Враг

Царь Куэй — очень приятный человек, прекрасно воспитанный, умный, корректный во всех отношениях. Он никогда не задает неуместных вопросов, умеет поддержать любой разговор, внимательно слушает, интересно рассказывает и всем этим бесит Азулу так, что у нее от злости сводит челюсть. Ну что за наказание, почему он так похож на овцу? Если бы в нем было хоть чуточку больше силы воли, больше мужественности, больше — ох, она даже не может описать, чего ему не хватает! — Наглости ему не хватает — вот чего, — брюзгливо говорит Мэй и неистово чихает: у нее аллергия на цветы, которые прислал царь. Принцесса пронзает подругу надменным ледяным взглядом: подарок ей и самой не нравится, но это ее букет, вообще-то, так что никто не смеет от него чихать. — Что? — добавляет Мэй, яростно сморкаясь. — Что ты так смотришь? Хочешь сказать, я неправа? Да у тебя к его медведю чувства сильнее: тот хоть рычит время от времени — так сказать, не дает расслабиться. Святые небеса! У меня от вашего семейства когда-нибудь будет удар: вам на блюдечке подают любовь, верность и мировое господство, а вы возмущаетесь, что в этом не достаточно острых ощущений! Азула с отвращением кривит губы. Не хочется признавать, но Мэй действительно права, причем права гораздо больше, чем сама подозревает. Все дело именно в этом: в остроте пережитых ощущений, в красоте и правильности испытанных чувств, в несоизмеримости таланта, который необходимо потратить, с бездарностью человека, ради которого это должно произойти. Это все равно что драться с Зузу: ни интриги, ни удовольствия, обязательно опять выиграешь и еще будешь виновата; но Зузу ей хотя бы брат, и за него порой бывает стыдно, а царь... Ох, что же ей делать с этим бестолковым царем?.. *** — Вы сегодня так молчаливы. Что-нибудь случилось? — тихо спрашивает Куэй и склоняется к ней ближе, чтоб коснуться ее руки. Азула секунду думает, стоит ли отнять ладонь, но усилием воли подавляет вздох и не двигается. Без толку, все равно он ничего не поймет, только переполошится, как наседка, а у нее нет сейчас сил выдерживать этот кошмар. — Просто устала, — уклончиво отвечает принцесса и, подарив Куэю вымученную улыбку, делает маленький глоток вина — не потому что хочется пить, а просто чтобы сделать хоть что-нибудь. Царь устроил ей этим вечером прекрасный ужин: великолепно приготовленные легкие блюда, изящная сервировка, приглушенный мягкий свет свечей и тонкий ненавязчивый аромат благовоний, против воли пробуждающий аппетит... Это должно льстить, это должно мне льстить, твердит себе весь вечер принцесса, но ей так тошно от происходящего, что хочется выть. Ну почему, почему он такой, это же просто несправедливо! Ведь ясно как день, к чему такая прелюдия, и ведь он сидеть спокойно на месте уже не может, и ведь за задрапированной дверью в алькове стоит огромная расстеленная кровать — зачем же вся эта церемонная учтивость, зачем это обращение на «вы», почему он просто не набросится на нее, не изнасилует на этом распроклятом столе, не сломает ей руку, если она начнет сопротивляться; да что ж такое, почему он такой вежливый, она же из-за этого город не может захватить которую неделю подряд! — Вы нездоровы? — обеспокоенно спрашивает Куэй и тревожно сжимает ее пальцы — с заботой и нежностью, не больше, даже никакого намека на плотскую страсть. — Вы устали, конечно... Простите, что задержал вас. Если желаете, можем закончить на сегодня... «Закончить...» — с беззвучным вздохом повторяет про себя Азула. Слово звучит так заманчиво, что с губ невольно едва не срывается «да». — Что вы, ваше величество, как можно. — Ответ официален, как на парадном приеме в главном дворцовом зале; даже такой болван, как Куэй, должен хоть что-то понять, но — нет. Увы. Он ничего не понимает. Он приближается к ней, нежно проводит пальцами по ее лицу, целует в губы — осторожно, ласково, долго; наверно, он представляет себе, что каждая женщина ждет такого поцелуя... До чего же он слепой, даже очки не помогают. Так и хочется расцарапать ему спину, чтобы он стал побойчей. Царь отстраняется от нее, смотрит недоуменно и чуть-чуть растерянно, и, искаженный едва сдержанным желанием, взгляд его расплывчат, словно он глядит сквозь туман. — Что происходит? — Голос тоже изменился, зазвучал грубее и ниже — почти красиво, думает Азула, если бы не это навязчивое трогательное обожание, от которого никуда не уйти. Даже сейчас, почти