Ромашка на пепелище

Эту светленькую с, кажется, девяносто восьмого или девятого выпуска, он невольно запомнил. Конечно, в тот год к разведке присоединились — пальцев однорукого хватит — ровно пятеро человек, и Петра среди них была самая бойкая. Она быстро и споро взялась за службу и учёбу — на лекциях старалась, слушала, задавала вопросы, на полигоне наматывала круги и бинты на пальцы, за обедом не зевала, в положенное время уходила в казарму, заваливалась там на койку и беспробудно сопела в подушку до рассвета. Всё это Эрвин за полтора года сменного дежурства узнал по крупицам. Новичков быстро проталкивали наверх — Шадису было не с руки отбивать в отчётах, протоколах и распоряжениях строчки для пятерых, так что в первую экспедицию пошли уже не новички, а старшие рядовые, которым по возвращению было обещано по лейтенанту каждому. Вернулась одна Петра. На торжественной церемонии она стояла, выпятив грудь, смотрела чётко перед собой, и Эрвин поймал себя на мысли, что, должно быть, у неё крепко-накрепко сжата челюсть, а глаза выплакали далеко не все слёзы по погибшим товарищам. Он незаметно вздохнул, посмотрел на Шадиса, зачитывающего речь, и подумал, сколько ещё слёз придётся спрятать, запереть в горле и не выпускать никогда. Когда пришло постановление о переменах в стандартах боеподготовки, Эрвин даже не придал этому значения. Слишком низко было его звание, чтоб вникать в такие вещи, однако буквально на следующий же вечер Шадис собрал всех до младших офицеров (светленькая лейтенант, разумеется, в их число не входила, а новоприобретённый разведкой Ривай присутствовал) и, морщась, внёс новое обязательное к выполнению распоряжение — проверить уровень боеподготовки. Это значило, как потом Эрвин объяснял Риваю более доходчиво, каждый должен попарно сразиться с опытными и сильными разведчиками, записать результат и положить его на стол Шадису, чтоб тот занёс цифры напротив имён в протокол, отправил интересующимся наверх, сунул бумаги в стол и забыл об их существовании. Ровно через неделю Эрвин с сомнением трогал пальцем тупой конец учебного деревянного ножа и с тем же сомнением разглядывал стоящую напротив серьёзно насупленную Петру. Рукоятка ножа поскрипывала в её перемотанном наново кулаке. Эрвин видел блестящие через чёлку светло-светло карие глаза, горящие спокойной, твёрдой решимостью и чувствовал, что либо оскорбит её, сражаясь вполсилы, либо на одного бойкого лейтенанта в разведке станет попросту меньше. Подумал, и голова сама машинально дёрнулась назад от клинка, просвистевшего почти под носом. Подпрыгнула. Петра времени на раздумья не давала, атаковала непрерывно и постоянно, не размахивала ножом попусту, так что Эрвину пришлось следить за каждым взмахом. Только через полминуты он вспомнил о своих преимуществах роста и веса, но использовать их удалось далеко не сразу. Мелкая, юркая, гибкая Петра мелькала тут и там, заставляя вертеться на месте и нервничать, грозила выпадами, будто укусами комара, и смотрела-смотрела-смотрела на грудную клетку Эрвина в упор так, словно была готова бросить нож и кинуться рвать его зубами. Что-то в грудной клетке Эрвина чувствовало её настрой и прижималось поближе к позвоночнику. Получив от наблюдавшего старшего офицера своё «удовлетворительно», Петра отдала честь, наскоро пожала Эрвину руку и помчалась к своему капитану, утирая рот бинтами и перематывая их снова. Издали до Эрвина донеслись только обрывки фраз: Петра выспрашивала, где она ошиблась. Казалось, прошло всего ничего времени — только вчера Петра носилась по кабинетам, цокая каблуками и откликаясь на лейтенанта — а потом Эрвин вдруг очнулся в кабинете Бернда с кружкой горячего киселя в руке, а Петра стояла в дверях. Они недавно вернулись с вылазки, открыв окно, можно было не напрягаясь услышать шум из госпиталя и увидеть мелькание платков и повязок, все ходили подавленные, хмурые, разбитые. Петра потёрла ногу ногой, прошла в кабинет, осторожно ступая, словно половицы могли растаять под ней. Опёрлась на столешницу, провела ладонью. Эрвин молча поднёс кружку к губам. Сегодня он предлагал Шадису изменить построение, и получил отказ настолько гневный, будто предложил расформировать разведку, а самому командору переквалифицироваться в шарманщика. Сегодня Эрвин менял расположение своего отряда и наткнулся на пару аномальных. Сегодня Эрвин послушал Бернда, крикнувшего «капитан, мы прикроем». Сегодня Эрвин обернулся и увидел только бесформенные трупы лошадей и расстеленные по земле зелёно-бурые плащи. Из двух спаянных отрядов под сень Марии в этот