Споримте?

— Споримте, князь? — упорно трындел Денис, поджав ноги под себя. — Споримте?! Это уж дело чести, коли не спорить, так стреляться! Упёршись ладонями в свои бёдра, Давыдов в полуприсяде наклонился вперёд и с вызовом прожигал широкую спину огнём во взгляде. — Дуэль, говоришь, — с насмешкой протягивает сладко Багратион, поджигая свечу. — Стреляемся семенем детородным? — Первый выстрел Ваш, Пётр Иваныч, здесь и монетки не надо. Споримте, я Вас спрашиваю? — Глупость ты какую придумал, — вздыхает Багратион и ведёт плечами. — Всё бы тебе соревноваться, ведёшь себя подобно скомороху. — Я ещё и шут! — всплеснул руками Денис в негодовании, — Серьёзно Вам говорю: споримте, что я выносливее вашего? — Да что ж ты зацепился-то за это? Я то сказал..шутки ради. Багратион щурится через плечо и снова хохочет, когда Давыдов на ноги вскакивает. — Шутки ради, Боже! Смешно-то Вам все, Пётр Иваныч, а теперь давайте я посмеюсь. Честью своей клянусь, что заставлю Вас первым спустить курок! Взводимся же, — напирает Денис и дёргает чужое плечо. Он настойчиво тянет его руку на себя, но слышит только тихий смех. Денис тоже хихикает, но на щеках его проступают красные пятна. — Что, боитесь, князюшка? — дерзко улыбается Давыдов и отпускает сильное предплечье. Генерал качает головой и опирается бедром о стол. Наблюдает за гусаром, улыбка играет на губах. Денис отходит в противоположный угол шатра, откупоривает вино; кисло-сладкий запах бьёт по носу и пьянит авансом. Лёгкое, неявное напряжение в штанах чуть пульсирует, сердце гоняет кровь по венам и вино, ало-красное, наполняет бокал. — Меня больше интересует то, не боишься ли ты, Давыдов, — снова журчит голос Багратиона, в тон плещущемуся алкоголю, — выстрелить на поражение? Будет неловко, если ты сдашься быстрее, чем начнётся «дуэль». Он скрещивает руки на груди и усмехается. Денис замер. — А вот и не боюсь, я честью клялся, — чуть тише предыдущего звучит его голос. — Вы пытаетесь меня отговорить, Ваше Сиятельство? Очень зря-с. Нет, молчите! Вы считаете меня за нежную барышню? Багратион молчит, только продолжает нежно улыбаться и фыркает. — Хорошо, — наконец кивает он после минуты обоюдного молчания, — На что спорим? — А на желание! Я Вам сейчас ерунды выдумаю и жалеть потом буду, а так очень удобно, я успею хорошенько обдумать своё условие. — Как ты уверен, что придумывать тебе придётся! — генерал вынужденно давит смешок и улюлюкает. — Ладно, не хохлись, воробушек, я шучу. Денис сверлит высокую (по сравнению с его собственной) фигуру испытывающим взглядом. Багратион выглядит внушительно уверенным в себе, оттого только острее желание стереть эту ухмылку со спокойного лица. Заставить его испытать все тягостные муки половой истомы, кричать, умолять, желать его, Дениса, всем своим существом; заставить его извиваться, тереться, изнемогать, искать контакта… Генерал отталкивается от стола и проходит мимо Давыдова, тоже тянется к бутылке. Медленно наклоняет её над бокалом, косится на непривычно молчаливого гусара. Тот внимательно наблюдает за его движениями, отпивает своё вино и вытирает рукавом мокрый блеск усов. — Нам нужно будет проснуться совсем чуть-чуть позже восхода, — почти шепчет Багратион и тоже подносит бокал ко рту. Облизывается, губы сверкают влагой. — Да, я знаю, — Денис кивает и втягивает воздух носом. — Чёрт бы побрал всю эту суматоху, я не могу выспаться уже неделю. В подтверждение своих слов он громко зевает, даже не пытаясь прикрыться рукой. — Ты можешь успеть выспаться сегодня, тебе только нужно уступить мне желание, — добродушно хохочет Багратион и обнимает Давыдова поперёк живота. — Это было бы разумным решением, — кивает гусар, — но разве был я когда-то благоразумен? Завтра отправляемся домой, там и отосплюсь. Генерал качает головой и оставляет бокал на столе. — И за какие заслуги мне такой адъютант… — Блестящие и бесстрашные — такие же, как и сам адъютант, Ваше Сиятельство, — выдаёт довольный Денис и, сам того не замечая, засматривается на своего начальника. Тот смотрит куда-то мимо него, за спину — на карты, вероятно. И Давыдову даже становится обидно, он почти ревнует. К чему! — к работе. Но ладонь, оглаживающая бок, успокаивает. Успокаивает и мерное дыхание, щекочущее ухо. Багратион успокаивает. Денису почему-то вспоминается их первая встреча и то весёлое «вот, кто потешался над моим носом!». Наверное, сам нос эти воспоминания и навевает. «Гордый горный орёл», — хихикает Денис, нарушая тишину. Но Петру Ивановичу, кажется, всё равно. По тихому шороху за спиной гусар догадывается, что начальник выводит что-то пальцем по карте. Снова подносит ко рту тонкий хрусталь, такой неуместный на общей картине войны, и делает ещё глоток. — Вы сегодня, князюшка, разгуляться решили, пьянку устроить? Два глотка вина! — смеётся весело адъютант и ловит на себе недоумённый, а затем лукавый взгляд. — Я глотну ещё немного вина, а затем — тебя, Денис Васильевич, — как ни в чем не бывало отвечает Багратион и пальцами покручивает бокал. — Э! Да Вам даже нюхать нельзя, уже ведёт, никак? — Слишком большой обонятельный диапазон.. да и радиус тоже. Они смеются так непринуждённо и легко, будто широкая багратионовская ладонь не скользит ниже по боку, намереваясь скользнуть под солдатский китель. — Я при Вас впредь пить не стану, — улыбается Денис и тихо усмехается когда длинные пальцы поддевают пуговицы кителя. Генерал снова увлекается изучением карты, не прекращая, однако, незамысловатых махинаций. Давыдов возмущённо вздыхает, но отвлекать начальника не смеет и только наблюдает за ловкими пальцами да отпивает из бокала. Он рассматривает поистине орлиный профиль, подавляя