вне себя от страсти, дрожа от жажды и желания, едва держа себя в руках — даже в это мгновение Куэй смотрит на нее так, будто она драгоценная фарфоровая статуэтка, которой нельзя лишний раз коснуться, чтоб по неосторожности не разбить. До чего же омерзительно. Он ее совершенно не понимает, он ничего про нее не знает, он даже не в состоянии отличить свои фантазии о ней от нее самой — так должно быть, говорит себе принцесса, она сама этого хотела, специально притворялась, чтоб он ничего не заподозрил, но... Не до такой степени. То, что царь видит в ней — это уже не заблуждения или домыслы, а какой-то абсолютно иной образ, другой человек, к которому она не имеет ни малейшего отношения. «Я и есть другой человек, — раз за разом повторяет себе принцесса. — Воин племени Киоши, предводитель элитного отряда направленных в поддержку Царства бойцов. Это не я тут, это другая женщина, это ее он так сильно обожает, не меня, не меня, не меня» От нехитрой мантры становится легче — во всяком случае, ощущение полного безумия отступает. Азула даже вспоминает вопрос царя. Он спросил, что происходит, кажется... Да, в самом деле, что здесь такого особенного происходит? Ей всего-то и нужно, что изобразить восхищение и неземную любовь — можно подумать, задача феноменальной сложности; да мама вообще так двоих детей родила. Это же не навсегда. На несколько дней, быть может, на неделю. Главное — не придавать значения. Закрой глаза и думай о Стране Огня. Правда, закрыть глаза пока не получается, потому что Куэй беспокойно вглядывается в ее лицо и, кусая губы от волнения, ждет ответа. Надо сказать ему что-то ободряющее, но пока что еще Азула не способна говорить. Его чувственные пальцы трепещут на ее щеке. Когда-нибудь она отгрызет ему руку: увы, не сегодня, но очень скоро. На ощупь опуская ладонь к столу, она берет почти до краев полный стакан с вином, подносит к губам, делает маленький глоток, а потом опустошает залпом, на одном дыхании. Горло словно сдавливает тисками и обдает огнем. Огнем, который дремлет глубоко в ее душе. Огнем, который скоро пробудится. Огнем, который воцарится во всем Ба Синг Се. — Не беспокойтесь, ваше величество, все в порядке, — говорит она так нежно, что он тает от наслаждения; и, обвив его шею руками, сама целует его. *** Строго говоря, дело не в том, что думает о ней царь, и действительно ли он влюблен в нее, и если да, то как. Дело просто... в нем. В его философии, если угодно, утонченной вежливости, в неумении причинять боль. Куэй не способен бороться, а Азуле нужно сражение, чтобы победить — если бы не это, она в первый же день свергла бы правительство и захватила трон, но в глубине души она чувствует, что трона ей мало. Ей нужен не престол, а власть, она должна избавиться не от царя, а от самого его царствования, если она не ощутит абсолютное превосходство, она и дня не удержит Ба Синг Се в руках. — Тут все такие серьезные. Мы скоро начнем веселье? — раз за разом спрашивает у нее Тай Ли («веселье» — это она так называет государственный переворот, милая девочка). — Скоро, дорогая, подожди немного, — уклончиво отвечает принцесса, и Мэй давится мрачным кудахтающим смешком из своего темного угла. Мэй умница, она понимает в захвате власти больше, чем целая толпа обученных стратегов. Что толку во дворцовых бунтах — их можно устраивать хоть десять раз на дню, если хватает сил, времени и ресурсов. Не получить превосходство, а сохранить его — вот задача первостепенной важности. Когда будет объявлено о смене правительства в Ба Синг Се, придется ждать недели, прежде чем огненная армия доберется до Неуязвимого города; и все это время держать оборону новой власти должны будут они втроем. Мэй хороша, но инициатива — это, мягко говоря, не ее конек. Тай Ли безраздельно предана принцессе, но как говорить с ней о войне, если для нее «каре» — это «такая милая стрижка»? Азула знает: укрепление позиций Страны Огня в Царстве Земли — ее дело, как ни взгляни, а сможет ли она заниматься им без твердой уверенности в своей победе? — Напиши отцу сейчас, — советует Мэй. — У него есть резервы, пусть пришлет подмогу. Мэй все знает о захвате власти, но она ничего не смыслит в характере Хозяина Огня. Азула долго пытается представить этот разговор с отцом — если бы он был возможен и если бы он, допустим, состоялся завтра. — Что, что ты говоришь? — наверняка спросит ее Озай. — Захватить Ба Синг