Ноябрь, 1639 год.
Карету трясло от езды по ухабистой дороге, что вела через лес прямиком к главному османскому дворцу, однако сидящую в ней женщину совсем не беспокоил неспокойный путь, в отличии от двух других, одетых попроще спутницы. Глядя на неё со стороны, брюнетка выглядела невозмутимой и очень задумчивой, уставившись в решётчатое окно повозки, сквозь которое внутрь проникал холодный ноябрьский воздух. Рассвет едва вступал в свои права и по-прежнему было немного темно, когда кучер немного резко затормозил, из-за чего пассажирки вынуждены были придерживаться, чтобы не упасть:
– С позволения Аллаха через час будем в Топкапы, госпожа! – крикнул мужчина, чей голос сквозь вой ветра, звучал не так чётко, как обычно, но странницы всё поняли.
Прежде сидевшая, как изваяние, словно позировала невидимому скульптору, вздрогнула, растирая дрожащие от холода пальцы и спрятала под соболиный мех накидки. Усыпанный рубинами хотоз покачнулся под порывом ветра, когда молодая женщина повернула голову от окна и послала долгий взгляд своей спутнице. Вторая женщина похоже была очень довольна новостью:
– Наконец-то, султанша! Вы столько лет ждали этого момента и он наконец настал. Мы снова увидим нашего шехзаде и султанш, они наверное ждут вас!
– Мне бы твою уверенность, Нарин. Сомневаюсь, что они даже получали мои письма. Я надеюсь, что сумею наладить с моими детьми контакт, кроме них мне не за кого бороться,– тихо ответила султанша.– В первый год ссылки я часто представляла себе этот момент, а сейчас даже не знаю, хочу ли вернуться. Опять переступить порог этого дворца, как открыть клетку с дикими хищниками, готовыми разорвать тебя, стоит повернуть голову. Неспроста меня вызвали в столицу, чует моё сердце, война внутри “обители счастья” продолжается.
Айше глубоко вздохнула и вновь погрузилась в свои мысли, мимо воли возвращаясь воспоминаниями в события шестилетней давности, когда она уезжала из дворца, где провела лучшие годы сладкой юности, познала любовь, родила своих детей, а потом была выброшена из жизни некогда влюблённого в неё мужчины, допустив до этого не одну фатальную ошибку, едва не стоившую ей жизни. Но девушка с головой заплатила за свои прежние ошибки, будучи вдали от своих детей,– единственных, за кого следовало бороться, как теперь понимала бывшая любимица Султана.
За прошедшие годы много воды утекло: время способно потушить не один пожар, не одну бурю душевную унять. Хасеки стала мудрее, научилась анализировать и отпускать старые ошибки – не только свои, но и чужие. Множество раз прокрутив в голове прошедшее, она осознала, что не одна делала ошибки, однако именно ей выпало за них нести ответственность, ибо под покровом империи османов невозможно искренне любить и ждать отдачи, иначе будешь растоптана своими же ожиданиями. Вначале она боялась, опасалась, что однажды под покровом ночи в одинокую опочивальню проникнет палач, посланный её мужем, потом злилась, что одна вынуждена нести ответственность, что любимый ею мужчина столь легко отказался от всего, что их связывало, потом пришло раскаяние за пострадавших в ходе кровавой игры, в которую девушка по неопытности ввязалась, а потом она неожиданно поняла, что перестала ждать чего-то, приняв реальность как данность,– это был первый шаг к изменениям в себе, который сделать оказалось сложнее всего. Оказалось, просто жить было куда интереснее, хотя султанша продолжала лелеять надежду на встречу с любимыми детьми. А как иначе? Они были единственными во всём мире, кто любил её ни за что, не требуя ничего взамен.
Началась долгая работа над собой: кропотливое собирание самой себя из хрупких осколков, настойчивое самообразование, открытие новых талантов, благотворительные дела, на которые вначале хватило старых сбережений; позже пришлось урезать свои расходы из-за пониженного жалования. Если подумать, ей нужно было не так много: нарядов и украшений осталось более чем достаточно, дорогие платья девушка просто не носила, отложив до лучших времён, некоторые украшения продала, а в услужении оставила только трёх девушек, включая верную Нарин, считая своим долгом доплатить им средства, которых женщинам не хватало, будучи в услужении опальной султанши. Годы шли, а она медленно зарабатывала по крупицам уважение народа Амасьи, проявляя заботу о благоустройстве города, образовании детей и бедном населении. Услышав о делах невестки, ведь языки простого люда тянулись далеко, Кёсем выделила дополнительные средства, ведь благотворительность, как бы не почернела её душа, мать Султана уважала: на дорогах города она разливала мёд, а в коридорах дворца – яд для своих врагов, даже для собственного сына, ежели последний решит потягаться с ней в могуществе. Айше отлично понимала истину касательно бабушки своих детей, потому любую помощь принимала с большой осторожностью, предпочитая положиться на свои силы.
