Достойный

Колеса поезда стучат в такт мыслям Хьюи, который спокойно перелистывает страницы старого семейного альбома. Тут Билли ещё не болен, тут его семья ещё от него не отказалась. Кемпбелл гладит кончиками пальцев фотографию, где Бутчер лучезарно улыбается, обнимая большого бернского зененнхаунда. Парню тревожно, хоть не было его всего неделю. Билли в последнее время был очень спокойным и даже меньше стал говорить о теориях заговоров, и убеждать, что они — избранные. Хотя, так-то было романтичнее. Юноша снова нервно взглянул на разбитый телефон, который попал под колёса авто, когда он ехал к родственникам Билли. В том маленьком городишке не было сети и юноша нервно гадал, плохо ли отсутствие связи с мужчиной. Да, за Бутчером нужно было присматривать, но Хьюи же его предупредил, куда едет. Хотя, мысль рассказать тому же Французу или ММу была куда более рациональной. *** Квартира ограждена и обита полицейской лентой, и Кемпбелл непроизвольно срывается на бег. Черт знает что может произойти с больным без присмотра в Нью-Йорке. Господигоспдигосподи Иисусе. В квартире плачет Кимико, Француз молча сидит на полу и в свете лампы его опухшее от слёз лицо кажется алым. Кемпбелл врывается в комнату, бросая рюкзак в угол и панически озираясь по сторонам. Красное пятно крови, затёртое и размазанное по полу бросается в глаза. Капельница незаметно выглядывает из-за шкафа в углу, белея ровным крючком штатива. — Где Билли? — В ужасе шепчет парень, замирая. — Хьюи! — Кричит Француз, а Кимико оборачивается и от неожиданности подскакивает, тут же оседая обратно и начиная истерично обнимать себя и плакать. — Где Билл?! — Кричит Хьюи, подбегая к Французу и тормоша его за плечи. — Мы думали, ты умер. Кровь твоя. Тебя не было неделю. Он так нервно на всех реагировал, а когда прохожие, услышавшие шум падающего тела, вызвали полицию, те обнаружили его бледного, дрожащего и затирающего кровь, мы думали твою кровь. Ты же мертв. Этого Не может быть. — Француз не слушающейся рукой пытался схватится за что-то, чтоб подняться. Кемпбелл спешно помог, неаккуратно подтягивая того и ставя на ноги, и, выдерживая короткую паузу, тихо уточнил. — Я уезжал к родственникам Билли. Он об этом знал. Где он? — Он в полицейском участке… Но анализ же подтвердил… Столько твоей крови… Ты же не мог… — Черт возьми, Француз, у него гемоглобин низкий. Это — кровь для переливания. Я его научил ставить капельницы. — Кемпбелл вскакивает и мечется по комнате, судорожно хватая предметы, переставляя их, ища ключи от их с Бутчером машины. — Но кровь… — Черт, Француз, у нас одна группа. Мы делали ему переливание, когда гемоглобин совсем снижался. После психушки с ним это часто было. — Кемпбелл, наконец, нашел ключи, быстрым движением пряча их в рюкзак и надевая тот на плечи. — О, Господи. — Француз прикрыл рукой рот. — Приведи Кимико в чувства. — Крикнул Хьюи, выбегая из комнаты.

***

Квартал до участка Хьюи предпочел бы бежать. Ему недостаточно скорости автомобиля и малой, на удивление, загруженности дорог. Успеть. Только бы успеть, он тянется в бардачок, где лежит его успокоительное, но потом одергивает себя. Давать показания лучше в трезвом уме. Десять пропущенных к областному прокурору Энни Дженьюэри ничего не дают. Его звездная бестия-подруга, дай Боже, чтоб ничего не учудила. Она Бутчера никогда особо не любила, но терпела во имя дружбы с Кембеллом. Скрип колес и Хьюи бежит по коридорам, сбивая полицейских. Он не знает, куда бежать, потому что обомлевшая девица на ресепшене и слова выдавить не смогла. В одном из коридоров мелькал белый халат и парень с разбегу залетает на полицейскую кухню, где лечащий психиатр Бутчера, время от времени приходивший к ним в гости и с начала болезни наблюдающий Бутчера, что-то пытается доказать мисс Энн. Немая сцена, где все шокировано смотрят на парня, а тот одними губами шепчет.  — Где мой Бутчер… Выстрел. Он гремит так, что Кемпбелл приседает от неожиданности, а потом бросается к допросной, откуда исходил звук. Билли в судорогах на полу, из сонной артерии — кровь, глаза стекленеют, но так нежно смотрят на Хьюи, с разбегу ворвавшегося в комнатушку. — Я не убивал тебя… — Шепчет Билли, пытаясь улыбаться, но выходит ужасно, потому что изо рта тоже сочится кровь. Кемпбелл зажимает рваную рану, замечает записку и прячет её себе в карман свободной рукой, а потом прижимает и её к пульсирующей ране. Из-за низкого гемоглобина у Билли, к счастью, дрогнула рука. Хотя, и так он не выживет, и Хьюи это понимает. — Скорую! — Кричит парень, но, наверное, она и так уже вызвана. Горячие слёзы обжигают холодеющую кожу Бутчера. — Я не убивал тебя. Я не делал плохого. Я достоин твоей любви. — Я знаю.