Се? Прекрасная мысль! Повелеваю тебе заняться этим немедленно. Как? Помощь? Какая помощь? Ты же говоришь, что город можно захватить. Ах, при наличии подкрепления? Ах, без этого никаких гарантий? Ну, это совсем другое дело! Нет, сейчас нет времени этим заниматься; город стоял сто лет и не мешал нам воевать — ничего, постоит и сто первый год. Озай не любит риска и предпочитает делать только то, от чего непременно получит выгоду; все прочее — чужими руками, потому он до сих пор и Хозяин Огня. К тому же в этих его несказанных словах есть смысл: Ба Синг Се — не основной стратегический объект, без его захвата вполне можно обойтись, просто он так удачно подвернулся под руку, что упустить такую возможность значило бы пойти против себя. Нет, этот город только ее и ничей больше, она сама должна его завоевать, но... Как завоевать, если за него никто не воюет? *** — О чем вы думаете сейчас? — спрашивает царь, когда они вдвоем бредут по аллее сада (это его любимое занятие — просто гулять, будто нет больше других дел). У него в руке легкий прут с инкрустированной рукоятью и обернутым шелковой нитью наконечником; он бережно отстраняет с пути принцессы низко нависающие ветви цветущих деревьев; плавные движения его унизанной изумрудными перстнями руки странным образом успокаивают, и размышления текут параллельно, охватывая все разом, не останавливаясь на чем-то одном. — Ни о чем постороннем, — мягко откликается Азула, сопровождая фразу легчайшим почтительным поклоном. — Мои мысли всегда с вашим величеством. — Хотелось бы, чтобы это было так, — грустно улыбается царь. — Вы мне не верите? — спрашивает она. Этот момент кажется ей любопытным: в самом деле, неужели он — ну, хотя бы не пробует сомневаться в том, что она говорит? Почему он не проверит ее, не задаст вопросы, ответы на которые он сам должен знать и с которыми не справятся фальшивые воины Киоши? Разве это не должно быть первой заботой правителя Ба Синг Се? А он лишь кормит ее ужинами и водит гулять в сады. Куэй виновато склоняет голову, словно чувствует себя неловко из-за того, что задел ее. Словно он вообще может ее задеть. — Дело не в этом, — говорит он. — Просто мне все время кажется, что вы так далеки от меня, и каждый раз, когда я пытаюсь приблизиться, вы будто становитесь дальше. — Разве? — Азула прячет ядовитую улыбку. — А я думаю, ваше величество ближе, чем это допустимо. «К сожалению», — добавляет она про себя. Ох, не стоило ей с ним спать. Не стоило вообще заводить никаких отношений — присмотрись она к нему чуть получше, она, быть может, и поняла бы, что это не просто бесполезно, а даже вредно для дела; но тогда она была просто ослеплена собственной алчностью и блестящими перспективами завоевания столицы Царства, а Куэй смотрел на нее так, словно увидел чудо, и она подумала: почему нет, ведь самый легкий способ покорить город — это покорить его царя, а потом... Это проще было почувствовать, чем объяснить. Казалось, Куэй не имел никакого отношения к власти, самым царственным в нем был его головной убор. Азула привыкла к другим правителям: ее дед, ее отец, она сама (вообще-то, этот пункт стоило поставить первым, но так и быть, скромность украшает), да даже обрюзгший нынче дядюшка, некогда великий Дракон Запада — все они были не просто источником власти, но копили и приумножали ее. Куэй же будто не понимал, чего ради вообще носит свой титул, словно тот человек, которым он был, и то могущество, которое полагалось ему по праву, по нелепой случайности соединились в одном не слишком подходящем теле и все никак не могли ужиться. Принцесса жестоко страдала от этого открытия, ее собственная жажда власти была глубоко оскорблена тем, как относился к власти Куэй. Но хуже всего было то, что она не могла свергнуть царя, потому что никакого царя в Ба Синг Се по сути не было. Будь его бездарное величество хоть сколько-нибудь похожи на правителя, Азула сказала б себе: вот, он царь, он у моих ног, и сейчас я убью его и буду править. «Он царь, — говорит она себе вместо этого каждую свободную минуту. — Он царь, царь, ну правда же, вон корона!» Попытки убедить себя звучат жалко. Хочется упасть в подушку и рыдать. А Куэй дарит цветы и угощает обедами, от злости на великолепие которых пропадает аппетит. — Почему вы ничего не рассказываете о себе? — спрашивает он, и его ладонь плавно описывает в воздухе полукруг, а с усеянной цветами яблоневой ветви осыпается