желание очертить длинный контур носа подушечками пальцев и потрепать чёрные бакенбарды. Чувствует как распахивается китель, лёгкую прохладу, вызывающую столп мурашек и твёрдые, хотя неизменно нежные касания тёплых пальцев. Яркий контраст температур заставляет вздрогнуть, когда Багратион (пускай и через рубаху) накрывает замерзший живот широкой ладонью. — Я требую свою долю внимания, — бурчит Денис, податливо подставляясь под невинную ласку. — Карты Вы всегда успеете посмотреть, а я могу и уйти. — Пожалуй, — кивает генерал и кидает на гусара лукавый взгляд, — Но тогда ты проиграешь спор. — Если я уйду, то мы оба что-то проиграем, — возмущается ради возмущения оскорблённый Давыдов и тянется к тонким губам в исключительном порыве. Ему приходится привстать на носочки, чтобы удобно коснуться хотя бы подбородка — вредный Багратион не хочет наклониться, а сильная шея надёжно скрыта от горячих губ высоким воротником. Денис смешно фырчит, но цели добивается и тычется губами в гладкий подбородок. — Ма-а-аленький, — тянет ласково Пётр и Денис начинает ворчать что-то о маленьких и больших, но делает это с самым недовольным выражением лица так тихо и быстро, что в голове Багратиона возникает невольная ассоциация со злым гномом или чертёнком, но он не решается произнести мыслей вслух. К счастью Давыдова, князь наконец оставляет карты в покое и поворачивается к своему «маленькому». Резко дёргает одно его плечо на себя, а другое — толкает вперёд и поворачивает к себе спиной. Денис невольно охает, но не сопротивляется и еле сдерживает полустон, когда Багратион настойчиво льнёт к нему сзади. — Вы сжимаете меня так крепко, мой генерал, что пуговицы мундира царапают спину, — скулит гусар, извиваясь. — Прошу Вас, уберите эту дрянь. Ну? Что стоите, разденьтесь уже.. и меня разденьте. Ах, Вы опять смеетесь! Я не потерплю. Но Багратион не смеётся, он упорно молчит, прижимаясь горячими губами к родинкам на шее, дразнится, играясь языком с мочкой уха. — Это невыносимо, — выдыхает Денис, склоняя голову набок, — Ваш горячий нрав когда-нибудь сожжёт меня изнутри. Уберите Вы, в конце концов, эти пуговицы! — он пытается извернуться, но крепкие руки на животе и груди не позволяют даже дёрнуться. Давыдов тянется руками к непослушным чёрным локонам, щекочущим щёку, гладит предплечье, сдавливающее грудную клетку. Дыхание столь быстро сбивается от таких непостыдных ласк, что гусару мгновенно становится стыдно и он снова старается вырваться из твёрдой хватки, но оказывается только крепче прижат к широкой груди. Он вдруг начинает тихо смеяться — ни то от неловкости своего положения, ни то от щекочущих грубых волос, хотя в сущности — от переизбытка эмоций. Багратион продолжает свою незамысловатую ласку и разворачивает Дениса так, что теперь он оказывается прижат к столу, но по-прежнему и спиной к его груди. — Что же Вы, Князь, так подло, с тылу? — не унимается Давыдов, упираясь одной рукой в стол, второй — сдвигает карты в угол. — Ты когда-нибудь молчишь? — по голосу, хотя и напряженному, слышно, что генерал улыбается. — Займите мой рот чем-то полезным, я и замолчу, — изворачивается хитро Денис и удивлённо мычит, когда в его рот лезут чужие пальцы. Лица, однако, не воротит и охотно приоткрывает рот. Свободной рукой Багратион стягивает с него гусарский китель, расстёгивает свой мундир и верхние пуговицы рубахи. Давыдов играет с пальцами в своём рту языком: раздвигает их, толкает за щеки, щекочет влажным кончиком и старательно обсасывает губами. Когда Пётр снова прижимается сзади, вдавливает свои бёдра в чужие, гусар с удовольствием замечает неловкую твёрдость в генеральских штанах и шумно выдыхает через нос. Пуговицы расстёгиваются и на его рубахе; прохлада больше не беспокоит — любовный жар всё сильнее распаляет тело. Движения головой становятся совсем неприличными и Денис опускает руку себе ниже пояса, пускает в рейтузы, расстёгивает пуговицы панталон и пробегается пальцами по напряжённой плоти. На плечах его оставляет свои метки Багратион — засосы, распускающиеся маками. — Приказа не было, Давыдов, — князь шлепает Дениса по руке, когда тот вздыхает настолько тяжело, что его маленькая шалость больше не может скрываться от внимания начальника. — Спор — спором, но имей совесть. — Не понимаю, о чем Ваша Светлость речь ведёт, — хмельно улыбается Денис, отталкивая длинные пальцы от своего рта. Он откидывает голову назад, утыкается затылком в широкое плечо и изворачивается, наконец, так, чтобы беспрепятственно и жарко ткнуться в чужие губы своими. Поцелуй выходит коротким, почти что целомудренным, Багратион быстро отстраняется чтобы продолжить своё изучение просторов Денисовой шеи, задерживаясь на каждом участке тонкой кожи ровно настолько, сколько требуется чтобы вызвать новую волну мурашек и спровоцировать рваный вздох мешающийся с бранью. Одной рукой Давыдов упирается в твердую поверхность деревянного стола за своей спиной, а второй касается крепкой груди тут и там покрытой вьющейся порослью тёмных волос. В голове мелькает брошенная кем-то из императорских придворных фраза о том, что «княгиня Багратион настолько же бела, насколько чёрен князь» и Денис вдруг заливается смехом, заставляя этого самого князя прихватить зубами кожу на его плече. — Ой-ой, только не так сильно, — охает он и толкает генерала в грудь. — Что тебе кажется смешным? — Я.. — Денис ненадолго задумывается и, предпочитая не напоминать о непутевой супруге, тушуется, — щекотки боюсь. Ваши бакенбарды щекочут мне шею. — Щекотки? Я думал, ты не боишься ничего. А хвалишься-то постоянно! — фыркает генерал куда-то в изгиб шеи и расстёгивает на нём рубаху до конца. — Да вот не