Сломались

      Антон, закрыв глаза, целует его и только спустя несколько секунд, отстранившись, окончательно понимает, что что-то не так. Произошло то, в чём не хотелось признаваться, прежде всего, себе.       Что-то изменилось. Испортилось. Оборвалась та самая ниточка, которая так прочно привязала их друг другу тогда, семь лет назад*.       Перед ним Арсений — совершенно холодный и чужой. В его глазах больше нет той искорки, которая возникала каждый раз, когда они были вдвоём. В своих глазах Антон отчаянно её пытается погасить.       Парень в пару шагов подходит к холодильнику и достаёт оттуда ви́ски, глазами пытаясь найти два стакана. Внутренне радуется типовой обстановке во всех гостиницах страны — стаканы быстро находятся на столике, совсем рядом. Наполняет оба, и один протягивает Попову. Осушает свой в один глоток, морщится от резкой неприятной горечи, но наливает ещё. Садится на кровать справа от Арсения.       — Не хочешь поговорить?       — О чём? — синие глаза смотрят куда-то в сторону, будто они обсуждают погоду на завтра.       — О нас.       — Ты ведь и так всё знаешь, разве нет?       У Арса всегда всё понятно и просто. В его голове уже давно сложилась установка — если он совершает какой-то поступок, все окружающие (в особенности Антон) должны этот поступок безропотно принимать.       Шастун оказался на особых условиях с первых дней их знакомства. Он всегда был тем человеком, который был за Арса до конца, какую бы чушь тот не творил.       Для Антона было естественно — быть за Арса. Быть с Арсом.       По правде говоря, для него не существовало других людей. Весь его мир на несколько лет схлопнулся до масштабов одного человека.       «А если он скажет с моста прыгнуть, ты прыгнешь?». Шастун бы, ни на секунду не задумываясь, сиганул.       Арсений был для него огромной загадкой. Открытием, которое он совершал каждый день. И ему бы уже пора получать Нобелевскую премию за свои старания.       Шастун — простой как пять копеек. Его таким воспитал когда-то Воронеж и, переехав в Москву, меняться парень не захотел. Если ему хорошо — он улыбается и травит шутки. Если плохо — закрывается ото всех и напивается в щи, предварительно предупредив Позова, что будет вне зоны доступа — Димка давно взял на себя роль старшего брата, не к чему волновать его просто так.       Арсений — чёртова головоломка. Ты никогда не угадаешь, что в голове у этого человека. Он — актёр от макушки до пяток. Он играет в «Импровизацию», он как будто играет в жизнь, которая, как и шоу — не имеет сценария.       — Я ничего не понимаю, Арс, я устал ничего не понимать, — Антон опускает стакан на пол и в бессилии обхватывает голову руками, сдавливая виски́.       Арсений делает первый глоток и улыбается городу, который виднеется из окна в пол, весь усыпанный ночными огнями. Ему явно приносит удовольствие происходящее. Он смакует каждый миг и именно поэтому не произносит ни слова.       — Зачем ты поцеловал меня сейчас, Шаст? — задаёт совершенно бесполезный вопрос, заставляя Антона открыть лицо и поднять глаза.       — Я хотел окончательно убедиться.       — Что я ничего не чувствую? Я ничего не чувствую, Тох. Совсем ничего. Ты можешь целовать меня, трахать или просто касаться. Мне похуй.       Справа щёлкает зажигалка.       — Я не могу вспомнить точно, когда это случилось. Наверное, после того, как я совсем перестал общаться с Алёной. Будто наш с тобой роман был этаким плевком ей в лицо, мол, посмотри, как мне с ним хорошо. А сейчас... я заезжаю к Кьяре несколько раз в месяц, гуляю с ней каждые третьи выходные месяца, ну, ты знаешь... И не вижу Алёну совсем, пересекаюсь только с няней. И как будто бы плевать стало. Некому ничего доказывать.       Антон падает спиной на кровать, не раздеваясь, прямо в клетчатой рубашке и футболке, как зашёл с улицы. Пепел от сигареты стряхивает куда-то на ковёр, свесив руку с кровати.       — Мне тогда показалось, что ты изменился. Думал, переживаешь. Всё-таки вы несколько лет вместе прожили. Я всё надеялся, отойдёт, забудет. Но ты только сильнее от меня отгораживался. Тебе с каждой минутой становилось всё больше похуй. Ебаный Стокгольмский синдром, Антоха, ебаный Стокгольмский синдром, — смеётся надрывно, смаргивая подкатившие к горлу слёзы.       — Уходи, — Арс встаёт, убирая с пола полупустой стакан Антона и ставя его вместе со своим на стол. — Поезжай домой, там Ира ждёт. Что ты ей сказал? Что пул ночью, и ты приедешь домой к обеду, выспавшись в Главкино? Ну, скажи, отменили.       Антон лежит на белых гостиничных простынях, вглядываясь в такой же белый потолок, и не понимает, что ему делать с высказанной Арсением информацией. Это выглядит как что-то совсем очевидное, но для него не менее непонятное.       С Арсом всегда было сложно. Он мог обнимать его прилюдно на концертах, прижимаясь ближе и не отпуская дольше, чем принято, а спустя час просто не впускал в гостиничный номер, если их селили вместе. Шастуну приходилось придумывать неправдоподобные отмазки, чтобы поменяться с Серёгой и уйти спать к Позу.       На очередных съёмках в курилке, когда они отсняли последний пул второго сезона, Димка засмеялся и сказал, что они с Серёгой давно всё поняли. Стало чуточку легче. Надобность врать близким людям пропала.       Не знала ничего только Ира. Шаст и сам не знал, зачем оставлял себе этот пресловутый «запасной аэродром», но чувств между ними становилось всё меньше, а вранья — всё больше.       Арсений молчит, изучая стену номера. Да и зачем тратить слова, если уже получилось описать ситуацию так лаконично.       Антон поднимается с кровати, пытаясь собрать в кучу расфокусированный взгляд, и трясёт головой, где-то на глубине сознания надеясь, что это сон.       Но картинка не исчезает. Приходится допивать ви́ски из своего стакана, а затем из чужого.       Антон достаёт из рюкзака маску, которая поможет незаметнее выйти из отеля, и надевает её, тщательно поправляя каждый миллиметр ткани. Смотрит на Арса, оглядывая его сверху вниз, будто видит в последний раз.       — Знаешь, Питер сегодня охуенно красивый! — достаёт телефон и делает единственный кадр своего силуэта, отражающегося в окне.       Уже на выходе, взявшись за ручку двери, переминается с ноги на ногу.       — Ира меня уже полгода не ждёт.