наземь белая изморось лепестков. Как он спокоен и безмятежен в это время. Как мало думает он о том, что это значит — если незнакомый гость из неизвестного государства ничего не говорит о себе. — Вашему величеству вряд ли будут интересны мои скромные рассказы, — отвечает принцесса. — Мне интересно все, что бы вы ни сказали, — очень серьезно произносит царь. — Я так мало о вас знаю. У вас есть семья? — У всех есть семья, — она улыбается, стараясь скрасить мягкостью голоса язвительность фразы, и Куэй смущенно поправляет очки. Это веселит Азулу, ей хочется развлечься — царь так доверчив, даже любопытно, как скоро он распознает подвох. — Боюсь, что разочарую ваше величество, — почтительно говорит она. — Моя жизнь довольно однообразна. У нашей семьи есть небольшой дом в центре города, сейчас мы живем там с отцом, потому что брат по настоянию семьи отправился на поиск Аватара. Папа в основном занимается войной. Он даже командует армией — не такой большой, как армия вашего величества, разумеется. — Как это захватывающе, — искренне произносит Куэй. — Наверно, ваш отец часто встречался с солдатами народа огня? — Чаще, чем ваше величество может себе представить, — отвечает принцесса. — И всегда побеждал в битвах? — И всегда побеждал в битвах. — Должно быть, он прекрасный человек. — Он великий человек. Азула отворачивается, чтоб скрыть ядовитую улыбку, и чувствует, что Куэй смотрит на нее с неподдельным восторгом. Как его восхищает эта маленькая ложь! Интересно, что он себе вообразил? Не очень знатное, но почтенное и достойное всяческого уважения семейство, возглавляемое добрым патриархом? Маленький домик на тихой улочке и уютные семейные вечера? Принцесса кусает губы, ей так смешно, ей вспоминаются дворцовые залы и объятый пламенем трон правителя; лицо Урсы, искаженное ненавистью и потаенным страхом; дуэльная площадка, огонь и море крови; и труп Азулона, почерневший от яда, и траурные полотна, вьющиеся над погребальным костром... От этого царь кажется еще глупей. Как может человек, не способный отличить одно от другого, за завесой правильно подобранных фраз не видящий сути слов, — как может он быть правителем? Азула злится, ей хочется сломать эту его бескорыстную доброту, его желание видеть все красивым и благородным, хочется вытолкнуть его из мира иллюзий в настоящую жизнь и войну, пробудить ненависть, гнев и отчаяние безысходности; каждый раз, идя к нему на встречу, она думает: «Он мой враг, сегодня я заставлю его бороться», и каждый раз все эти мысли разбиваются об одно и то же. *** Ласковые поцелуи, неторопливые прикосновения, пальцы Куэя скользят по ее талии, медленно развязывая на платье многослойные узлы золотистых лент. Традиционные наряды воинов Киоши сложны и богаты, но Куэй справляется с ними без труда (неужели он в самом деле раздевал до нее других женщин? неужели они все хотели его?). У него ловкие и чувственные руки (это ведь должно быть приятно, не так ли?), он никогда не торопится (ну почему, почему?), он очень осторожен и нежен, ни на чем не настаивает, всегда прислушивается к ее ощущениям (ее — или той женщины, которую он себе вообразил?) — Быстрее, — шепчет Азула и тянет его в кровать. Он послушно падает вслед за ней на постель и снова принимается за ее платье. Ах да, конечно: они оба должны быть раздеты, иначе неправильно. Видимо, так написано в каком-нибудь старинном и очень авторитетном трактате — Азула почему-то уверена, что Куэй выучился всем этим любовным премудростям по древним свиткам, запрещенным для публичного чтения; в такие минуты, как эта, она явственно представляет себе, как царь сидит со свечой над пожелтевшим манускриптом и, с трудом разбирая древние письмена, читает по слогам: «без-о-деж-ды». — Как ты красива, — выдыхает он (на «ты» они только в постели, это тоже негласное правило, как будто в спальне, раздеваясь, они превращаются совсем в других людей). — Ваше величество весьма любезны, — усмехается Азула: Куэй настолько настойчиво разграничивает их светскую и любовную жизни, что так и тянет поддразнить его этим — вдруг он все же разозлится и выйдет из себя? — Не называй меня так, — просит он, целуя ее шею. — Ты же знаешь, для тебя я не царь. — Правда? — она запрокидывает голову, открывая его поцелуям ключицы и плечи. — И кто же сейчас царь в Ба Синг Се? Он не отвечает: распахивает вырез ее платья шире, вылизывает ложбинку меж грудей, стягивает