то чтобы боюсь, но... Нет-нет-нет! Ну что за дурачество, ну Пётр Иванович!!! — Денис извивается под напором чужих рук, бегающих по его рёбрам в настойчивой шутливой полуласке нервных окончаний, — И это я-то шут! Боже, нет!! Он срывается на смех и сгибается пополам, силясь уйти от щекотки и угомонить внезапно проснувшуюся у своего визави тягу к шалостям. Наконец, в какой-то момент ему удается прошмыгнуть под чужим локтем — и это первый, пожалуй, раз, когда Денис благодарит бога за разницу в их росте. — Ну, Пётр Иванович! — грозит Денис, отступая, — Ну вот теперь, коли продолжите меня на такой громкий смех провоцировать, точно весь лагерь узнает о том, чем мы здесь с Вами вечерами занимаемся! — И чем же мы здесь с Вами вечерами занимаемся? — вскидывает густые брови генерал и замечает иронично: — Смеёмся, что ли? Экое непотребство! За такое, минимум, в Сибирь. Хотя, стоит отметить, смеёшься только ты, а и в Сибирь тогда только тебе ехать. Мне, вон, в Швецию скорее. При упоминании Швеции в басистом голосе звучит тоска и Денис тому дивится. Разве ведь не в Швеции, уже и без того известный, генерал снискал должное признание российского светского и воинского общества? Разве не тогда проявил себя во всей красе и ненароком сделал свою фамилию одной из самых упоминаемых во всех салонах? И тут-то Денис вспоминает. Ведь Швеция была для него ссылкой в наказание за интерес к его персоне Великой Княжны Екатерины Павловны. И ведь главным образом именно благодаря Екатерине Павловне он стал упоминаем. Задумавшись, Давыдов упускает момент когда совсем не унывающий, а, напротив, всё больше возбуждающийся Багратион хватает его в охапку и валит на походную кровать. Гусар охает и замирает, прислушиваясь к издавшей надрывный скрип переносной мебели, что грозила вот-вот сломаться под резким и грубым напором его тщедушного, но крепкого тела. — Что ж Вы так неаккуратно, на чём же потом спать? — удивляется Денис и ещё громче охает, когда крупный Багратион решает навалиться сверху. — А я к тебе пойду в палатку и дело с концом, — твёрдо отвечает генерал и в контролируемом порыве припадает губами к его груди; Денис издаёт полустон, рефлекторно толкаясь бёдрами, но под чужим весом движения его вновь оказываются скованы и ему остаётся только откинуть голову в подушки, с силой закусив губу. — А что же подумают люди, когда Вы с утра будете..ох..из палатки моей выходить? — руки хватаются за широкие плечи пока всем остальным корпусом гусар выгибается вперёд, шире подставляясь горячим губам, оставляющим жгучее клеймо в районе солнечного сплетения. Багратион же в этот момент думает о том, что Денис — сам маленькое солнце; и в нежном настроении пуще прежнего сжимает его в объятиях. — То же, что и когда ты выходишь из моей, — воркует он и целует живот чуть выше пупка. — Работали над планом укрепления позиций, решали твои адъютантские проблемы. И другие тоже. Он перемежает слова с поцелуями и нос его уже тычется в верхний край белой ткани плотных панталон, попутно оголённых из-под расстегнутых рейтуз, когда Давыдов находит, наконец, возможность вырваться и подтягивает ноги, усаживаясь на колени напротив Петра Ивановича. Теперь уже Денис тянется вперёд, обвивая своего визави руками и занимая, таким образом, главенствующее положение; он с напором целует его, скользит языком между приоткрытых губ и упирается в кровать коленом в такое место, чтобы бедро его оказалось прямо между чужих ног, дабы удобно было прижаться к плотности, требующей, вопреки поведению генерала, физиологически необходимого внимания. Язык его теперь играет не с длинными пальцами и их грубоватыми подушечками, а с чужим, таким же горячим и мягким, он вбирает его в себя и прикусывает; Денис крепче жмётся к Петру Ивановичу, позволяющему до конца снять с себя рубаху, и слышит нечто схожее с глубоким и низким грудным мурчанием, когда скользит пальцами по волосам на его голове. Он улыбается сквозь поцелуй и прерывает его, принимаясь за чужие кюлоты с решительным рвением стянуть их побыстрее и высвободить из тугого плена чужое естество. Плану его, однако, сбыться не суждено — сильнее прежнего распалённый Багратион снова пресекает вольности и валит его обратно на спину, вжимаясь всем своим телом в чужое, крепко сцепив пальцы на по-женски тонких запястьях по бокам от подушки; он делает это всё так, будто до того позволил Давыдову минутное освобождение только затем, чтобы избавиться от одежды. — Пётр Иванович, это нечестно, — пытается возразить Денис, но Пётр Иванович предпочитает заткнуть его рот своим собственным. Давыдов снова извивается всем телом, но в этот раз выбраться ему не удается — крепкие руки теперь не мимолётно касаются разных мест его грудной клетки, а твёрдо держат. Он протестующе мычит и звук этот удаётся до того противоположным проявлению удовольствия, что Багратион, наконец, осекается, приподнимаясь, и, несмотря на то, что сопротивление скорее заводит его, чем останавливает, внимательно всматривается в раскрасневшееся от возбуждения и недовольства лицо своего адъютанта. — Нечестно, — повторяет с придыханием Денис. — Что? — Нечестно, говорю, — раздражается он, хмурясь. — Что нечестно-то? — раздражается в ответ Багратион. Какое-то время они молча, вот в таком неподходящем положении, с непонятным вызовом смотрят друг на друга. В конце концов, выражение лица генерала смягчается от неясного умиления при виде смешно подрагивающих денисовых усов, и он ёрзает бёдрами, потираясь, а затем повторяет свой вопрос смягчая интонацию. — Нечестно то, как Вы применяете силу. Ведь я ниже и.. меньше. Значит, на Вашем месте, ради честности условий проведения нашего спора, было бы уместно мне немного уступить. Как я смогу что-то сделать, находясь в положении..