***
— У Ферелдена уже есть королева, а я лишь командую её войсками! — бросает отец недовольным баннам, сжав сильверитовую перчатку. Королева-марионетка, королева, которая не правит, но может лишь смотреть, как будет уничтожен Ферелден. Руками отца и её именем. Открывая двери поместья Хоу, она ничем не рискует, ведь что ждёт её в случае неудачи? Даже если Хоу донесёт о разговоре отцу, кому поверит всесильный регент — единственной дочери или советнику, который вот-вот впадёт в немилость? Анора нужна отцу живой и здоровой, она нужна ему на Собрании, она нужна ему королевой, чтобы её именем вершить беззаконие. Пальцы нервно комкают бело-голубой шёлк юбок. Как мог герой реки Дейн обернуть меч против тех, кого когда-то клялся защищать? Почему великий полководец не слышит беженцев с юга, почему не понимает, что скоро тьма придёт и сюда тоже, и что моровым тварям, исторгнутым землёй будто в наказанье, будет всё равно, в чью плоть вгрызаться голодными зубами? Порождения тьмы не пожалеют ни шпионов Орлея, которых так яростно ищет отец, ни забитых обитателей денеримского эльфинажа. Ферелден или тот, кто когда-то давно скупо улыбался первым шагам Аноры и заплетал ей косы мозолистой от меча рукой? Анора не хочет выбирать. — Нам нужно объединить силы против отца на Собрании земель, — говорит она, набросив на лицо паутину лёгкой улыбки. — Тогда мы наконец сможем остановить гражданскую войну и выбрать достойного правителя. Меня. — И вы хотите, чтобы рядом с сильной королевой стоял сильный король, верно, ваше величество? — прямо спрашивает Хоу. Под воротом его расшитого серебром дублета сверкают грубые кольчужные звенья — Денеримский мясник не может чувствовать себя в безопасности даже в собственном поместье. Анора выдерживает его алчный липкий взгляд, голубая чашка в её руках почти не дрожит, а румяна и белила скрывают итог долгих бессонных ночей. Ставленник отца, прибравший к своим рукам треть богатейших ферелденских земель, не тронутых Мором, может стать ценным союзником. Достаточно сильным, чтобы дать бой чудовищам, и достаточно слабым, чтобы не претендовать на трон самому, лишь стоять за спиною правящей королевы, пусть даже надев корону консорта. Ведь это будет продолжаться ровно до тех пор, пока вынужденный союз не станет ей в тягость. — Именно так, ваша светлость, — её губы обжигает ароматный травяной чай. — Сразу после Собрания мы пошлём воронов в Орлей — порождений тьмы не одолеть без Стражей, а потому мы должны рискнуть. У Хоу коротко стриженый седой затылок, дряблеющая кожа на шее и удушающая медвежья хватка. Анора понимает это после, когда он, грубо вывернув ей руки, тащит её по коридорам поместья, когда бросает на кровать, разрывая платье, когда тяжело наваливается сверху. Медведь с гобелена зловеще скалит зубы, в ушах поселяется пронзительный звон. — Будьте благоразумной, моя королева, и не пытайтесь сбежать, — на прощание Хоу даже целует ей руку. — Думаете, ваш отец станет тосковать по очередной шпионке Орлея? Если, конечно, доживёт до Собрания земель. Мягкие сапоги Хоу — кожа молодого дракона — спешат к двери, щёлкает засов. Её долго тошнит горечью в ночной горшок, и она впервые в жизни рада, что её чрево бесплодное и мёртвое, как высохшая роза. Хоу посмел запереть её. Посмел обесчестить. Опьянел ли он от крови, проливаемой им с молчаливого дозволения отца, или и правда прячет козыри в расшитых рукавах дублета? Неужели он думает убить отца и выставить на Собрании свою кандидатуру? Хоу забрал себе Хайевер и Денерим, а теперь возжелал и трон Каленхада? Этого допустить нельзя. Хоу присылает с Эрлиной еду и несвежие платья, сшитые по последней моде. Должно быть, снял их с замученных знатных пленниц — его жена умерла много лет назад, а единственная дочь сбежала с простолюдином. Сжав зубы, она вытирается, гонит вновь подступивший к горлу тяжёлый ком, скрывает укусы Хоу под слоем белил, оставленные им синяки на запястьях — под желтоватым кружевом, боль почти вынутой из тела души — за спокойным уверенным взглядом. Она допустила чудовищную ошибку, но пока она жива. Она должна быть сильной — ради Ферелдена. Даже если ради этого ей придётся заключить союз с самозванцем. — Эрлина, ты должна выбраться отсюда и найти Серых Стражей.***