верхнюю накидку из зеленого габардина и принимается за шелковый подол. Азула с сожалением глядит, как последние остатки ткани ускользают с ее тела. Ей грустно: ах, у Киоши такой славный наряд — не весь, конечно, но эти грубые перчатки, и сапоги на высокой шнуровке, и свитый из кожаных ремешков тонкий пояс, похожий на длинную плеть, — сколько всего можно было бы с этим сделать, если б Куэй не был таким занудой. Он отстраняется и смотрит на нее восторженным, пылающим от страсти взглядом. Это ободряет и немного льстит: быть может, влюблен он и не в нее, а в тот образ, который сам себе навыдумывал, но тело выдумать невозможно, и хочет он уж точно ее. Азула разводит ноги в стороны и чуть приподнимает бедра. Как странно все же устроена жизнь, проносится у нее в голове: будь на месте Куэя какой-нибудь бравый офицер из победоносной армии огня и будь дело только в любовных играх, а не в захвате власти — наверное, принцесса получала бы неземное удовольствие, изводя его такими вот жестами и наблюдая, как загораются у него глаза. И вечно ей не везет: ее соплеменники слишком нетерпеливы, хотя с ними-то как раз и хочется растянуть момент подольше, а царь... так бы и пнула его, чтоб поторопился. Ей кажется, если бы он был жестче хоть в постели, она, возможно, смогла бы взглянуть на него как на противника, но он лишь опускает руку на внутреннюю сторону ее бедра, нежно проводит ладонью вверх от колена и, кладя пальцы меж ее ног, спрашивает жарким шепотом: — Ты мне позволишь? Быть может, она просто слишком многого хочет. Если взглянуть беспристрастно (если б на страсть можно было взглянуть беспристрастно), — пожалуй, Куэй не так уж и плох. Ему хватает и выносливости, и чувственности, и изобретательности — недостает лишь умения хоть немного возражать, и это совершенно выводит Азулу из равновесия. Разве можно быть таким терпеливым? Должен же он хоть от чего-нибудь взбеситься. — Ты всегда тянешь девушек в постель через неделю после знакомства? — спрашивает она, толкая его на спину и оседлывая его бедра. Наверное, это самый неудобный вопрос из всех, что можно задать (о да, ко всему прочему царь чувствует себя виноватым из-за поспешности, которую проявил в отношениях) и вдобавок самая неудобная поза (по какой-то необъяснимой причине он убежден, что быть сверху — нечеловеческий труд и неприлично заставлять даму так напрягаться). — Ты сердишься? — спрашивает он, нежно опуская ладони на ее талию. — Прости, сам не знаю, что тогда на меня нашло. Нам следовало подождать хотя бы пару месяцев. Просто ты... такая... я совершенно теряю рассудок, когда ты со мной. — Неужели? — она небольно, но ощутимо проводит ногтями по его обнаженному торсу, двигая бедрами в такт движениям руки. Куэй зажмуривает глаза, его ресницы дрожат, дыхание сбивается, на губах блуждает блаженная улыбка. — А ты? — едва слышно шепчет он. — С тобой такое было когда-нибудь? — Какое «такое»? — насмешливо спрашивает принцесса. Это тоже один из пунктиков в списке жизненных устоев Куэя: делать в постели он может практически любые вещи, но вот называть их словами — никогда. — Такое, — повторяет он и притягивает ее к себе, крепко прижимаясь всем телом и вплетая пальцы в ее растрепанные волосы, — чтобы ты захотела кого-нибудь через неделю после знакомства. — О, ну не знаю, — усмехается она. — Мне надо подумать. Неделя — это так долго... Возможно, через день или два — а, впрочем, столько всего было, разве упомнишь... Царь вздрагивает, как от боли — Азула ощущает это всем телом и ликует: вот сейчас, ну сейчас же он должен что-то сделать! Обиднее уже некуда, тут кто угодно оскорбился бы — а уж тем более Куэй, при всей своей утонченности наверняка ожидавший от нее целомудренного ответа в духе «что ты, милый, разве можно, и вообще я не знаю, ты у меня второй». Его одухотворенное лицо искажено печалью, губы изгибаются в горькой улыбке, во взгляде — безграничная тоска. — Вот как, — выдыхает он. — Да, конечно, понимаю... Столько всего было... Хотя я не надеялся, что ты можешь принадлежать только мне. — Правда? — шепчет Азула с затаенным злорадством. Куэй закусывает губу чуть не до крови, и в трагическом изломе его бровей читается вся непереносимость страдания. — Нет, — наконец мучительно произносит он. — Нет, нет, неправда, я хочу, чтобы ты была моей, всегда, только моей, но... это не имеет значения. Неважно, что случилось в твоей жизни до меня, главное, что