положении..словом, в безвольном положении. — Ради честности каких условий? Условий не было, — с невозмутимым выражением парирует генерал, и Денис совсем багровеет; они ведь и правда не обозначили никаких условий проведения спора. Но Багратион быстро смекает, что удовлетворить недовольного мужчину, должно быть, гораздо тяжелее, а потому поддаётся и отпускает его руки, проводит кончиками своих пальцев по чужим запястьям с невыразимой нежностью. — Ладно, mon moineau rigolo et méchant, делай, что намерен. Морщинки на лице Дениса разглаживаются, округляются в удивлении глаза, приходится сделать над собой усилие, чтоб не уронить на грудь нижнюю челюсть. Багратион редко говорит по-французски со своими адъютантами, солдатами, начальством. Багратион вообще говорит по-французски только в салоне своей жены или во время пребывания на других светских мероприятиях, которые, по обыкновению, посещает только из необходимости. С Денисом же он всегда говорил только по-русски, даже когда тот предпочитал щеголять своим знанием языков или тренировался в произношении. Делал ли он это из вредности, отвращения к французам или из обыкновенного нежелания — никто не знал. А потому Давыдов совсем примолк, прислушиваясь к его журчащему голосу, звучащему так необыкновенно мягко при произношении французских слов. И даже без явного акцента! Так вкрадчиво и медленно... — Оui mon général, — кивает Денис и на его французский Багратион никак не реагирует, только внимательно слушает, всматриваясь в глаза. — Лягте потом, когда понадобится, пожалуйста, на спину, мне так проще будет предпринимать..разное. — А сейчас? — интересуется генерал. — А сейчас делайте, что намерены, — тихо произносит адъютант и приподнимается на локтях, прижимаясь к тонким губам с поцелуем. — Стой, — Багратион воротит голову, — а чего ради ты бунт-то тогда устроил, раз даёшь мне сейчас вольную? — А это, — Давыдов конфузится, хмурясь, — это только сейчас. Вот. Станем-с по очереди сверху находиться. — находится он что сказать и в удовольствии щурится, когда Багратион целует его в ответ. В этот раз князь опускается вниз в тишине взаимного молчания. Медленно выцеловывает каждый сантиметр пылающей кожи на плечах, груди и животе, покрытой тут и там мурашками и редкими волосами, пока Денис молчит, прислушиваясь к ощущениям, и только временами шумно выдыхает, когда Багратион прикусывает кожу или выводит горячим языком узор и мокрая дорожка холодит кожу. Крупная ладонь, опустившаяся на топорщащиеся в районе паха красные рейтузы и оглаживающая почти чёткий контур эрекции, заставляет Дениса хватать воздух ртом; он почти забыл о собственном возбуждении, пока пытался добраться до Багратиона и заставить задыхаться его. Оказалось, что собственное его вожделение едва ли уступает и, вероятно, требует гораздо более решительного внимания, ибо толкается в теплую ладонь Давыдов так резко, что сам себе даётся диву. — Когда мне нужно будет лечь на спину? — нарушает молчание Петр Иванович, спуская с Дениса красные рейтузы. — Я скажу..пока не надо, — томно шепчет гусар, наблюдая за князем, спускающим с него вслед за штанами и панталоны. — Нечестно будет, если ты скажешь мне это, когда будешь находиться на грани, — облизывается Багратион, обхватывая горячую твёрдую плоть ладонью и размазывая по головке выступающую смазку. — У нас..ведь нет условий, — выдыхает Давыдов, явственно ощущая, как внутренний узел сжимается всё более туго и заставляет его напрягаться всем телом. — Не было доколе ты не попросил не применять силу. Пространство вокруг Дениса сужается всё более стремительно и, наконец, находит свои границы в силуэте высокого плечистого мужчины, когда тот обхватывает ртом его пылающее естество. Денис издаёт протяжный стон и комкает в руках простыни, когда к губам присоединяется язык, там кажущийся ещё более горячим. Последний раз они занимались этим далее, чем несколько месяцев назад, находясь ещё в Петербурге. Это был достаточно тёплый летний вечер, который отметился в памяти Дениса как один из самых значимых в их знакомстве. Они пили каждый своё и обсуждали предстоящие бойни на Дунае против турок, как вдруг к князю прибыл посыльный с срочным письмом от императора. В письме этом говорилось о княгине Багратион, по которой генерал, как бы Денису ни было печально, порами тосковал (хотя брак их и можно было назвать откровенно самым неудачным предприятием в жизни Петра Ивановича). Говоря конкретнее, Его Величество оповещал князя о скорых родах его супруги, находящейся уже несколько лет на постоянном жительстве в Вене и, предвосхищая недоумение его вмешательством, велел признать отцовство над ребёнком, дабы не провоцировать скандалов не только семейных, но и политических. Князь находился в большом расстройстве, хотя новость, его постигшую, и нельзя было назвать неожиданностью; особенно если принимать во внимание распутный образ жизни Екатерины Павловны, этой скандально известной женщины, прозванной в Европе не иначе как «Le bel ange nu». Таким образом, Денис невольно был втянут в таинство — уж не слишком-то, по правде, и таинственное — наиболее печальное в жизни князя и поспешил тогда его утешить самым доступным способом. Это, конечно, был не первых их раз, но последний за весьма долгое время. Говоря честно, нынешнюю кампанию, этот нетривиальный и непотребный спор он затеял только из тоски по их близости. Он, конечно, в этом не признается. Да и не слишком-то крепка была в нём вера в удачность затеи; однако, горячий рот, принимающий его так решительно и глубоко, заставлял сейчас его душу гореть в греховном