Чаша с царского стола

Площадь перед дворцом наполнилась запахом крови и горелой плоти. Стихла какофония из людских криков, возвещающая о царском правосудии. Все вокруг заволок сизый дым, но со своего помоста Иван IV отчетливо видел, как в руках опричников бьется Фёдор Басманов. Часто после разоблачения Федьки-предателя, государь возвращался мыслями к нему: хитрый как лис, но преданный как бродячий пес, которого великой милостью своей он, Великий Князь всея Руси, прикормил. Как бы ни было больно брать грех на душу, царь был обязан наказать предателя родины. И сейчас, в свои последние минуты, принявший неизбежную судьбу Басманов, все равно пытался ухватиться за хлипкую соломинку жизни. «Хоть в бабьей юбке плясать буду до самого Суда Божьего, только сохрани жизнь холопу своему!» — Молил молодой опричник. Да только Иван, сын Васильев не желал видеть подле себя холопа. Ему хотелось видеть соратника, отдушину. Близоруко щурясь, царь намертво впился в подлокотники своего трона и подался вперед. Вот уже зачитывают приговор. «Быстрее бы это закончилось», — малодушно подумал государь, — «Нет сил смотреть.» Но время будто нарочно остановилось, а то и вовсе вспять пошло. Вот совсем еще юного Федору Басманова представляет ко двору его отец, жестокий и ушлый Алексей Данилович. Никогда царь не любил Басманова- старшего, но ценил его исполнительность. Отпрыск его вырос под стать: угодник и бесстыдник, только крови на руках его холеных было поменьше. А вот Федора пляшет на пиру в летнике, расшитом золотом. Экая невидаль! Сперва царь хотел наказать его, но потом будто бы засмотрелся как в бабьей парче молодой Басманов отплясывает, да и махнул рукой. Чего во хмелю не натворишь. От неприятных воспоминаний последних дней у царя защемило в груди. Доносы, одни доносы. Опричники совсем распустились- царское слово мимо ушей пропускают. И Федор туда же. Кровь молодая, горячая. Вот и поплатился, дурак. Внезапно государь рывком вскочил и страшно закричал: «Прекратить немедля!» Толпа зевак ахнула, а Малюта нехотя махнул рукой и Басманова, потерявшего от ужаса сознание опустили наземь. Царь торопливой шаркающей походкой подошел к бездыханному Федору и приказал, гневно сверкая глазами: — Басманова в светлицу мою несите. Да лекаря вызовите. А вы все, — прикрикнул он на опричников, — В храм, сейчас же! По толпе прошелся шепот, мол, совсем государь из ума выжил, обмяк. Иван страшным ураганом пронесся через площадь к храму, где уже собиралось черное войско. Долго шла служба. «Всех грехов не замолишь, надёжа», — увещевал Скуратов, да царь его не слушал. Закралась в его голову мысль распустить опричников, а самых исполнительных повесить. Хорош царь! Сам свой народ загубил. Всенощную отстояли, и к утру царь вернулся в свою светлицу, где все еще бездыханный лежал Басманов. Даже хворый, он весь искрился жизнью. На щеках его расцветал румянец, а волосы в беспорядке разметались по царской подушке. У кровати чудом спасенного, уронив голову на грудь, дремал лекарь. Услышав как скрипнула дверь, он встрепенулся и раболепно упал царю в ноги: — Батюшка, что мог сделал! Теперь жизнь его в руках божьих! Не гневись! Царь недоуменно посмотрел на лекаря и склонившись, коснулся его плеча: — Полно тебе. Ступай. Лекарь, пораженный царским спокойствием, попятился к выходу. Иван устало выдохнул и опустился на кровать. — Жизнь твоя, Федор, теперь только в моих руках.- Тихо произнес государь, потрепав длинными узловатыми пальцами волосы Басманова. Веки опричника слабо задрожали и он открыл глаза. Перед ним высилась черная фигура. От неожиданности Басманов вскрикнул. Царь медленно обернулся: — Чего кричишь, окаянный? — Государь, — прошептал Федор и голос его задрожал от сдерживаемого плача, — Иль я умер уже? — Как бы не так.- Иван повернулся к Басманову лицом.- Ты, Федора, поживи еще, поживи.- Царь легонько похлопал больного по плечу и глаза его хищно сверкнули. Басманов перехватил ладонь государя и приложился к ней горячими губами: — Батюшка, месяц мой ясный, что угодно сделаю. В летнике шутовском плясать буду, постриг приму, коль прикажешь, только не губи больше раба своего, не губи. Царь, помедлив, выдернул ладонь из крепкой федоровой хватки и поднявшись, стал мерять шагами светлицу: — Попляшешь, Федюша. Еще как попляшешь. Не все ж мне под дудку твою плясать, — Иван бросился к Басманову и схватил его за грудки, — Я тебе жития спокойного не дам! Иуда. Царь осенил себя крестным знамением и направился к выходу. — Куда же ты, государь? — Слабым от волнения голосом проговорил Федор. — Всенощную отстоял.