вечер вошли только капитан Эрвин Смит и младший лейтенант Петра Рал. — Мда… — произнесла Петра и поджала губы, испугавшись собственного хриплого и низкого голоса, а Эрвин горько хмыкнул в кисель — невыплаканные слёзы звенели, как колокол перед вылазкой. Они помолчали, и Эрвин уже подумал, что Петра сейчас либо расплачется носом в столешницу своего погибшего начальника, либо начнёт дубасить его по ногам, чтоб дать выход злости, но Петра стояла, чуть сгорбившись, сложив руки на груди, сунув к локтям ладони и склонив голову, так что пряди волос закрывали линию глаз, носа и рта. Петра будто думала о чём-то своём, завесившись от Эрвина, скрывая свои помыслы, прячась. По киселю разошлись круги от нового кислого смешка, и Смит вдруг подумал, что сам сейчас сползёт на пол и разрыдается. И вдруг он одновременно почувствовал на поясе холодную руку и услышал: — Вы молодец, капитан. Спасибо. Петра смотрела на него снизу вверх, прищурившись, будто не хотела или не могла держать глаза открытыми, а в уголке её губ таилась тёмная складка. Отблеск масляной лампы подсвечивал ей радужку, и тени на лице лежали расплывчатые, но густые. Петра провела ладонью по его боку, снимая руку, слегка, ободряюще похлопала по спине, Эрвин едва почувствовал за ремнём, кожаным снаряжением и рубашкой, потом хмыкнула как-то криво, больше носом, чем ртом, и вышла, позабыв отдать честь. Та вылазка была безоговорочно признана всеми неудачной, однако последующие, казалось, горели желанием отвоевать столь почётное звание и то и дело выхватывали его друг у друга. Проще говоря, провал следовал за провалом, и даже на верхушке Шадису начали на это непрозрачно намекать. Ситуация в разведке обстояла далеко не самым спокойным образом, некоторые из ветеранов уже начали бормотать про переворот и открытый бунт, когда Шадис наконец не выдержал, снял с себя полномочия командора и ушёл преподавать в кадетский корпус. То, что тринадцатым командором стал Эрвин, никого особо не удивило, но никем и не пророчилось. С заступлением на должность он провёл пару нововведений, слегка переформировал отряды, кое-где усилил наказание, кое-где ослабил, словом, наворотил дел на месяц бесперебойного заседания в теперь уже личном кабинете за увлекательным заплывом в бумажное море. Петра зашла с протоколами от врачей как-то вечером. Постучалась, отдала честь, бумаги и вдруг сказала: — Командор, вы назначите свой личный состав? Эрвин поднял на неё глаза, слегка удивлённый. Он уже прокручивал до посвящения примерный список вопросов, которые на него обрушатся, но этот из данных конкретных уст болтался где-то в конце. — Не считаю это необходимым, — отозвался он, однако тона не понизил, и в воздухе повисла готовность продолжать разговор. — Даже так… — задумчиво проговорила Петра, медленно сжимая и разжимая пальцы — была у неё такая привычка — а потом вдруг подошла ещё ближе, наклонилась над Эрвином, уперевшись ладонью в высокую спинку стула и сообщила тихим голосом: — Командор, разведка переживает не лучшие свои времена. Вам стоит назначить личный состав, хотя бы на первое время. Эрвин сел вполоборота, отмечая, каким серьёзным, можно сказать, мрачным становится голос невысокой и неприметной с виду разведчицы. Посмотрел в большие решительные глаза и произнёс на той же громкости: — Я не стану этого делать. Петра выдохнула, в уголках губ пролегли знакомые Эрвину складки. А потом склонила голову ещё ниже и чуть боднула его лбом в самый верх виска, в линию роста волос. Эрвин прикрыл глаза и двинул головой, отвечая на её движение быстрее, чем сообразил, правильно это или нет. Петра сползла лбом чуть ниже — он почувствовал щекотку от её прядей — и слегка прижала край его верхней губы между своими. Эрвин повернул голову, возвращая ласку. — Назначьте, — терпеливо и упрямо повторила Петра, не закрывая глаз. — Тоталитарный режим с этого и начинается, — напомнил Эрвин, невольно млея от того, как их носы трутся друг о друга, — Я не хочу, чтоб в разведке началась тирания. Однако у капитана Аккермана будет свой, элитный отряд. В крайнем случае он будет обеспечивать мою защиту. В светло-карих глазах мелькнула победная искорка, в щеке снова залегла складочка, на этот раз немного иная. Эрвин не поддался искушению погладить её губами. Петра поддалась искушению поцеловать его ещё раз. Она отстранилась, выпрямилась, взгляд её посуровел. Кулак с едва заметными шрамами по ладоням и пальцам стукнул в грудь, спина сама вытянулась и выпрямилась. — Сэр, — отчётливо и звонко проговорила Петра, блестя на Эрвина глазами. — Вольно, — ответил он.