пламени и вынуждал богохульно молиться всем известным высшим силам тому, чтобы продолжался этот пожар как можно дольше — и уже не из страха проиграть спор; о споре Давыдов забыл ровно в тот момент, когда в узком пространстве походного шатра стали раздаваться пошлые причмокивающие звуки, а руки, такие крепкие, принялись шарить по его телу, цепляя твёрдые горошины сосков. Ну и любит же он спорить! Денису чудится, будто порой князь что-то говорит ему, призывает к сдержанности, параллельно вымазывая член в слюне. Но заставь его поклясться в том, что говорит это именно князь, а не собственные мысли — нерешительно мотнёт головой. Когда грубоватые пальцы касаются яичек, гусар, совсем не сдерживаясь, протяжно стонет в голос и почти не слышит шиканья краснеющего князя. Он чувствует, что узел вот-вот лопнет от напряжения, и в невысказанном сопротивлении происходящему подгибает колени. Багратион понимает это движение и отстраняется, не убирая, однако, горячей руки. — Что-то хочешь сказать, le oiseau bruyant? — уточняет невозмутимый князь и вдруг страшно задыхается, когда видит на лице Дениса ничем не прикрытую вспышку удовольствия, выразившуюся наиболее явно после обращения французскою. — Хочу, — кивает Давыдов, облизывая высохшие губы, — тебе..на спину лечь надо… Генерал молча соглашается и, последний раз огладив твёрдую плоть, поднимается, чтобы вновь поменяться местами. Теперь Денис чуть менее ловкий. Маленький шустрый воробей, растерявший свою сноровку. Он напряжено стягивает висящие на щиколотках штаны и панталоны, отбрасывает в сторону ботинки и проделывает всё то же самое уже с князем Багратионом, помогая ему раздеться. Они оба почти полностью обнажены. Но вот только на Денисе болтается длинная рубаха, совсем ему, кажется, не мешающая. Только сейчас они догадываются погасить свечи. Все, наверняка, уже спят. Линия фронта далеко, турки отбиты, волноваться не о чем. — В моём ранце есть колба с массажным маслом, она маленькая, но ты найдёшь, другой там нет, — мягко командует Багратион, согревая себя рукой, и Денис, подрагивая всем телом, находит необходимый флакон, усмехается: не он один заранее планировал этот пассаж. Приблизившись вновь к кровати и лежащему на ней генералу, Давыдов опускается на колени, но тут же в мягкой, совсем несвойственной солдату манере, оказывается одернут за локоть: — Не надо. Больше слов Денису не требуется. Но теперь развязывается язык у князя: — Ты предпочитаешь сверху или боком, мой друг? По виду, я бы сказал что нынче ты отдал бы предпочтение нижнему положению, но ведь ты велел мне лежать на спине. Уверен ли, что справишься? Города берут смелостью, женщин наглостью, а тебя, Денис, странно, но отказами, — Багратион с нескрываемым удовольствием и вполне откровенным вожделением наблюдает за тем, как Давыдов карабкается на кровать и усаживается на его бёдра, подозревая наверняка, что пространство у него перед глазами плывёт нещадно. Был ли он с женщиной в период отсутствия между ними контакта? Сам Багратион не был, а потому, по честному, имел вполне очевидную вероятность попасть впросак в этом их споре в первые же несколько минут вступления Дениса в свои полномочия. — Тебя, вот, только штурмами, — хрипит адъютант, сам не замечая того, как каждый раз в моменты соития переходит с начальником на вульгарное «ты». Пробку из колбы он достаёт зубами, да так достаёт, что половина масла оказывается на его груди. В шатре после убийства свечных огоньков воцаряется полутьма. Только лунный свет частично пробивается через плотную ткань импровизированных стен и потолка. Приходится переждать некоторое время, чтобы глаза привыкли к отсутствию освещения и переключились на "ночной режим". Это время Денис выделяет для оказания внимания Багратиону, который, хотя и отказался от прелюдии, всё же послушно расслабился, пока оставшееся масло усилием тонких ладоней медленно и равномерно распределялось по всей его длине. Пальцы гусара нетерпеливо подрагивали и, оказывая местами излишнее давление, заставляли князя, и без того постепенно теряющего выдержку, кусать губы. Когда глаза их привыкли к темноте до той степени, что различить длину генеральского носа оказалось делом не требующим долгой концентрации, Денис приподнялся немного и, направляя первое движение с помощью руки, осекся на тихий хрипловатый голос: — Я не готовил тебя. — Я знаю, — и, закусив изнутри щёку, слегка примостившись, сел намеренно резко, сразу вправив Багратиона в себя; так, чтобы примешать толику боли к первому ощущению наполнения да снять волнующее и вгоняющее в стыд напряжение. Князь пытался ему что-то возразить, но уговоры быстро прекратились и перешли в довольно громкий протяжный стон. Молодое, не особенно массивное тело, привыкшее к подобного рода развлечениям, поддалось напору быстро. Однако мысленно Денис уже предвкушал утреннюю саднящую боль, менее интенсивную чем та, которую он испытывает сейчас, но более продолжительную. Он жмурится, рефлекторно сжимается и до боли закусывает язык, задерживаясь в принятом положении. Импульсивное желание уже не кажется верным, но он молчит, позволяя себе привыкнуть. Князь, за переживаниями последних минут успевший позабыть про их уговор, кажется, и вовсе забывает как дышать, в волнении стискивая без того напряжённые колени Давыдова. — Боже, — хрипит он так мучительно, как будто это он, а не Денис принимает на себя весь урон, — боже... — Не поминайте бога всуе, — шипит гусар, упираясь руками в грудь и силясь восстановить сбитое дыхание. Несмотря на дискомфорт, на излёте ночи он не пожалеет ни о чём. И всё же злится на генерала. — Может ли при нашем увлеченьи быть упоминание более неуместное? Грех