Реквием.

Свет умирающего дня, пробиваясь через густые кроны деревьев, тускло отражался от металических пластин подбитого дорогим мехом плаща. Я шагала за мужчиной, буравила взглядом его спину и почти презирала себя. Зачем я это делаю? Где моя хвалёная гордость, постулаты о том, что любовь и близость делают человека слабым? Скажи кто хотя бы год назад, что я буду слепо следовать за Джерико Свейном, я бы рассмеялась ему в лицо. Такие личности могут породить привязанность, питаемую восхищением, в сердцах (если понятие «привязанность» и «сердце» ещё не утратили окончательно какое-то маломальское значение для Кейл) кого-то, кто похож на мою сестру. Подобные мне избегают Джерико Свейнов. Мы не убиваем одного, чтобы спасти миллионы. Мы не ценим народы, но боготворим людей. Мы добры к себе и своему непосредственному окружению, так почему, разрази меня гром, я иду за белоголовым? У меня под ногтями чернота. Юбка, отяжелевшая от сырости, избила лодыжки. Я мечтаю о привале, но не смею раскрыть рта. Внутри меня агонизирует что-то похожее на самоуважение. Из последних сил оно требует воспротивиться, тонким голосом пытается напомнить мне, что я сильна, что я способна противостоять Свейну. И я знаю, что оно внутри право. Достаточно окутаться привычной фиолетовой дымкой, позволить себе немного магии, на которую я никогда не скупилась, и палачу-полководцу ни за что до меня не добраться. — Остановись, Моргана. Здесь проведём ночь. Дальше идти опасно. Если после полуночи Нашор оставит берлогу, мы рискуем повстречать его, а одолеть ящера вдвоём, без помощи стрелков и убийц, будет тяжело. Мы истощены странствиями и злоключениями. Вынужденное путешествие из Демасии забрало больше сил, чем я рассчитывал. До Фрейльёрда ещё три дня пути, мы должны добраться туда в полном здравии, не истерзанными лесными чудищами. Я выполняю приказ ноксианца даже раньше, чем смысл слов, сказанных голосом, похожим на карканье ворон, полностью усваивается моим измотанным сознанием. Останавливаюсь, подбираю подолы мокрых юбок и сажусь на вывороченную из земли гниющую от частых дождей корягу. Вокруг меня тут же начинают кружить вороны. Они опускаются на плечи, клекочут над моими крыльями, щиплют перья и с громкими криками возвращаются к хозяину. Мне холодно и хочется есть. Я голодна с того дня, как мы оставили Демасию, где Гарен поклялся, что станет защищать родину от нападок Ноксуса и последователей Дарквилла даже на смертном одре. Сколько прошло с тех пор? Чудится, что целая вечность. — Ноксус хочет, чтобы Демасия стала одной из его колоний, — Джерико не смотрит на меня. Он рассуждает вслух. — И если Демасия даст слабину, если поиграет схватку, то падёт и весь Валоран. Демасии грозит участь Ионии и Шуримы. — Демасийцы, — я хриплю, и седоголовый, наконец, замечает меня. — Забыли, что такое настоящие сражения. Картонные воители, страна рыцарей, чьи подвиги сочинены бардами. Коли ратная мать из племени Аваросы не придёт на помощь, то они пропали. — Есть ещё Бездна, — задумчиво возражает Свейн, прогоняя нетерпеливым движением руки назойливых чёрных птиц, всюду следующих за ним. — Сумрачные острова. Я сумею найти доводы, которые заставят их жителей последовать за мной, как это сделала ты. — Зачем тебе это? — Я укрываю себя своими же крыльями, завистливо глядя на тёплый плащ изгнанного ноксианца. — Ради мести? — Справедливости. Подчинить демона и не одолеть последователей Дарквилла? Случись так, я перестану уважать себя. Я пожимаю плечами. Чёрт бы побрал эти высокопарные стремления. В союзники Джерико выбрал не ту сестру. Бракованная помощница с разбитым сердцем, ещё способным чувствовать, не годится быть одной из тех, кто возглавит ополчение. Кейл в этом деле была бы абсолютом. Карающая мечом и огнём, она стала бы не только верной соратницей, но и полностью разделила бы взгляды Свейна. У меня же в Ноксусе есть друзья. Когда придёт время захватить государство, вряд ли полководец будет разбираться, кто прав и кто виноват. Он уничтожит любого, кому по воле несчастного случая придётся повстречать его. А я? Неужели я буду стоять за спиной у этого стареющего мужчины, подпитывать его магическую мощь, прикрывать от врага и беречь, словно он единственный, кто по-настоящему дорог? Ужасно. И ужасно оттого, что именно так всё произойдёт. Мы устраиваем ночлег на голой земле. Я развожу костёр и сушу у огня юбки и крылья. Свейн сначала демонстративно сторонится пламени, но потом всё же подсаживается ко мне. В его глазах, отражаясь, пляшут снопы искр. Я знаю, что Джерико холодно, ведь чем ближе к Фрейльйорду, тем морознее ночи, однако он, силясь показать, что никакие невзгоды над ним не властны, нарочно снимает плащ и бросает его рядом с укрощенной ярко-рыжей стихией. Я спрашиваю: «Зачем?». «Чтобы просох, — поясняет он тоном, в котором сквозит надменность. — Неужели не соображаешь?». Больше я с ним не заговариваю. Великий предводитель воинов, победитель Борама Дарквилла не желает поддерживать разговор с какой-то там пешкой, случайной союзницей, которую можно как обратить в прах, так и поставить рядом — зависит от того, как скоро её сметут ноксианцы и сметут ли вообще. Я сгребаю мох и ложусь, складывая руки под голову. Крылья, высушенные жаром костра, трепещут на северном ветру, ласкают кожу. Мысленно я браню себя, подгоняю подняться и идти в обратную сторону от Фрейльйорда, позволить войне развязаться, разгуляться по всей Рунтерре и, если так суждено, уничтожить её. — Моргана, — всё те же вороны в его глотке каркают моё имя. — Почему ты пошла за мной? Вопрос, заданный из-за спины, застаёт меня врасплох. Я кривлюсь, сжимаю и разжимаю кулаки, охваченные тёмно-фиолетовым сиянием. Звуки ночного леса дурманят, тепло огня расслабляет и мешает придумать остроумный ответ. Какая отвратительная оказия подвернулась старику! Сейчас Джерико Свейн потешит самолюбие. — Ты показался тем, — я тщательно подбираю слова, радуясь, что благодаря занятому положению не могу видеть ни его лица, ни глаз. — За кем можно пойти. Я десятки лет не встречала таких. Он усмехается, я слышу это, и в следующий момент резкий рывок, спровоцированный колдовством, притягивает меня к нему. Свейн дышит мне в затылок, но не просит повернуться к нему. Ему не нужны поцелуи и плотская страсть. Это я заложница чувств, он — заложник стремлений. — Долго и счастливо не будет, Моргана. — Шепчет мужчина мне в самое ухо. Я едва сдерживаюсь, чтобы не расправить крылья и не упорхнуть вон, подальше от этого унизительного и обречённого на провал союза. — Знаю, — отзываюсь я. — Я не дура, Свейн. Не уверена, но, по-моему, он удовлетворённо кивает, отталкивает меня от себя и возвращает на плечи просохший плащ. Не поддерживаемый костерок скоро потухает, а мы всё так и сидим перед его пепелищем, баюкая, как больных младенцев у груди, каждый свои притязания на безрадостное будущее.