- Бросил Иван и вышел вон. Вместо него в опочивальне появилась царёва мамка, Онуфриевна. Она покачала головой, глядя на Басманова и молча села на лавку, принявшись за шитье. — Ну что?! Что?! — Вскинулся Федор. — Ты, мил человек, почивай, не обращай внимания на старуху. Не мне тебя судить. Басманов забылся сном только когда солнце стояло уже высоко. А царю было не до сна. Он крутился с боку на бок в своей кровати: то проваливался в беспокойные сновидения, то вскакивал в холодном поту. Все мерещилось ему, как Федор сзади подходит да нож в спину вонзает. — Неблагодарный Федька твой, — нашептывал царю Скуратов, — Ты ему руку протянул, а он, не ровен час, откусит ее по самый локоть да не удавится. — Умолкни, Малюта! Все вы хороши. Пригрел кодло змеиное на груди! — Царь потряс кулаком над головой. — Под монастырь меня подведете! — Надёжа, к тебе посол заморский пожаловал, — напомнил Малюта, — Когда принимать прикажешь? Он, бедняга, уж третий день мается. — Ничего, — отмахнулся царь, — Еще день подождет. Вели завтра высокого гостя принимать. Пир устроим. Пусть посмотрит, как народ русский потешается. Скуратов молча поклонился и оставил царя наедине с тяжелыми думами. «Народ русский. Да разве ж опричники- народ? Зверье, которое я сам приручить не сумел. Нет, распущу к чертовой матери!» И к вечеру, и на следующее утро оставался Федор Басманов в царских покоях. Вниманием своим государь больше не жаловал. Неизменно сидела подле опального только Онуфриевна, которая в дела государственные не лезла да к разговору не охотна была. Федор от тоски томился. Казалось бы, день всего прошел, а от одиночества выть хотелось. К вечеру заглянул к нему Скуратов. Не скрывая своего презрения и обиды что не смог любимца царёва на кол посадить, сообщил что царь- де приглашает Федора Алексеевича на пир, и велит передать дар царский. Дрожащей от гнева рукой Малюта протянул Басманову сверток. Сердце Федора радостно забилось. Он нетерпеливо разорвал куль и оттуда вывалился летник, богатый летник из красной парчи, расшитый золотом. Онуфриевна ахнула и осуждающе покачала головой, мол, негоже мужику в бабьих тряпках ходить, а Басманов оглядел дар царя и по- детски прижал его к груди. «Значит простит царь. Справедлив и милостив!”- подумал Федор. На пиру царило неловкое молчание. Столы ломились от яств, но вся опричная знать, будто предчувствуя что-то неладное, не спешила прикасаться к угощениям. Царь вел тихую беседу с английским послом, чувствуя на себе испепеляющие взгляды гостей. Наконец, не выдержав, государь хватил широкой ладонью по столу и крикнул: — Ну- ка сыграйте нам что-то веселое, а то сидим как на тризне! От неожиданности музыканты грянули нестройной какофонией звуков, но очень скоро подстроились друг под друга и зазвучала музыка, да такая, что ноги сами в пляс просились. — А что, скоморохи нам спляшут? — Выкрикнул какой-то вечно пьяный опричник. — А то как же! — Отозвался внезапно повеселевший царь, и в залу ввалилась задорно улюлюкающая толпа во главе которой шел никто иной, как Федор Басманов, некогда любимец царя. Он до самой земли поклонился государю и тряхнув головой закружился в танце. Летник сидел на его худощавых плечах как влитой. Да и двигался Федор так, будто всю жизнь бабой был. Царские подданные, хоть и привыкшие к подобным выходкам от молодого боярина, все равно сидели опешившие. Еще вчера для него кол тесали, а сегодня он уже пляшет на потеху публике. — А чьто это за крьясавица? — Старательно выговаривая русские слова, спросил у царя посол. — Красавица, — захохотал Иван, — Сейчас я покажу что за красавица! Федора, поди-ка сюда! — Поманил он пальцем Басманова, вошедшего в раж. Тот в последний раз взмахнул юбками и бесстыдно раскачивая бедрами подошел к царскому столу. На его раскрасневшемся лице застыла улыбка, которая, впрочем, тут же сползла: по правую руку от государя сидел никто иной как князь Серебряный. Басманов жадно глотал воздух то ли от усталости, то ли от злости. Жестокая ревность поселилась в его сердце. Значит, проучить царь желает. Что ж. — Это наш боярин молодой, Федор Алексеевич Басманов, — указал послу царь. Почему-то эти слова заставили Басманова устыдиться и летника, и танцев своих, и раболепия перед царем. Его глаза гневно сверкнули, он звякнул массивными серьгами, развернулся на каблуках и выскочил вон под дружный хохот бояр. К ночи, когда все дела государственные были улажены и пир окончен, к Басманову в светлицу вошел царь. Он сделал короткий жест рукой и мамка, старчески кряхтя, медленно поднялась с лавки: — Федор твой не ест ничего, не пьет, только ревет в подушку. Как прибег, так и увалился. Прямо в летнике. Батюшка, где ж это видано, чтобы мужик в летнике-то ходил, а? — сокрушалась мамка. — Ты, Онуфриевна, иди от греха подальше. Не твоего ума дело.