какой… — Ну.. упоминание матушки? — смеётся Багратион, провоцируя на смех и Дениса. Впрочем, второй звучит скорее вымученно, чем весело; колени его скользят по простыне в попытке удержаться в равновесии и он только плотнее жмётся к чужим упругим бедрам. Князь, успокоившись от неуместной шутки, на локтях приподнимается корпусом и, опуская руку на по-прежнему твёрдый член Дениса, тянется к его лицу с поцелуем. Вновь он медленно массирует его, отмечая поблескивающую влагу в уголках карих, но всё ещё не таких тёмных, как у него самого, глаз. Целует с осторожностью. Губы его двигаются медленно, как если бы он только что пробудился ото сна и ленился сделать резкое движение — Давыдов ему за это как будто даже благодарен. Ответный поцелуй из лёгкого касания губ скоро перерастает в страстное, на грани исступления, обласкивание чужого рта, и когда движения руки становятся решительнее и быстрее, гусар понимает что контроль над собственным телом начинает терять, потому как неожиданно замечает что и сам, подгоняемый всё менее трепетным вниманием к его напряжённой плоти, осторожно двигается бёдрами. Полузадохнувшись, они чуть отодвигаются друг от друга, заглядывая в глаза. Денис опускает руки на широкие генеральские плечи, находя в них крепкую опору; ощущает горячее прикосновение к своей пояснице, запрокидывает голову, коротко всхлипывая, и тем самым предоставляет князю ещё большую свободу действий, но сразу же решает её воротить: — Неудобно, — бурчит, толкая в плечи, — двигаться под руками не могу. И Багратион слушается. Давыдов переживает бешеный эмоциональный подъем при виде открывшей ему — хоть маслом пиши! — картины: князь Пётр Багратион, этот человек известный в обществе как скромный сухой суровый воевода с эмоциональным диапазоном свойственным, помимо него самого, только медной гаубице, лежит под ним послушно распластавшись на безбожно скрипящей кровати с приоткрытым горячим ртом и ни на секунду не отводимым мутным взглядом; хватается за его бёдра как за спасение и, методично подталкивая его вверх, шепчет что-то об удовольствии. Денис чувствует колени, подпирающие его спину сзади, горячую плоть, на которую он опускается как на кол, жар пульсирующий в висках и члене, и снова больше не сдерживает стонов — протяжных, сладких. Боль постепенно отходит на второй план, уступая место бесовскому наслаждению. Волны Дуная хлещут о берег с характерным звуком, ветер усиливается, задувая в шатер, но никто из них этого не слышит и не чувствует. Денис двигается медленно, упёршись руками в крепкую грудь и нависает над Багратионом, наводя дурману. Пространство снова сужается вокруг двух силуэтов. Оба они сделались молчаливыми — только из груди рвутся полупридушенные возгласы, через силу иногда подавляемые. И ежели существует в мире бог, то взгляд его на них не направлен. Подняв руки с бёдер, князь сжимает крепкие Денисовы бока. Не слишком сильно, дабы не помешать постепенно нарастающему темпу его движений, но достаточно для того, чтоб кончиками пальцев улавливать напряжение, сводящее каждую мышцу этого стройного подтянутого тела, такого ловкого и лёгкого. — Mon doux petit moineau, — с блаженной улыбкой протягивает хрипло генерал, заметив уже какое воздействие на Дениса оказывает его французский. И гусар действительно не удерживается от звучного стона и едва не начинает скакать на его бёдрах, цепляясь ногтями за предплечья, держащие талию. Картинка перед глазами смазывается окончательно и даже самодовольное лицо Багратиона разглядеть теперь не удаётся; Денис прикрывает глаза, каждая черта его лица болезненно изламывается и двигаться он начинает всё мельче и быстрее, найдя такое положение, в котором плоть его находит свой контакт с плоским чужим животом, а чувственно пульсирующий член находящийся внутри него проникает донельзя глубоко. — Скажи ещё что-нибудь, — умоляет гусар, сжимая порочное мучительное горение внутри себя, — по-французски… — Рourquoi m'exigez-toi cela? — поддаётся уговорам князь, и замечает с отстранённым удивлением, как и сам, норовя извернуться половчее, изнемогает от желания и заставляет кровать трястись, вторя конвульсивным движениям своего отнюдь не скромного визави. — Ведь не слишком это патриотично. Слова даются Петру Ивановичу с трудом, но то, какой отклик вызывают они в движениях Дениса, придаёт ему желание немного постараться. Голос больше не журчит водопадом, не издает мурчащих звуков — он срывается на откровенные стоны, так несвойственные всей его натуре. — Вас, — краем сознания удивляется Давыдов, — патриотизм сейчас волнует? Вместо ответа он получает новую порцию синяков, что расцветут с восходом солнца. Сильные руки сжимают его ещё крепче и за плечи тянут вниз с тем, чтобы прижать поплотнее к мокрому от испарины телу, извивающемуся под ним в мучениях, похожих на те, что переживает в жаркой пустыне одинокий путник, жаждущий хоть каплю воды, когда следует за миражом — обманом, дарующим животворящую надежду, растравливающим больное сознание; разница только в том, что Денис — не мираж, а горячая плоть, бушующая кровь, узкое пульсирующее тело. Давыдов обмякает в его руках, обволакивая всем своим существом, и, передав всю власть Багратиону, подрагивает с каким-то уж совсем жертвенным, болезненным удовольствием, прокатывающемуся по хребту с каждым новым глубоким толчком. В беспамятстве покрывая поцелуями, где достанет, шею, он чувствует себя котёнком, жмущимся к матери-кошке, потому что знает, что найдет рядом с ней тепло и безопасность. Но жмётся он совсем иначе. Не помня ни себя, ни князя, он прикусывает зубами жилку, бьющуюся на сильной шее, и желает только того, чтобы это чувство, похожее