорадочной битве со своим прошлым, заглядывает в глаза с надеждой, которую в себе со смирением принимает. Если он откажется от своей клятвы, она свою без раздумий забудет. Про раздавленных, обезглавленных, сожжённых, стрелами пронзённых гномов и людей тоже забудет. Если он откликнется, расслабится и на коленях её уснёт, то они кошмары поделят на двоих и распылят в своих счастливых снах. Но он вырывается, и она вслед уже не смотрит. «Я верна тебе», — говорит Крисания своему богу и покорно склоняется в молитве. «Я верна тебе», — говорит она Рейстлину, и они открывают Врата. И проходят испытания, а Такхизис всё нет, и ожидание болезненно скручивает всё внутри, и любовь калёным железом ввинчивается в мозг. Крисания столько раз мысленно обрубала себе путь назад, хотя и сейчас ещё не поздно вернуться, и эта мысль разрывает её. За своё упрямство и страхи Рейстлина она расплачивается зрением — мелочь. Это не так уж и важно, потому что он теперь сильнее всех живых и вступает в поединок с богиней. И побеждает. И, ослабленный битвой, падает на землю уже богом. Встаёт и кашляет, надрывая измученные лёгкие, шатается, как деревце на ветру. Пока он своих божественных сил не осознал, не принял их, Крисания подбирает с земли выпавший из руки богини меч. Слишком тяжёлый для её тонких уставших рук, она вытягивает его перед собой неловко и идёт на звук. Кашель Рейстлина обрывается булькающим хрипом, он дёргается, и Крисания, перехватив меч за крестовину, поворачивает лезвие в ране. Выдёргивает, и Рейстлин падает рядом с ним и всё хрипит и стонет. Крисания садится, кладёт его голову себе на колени и гладит его лицо. Крисания плачет и не видит смысла сдерживаться или уходить слишком рано — времени у неё теперь хватит на всё. — Я люблю тебя, — объясняет она Рейстлину. — Я так тебя люблю, я всё бросила, лишь бы за тобой пойти, и ещё большим бы пожертвовала, чтобы с тобой остаться, только, как ты не хотел быть тенью Такхизис, так я не хочу быть твоей. Я давно уже не следовала за тобой, а рядом шла к своей цели. Крисания переплетает свои пальцы с его, пока Рейстлин бьётся в агонии у неё в руках и мертвенной хваткой вцепляется в её ладонь. — Мне бы самой не хватило сил убить Такхизис, — продолжает она, и слёзы мешают дышать, путают слова, заглушают звуки, — а ты бы мне это место добровольно не отдал. Ты бы меня умирать бросил ещё у Врат Бездны, если бы было нужно. А я зашла так далеко, что у меня уже не было права отступаться или умирать. Она всхлипывает последний раз, выплакивая всё из слепых зудящих глаз. Когда Крисания поднимается, с колен её с тихим стуком падает труп. На чёрную мантию опускается платиновый дракон на порванной цепочке. Она обходит его осторожно, мечом ощупывая землю перед собой, переступает через Такхизис и идёт к трону, придержав платье рукой. С каждой ступенькой сил всё больше. На последнюю, у своих ног, она кладёт окровавленный меч и опускается на трон.***
Паладайн приходит к новой богине тьмы, и она чувствует на себе его хмурую жалость. — Зачем ты пришёл, отче? — спрашивает она ласково. Пыльный ветер Бездны бьёт ей в лицо, рукава белого платья летят, как крылья. Тени, послушные её воле, расступаются, пропуская бога к её трону. Жалость к своей жрице берёт в нём верх над скорбью по своей сестре и гневом на гордыню смертных. — Что же ты сделала с собой, девочка моя? — спрашивает он, остановившись на половине лестницы. Крисания поднимает уголок губ презрительно. — Ты поздно пришёл со своей заботой, — говорит она холодно. — Жалел ли ты меня, когда я молилась тебе в Истаре? Когда искала, чем согреться в заброшенной башне? Когда ехала проповедовать в истреблённую заразой деревню и когда шла с армией к Заману? Если жалел, если знал, что я задумала, и не остановил, то теперь твои упрёки уже никому не нужны. — Богом не может стать тот, кто не любит и не сострадает. Это главные испытания, — отвечает ей Паладайн, и за грустью в его словах железная твёрдость. Крисания смеётся, и смех её похож на крик. — Из сострадания и из любви я здесь! — срывается она, и её голос гулким эхом прокатывается по пустыне. Тени подхватывают его нестройным хором. — Я молилась за последнюю пропащую душу в Истаре, я просила милосердия для Короля-Жреца и для Рейстлина, я любила его. Я любила его так, как ему в самом страшном сне не могло привидеться. Если бы моя любовь была хоть кому-нибудь нужна. И он, и ты хотели, чтобы я шла, куда вы скажете, но теперь власти вашей нет надо мной. За право быть богом — расплата любовью. Цена непомерно высока, но я заплатила её, и трон этот занимаю по праву. — Даже боги не всесильны, и над ними довлеет закон Равновесия, — напоминает Паладайн. Крисания отмахивается. — Я не покушаюсь на него. Я не хочу захватывать мир и накрывать его тьмой, истребив иных богов. Мне нет до этого дела. Пока что я лишь хочу остаться одна. Она садится на трон, заканчивая разговор, и Паладайн уходит. И Тьма смыкается вокруг своей хозяйки.