- Пригрозил царь. — Конечно- конечно. Все дела ваши царские.- Обиженно пробормотала Онуфриевна, но из светлицы вышла, плотно притворив за собой дверь. — А-ну, Федора, встань! Царь пред тобой! — Душегубец.- Тихо отозвался Басманов, не отрываясь от перины. — Федор! Не гневи меня! — Вскрикнул царь, — Я не для того тебе жизнь оставил, чтобы ты сам себя снова в могилу свел! — А для чего ж тогда? — Басманов повернул к Ивану распухшее от слез лицо. — Ну полно тебе, что ты как баба? — А, каково тебе? — Басманов вскочил с ложа и, красуясь, покрутился перед царем.- Чем не баба? Чем хуже? Чем я хуже Серебряного, что ты его за стол подле себя усадил?! — Взревел Басманов, а затем, рухнув на пол, залился истерическим хохотом. — Так вот в чем дело, — немного отшатнувшись от вопящего боярина, протянул царь, — Знай же, что Серебряный за спиной моей козней не строил. А к тебе нет у меня больше доверия. Басманов кинулся государю в ноги и завопил, размазывая горячие слезы по лицу: — Так зачем ты меня от смерти спас?! — Люблю тебя, Федька. Как сына люблю.- Проговорил царь, садясь на пол рядом с тихо рыдающим мужчиной, кладя его голову себе на колени. — Да как же любишь, ежели не веришь? — Поднял на него полные слез глаза Басманов. — Пути господни неисповедимы, — ответил царь, поглаживая буйную голову Федора, — Может простит мне Бог слабость мою. — Отошли от себя Серебряного. Богом клянусь, как собака верен буду! Только отошли! — Снова взмолился опричник. — Да что ж ты за упрямец такой! — Выдохнул царь, склонившись над лицом Басманова, — Не тебе мне указывать! Так и просидели всю ночь: Великий Князь и властитель на полу, а его, некогда верный соратник, подле него. С тяжелым сердцем уходил поутру Иван IV. Страшные мысли роились в его голове. Больно ему было смотреть на беспокойного, прекрасного, но подлого Федора Алексеевича. Он знал, что порода Басманова не переменится, что будет страдать он от того, что допустил так близко к себе таких жестоких людей. На пиры Федора Алексеевича больше не звали. Он все томился в царских покоях, ставших ему узилищем. Проклятый летник все напоминал ему об унижении, которому его подверг царь. Перед глазами мелькало самодовольное лицо Серебряного. Вызвал бы его на бой, да кто ж даст опальному боярину выйти против князя, что по правую руку от царя сидит. Пока сам Басманов купался в лучах царской милости, никто не смел на него и голоса поднять, потому как на обидчика сразу обрушивался гнев государев. А теперь что? Умрет от тоски Федор Алексеевич. Если бы не минутная слабость царя, покоился бы он давно в сырой земле да не знал такого унижения. Сердце Басманова болезненно сжалось. А что если царь и вовсе о нем забудет? И подохнет здесь молодой боярин как пес? Лучше бы уж на кол посадили или медведь бы задрал. Дверь скрипнула. На пороге появилась статная фигура, которую Федор узнает даже среди тысячи таких же. — Государь.- Прошептал Басманов и рухнул на колени. — Встань, Федюша. Только сейчас Федор заметил что в руках Иван держал кубок, до краев наполненный вином. Лично жалую тебе эту чашу с царского стола.- Стальным и ровным голосом произнес царь, протягивая твердой рукой кубок. Басманов перевел испуганный взгляд с чаши на лицо государя, но не заметил на его лице ни тени каких- либо чувств. Ни один мускул не дрогнул. — Государь, — срывающимся голосом взмолился Басманов, — Неужели… — Пей, — повысил голос Иван, — Уважь меня. Ибо я дарую тебе свое прощение. Федор бросился к ногам царя, целуя сапоги, но Иван только легонько его оттолкнул. — Пей, Федюша.- Повторял он внезапно переменившимся голосом, что усыпил страх Басманова. Царь опустился перед лицом опального и настойчиво протянул ему чашу. Басманов обхватил ее обеими руками и жадно принялся из пить, да так, что половина стекала по подбородку прямо на пол. — Пей все до капли, — подбадривал царь, — В этой чаше твое прощение. Федор отшвырнул опустевший сосуд, и тут же ощутил как стальными пальцами сжало горло. Воздуха становилось все меньше. Басманов хрипел, рвал на себе одежду, страшно вращал глазами, и пытался что-то крикнуть царю. Тот подхватил бьющегося в агонии опричника и, словно дитя малое, уложил себе на колени. Закрыв глаза, Иван IV, которого злые языки потом нарекут Грозным, раскачивался из стороны в сторону, пытаясь не слышать как последний, кого он любил испускает дух. Когда Басманов наконец затих, Иван прикрыл ему глаза и проговорил в пустоту: — Я не смог бы держать тебя вечно подле себя шутом в бабьей юбке. И не смог бы доверить более государство. Не подкупишь больше своими речами. Ты сам виноват, Федор Алексеевич. Сам.