на расчёсывание комариного укуса, продолжалось как может дольше. Генерал же, мыслящий совсем в другом ключе, срывается на бешеный темп, остервенело, по животному вдалбливаясь в дрожащее нутро своего адъютанта, разъехавшегося ногами и лежащего на нем теперь полностью. Задыхаясь от восторга, князь напрягает руки, удерживая гусара в необходимом и удобном ему самому положении, не давая тому съехать как-нибудь в сторону, сбить обоих с толку и заставить начинать всё заново. Он двигается размашисто и уверенно, не так рвано и переменчиво, как делал это Денис, а потому достижение необходимой цели становится в разы проще для них обоих. Давыдов уже не стонет, он почти кричит, срываясь на грязную ругань. Распирающее душу и тело губительное чувство заставляет нервы работать на пределе: каждое прикосновение, малейшее дуновение ветра ощущается как какое-то невозможное испытание, как маленькая казнь, пытка в ходе инквизиции — ему, еретику, под стать. Он кончил первым. Ощущая членом взаимодействие двух тел и интенсивное движение внутри собственного, болезненно излился пламенем, зародившимся в самой душе. Денис не заметил, как узел внутри него лопнул, не в силах больше оставаться в целости, и содержимое его затянуло глаза, лёгкие, сознание плотной пеленой, а оба живота — горячим липким семенем. Багратион этого не заметил, доводя дело, начатое Давыдовым, до конца. В какой-то момент помимо ядовитого удовлетворения по организму стал растекаться другой поток пламени, чужеродный, извне, выстреливший решительно и сопровождаемый грудным рычанием, звучащим, по ощущению, откуда-то из далека, но в сущности — над самым ухом. Темнота настигает их обоих неожиданно. Только Пётр, не подозревающий о разрядке Дениса, чуть погодя почувствовал приближающееся поражение — потому он бы здорово удивился отсутствию движения, когда остановился сам, но мысли опустели. Маленькая смерть, должная зарождать новую жизнь. Взрыв, стирающий в порошок богоугодность. Воцаряется тишина. Только сбитое дыхание тревожит общий покой. Дунай, кажется, умолкает вместе с ними, предпочитая прекратить своё упорное нападение на крутые песчаные берега. Все думают о чем-то своём. Первым тьма отпускает князя. Он медленно разлепляет глаза и закрывает снова в надежде на то, что когда откроет, увидит перед собой исподнее своей квартиры, а не скромную походную обитель; и не придётся тогда Денису вставать и уходить. Но явь нагоняет липкую тоску, заставляет с печалью вздохнуть. Одна его рука покоится на шее Давыдова, кажется, до страшного неудобно выкрученной для того, чтоб касаться подушки хотя бы лбом. Князь неловко двигается всем телом, устраиваясь в положение более удобнее, чем приняли они напару в пылу любовных развлечений. Денис, не размежая век, устраивает голову удобнее и сипло дышит куда-то в изгиб плеча. По волосам его скользят осторожно пальцы, грудью чувствуется стук чужого сердца, и, кажется, будто бьётся оно в ритм с его собственным. А может быть так и есть, отчего ж не быть? — Тебе холодно? — вкрадчиво уточняет генерал, замечая как спина, едва ль прикрытая рубашкой, покрывается гусиной кожей. — Если встанем, можно достать одеяло и укрыться. Ответить Давыдов ленится, только жмётся крепче, ерзая всем телом и щурится от неприятного ощущения, застрявшего где-то между их животов, примерно в том месте, где должно было пролиться семя. — Детей давим, — хихикает лениво он, косясь на князя. Тот молчит сконфуженно, не совсем понимая, о чем идёт речь и продолжает о своём: — Для адъютантов вообще-то всегда протоколом предусмотрено две-три кровати в командном шатре. Можно разобрать её и ты останешься здесь. Денис приподнимается на локтях, шокировано распахнув глаза: — Как это кровать предусмотрена? — На случай долгих ночей, чтоб вам, сонным, бегать не пришлось за поручениями. Снова тишина. Гусар упрямо прожигает взглядом невозмутимое лицо Багратиона, смотрящего куда-то вдаль. — Как это кровать предусмотрена? — с расстановкой чеканит он опять вопрос. — Третий год я сплю в узкой палатке, мучаюсь темнотой, ибо лишней свечи там поставить невозможно — а я личность творческая, мне свеча в любой момент пригодиться может!! — пока всё это время я могу спать здесь? — Да, — преспокойно отвечает Пётр Иванович, заглядывая на Дениса, снова начавшего смешно от злости сопеть. Давыдов молчит некоторое время, а затем с видимым нажимом, делая над собой усилие, чтобы сдержать ругань, произносит: — Почему? — Так ты не спрашивал. — Действительно, как это я не догадался!! Очевидно ведь, что нам протоколом дозволено спать в соседних кроватях! Он снова замолкает, упорно прожигая взглядом дыру в чужом лице и вдруг выдаёт: — Покуда ночью не разрушен наш совет, Я каждый раз томлюсь моленьями о долгом наступленьи мрака. За тем, чтобы, храня душой страшнейший наш секрет, Потом Вас возыметь желание позвать на драку. И внезапный этот поэтический выпад до того веселит Багратиона, что он, зайдясь смехом, забывает и о холоде, и о кроватях, и о проигранном споре и только лезет, снова объятый тягой к баловству, к Денису с поцелуями. — Пока я все три года требовал от Вас дозволения располагать палатку ближе и не мог задерживаться дольше остальных, потому что Вам, видите ли, спать хочется — я мог спать с Вами! Ну, Пётр Иванович... — грозит он снова и оказывается втянут в французский поцелуй, сквозь который князь всё ещё не может сдерживать смешков и тем самым заводит злого гномика, живущего в Давыдове, как никогда раньше быстро. Но язык, хозяйствующий в его рту, требует к себе внимания и гусар притихает, милостиво оказывая генералу необходимую помощь в ведении этой маленькой дуэли. — А где ж эта