происходит сейчас. Я люблю тебя. Ты со мной. Забудь все, что я сказал. Иди сюда... *** — По-че-му!! Малахитовая ваза летит в стену со скоростью пушечного снаряда, драгоценные осколки брызжут в стороны, Мэй прикрывается от них рукавом. — Браво, — мрачно брюзжит она. — Он все-таки взбесил тебя. Удивительный человек, я всегда говорила. — Ни слова, — шипит Азула, — ни единого слова, ясно? Даже звука не желаю слышать от тебя, иначе... Да чтоб его!! Нефритовый светильник с золотой каймой по основанию оказывается необычайно крепким — слава мастерам Ба Синг Се, выточившим его две тысячи лет назад. Должно быть, любой музей Царства Земли дал бы за это бессмертное произведение искусства целое состояние, ну или половину состояния, потому что от ударов об пол светильник раскалывается пополам, точно по центру, так что, возможно, когда-нибудь на эту реликвию смогут претендовать два музея. — Чем он довел тебя? — с вялым любопытством спрашивает Мэй. Азула отбрасывает с раскрасневшегося лица взлохмаченные пряди. — Ничем! — Ну да, я так и поняла по количеству улетевших в стену ваз. — Следующая полетит тебе в голову, если не заткнешься! Подруга с унылым вздохом возводит очи горе и кутается в бесчисленные слои своего мрачного черного балахона. Вообще-то, она ни в чем не виновата (как это нетипично для Мэй!) и можно было на нее не срываться, но Куэй вывел из равновесия настолько, что теперь хочется срываться на всех. Какой он невыносимый! Какой добрый, чуткий, понимающий — в конце концов, просто свинство быть таким терпеливым, разве нельзя хоть разок проявить характер; да если он и в самом деле так ее любит, почему не может пойти ей навстречу и повести себя достаточно отвратительно, чтоб она спокойно могла возненавидеть его! Азула проводит пальцами по пылающему лбу. С этим бессовестным царем она совершенно запуталась. Ей хочется сделать что-то привычное, обыденное — такое, что всегда было свойственно ей и что поможет вернуться в привычную колею... Ладно. Один раз. Речь ведь не о прихоти, а о необходимости сохранить рассудок. Никто не увидит, никому в голову не придет явиться к ней в комнату в такое время, к тому же в преддверии ее гостиной на страже негласно стоит Тай Ли. Принцесса растирает похолодевшие от волнения ладони, закрывает глаза и, глубоко вдохнув, вызывает из сердца прилив магии огня. Синие искры разгораются на кончиках пальцев, как распускается бутон цветка, и от этого словно возвращается разум. Каждый раз, когда пламя зарождается в ней, набирает силу и выплескивается из тела, Азула чувствует ни с чем не сравнимый восторг от единения со стихией, цельность и наполненность, доступные лишь высшим магам, для которых искусство обращения с пламенем — не вынужденная мера обучения, а неотъемлемая часть их души... Зузу всегда с завистью говорил, что Азуле чрезмерно повезло. Зузу был бы счастлив узнать, что ее везение закончилось. Дверь отворяется раньше, чем она успевает ощутить чужое присутствие. В голове еще проносится мысль: что если Тай Ли не выдержала и решила заглянуть, чтобы скрасить одинокий вечер — но чутье уже нашептывает, что это не может быть правдой. Тай Ли так никогда не ходит. Тот, кто отпирает дверь, шагает тяжело, медленно, если не сказать — с удовольствием, ступая разом на всю ступню и с каждым шагом будто врастая в пол — так двигаются только те, кто всем телом ощущает землю. В освещенном зеленоватым светом дверном проеме стоит глава Совета Пяти генерал Хау. Азуле даже необязательно слышать его слова, по торжественному и недовольному лицу командира она читает, словно по свитку: «Его величество пятьдесят второй Царь Земли Куэй имеет честь пригласить вас...» В последнее время Куэй использует умения своих генералов только для того, чтоб передать ей приглашение куда-нибудь. Видимо, сегодня это должно быть что-то важное, если направили главу Совета... Принцесса тяжело вздыхает. И что у нее за несчастная судьба! Как только появляется минута покоя — так обязательно надо снова что-нибудь превозмогать (вот был у них при дворе огня один капитан — так знатно ругался, просто песня, жаль, не вспомнить все дословно, а ведь лучшего описания для ситуации не подыскать). — Генерал? — Азула оборачивается навстречу гостю, и движения ее в этот момент так естественны, что он, несмотря на изумление, заученно кланяется в ответ. На ее пальцах еще мерцает огонек. Скрывать магию нет смысла, Хау уже все