Письмо из Топкапы застало девушку настолько внезапно, что вначале она даже не поверила в реальность происходящего. Но послание было написано рукой самого Падишаха и заверено его персональной печатью, потому пришлось поверить и начать сборы. Как-никак, Айше оставалась матерью единственного прямого наследника властелина семи континентов, потому не должна ударить в грязь лицом; в Топкапы всегда принимали по одёжке, не особенно заботились о внутреннем содержании. Вооружившись иголкой и ниткой, Хасеки вместе с Нарин перебрала все свои наряды и изменила почти до неузнаваемости, удивляясь, как маленькие детали способны изменить общий образ. Дни перед отъездом прошли в круговороте подготовки,– к концу дня она была настолько уставшей, что засыпала, едва коснувшись головой подушки. Но стоило вознице отправиться в путь, как водоворот мыслей затянул в свой тёмный вир баш-кадину. Как она будет принята во дворце, где её уже успели наверняка давным-давно забыть? Сумеет ли вернуть расположение и любовь своих детей, завоевать младшую, никогда не имевшую возможности узнать родную мать? Мучил вопрос, зачем Мурад вызвал её в столицу: в вероятность того, что он просто соскучился, Айше мало верила, исходя из всего, что она вынесла по воле этого человека. Давно не было наивной девочки, питающей надежду, что в чёрном сердце османского правителя осталась любовь к ней,– канула в небытие, если вовсе имела место быть когда-то.
Погруженная в воспоминания, молодая женщина даже не заметила остановку кареты, пока верная служанка не коснулась осторожно руки своей госпожи:
– Айше-султан, мы приехали.
– Хорошо, пусть откроют дверь,– сразу ответила девушка, набравшись решимости нести себя с достоинством. Чем раньше, тем лучше, пока сомнения опять не накроют с головой, не начнут есть изнутри.
Султанша медленно спустилась с кареты, поражаясь тому, что внешне дворец совсем не изменился с её отъезда, словно и не было шести последних лет. Этот дворец будет стоять неизменно не одно столетие, прежде чем рука времени оставит свой след, но и это неизбежно, потому что ничего не стоит на месте. Её встречала Лалезар-Калфа, по-прежнему молодая, хотя годы и оставили на ней небольшой след. Госпожа отметила, что женщина одета в чёрное одеяние и сердце пропустило удар.
– Добро пожаловать, султанша. Путь был лёгким? Мы ждали вас ещё вчера, но вы приехали только сейчас. Право слова, вы совсем не изменились, с годами стали только краше!– в своей привычной манере заметила служащая гарема, впрочем, этикет обязывал говорить подобные слова всякому человеку выше её положения.
– Благодарю, Лалезар-Калфа. Путь оказался долгим, но мы в порядке,– ответила Айше сердечно, но поспешно, переходя к интересующему в первую очередь вопросу.– Похоже мой наряд совсем не кстати. Что произошло?
– Ах, султанша... И говорить не хочется, но сообщить должна: вчера по приказу Повелителя казнили шехзаде Ибрагима. Бедняга столько лет провёл в страхе за свою жизнь, поговаривали даже на рассудке это отразилось. Особенно после казни братьев...– шёпотом поведала женщина по пути к главному входу во дворец.
– Аллах! Пусть его душа найдёт покой в небесном чертоге!– в шоке прошептала султанша, даже закрыв глаза.
– Валиде-султан утром покинула дворец и пока не возвращалась, потому вы увидитесь немного позже.
– Разумеется.
Айше не знала, как относиться к произошедшему, настолько противоречивые эмоции одолели девушку. Мурад казнил своего последнего брата, таки завершив начатое ранее зверство: от этого было не по себе, ужас наполнял внутренности, однако теперь её сын стал главным и единственным наследником престола – вот что осознала Хасеки, однако совсем без предполагаемого триумфа. Разве можно спокойно сидеть на покрытом кровью родных троне? Не станет ли Мурад подозревать теперь собственного сына в возможном предательстве? К своему ужасу, увидев служанку в чёрном, она грешным делом подумала, не случилось ли чего с Султаном, и испытала такое ощущение, словно у неё отобрали кого-то очень важного. Неужели губительные чувства не прошли спустя столько лет? Нет, не может быть!
***
Оказавшись внутри гарема, она будто окунулась в холодную воду с головой, столько воспоминаний моментально ударило в голову. Неужели это всё происходило с ней? Не было больше ушедших давно в прошлое фавориток, ни венгерской принцессы Фарьи, ни рождённых ею сыновей, даже верный друг Силахтар и тот не встретится по пути, однако тени этих людей неразрывно следовали за нею, олицетворяя давно прошедшее. Даже по своим прежним врагам девушка чувствовала щемящую тоску, будто она могла вернуть её обратно в прошлое и сберечь от ошибок; вместе с ними ушла и прежняя она. Так где теперь её душа, в каком углу притаилась? Каково это прятать все воспоминания в одной комнате годами, а потом оказаться запертой в ней?
– Валиде!
Звонкий девичий голосок заставил Айше обернуться. В первое мгновение она не поверила своим глазам: к ней спешила тоненькая юная красавица с золотыми кудрями до пояса. Девочка заключила её в крепкие объятия, прежде чем она успела сквозь слёзы произнести одно слово:
– Ханзаде?