***

Билли захлёбывается. Сквозь трясущиеся от перенапряжения пальцы сочится тонкими струйками кровь и Кемпбелл рыдает от горя, пока Мясник хрипит что-то неразборчивое. Возможно, это просто попытки дышать. Так больно, будто тысяча осколков царапают язык и с кровью продолжают свой путь в горло, застревая где-то на середине пути колючим комом.  — Только не умирай. — Едва слышно шепчет Хьюи и по его телу бежит крупная дрожь. Он стискивает зубы и рыдает, часто моргая, смахивая затуманившие глаза слезы. — Только не умираааай. Он покачивается из стороны в сторону. Его всхлипы превращаются в колыбельную боли, которая разносится по коридорам полицейского участка и разбирательства откуда у заключённого пистолет оставлены на потом. Пока что есть лишь всхлипы парня и множество людей в белых халатах вокруг. Так больно и так смешно.

***

Белый свет. На улице пять часов утра, и свет от прожектора так больно режет глаза, что пепел с сигареты, опадающий на руку курящего даже не доставляет дискомфорта. Его не пустили в операционную. Три часа латали. Сейчас в реанимации. У Кемпбелла дрожат руки и фотография на телефоне светит слишком яркой счастливой улыбкой двоих. Слишком сложно знать, что он может не выжить. Что в один момент любимое сердце сделает свой последний удар и всё — нет человека. Пиши да звони, никто не услышит. Страшно представить, что Хьюи больше не услышит любимый голос, не почувствует родные сильные руки на талии. Господибоже. Кемпбелл захлёбывается всхлипом. Энни выходит из больницы и неуверенно делает шаг в сторону парня, но тот лишь отшатывается в сторону выставляя руку с телефоном перед девушкой.  — Я видел записку… Я… Я знаю, ты хотела… Как лучше. Но не сейчас. — На фоне тусклой больничной стены, выложенной из отсыревшего кирпича, лицо юноши выглядит уставшим и измотанным. Огромные синяки под глазами, набухшие от долгого плача веки. Боль пробирает до кончиков пальцев.  — Скоро утро. Я пойду.  — Он приходил в себя ненадолго.  — Что? — Хьюи вскинулся и рыдания неожиданно прекратились. В глазах мелькнула… Нет, не надежда. Страх. Животный дикий страх.  — Он попросил передать… — Девушка мнется.  — Да что же! — кричит Стайлз, снова заходясь от приступа истерики и оседая на пол.  — Он сказал… Он попросил передать тебе: «Доброе утро, моё солнышко.»

***

Хьюи плачет. Шрамы болят и саднят от воспоминаний. Такие некрасивые и неровные. Ему так больно смотреть на них, что он едва сдерживается, чтобы не отвернуться.  — Родной. — Его пальцы крепко сжимают безвольную руку Бутчера. Его полуприкрытые глаза полны теплоты и понимания. Сложнее всего видеть, что он парня не осуждает. Он готов принять от него всё, что Хьюи ему даст. Хоть презрение, хоть любовь. Ужасная черта прекрасного человека. Нельзя так сильно любить. Особенно Хьюи, который не смог уберечь. Но Бутчер всё также нежно смотрит прямо в душу и у Хьюи начинают дрожать губы, а из глаз текут едкие слезы. — Родной. Так ты… Согласен? Стать моим мужем? Бутчер кивает и, с огромным усилием открывая побелевшие от усилий губы, сипит едва различимую, счастливую и наивную фразу.  — Я достоин. — Из его глаз цвета темного шоколада катятся слезы и на губах растягивается такая искренняя улыбка, что Хьюи давится всхлипом.  — Ты самый достойный человек, которого я мог когда-либо полюбить, милый.