Значит, всё-таки смерть. Окажись она на месте Амелла — поступила бы так же. Особенно сейчас, когда Амарантайн превратился в руины, когда поднялось приливной волной побережье, когда опасно накренился трон под самозванцем. Хотя нет — она бы избавилась от соперника сразу после Собрания земель. Анора знает и понимает, но постыдный животный страх на мгновение сковывает её разум, заставляет забиться в угол камеры, подобрав под себя босые ступни. Но лишь на мгновение. В детстве она приказывала расцарапанным коленкам не болеть, а теперь заставляет себя подняться и гордо вскинуть подбородок. — К чему столько стражников? Канцлер Ферелдена боится слабой женщины? — бросает она распахнувшейся двери. Она чувствует, как её сухие потрескавшиеся губы расходятся в презрительной усмешке — такой, как нужно. Жаль, нельзя выпрямиться полностью — мешает тяжёлая цепь. Амелл возвращает ей злую кинжальную улыбку: — Я никогда не считал тебя слабой, Анора. Его острые скулы тронуты желтизной, под глазами залегли серые бессонные тени. Что тебя тревожит, канцлер — малая родина, обращённая в человеческий пепел, или окровавленный венец, что вот-вот упадёт с головы твоего ручного короля? Желчное лицо идёт неровными красными пятнами, как от пощёчины — кажется, вопрос попал в цель. — Мне не о чем говорить с тобою, — выплёвывает он надтреснуто. А из-за его узкой спины выходит палач. В руках палача нет ни топора, ни яда, лишь тёмная удавка из тех, что свивают для контрабандистов или вороватых фригольдеров, которым вздумалось поохотиться в королевских лесах. Она снова усмехается. Если Амелл решил напоследок унизить её недостойной королевы смертью, то он просчитался — она лишь горда быть дочерью своего отца, героя реки Дейн, великого полководца, рождённого крестьянином. Из горла льётся сухой простуженный хохот. Как там говорилось в старой гваренской песне? «Не сетуй, хозяйка, и будь веселей, сама ж ты впустила весёлых гостей!»***
— Я сожалею о том, что случилось с сером Коутрен, но… наверное, иначе было нельзя. Она приказывает голосу не дрожать, но позволяет высоким нервным ноткам прорваться сквозь слова, запутаться в запахе смолистых дров — королеве к лицу неподдельное беспокойство о судьбе подданных, но не животный страх за свою жизнь. Если, конечно, она намерена оставаться королевой и дальше. — Отчего же? Вам нужно было лишь не предавать нас при первой же возможности, — говорит Амелл поверх сцепленных в замок пальцев. — У вас… весьма странные представления о благодарности. Мантия на нём чистая и опрятная, прачки уже отстирали с неё кровь Хоу, Коутрен и бледной рыжеволосой девушки, которую Амелл принёс в поместье Эамона на руках. Поймав взгляд, с которым Амелл передавал девушку старой целительнице, Анора поняла, что женские чары, от которых терял голову её славный глупый Кайлан, сейчас будут бессильны, и ей останется только язык власти. Впрочем, сейчас оно и к лучшему. — А чего ты ожидал? Ты выдал меня самому доверенному человеку моего отца. Ты очень плохо знаешь, как тут обстоят дела! — Я знаю по меньшей мере то, что Логейн не стал бы убивать вас, ведь вы — его единственная дочь, его единственный ключ к трону, — усмехается Амелл. Проклятый Эамон! —… Чего не скажешь о том, в чьих жилах и правда течёт кровь Серебряного Рыцаря. Амелл не лжёт — самозванец похож на Кайлана как на родного брата. Быть может, его она убедила бы куда проще, но она не желает говорить с марионеткой. Ей нужен кукловод. — Разве я присягал тебе на верность? Почему я должен был ставить твою жизнь превыше жизней моих людей? Превыше жизни сына Мэрика? — продолжает он, грубо нарушая протокол. Глаза у Амелла голубые и прозрачные, но на их дне плещется змеиный яд пополам с безумием. Действительно, лишь безумец дал бы бой вооружённому до зубов отряду Коутрен, столь невовремя оказавшемуся у ворот поместья Хоу (кто привёл их? кто-то из уцелевших слуг? случайный прохожий, услышавший шум боя? отец?). И только безумец вышел бы из этой битвы победителем. — Чем