– Я знала, что вы узнаете меня, матушка! Как могло быть иначе? Годами я ждала и молилась о вашем возвращении! Вы стали ещё красивее!– одиннадцатилетняя госпожа радостно улыбнулась матери и посмотрела немного назад.– Кая, подойди скорее!
Айше живо взглянула на свою младшую дочь, которую не видела с тех пор, как она была крохотным младенцем. После тяжёлых родов девочку сразу отобрали у неё и позволили всего немного подержать на руках перед отъездом. Теперь к ней неуверенно, слегка улыбаясь, подошла красивая девочка с тёмными волосами:
– Вы моя мама? Брат и сестра много рассказывали мне о вас, но папа никогда не хотел говорить, когда я спрашивала,– наивно заметила маленькая госпожа. Хотя она больше была похожа на неё, девочка почему-то напомнила своей матери Мурада.– Вы будете жить с нами? Никуда не уедете больше?
– Меня нужно будет силой уводить из этого дворца, чтобы я снова оставила своих султанш. Мама очень любит тебя, Кая.
– Я знаю. Ханзаде говорила мне, даже читала ваши письма. Я хотела поехать к вам в гости, если вы не живёте с нами, но нам не разрешили. Даже Ахмеду, а он уже очень большой! Не такой, какими были мои младшие братишки. Я очень расстроилась, когда они ушли на небеса, с ними весело было играть. Дядя Ибрагим тоже ушёл, он был хороший, я знаю, потому что тётя Атике часто брала меня с собой к нему в гости. Сначала с ним жил дядя Касым, его тоже нет больше, но он был хмурый и никогда не хотел со мной играть.
– Кая, разве я тебе не говорила, что такие вещи нельзя обсуждать?– строго проговорила Ханзаде, хмурясь.
– Но я говорю их маме. Разве ей тоже нельзя ничего рассказывать? Она расстроится, как папа, если ей сказать?
Девочка говорила небрежно и рассказывала всё подряд, как часто бывает с детьми, но Айше не могла спокойно воспринимать слова дочери: ребёнок в таком возрасте не должен так спокойно воспринимать потери и видеть горе в таком количестве; дети не должны годами расти без заботы матери и не иметь возможности даже изредка её увидеть. Госпожа с трудом преодолела желание плакать и крепко обняла обеих дочерей, не обращая внимание на любопытные взгляды гаремниц, которым наставницы просто не позволили подойти ближе, чтобы послушать разговоры членов султанской семьи.
– Я больше никогда вас не брошу!– отставив поцелуи на светлой и тёмной голове, не отпуская их, Айше улыбнулась и спросила:– Где же ваш брат?
– Ждёт, не желая прерывать встречу моей дорогой Валиде с моими сестрами,– ответил ещё один голос, возвышающийся над ними.
Подняв глаза, Хасеки не поверила своим глазам: это был не её маленький мальчик, перед ней стояла почти точная копия юного Султана Мурада за исключением куда более тёмных каштановых волос. В двенадцать лет он вырос достаточно, чтобы считаться высоким. Голос девушки даже охрип от избытка чувств:
– Ахмед? Мой шехзаде?
– Разве вы знаете ещё одного юношу моих лет, настолько сильно желающего обнять свою мать? – весело спросил мальчик.
– Как же вы все выросли! – воскликнула султанша, вновь обнимая сначала сына, а потом и всех одновременно.
***
Несколькими часами позже Айше сидела на тахте в своих старых покоях, пока невольницы разбирали вещи под цепким взглядом опытной Нарин. Она новым взглядом осматривала прежнюю комнату, с которой связано столько воспоминаний: красиво украшенную, с собственной маленькой террасой, но довольно небольшую, ни в какое сравнение не шедшую со старыми апартаментами Кёсем-султан до переезда султанши в покои всех Валиде. Даже дочери женщины не получили комнаты, с которыми у неё было связано много воспоминаний, о чём знала Айше из слов старых служанок, что много лет провели в Топкапы и видели ещё правление Султана Ахмеда – отца Мурада.
Однако у покоев было неоспоримое преимущество, ведь комната дочерей находилась в двух шагах. Ахмед разумеется жил на мужской половине, но и это безусловно не шло ни в какое сравнение с шестью годами разлуки, когда ни при каких обстоятельствах Хасеки не могла увидеть своих детей. Относительную тишину в покоях, не считая приказы Нарин и короткие ответы невольниц, нарушил стук в дверь:
– Войдите!
– Айше-султан, Повелитель желает поговорить с вами. Он ждёт в своих покоях,– доложил стражник, не поднимая головы.
Девушке показалось, что мир остановился; потребовалось немалое самообладание, чтобы не выронить чашку с напитком и сдержанно кинуть:
– Сообщите, что я скоро буду.
– Как прикажете, султанша.
Хасеки издала лёгкий смешок, когда посланник правителя покинул помещение: вот и пришло время сунуть голову в пасть дикому льву.
