Рапунцель, моя Рапунцель

      Ричард сегодня был сам не свой. Точнее, сам не свой он был уже как все тридцать дней текущего месяца, взбудораженный своей драгоценной находкой.       Одетый уже три дня в одно и то же, а сегодня наспех завернувшись в плащ поверх всего, Ричард Уэльс или — для людей простых или больных, — доктор Уэльс, со всем отчаянием терпел пытку в бесконечной очереди, состоявшей из трёх самых нежданных людей: учительница Крофт, чьё лицо исщепрено слишком большим количеством морщин в отношении дозволенной нормы, а строжайший взгляд метался из стороны в сторону; на радость ей рядом сидевшая девчушка-подросток Эммика Ихбиндуф семнадцати лет, с косой синей чёлкой и чёрными волосами, украшенная чуть большим, чем десятком разных пирсингов в таких местах, где только возможно, и сама она чуть ли не шипела, искоса смотря на «училку»; замыкал сей перечень достопочтенных клиентов богоугодного заведения лоснённый джентельмен Хью Меркюри — всеми силами изображавший, что все окружающие не более чем плод его воображения, и оттого задиравший нос ещё выше, чем только мог.       Каждая из оных трёх персон была одета по-своему: старуха Крофт в знававшие лучшие времена пиджак, блузу и юбку в пол, обязательно строгие и обязательно неукоснительно осуждающие лодочки; Ихбиндуф придерживалась философии по типу готической — так выражалась она, хотя недаром педагог по истории не раз усмехался, вздёрнув бровь: конечно, девочка — не экспонат ренессанса, однако правильным будет сказать, что пыталась она быть всё-таки готом, одетая в чёрные одежды, с короткой мини-юбкой и колготками в сетку, подранными ручкой в уборной, да громозкие боты, так и скалившиеся на лодочки Крофт; а Меркюри закипал от раздражения на докучавших ему по очереди соседок и от своего же совершенства, будучи одетым с иголочки: в новёхонький красный костюм, с начищенными до мозолей на руках чёрных туфлях и с дорогущими на вид наручными часами из позолоченного алюминия.       Кто-то сказал бы: «Чудо компания». И, возможно, из каких-то мазохистических соображений он был бы прав, однако Ричард так точно не считал. Его это всё пробирало до мурашек его собственных, самих же мурашек.       Первым ушёл мужчина, а затем прошла вечность в брезгливых комментариях со стороны старушки и закатывания глаз со стороны девчонки. Но наконец-то, один за одним, они ушли, и дверь в четвёртый раз распахнулась по велению пружинистого механизма, приказавшего своими скрипами долго жить. На самом деле, Ричард давно заметил, что всё стремительно разваливалось и приходило в негодность, но никто не собирался это чинить уже десятую дюжину лет. «Наверное, это особо дорогое дизайнерское решение», — с нескрываемым восхищением заключил про себя он и прошёл за дверь, минуя истошно облезшие обои.       — Следующий, — раздалось в очередной раз одно и то же скупое, выплюнутое слово. Голос производил то же прекрасное впечатление, что и ощущение наждачки прошедшейся вам по голым сухожилиям, будто перепутав их с лясами.       Дверь за ним бесцеремонно закрылась сама, даже не дав ему хотя бы дотянуться до дверной ручки. Ричард, вздрогнув, отпрянул. И вместе с хлопком двери он вдруг ощутил, как то гнетущее состояние, — накинувшееся на него ещё в зале ожидания, сокрушив волнами его сознание словно вышедшая из своих берегов река и уперевшаяся в грани черепной коробки, — в конец изничтожило его «я». Тогда, сидя в скрученной позе, нервозно поглядывая на ссору двух леди, Ричард с силой вдавливал ссохшиеся пальцы себе в виски, судорожно пытаясь не забыть всё то, что будто ускользало у него из рук. В какой-то момент осознание того, как его звали, кто он есть и что ему дорого, — всё это начало растворяться в тумане и становилось оно всё менее и менее объёмным, эту память больше нельзя было потрогать.       Ричарда пронзил страх. Сейчас ушло всё. Что было делать теперь?       Он резко оглянулся по сторонам. Он верил, что это не сон, и тогда перед ним действительно предстал изношенный кабинетишка с потёртыми тёмно-бежевыми стенами, двумя дверями, помимо входной, и бедным убранством: один стол да стул, на котором и за которым расположились печатная машинка и занятая тучная дама.       Ещё и стол был поставлен точным образом в сантиметре от идеальной середине. Ах! Это вызывало головную боль у Ричарда, а он даже не помнил почему.       Сморщивший лицо, он мог бы и долго так стоять, но дама недовольно бросила:       — Садитесь и ждите своего часа.       Обернувшись, Ричард увидел ранее незамеченный стул и, спохватившись, поспешил к нему. Усевшись, он изобразил степенного и уважаемого человека, выпрямившись прямо, закинув ногу на ногу и сделав приумный вид, а сам в то же время надеявшийся, что его не раскусят.       Что же он тут вообще забыл? И как его час оказался неположенным, раз его позвали?       Оказавшись снова наедине с тишиной, ожиданием и беспамятством, Ричад начал тонуть в этом молчании и он задумался: как определить положенный час, если ты не помнишь? Ему на ум пришла лишь одна догадка: следовало вслушаться в время. И время заговорило, отвечая на льстивое внимание. Казалось, что весь мир томливо предвкушал наступление именно «того» часа, сообщая, что на самом деле осталось немного; и внутри Ричарда стало нарастать волнение, а вокруг него трепетало всё: от, опять же ранее незамеченного, фикуса почти в два метра высотой, до повизгивавшей печатной машинки. Секунды, отбиваемые настенными часами, становились громче и громче, и громче… скоро всё было поглощено ими, а Ричарда аж бросило в пот. Ещё немного… Ещё немного!       