вы столь особенны, ваше величество? Анора набирает в грудь воздуха. Она и не ожидала, что переговоры будут лёгкими: она не может предложить ни королевской крови в своих жилах, ни боевых заслуг отца, ни изобильного чрева. Ещё и эта Коутрен, демоны б её побрали. — Я правила этой страной пять лет, и страна процветала. Принц Алистер рос на псарне. Несомненно, он хороший человек и хороший Страж, но сейчас нам нужен хороший правитель, — говорит она, вытравливая из голоса остатки волнения. — Ты похож на человека, который искренне печётся о благе Ферелдена, а потому я не сомневаюсь, что ты сделаешь правильный выбор. Получив трон, я не забуду тебя. Безусловно, принц Алистер пообещает то же, но нужна ли тебе благодарность слабого короля? — Я уже говорил, что не присягал вам на верность, — говорит Амелл, по-змеиному прикрыв глаза. А потом кивает в сторону покоев самозванца. — Впрочем, ему тоже. Наш союз не задался с самого начала, но давайте попробуем ещё раз. Так что вы говорили о благодарности? Её убеждают не слова, но жадность, с которой он их произносит. Он требует титулы, земли, пост советника, молчит разве что о консортской короне. — Мой отец должен остаться в живых после низложения, — сводит она брови. — Он будет выслан в Вольную Марку. — Неужели вы думаете, что мы сможем одолеть порождений без помощи героя реки Дейн? — спрашивает Амелл. — Логейн Мак-Тир будет призван в ряды Серых Стражей и после победы продолжит служить Ферелдену. Хороший полководец нужен нам не меньше, чем хороший правитель. Согласится ли отец? Простит ли он её когда-нибудь? Она бы многое отдала за то, чтобы вновь вернуть беззаботные дни детства, крики чаек в солёном гваренском воздухе и повести о жестоких сражениях, которые отец умел превращать в волшебные сказки. Во рту становится солоно, к глазам подступают непрошеные слёзы. — Да будет так, — кивает Анора, подходя к камину. — А хорошему правителю нужен мудрый советник. Разумеется, она сдержит данное Амеллу слово: оставит при дворе, пожалует титулом эрла и отнятым у Хоу Амарантайном. Рассвет, увы, приходит лишь после самой густой тьмы, и Ферелден едва ли можно будет поднять из руин бескровно. Кого легче обвинить в перегибах и неизбежных ошибках — мудрую и нежную Ферелденскую Розу или жадного до власти малефикара, который откусил кусок не по зубам? А потом Амелл — если, конечно, останется жив — тихо удалится замаливать грехи в один из баннорнов опустошённого Мором юга или буйного побережья. Например, в Чёрные болота. Самозванец же, вздумай он оспаривать её права, сложит голову на плахе. Анора прикусывает щёку, глядя на каминное пламя. Это будет не вероломством, но необходимостью, что поможет Ферелдену выстоять и окрепнуть в тёмные времена — подобно тому, как розы тянут к солнцу свои побеги, пробуждаясь после долгой зимы. Впрочем, Амелл своих обещаний не собирался исполнять вовсе. — Я всего лишь хотел защитить тебя, дочка! — горько говорит отец, и в его глазах нет ненависти, только глубокая печаль. А в следующее мгновение его голова, отрубленная мечом самозванца, тяжело падает к её ногам, пачкая подол кровью, а на её запястьях щёлкают грубые кандалы. Самозванец — то ли из слабости, то ли из извращённого милосердия — заменяет ей казнь пожизненным заточением, а стоящий за его спиной Амелл досадливо хмурится, но не решается спорить прилюдно. Дворяне чествуют нового короля, начавшего своё правление с казни, а её волокут прочь из тронного зала, в темноту одной из башен Форта Драккон. Кто-то из баннов сочувственно смотрит ей вслед, но ей жаль не себя и даже не отца, погибшего в бою, как и подобает героям. Ей жаль Ферелден, по её вине попавший в руки слабаку и безумцу.***
— Будь ты проклят, безумный канцлер! Твоё падение близко! Она снова заходится кровавым кашлем. От факельного света глазам становится больно, а её лицо, отразившееся в луже дождевой воды на полу, похоже на оскал обтянутого кожей черепа. — Возможно. Но ты этого уже не увидишь, — зло усмехается Амелл, а потом вдруг добавляет: — О Ферелдене можешь не беспокоится — он в надёжных руках. Палач затягивает удавку на её шее.