Тварь

Медовый месяц у Киоко закончился уже давно, но в особняк Вонголы она вернулась только сейчас. Ей необходимо было повидаться с братом и… поговорить с Тсуной. Разговор с Реохеем принес головную боль, слезы и утомил её. Она, пошатываясь, шла к кабинету босса Вонголы по красиво обставленным коридорам и надеялась, что Тсунаеши сейчас не занят чем-то важным. Савада привычно сидел в кабинете и перебирал бумаги, когда дверь в его обитель открылась. Киоко, все такая же прекрасная и неземная, словно нимфа, переступила через порог, улыбнулась и поприветствовала его. Вот только улыбка у нее была блеклой и какой-то больной, воздушной и легкой она была из-за излишней худобы, а на руках красовались фиолетовые синяки. Тсунаеши прищурил потемневшие глаза и прикусил щеку изнутри. Так вот какой хороший этот Шин-кун. Улыбка сошла с лица Киоко, она устало произнесла: — Он уже не жилец: Ре поехал разбираться. Тсунаеши понятливо кивнул. Должно быть, сейчас, узрев такую сестру, Реохей потерял голову. Было больно и неприятно видеть Киоко такой. Что-то будто противоестественное в её облике отталкивало взгляд и заставляло смотреть в стол. Присев напротив, она тихо заговорила: — Я виновата. Я должна была сделать это раньше. Но, понимаешь, я его так любила, — она снова плакала, так, как совсем недавно делала это в объятиях брата, — Я думала, что он перестанет, что это просто что-то не так на работе или я делаю что-то не так, — на этой фразе Савада не выдержал, подошел к ней и обнял. Ясно, теперь было все понятно — она полюбила и вышла замуж за абьюзера, за какого-то больного ублюдка и терпела его все это долгое время из-за любви. Воспитание Киоко по японским канонам лишь поспособствовало этому. Возможно, что и тогда та сцена в туалете была актом насилия? Это было… просто ужасно. И если бы Сасагава уже не поехал разбираться с этой мразью, то это сделал бы Тсуна. — Ты, ты говорил, что любишь меня, и я… Я знаю, это эгоистично, но я так хочу нормальных отношений, — всхлипнула ему в пиджак девушка. Тсуну будто ударили под дых. Дышать стало нечем. В голове красные глаза смотрели на него, а их владелец говорил, что любит-любит-любит. Образ Киоко, что он так старательно выводил из своего сердца, приобретал новые, серые и фиолетовые краски. О, он прекрасно понимал её, потому что поступил почти так же — упивался чужой любовью, практически излечивался ею. И сейчас это все… Он стал частью какого-то несчастного любовного многоугольника. Он ненавидел такие истории. Он… — Киоко-чан, прости, но я занят, — у них с Гокудерой выстроились прекрасные отношения. Но вот перед Тсуной стоит его мечта — лишь руку протяни. Он же отказался от своей любви к ней ради того, чтобы она была счастлива вместе с тем, кого сама любит. Получается, эта жертва своими интересами и чувствами была напрасной? Но так ли на самом деле сама Киоко прекрасна, как в своих мечтах её видел когда-то Тсуна? Смог бы Савада сейчас, вспоминая произошедшее, принять всю её без остатка, как сделал бы это раньше? А ведь Хаято… Он же не переживет разрыва. А Тсуне больше никогда не станет достаточно Киоко, её отдачи — он прекрасно понимает это. Потому что Гокудера и правда развратил его, открыл и принял те части, те закоулки души, которые Тсунаеши боялся показывать остальным. Она не поймет, потому что не любит. После всего пережитого Киоко просто хочет, чтобы понимали, оберегали и любили именно её. А Хаято любит, даже скорее обожает Тсуну, и Савада старался отвечать ему тем же. Он же не будет типичным героем сериала, что мечется между двоими и не может выбрать, правда? Киоко сделала свой выбор, когда женилась на человеке, которого плохо знала. Тсунаеши сделал свой выбор, когда принял чувства Хаято. Гокудера же сделал свой еще тогда, когда они учились в Средней Намимори и участвовали в захватывающих битвах и сражениях. Все. Конец сериала. — Кто? — она удивленно и даже как-то радостно посмотрела на него влажными глазами. Все же Киоко и вправду была удивительной и понимающей. Тсуна прекрасно знал, почему когда-то влюбился именно в неё. — Хаято. Она прикрыла рот ладонью, но даже так Тсунаеши видел расплывающуюся по её лицу глупую улыбку. Она тихонько хихикнула, видимо, представляя что-то веселое. — Я рада, правда. Извини, — Киоко отвела взгляд на дверь и как-то неловко произнесла, — Мне надо идти. Спасибо за поддержку и, знаешь, Хаято пойдет белое платье, — она все же рассмеялась. — Ему совсем не идет женская одежда, — глупо спалился Савада, — Зайди в медицинский отсек и оставайся в особняке. Хана на третьем этаже — пятая комната, у Хару вторая, Хром — восьмая. И в следующий раз будь… осторожнее. Повеселевшая Киоко выпорхнула из кабинета. Тсуна устало свалился в кресло. Опять начинала болеть голова: ему не нравилось подобное. Составлять договоры и просчитывать чужие ходы было легче, чем выяснять, кого он больше любит. Но, кажется, разговор с Киоко помог ему осознать и понять что-то очень важное. Он резко встал и направился в сторону своей комнаты: Хаято, должно быть, уже там.