видел, а он далеко не тот человек, которого можно разубедить. Зато на него можно, например, уронить малахитовую плиту с потолка или какие еще в Ба Синг Се бывают несчастные случаи. — Приветствую вас, генерал, — с радушной улыбкой говорит принцесса. — Что привело вас сюда в столь поздний час? Он молчит и смотрит на нее. Еще несколько минут — и он выйдет из оцепенения. Что же придумать, ведь не хочется убивать его в своей комнате, сколько пойдет ненужных разговоров; а между тем — какие еще есть варианты?.. В растерянных глазах генерала мелькает тень осознания. Азула вздыхает. Ах, как некрасиво выходит, но что поделать. Она взывает к внутреннему огню, чувствует, как по венам растекается магия — и вдруг Хау делает в одно мгновение какой-то неуловимый пасс, разворачивается на каблуках и в буквальном смысле проваливается сквозь землю. Сквозь созданный им земляной ход. Да как же так, что ж сегодня за день, ну почему она теперь и бегать еще должна за этим ретивым генералом! Не надо долго думать, чтоб понять, куда он направляется. Такая удивительная новость: воины Киоши на самом деле тайные диверсанты! скорее донести о них царю! схватить! судить! казнить! а главное — не придется больше никому передавать приглашения на обед. Азула стремительно врывается в гостиную, где Тай Ли должна была нести, с позволения сказать, стражу. В гостиной умиротворение и покой, прекрасная циркачка мурлычет себе под нос нетрудную песенку, безмятежно переплетая пышную косу. — Ты его впустила? — вне себя от злости выдыхает принцесса. Тай Ли смотрит на нее ясными невинными глазами, полными искреннего восторга: — О да! Он был таким милым. Знаешь, мне уже начинают нравятся здешние мужчины. Может быть, я даже с кем-нибудь из них пойду... — ...под трибунал! — рычит Азула так яростно, что бедная девочка вздрагивает от неожиданности. — Хватит нести чушь, от тебя никакого толку, даже не знаю, зачем взяла тебя с собой! И нечего так смотреть! Возьми себя в руки, у нас сегодня государственный переворот! «Переворот, переворот...» — повторяет она, взлетая вверх по малахитовой лестнице к апартаментам царя. Как хорошо это звучит и как далеко от реальности. Она не готова. У нее есть и резервы, и время, и возможность, а теперь еще есть и повод, но нет самого главного — уверенности в том, что следует отдать приказ. Куэй ей не враг, она его не ненавидит, даже не презирает, хотя могла бы, такой он неказистый и бездарный. Она не чувствует угрозы, исходящей от него; вот сейчас генерал Хау откроет ему наконец глаза на происхождение воинов Киоши (ну и хороша же в Ба Синг Се система безопасности: высшие чины способны распознать магов огня у себя под носом только когда те уже чуть не плюются огнем) — и что будет? Что скажет царь? «Ах, не может быть, какая неожиданность»? Азула словно разрывается между двумя необходимостями: с одной стороны, она чувствует себя обязанной контролировать все происходящее в Ба Синг Се и присутствовать при разговоре Куэя и Хау, с другой... возможно, если б генерал сумел убедить его величество сделать хоть что-то решительное, что-то военное — как знать, быть может, и она смогла бы атаковать в ответ? В покоях царя — неверный полумрак, почти все светильники погашены, только потолочные лампы едва заметно мерцают зеленцой и на письменном столе, где развернуты свитки, горит в нефритовом с золотом подсвечнике оплывающая свеча. Пламя пляшет на фитиле, раскачиваемое теплым ветром — рама окна приоткрыта, воздух струится из-за штор — и переменчивые блики света тоже танцуют, озаряя лицо царя. Он бледен и несчастен, в его взгляде сквозит пронзительное отчаяние, тонкие пальцы, перепачканные чернилами, дрожат, ломая письменное перо. Перед ним на коленях — генерал Хау, его голоса не слышно, но Азула и без того знает, что он говорит, и знает, что она сама должна произнести в ответ на это... Не знает она только, что скажет сейчас царь. Ей вдруг приходит в голову, что она никогда не могла предугадать его действий. Как он благороден и глуп, до чего нежен с ней, чего б она от него ни ожидала, он всегда сделает нечто более доброе и честное, чем она способна вообразить. Интересно, что можно счесть благородным сейчас? Азула медленно входит в покои и затворяет за собой дверь. Генерал Хау оборачивается на звук, по его лицу пробегает судорога ярости, он гневно указывает на принцессу и с ликованием восклицает: «Вот она!» Мучительно