дайсукэ камбэ чертовски красив

Дайсукэ Камбэ чертовски красив. Есть в нем нечто неуловимое, мерцающее блуждающим синим огоньком на границе чёрного и белого — опять, чёрт эдакий, зализал волосы — и прячущееся на холодной радужке из дорогого хрусталя. Дайсукэ Камбэ податлив, как глина. Мягкие руки придадут ему форму, скользнув зигзагом, росчерком-подписью в чеке по острому ряду рёбер. Тёплые руки приобнимут его за талию и оставят, спускаясь вниз, такие же тёплые следы. Руки Хару Като разгладят все трещины и вмятины, чтобы затем создать новые — и повторить всё снова. Хару Като не остановится, пока сам не превратится в пламя, пока его суховатая кожа не станет топливом для огня, пока этот огонь не зажжётся в безумно широких зрачках — Хару часто как будто под кайфом, когда пытается вылепить из Дайсукэ шедевр. Тогда Като точно сможет его обжечь, навсегда оставляя в причудливой изогнутой форме. Дайсукэ Камбэ гибкий и грациозный, как кошка. Если гладить по волосам, по загривку, если отметить каждый позвонок своим прикосновением, то только не против шерсти. Он этого не любит. «Камбэ-э-э... Опять растрепался весь. Дай поправлю...» Если его схватить, застать врасплох, то начнёт ведь извиваться, попытается вырваться, не желая никуда деваться из рук Хару Като — выгнется дугой, откинув свою точёную дурную башку назад. И низко, надсадно, с очень певучей немелодичностью начнёт тянуть неопознанный гласный. У Дайсукэ Камбэ кожа как дорогущий шёлк, и поэтому настоящий шёлк — чернильно-чёрный на невинном белом листе — смотрится продолжением его тела, вживлённым лоскутом, нежно обтянувшим слишком тонкую для полицейского ногу. Хару Като эта дрянь натирает плечи, когда две ноги соприкасаются где-то сзади, прямо за затылком, но он старается не думать об этом, сосредотачиваясь на бледной, пока ещё не обожжённой фигурке. Как же хочется поцеловать — довершить, оставив свой отпечаток, добавив необходимые материалы. Из Дайсукэ вышла бы красивая фарфоровая статуэтка — до статуи пока не дорос, слишком лёгкий, слишком послушный каждому движению пальцев. От Дайсукэ Камбэ пахнет непереносимо едким табачным дымом, незамаранной наличкой и ледяной, почти враждебной свежестью. И когда Хару поддаётся, наклоняясь преступно близко, чтобы вдохнуть, наполнить этим свои безнадёжно пустые, прогоревшие лёгкие, Дайсукэ ловит его, заключает в кольцо момента окольцованными пальцами. Камбэ, будь он проклят, знает, как всё закончить — он прижимает к чужой алеющей щеке тыльную сторону своей ладони, навеки оставляя жгучее клеймо равнодушно-холодным металлом своих вычурных побрякушек. Это открывает все замки, спаливает фитиль в мгновение ока — Като тут же вспыхивает, и в глазах пляшут растрёпанные чёртики, постепенно сгорающие в этом странном огне. Хару, отпылав, падает рядом с Дайсукэ без сил, без выжженной сердцевины. Притягивает к себе и целует, немного морщась от приторной сладости с оттенком мяты. Дайсукэ Камбэ чертовски красив.