***

Как только он закрыл дверь комнаты, на него радостно накинулись, повалили на пол и зацеловали лицо. И, черт, это и вправду очень походило на поведение пса, который соскучился по хозяину. Тсуна довольно ощутимо приложился спиной об пол, но это было сейчас абсолютно не важно. Он зарылся руками в серебряные волосы, нащупал искусственные уши и не смог сдержать улыбки. Женские вещи Хранителю абсолютно не шли, а вот образу послушного пса тот почти полностью соответствовал. Он торопливо поцеловал Хаято, уничтожая вернувшийся привкус крови во рту. Гокудера, скорее всего, как и всегда, был в курсе приезда Киоко, поэтому и подготовился к их игре. Все ради того, чтобы вытеснить грустные мысли Джудайме собою. — Кто у нас тут хороший мальчик? — спросил Савада, оглаживая чужую талию и бедра. Хаято заскулил: тяга к похвале от босса вылилась в скромный и даже в чем-то привлекательный кинк. Тсуне очень сложно было найти в себе силы для того, чтобы не разложить Гокудеру прямо на полу, а пройти пару шагов до кровати. А ведь для этого еще надо было, чтобы Хранитель с него слез. — Место, — произнес Тсунаеши и с удовлетворением наблюдал за рванувшим в сторону кровати Хаято. Между ног у Хранителя висел серый пушистый хвост. И хоть им, видимо, было не суждено отыгрывать сцены, имеющие женскую роль, но зато у Гокудеры прекрасно выходило быть его послушным Цепным Псом, а у Тсуны — быть его добрым хозяином. Вот как после этого вообще можно задумываться о том, чтобы бросить его и променять на Киоко? Гокудера сквозь ресницы внимательно наблюдал за раздевающимся боссом. Внутри он сгорал от нетерпения, возбуждения и радости. Если Тсунаеши пришел сюда, к нему, то это значит, что в итоге он выбрал именно его. Да, Гокудера вполне догадывался о том, о чем он говорил с Киоко: все же он занимается контролем безопасности особняка. И он знал, о чем говорил Сасагава с сестрой. Гокудера ждал тут и надеялся, что про него не забыли, что его не променяли, что скоро к нему придут. И Джудайме пришел. Да, Тсуна был с ним, обнимал, целовал, но еще ни разу он не сказал прямо о том, что любит Гокудеру, и это расстраивало и немного пугало. Но Хаято не сдавался и ему, если честно, было достаточно и того, что от Савады тоже шла, хоть и не такая сильная, как от него самого, но отдача. Ему было достаточно уже того, что Тсуна все же пришел к нему. И снова поцелуи, такие горячие, нежные и необходимые. Тсунаеши навис сверху, огладил чужую грудь, провел по просматриваемым кубикам пресса и начал аккуратно водить рукой по чужой возбужденной плоти. Хаято выгибался и стонал, хотя это больше походило на скулеж. Его глаза опять отсвечивали красным — Савада каждый раз удивлялся, но знал, что его собственные глаза тоже горели, только уже золотисто-оранжевым огнем. Он отпрянул от дрожащего горячего тела, но только для того, чтобы сменить их позицию и использовать контрацептивы со смазкой. Теперь Тсуна лежал, а уже на нем самом в позе наездника восседал Гокудера. Хаято несдержанно потерся заткнутой пробкой попой о его член и со стоном попросил: — Хозяин, пожалуйста… — Сколько раз тебе напоминать, Гокудера-кун, собаки не говорят, — лукаво улыбаясь, ответил Савада, с чпоком вытаскивая пробку из его ануса и снова загоняя её внутрь. Хаято тихо зарычал, соблюдая на этот раз правила игры, и со смешком Тсуна все же достал из него пробку и недалеко отбросил серенький хвост в сторону. Не медля, Хаято приподнялся, но лишь для того, чтобы со стоном-скулежем опуститься разработанным отверстием на его член, принимая его в себя, чувствуя полное удовлетворение как свое, так и твари, что довольно урчала внутри. Сначала неторопливо и осторожно, но вскоре уже несдержанно и быстро, он насаживался на член, чувствуя внутри жар и наполненность, опираясь руками то в плечи, то на ноги Тсуны, чувствуя, как тот ему помогает двигаться, удерживая за ягодицы и задавая свой темп. Хоть это и было сначала немного больно, но Гокудере нравилось — ему нравилось абсолютно все, что делает с ним его босс. Ему нравилось чувствовать его внутри себя, видеть, как хорошо Тсуне становится от его тела и действий. Он бы сделал все-все-все для того, чтобы Джудайме полюбил его. Савада смотрел на него и не мог налюбоваться. В какой момент ему так стали нравиться эти серебристые волосы, улыбка на тонких