блуждающий взгляд Куэя обращается к ней. Глаза его, кажется, слепнут, будто он смотрит на пылающее солнце. — Это правда? Ты из народа огня? — произносит царь, и в голосе его звучит такая мольба, что принцесса чувствует: если она солжет, он поверит ей вопреки всем возможным и невозможным доказательствам. Как это чудовищно, она ведь должна быть довольна, это прекрасный вариант, но... права была Мэй: ей просто не хватает острых ощущений. Если сейчас она не почувствует себя на войне, не ощутит угрозы, то никогда не сможет взять Ба Синг Се, потому что его незачем брать. «Я буду с ужасом вспоминать это до конца дней», — говорит себе Азула и добавляет вслух: — Да, ваше величество, это правда. Генерал что-то сдавленно хрипит от изумления — наверное, в первый раз видит таких явных самоубийц. С изогнутых, как от боли, губ Куэя срывается тихий стон. Длинные пальцы его слепо шарят по столу, будто в нервной горячке разыскивая что-то, сминают пергамент, опрокидывают чернильницу, роняют перо, потом натыкаются на подсвечник и вдруг сжимаются вокруг него, рывком поднимая вверх; и пламя свечи, взметнувшись, озаряет малахитовый стол, часть стены, завешенной гобеленом, пышный ковер на полу, укрывающий каменные плиты, и черноволосый затылок генерала, и фонтан крови, и заяющую на черепе дыру, проломленную нефритовым основанием подсвечника. Хау умирает сразу, Азула знает это, видит по тому, как закатываются его глаза, как тело обмякает и словно теряет массу, как из черт лица стирается жизнь. Она пережила много чужих смертей, но Куэй убивает впервые и потому не чувствует грани, он бьет генерала в висок, скулу, по подбородку, слышится влажный хруст ломающихся костей, брызжет кровь, лопается кожа; свеча падает на пол и с шипением угасает, покои теперь озарены лишь приглушенным светом потолочных ламп, и в зеленоватом полумраке кажется, что испачканные чернилами пальцы царя на самом деле залиты кровью. Азула завороженно смотрит, как содрогается от ударов мягкое, будто тюфяк, мертвое тело генерала, видит в полутьме бледное лицо Куэя, поразительно спокойное и сосредоточенное для такого момента, и с замиранием сердца сознает, что это и есть самое благородное, что можно сейчас сделать. В движениях царя — ни капли страсти, ни страха, ни желания отнять жизнь; когда он убивает, то делает это — снова — только из доброты. Не ради себя, а чтобы защитить ее. Он не способен причинить ей зло. Он ей не враг. Но сейчас он наконец-то достойный противник. Подсвечник падает на пол с громким звоном, затихающим в оглушительной тишине. Куэй переступает через мертвое тело и идет к принцессе. Бескровное лицо его застыло, будто маска, глаза мерцают темной зеленью, руки холодны, и когда он кладет ладони на плечи Азулы, ей кажется, что ее коснулся лед. Она отступает. Нет, только не сейчас. Теперь все кончено, он — ее настоящий соперник. — В последний раз, — тихо выдыхает Куэй и наклоняется за поцелуем. Что ж, это достойное завершение. Значит, в последний раз. Он целует ее глубоко, как никогда раньше. И сегодня — никаких прелюдий и долгих раздеваний до конца. Все быстро, жестко, он задирает ей юбку, прижимая к стене, его бедра толкаются меж ее раздвинутых ног, пальцы грубо сжимают грудь, причиняя боль; Азула вцепляется в гобелен, тянет его с такой силой, что крепление обрывается; и они с Куэем вдвоем падают на пол. Сейчас ей нестерпимо хочется, чтобы они были раздеты. Что за дурацкая натура, вечно все наоборот! Но именно сейчас ей нужно ощущать его всем телом, сейчас он сама власть, непреодолимая сила, единственный раз в жизни он — настоящий царь. Куэй вколачивается в нее так, что становится больно. Он стонет от удовольствия, берет ее так глубоко, как никогда, прикасается в ней везде, будто хочет насытиться впрок. Он кончает, задыхаясь от блаженства, но она ничего не чувствует — по крайней мере, ничего физического, потому что то, что она переживает сейчас, гораздо выше телесных восторгов. Спустя столько времени она наконец ощущает правильность происходящего. Все в мире становится на места. Война — всегда война. Никто не может быть слишком добр, если сражается в ней, и никто не может отказаться от сражения, если она начата. Единственное, что можно выбирать — быть победителем или проигравшим, и сегодня Азула чувствует, что готова побеждать. У нее есть цель, умение и удача, и еще — после стольких дней, наконец-то! — у нее появился враг.