камикадзе

ты помнишь того, кто тебя убил. видел во сне, пока лежал в глубокой могиле, присыпанный толстым слоем земли. мокрой, холодной. и хриплое дыхание помогало держаться. помогало не сойти с ума, пока ты царапал тонкие стенки гроба. пока безумие внутри тебя царапало тонкие стенки души. окровавленной, избитой, вымоченной в кислотном соке твоего желудка. ухмылка. как пару лет назад. а сейчас что? ты бы не смог, губы исполосаны болью и ударами крепких кулаков. улыбаться стало невыносимо, и это било по воспоминаниям в первую очередь. ты помнишь того, кто тебя убил. ты точно уверен, что и он помнит тебя. глаза голубые, рост под два метра, ошибиться нереально, и ты поджидаешь пьяное тело у входа в клуб. ты оглушительно смеешься, втираясь в доверие, а теперь его руки плотно связаны. болезненно, стирая кожу на запястьях в кровь. и затылок разбит, потому что падать с двухметровой высоты — опасно. но тебе ли не знать? ухмыляешься, когда он просыпается, приходит в себя, рассматривая твою мутную, тёмную фигуру. ты подрос. возмужал, постригся. но ты точно знаешь — узнал. узнал со спины, потому что именно так видел тебя большую часть времени. потому что брал всегда со спины. прижимал к постели, входя быстро, без раздумий. и это кажется таким забавным, особенно теперь, когда хищный взгляд изучает твои действия, повадки. изучает твоё мастерство натачивать оружие. — я тебя любил. — зачем-то предупреждаешь ты, и это и правда звучит, как предупреждение, но он молчит в ответ. дышит только чаще, жарче, и ты вспоминаешь, как это дыхание обжигало тебе позвоночник. скручивало пополам на чистых простынях. — а ты меня убил. — голову склоняешь, разворачиваясь даже слишком резко. высветлённые пряди спадают тебе на глаза, но это не мешает ему увидеть в них отвращение. злость. ненависть. да, наверное, ты его ненавидишь. поэтому притащил в свою прошлую квартиру, где вы и встречались каждый вторник, после его пьянок в баре. странно, что её ещё не продали, ведь тебя так долго не было. — я помню. — тебя поражает его бесстрашие, его наглость, что читалась на веснушчатом лице. настолько, что рука невольно сжимается в нервном напряжении. настолько, что ты ударяешь его. ровно под глазом, заставляя мерцающий космос распуститься на молочной коже. а он даже не шикнул. ни звука. только самодовольная улыбочка, что ты пытаешься стереть очередным ударом по зубам. костяшки ноют, но какая разница, раз ты уже мёртв? — теперь ты убьёшь меня? — он сплёвывает вязкую слюну на ковёр, слизывая кровавую плёнку на губах. но теперь молчишь ты, в попытке вновь не поддаться учащённому сердцебиению. искрам в глазах. в попытке вновь не влюбиться. вновь не умереть, отдав своё бренное тело на растерзание червям. смех да и только. хватаешь его за рыжие волосы, оттягивая голову назад. натягивая пульсирующие жилки, крепкие сухожилия, и прижимаешь к шее нож. маленький, складной. щёлкаешь им незадолго до. а на ручке гравировка. она блестит в свете яркой лампы. так, что он даже хмурится, увидев её. так, что внутри всё обрывается, напоминая о собственной жестокости. о собственном уродстве. о беспощадной страсти, что была между вами и, кажется, до сих пор есть. горит адским огнём, угасать не планируя. и тебе хочется выбить эти ровные зубы, выколоть глаза, порезать кожу на миллионы лоскутков, но ты лишь сильнее остриё к артерии прижимаешь, не решаясь воткнуть его поглубже. не решаясь разорвать эту странную, ужасающую связь. и он победно усмехается, разбитые губы облизывая. ты помнишь того, кто тебя убил. и тебе кажется, что это ты сам.