губах, весь этот человек целиком? Гокудера плавно двигался; с полной отдачей он насаживался снова и снова и стонал. По лбу скатывались капли пота, рот был призывно приоткрыт, отливающие алым глаза сверху вниз смотрели прямо на Тсунаеши, а искусственные серые ушки растрепались вместе с серебристыми волосами. Сегодня Тсуна кое-что для себя понял. Что-то очень важное. То, что он готов сейчас признать. — Я люблю вас, — уже привычно выстонал Хаято, полностью отдаваясь ему телом и душой. Он всегда любил напоминать боссу о своих чувствах к нему, даже если это и противоречило их игре. Обычно после этой реплики слышалось молчание или простое, но отдающее в груди теплом «спасибо». — Я тоже люблю тебя, Хаято, — Тсуна притянул его к себе, практически укладывая на себя и целуя. Гокудере хотелось закричать от счастья, радости, удовольствия. Он не жалеет, что все это время любил и ждал любви в ответ. Ради этой фразы он был готов прождать еще дольше. Например, целую вечность. Но их игра еще не была окончена. Зарывшись рукой в серебристые волосы и поправляя серые меховые уши, Савада хрипло прошептал: — Поработаешь ротиком? У Гокудеры от такого тона закатывались глаза и подгибались ноги. Конечно, конечно он это сделает. Он сделает вообще что угодно для Тсуны. Хаято соскользнул с члена и развернулся к боссу задом, предполагая, что тот хотел именно этого. Пока Гокудера снимал презерватив с его члена, сзади послышался довольный хмык, и его правую ягодицу опалил шлепок. Хранитель вобрал в свой рот член Савады и начал быстро и несдержанно двигать головой, стараясь заглатывать на всю длину, чтобы сделать боссу хорошо. Приоткрытая из-за недавнего акта дырочка не осталась без дела: пробку, которую Тсуна совсем недавно откинул, вернули в изначальное место. Вместо привычных пальцев Гокудера почувствовал инородный холодный предмет внутри себя. Конечно, чувствовать внутри себя Десятого было приятнее, но так тоже было неплохо. Он старательно облизывал, заглатывал чужой член, скулил, когда пробка упиралась в простату, когда чужая рука дрочила его член, когда Джудайме называл его хорошим мальчиком. Голова шла кругом. Самым важным на свете сейчас было то, что происходило между ними. Тварь была просто в восторге, Хаято был в полном восторге. — Ты же знаешь, что надо делать, — произнёс Тсуна, делая поступательные движения серым хвостом с пробкой на конце. Иногда он, вводя внутрь пробку, отвлекался на то, чтобы приласкать Хаято и спереди: одновременно делать подобное не получалось из-за позы, которая была не очень удобной. Чтобы серый хвост не елозил по лицу и телу, он зажимал его конец в той руке, которая поддерживала бедра Гокудеры, а другой доставлял ему удовольствие. И все же из Хаято вышел замечательный песик. О да, Гокудера знал, что надо делать. Он сам хотел этого, визжащая в экстазе тварь хотела этого. Он старательно и с удовольствием сосал настолько хорошо, насколько мог, подводя босса к оргазму. А потом слизывал, глотал терпкую сперму, не обращая внимания на резкий запах и собственные неудобства. А от интенсивных движений пробки внутри себя, которая специально задевала простату, и слов «Умничка», кончил сам, пачкая грудь босса. Все еще чувствуя разливавшуюся в теле негу, Хаято перевернулся и прижался к уже успевшему вытереться Тсуне, обнимая его и все повторяя о том, как он его любит. — Хаято, — Тсунаеши огладил его лицо, убрал торчащие прядки волос, — ты молодец. И так красные щеки Хаято стали ещё ярче, а ставшие привычно зелеными глаза осветились красными искорками. Они смотрели на Тсунаеши с некрываемым обожанием. Гокудера был готов на все ради того, чтобы слышать эти слова снова и снова. — Я не знаю, что делал бы без тебя, — он поцеловал счастливого Гокудеру в висок, — Я тоже тебя люблю. Тварь радостно виляла хвостом и готова была пойти на самые ужасные безумства, чтобы этот человек был с ним. Хаято был этой тварью, наконец-то признанной и любимой хозяином. Очень счастливой. И он сделает все, что может, ради того, чтобы все так и продолжалось. Чтобы любить и быть любимым в ответ. Тсунаеши улыбался, смотря на счастливое выражение лица Хаято. Он думал о том, что не хочет ничего менять. Они все когда-то сделали свой выбор. И Тсуна, глядя на Хаято сейчас, может твердо сказать о том, что о своем он точно не жалеет.