кровать злосчастная? — отстраняясь, успокоенный, интересуется он. — Давайте уж правда разберём тогда, я теперь уходить решительно отказываюсь. — А я не заставляю, — кивает князь и жестом указывает под свою кровать. — Они всегда кладутся там, чтоб место не занимать. И спустя некоторое довольно недолгое время, хотя Давыдов и поднимался на ноги лениво и не торопясь, они вдвоём управились с установкой не слишком сложной конструкции, именуемой походной кроватью. Она была чуть у́же генеральской, но габаритам Дениса вполне отвечала и его своим строением удовлетворила. Пётр Иванович также выделил для него один из своих матрасов и подушек, по обыкновению кладущихся в количестве двух-трёх друг на друга — ибо для того, чтоб звать распорядителя и требовать новые, момент оказался не самым подходящим. После недолгих разбирательств с переносной мебелью оба они решили обтереться от различного рода выделений, вылив из своих фляжек почти всю воду и использовав салфетки. Одеваться оказалось сложнее — в то время как Денису достаточно было надеть свои рейтузы, застёгиваемые на пуговицы, генерал носил кюлоты — вещь в употреблении гораздо более проблематичная. — Вымочить нужно, — сетует Багратион, потирая затылок, — м-да, спать придётся в зимних панталонах. Посему одеяло остаётся со мной. — Принято, Ваше Сиятельство, — и Денис, в рубахе да штанах, пробежался до своей палатки за увесистой шинелью, в тяжёлых условиях солдатского существования нередко заменявшей покрывало или одеяло. На том и порешали. Выпили затем, в честь исполнения задуманного, немного вина, оставшегося открытым стоять на столе и потому частично выветрившегося, и сели, полуодетые на край одной из кроватей. — А ведь, Пётр Иванович, пари-то.. надобно желанье выдвигать, — лукаво щурится Денис, исподлобья поглядывая на князя, опустившего руку ему на колено. — Надобно, — вздыхает тот, соглашаясь. — Но чтоб без взаимодействия с другими людьми. — Да, чтоб без взаимодействия, — кивает гусар, притаившись. Ведь он-то иллюзий по поводу победителя не питает, а потому ждёт только кары за свою дерзкую отвагу. — Не люблю проигрывать, — бросает Багратион, заставляя Дениса в напряжении задержать дыхание. — Однако же, в таких спорах, пожалуй, и не стыдно. Он смотрит на своего адъютанта, бегая взглядом по профилю с его маленьким носом-кнопочкой, по всклокоченным в ходе их рандеву волосам, по шее на которой без прикрытия воротником виднеются засосы и ощущает жар, вновь приливающий к щекам и паху; двигает рукою по колену, поглаживая. А тот молчит, краснея от смущения и внутреннего разлада: признаться или, пусть обманом, победить? Размышляет какое-то время, в напряжении хмурясь, и решает: — Я, Пётр Иванович.. врать Вам не могу, мне не позволяет ни совесть, ни глубокая к Вам любовь, — на этом слове замирает уже князь, — ведь проиграли-то не Вы. Не знаю, как остался незамеченным, но я первым.. выстрелил. Желайте уж, чего душе угодно. Однако.. я имею всё же смелость просить Вас об одолжении: Ваше Сиятельство, голубчик, bien-aimé de mon âme, бога ради, если в сердце Вашем хранится самая маленькая толика ко мне расположения, — он прикладывает руку к своей груди и с мольбой заглядывает в чёрные глаза напротив, — говорите хоть иногда французскою, уж очень Вас прошу!!! Багратион вскидывает брови, в изумлении глядя на Дениса, расхристанного и умилительно смешного всем своим положением. Коротко улыбается, перехватывая узкую ладонь от горячей груди и заключает её в плен из своих пальцев. — Что ж.. коли есть в тебе смелость признать поражение, в теории так сильно тебе невыгодное, то я твоё желание удовлетворю, — здорово задобренный всеми к себе нежностями, вновь журчащим своим басом говорит с лаской. — Но почему ж именно по-французски, ты когда-нибудь слышал грузинский язык? Денис мотает головой: — Но ведь я так и не пойму, что Вы говорите. И Багратион ему отвечает по-грузински, что это совсем не страшно и гадостей он ему говорить не намерен — и сам к себе прислушивается. Он так давно не говорил по-грузински, что акцент его, Давыдову неслышный, оказывается гораздо более заметным, чем он думал. Денис же удивляется тому, что голос его, оказывается, способен звучать ещё глубже и ниже, и склоняет голову к плечу, походя своей позой теперь на любопытного щенка. — Не страшно, говорю. Ничего дурного я тебе не скажу ни на каком языке. — А-а.. — протягивает гусар и кончики губ его расползаются в разные стороны в улыбке. — А на языке гусениц, если б знали, сказали бы? — Дурак, — смеётся тихо Пётр и, переплетая их пальцы, опускает взгляд. — Ну на языке гусениц может и сказал бы, это случай исключительный, сам понимаешь. Давыдов, тоже улыбаясь, упирается лбом ему в плечо, рассматривая их скрещенные руки: — А всё таки Ваше желание? —Ах да, моё желание, — вспоминает генерал, оглядывая кудрявую макушку, и задумывается ненадолго. — Нет, сейчас чего-то дельного не придумаю, а возможность упускать не хочется. Скажу потом. — Так ведь спор можно переиграть ещё раз! — Да? О..хм. Тогда моё желание — переиграть спор ещё раз, — говорит невозмутимо князь и едва сдерживает улыбку, когда Денис поднимает на него изумлённый взгляд. — Ваше Сиятельство, спать, должно быть, осталось уже мало... — Тем паче. А следующее желание кто-нибудь из нас исполнит уже в столице. Поспим по дороге, — строго говорит он и, завидев намёк на улыбку на усатых губах гусара, подталкивает его в плечо. — Ты проиграл, bien-aimé de mon coeur, до́лжно исполнять. И использование козыря, так нахально подчёркнутого князем Багратионом интонационно, приводит к желаемому результату: — Oui, mon cher général!! Вторую кровать они разобрали напрасно.