Чёрная стрелка, замедлившись в разы, упала на отметку двеннадцати и тем самым дала рождение новой минуте. В этот миг весь мир будто достиг эйфории, всего смысла своего существования, разом взорвавшись восторгом. Ричард аж вытянулся ещё более прямо на своём месте, и его веки раскрылись шире. Он с замиранием сердца вкусил этот «наставший час», как сказало ему время.       «Час» длился одно мгновение. Эйфория улетучилась, всё снова стало обычным и размеренным, и это же самое всё будто бы забыло, что совсем недавно весь мир сотрясала кульминация, подходившая к главной развязке всего, но, даже достигнув её, вернулось к истокам, продолжая ленивую бессмыслицу повседневной рутины.       Ричард проморгался. Его не окликнули, не вовлекли в беседу. Неужели время сыграло злую шутку и сказало ложь? Вспотев, Ричард сжал губы и бросил боязливый взгляд на совершенно незнакомую ему женщину.       Он был в панике. Что делать? Куда бежать? Как можно поскорее покинуть этот страшный кабинет, чьи стены вдруг начали становиться темнее, темнее и всё ближе — они начали накореняться, устрашающе грозясь рухнуть ему на голову.       Ричард вскрикнул, но сразу же прикрыл рот, в итоге издав лишь слабый восклик. Но никто не заметил этого. Ричард видел, что женщина всё ещё была занята, а он сам уже стал забывать, как вообще добрался до двери этого кабинета, и ему становилось всё страшнее. Нет-нет-нет, здесь нельзя оставаться! Нужно бежать.       Ричард улучил мгновение, привстал, и в тот же миг руки женщины замерли, и Ричард тоже — замер. Недовольный взгляд соприкоснулся с испуганным взглядом Ричарда. «Поймали!» — подумал он, порывисто вдохнув. Работница, замученная тягостными часами моннотонного труда, слегка шевельнула головой, скривив лицо и осмотрела посетителя с головы до пят.       — Чего Вам снова надобно, доктор? — спросила она, а обратив внимание на то, что доктор Уэльс зачем-то скрючился над стулом неподвижный как статуя, нахмурила брови. Она посчитала, что это он так насмехался над ней, имея право вставать, когда ему нужно, и будучи не прикованным к своему креслу на всё время работы. «Нахал», — с чувством фыркнула она себе под нос.       Он спохватился. Вот только что опять забыл, что ему было надо!       Негласное правило, придуманное только что самим Ричардом, гласило, что если не ответить, пока женщина не опустит взгляд, то ты окажешься в конце заново возникшей очереди и это будет началом бесконечной петли, из которой не вырваться.       А нахмуренность женщины вызывала в нём не помогавшую делу дрожь. Неужели она о чём-то догадалась?       Сделав умный вид, чтобы не позволить женщине с прищуром найти в нём недоумение, доктор Уэльс твёрдо произнёс:       — То же, что и всегда. — А внутри у него в пятки упало его терновое чёрное сердце.       «Она сейчас всё поймёт! Всё поймёт! Что я не знаю себя!» — бился в истерике он в своих мыслях, а пот так и лился потоками с него под костюмом. Выражение лица его стало исключительно страдальческим.       Они безотрывно смотрели друг другу в глаза, и наконец когда прошло достаточно времени, она прицокнула языком и презительно отвела взгляд.       — Зачастили Вы со своим «как всегда». Но вы же у нас доктор, — это прозвучало особенно пренебрежительно, — с Вашей лицензией Вы в праве сидеть на стульях и вставать с них, и также в праве требовать всё то, что необходимо в спасении жизней, — деловито проговорила она, вводя Ричарда во всё большее и большее недоумение.       Женщина вытянула отпечатанный буквами лист, внимательно осмотрела, убеждаясь в великолепии плода своего труда, а затем отправила его прямо в мусорную корзину подле её стола. Лист упал к сотне других листов, так же стараельно исписанных за все часы плодотворной работы.       — Сейчас выпишу Вам разрешение.       Ричард выдохнул. Тревожность утихла, а сам он подумал, что похоже его уловка сработала. По крайней мере пока он всё ещё ничего не помнил, оттого даже хорошо оставаться здесь, а не бежать в мир, о котором он и крупицы не знал. Следовало переждать.       Вспомнив, что он всё ещё так и стоит в весьма неудобной позе, Ричард сел обратно, и ему даже послышалось, что женщина хмыкнула. Он решил не бросать на неё взгляд лишний раз и рассматривать что-то другое, например фикус — ведь часам он уже больше не доверял. Как вообще можнобыло продолжать верить бесстыдным предателям, выбравшим систему заместо дружбы и правды? Фикус казался более честным.       Так Ричард обрёл спокойствие в изучении фикуса, а женщина — в том, что они оба сидели на стульях.       — Готово, — сообщила она, даже нарочно помедлив пару минут, чтобы подольше протянуть воцарившее равноправие. Её рука протягивала бумагу, будто это был неотъемлемый атрибут переговоров о перемирии.       Ричард взрогнул и, заметив бумагу, поспешно встал. Женщина сдержала неудовольствие, терпеливо продолжая держать документ. Ричард быстро подошёл и несколько осторожно перенял его. Пред ним предстал пропечатанный текст:

ООО «ВАШЕ СЧАСТЬЕ» ОТ ГЛАВНОГО СЕКРЕТАРЯ СЮЗАНН СИТЧЭР ГЛАВНОМУ ДОКТОРУ ГОРОДА РИЧАРДУ СТЬЮИ УЭЛЬСУ

РАЗРЕШЕНИЕ НА ИЗЪЯТИЕ СЧАСТЬЯ Данным документом постановляю, что оный человек, будь он достаточно воспитан или всё-таки недостаточно, имеет право на постоянное прошествие в корпус «Т.Ы.Н.А.Х.А.Л.», а также изначально искомый им корпус — «Комната потерянных нужностей». Пропустимое на вынос количество: 1 шт.

      Уплачено: сто фунтов и ответная услуга.       ВЫДАТЧИК: С.Ч.

КЛИЕНТ:

      ХХ.ХХ.ХХХХ       Ничего не было понятно, но по крайней мере Ричард продвинулся на пути прочь отсюда. Так и оставшись стоять с бумагой в руке, он раз за разом её перечитывал и в конце случайно глянул на сверлившую его взглядом секретаршу, сильно накоренившуюся вперёд и уперевшись бюстом в стол. Замявшись, Ричард не мог догадаться, что же больше его сейчас волновало: то, что он всерьёз считается доктором или то, что Сьюзен снова чем-то раздражилась. Он неловко откашлялся, сжимая уже в двух руках документ по обе его стороны.       — Так Вы Сьюзенн? — спросил он, не найдя ничего другого.       Женщина вздёрнула брови и откинулась на спинку кресла, помотав головой, а потом, после недолгого молчания и недопонимания, расхохоталась. Ричард ничего не понимал.       — Ой, доктор, да Вы что, серьёзно? — сквозь смех, еле вдыхая, вся раскрасневшаяся, утирала слезу полнушка. — Вы похоже сегодня в хорошем настроении раз пытаетесь шутить, с Вашим-то передохлым чувством юмора.       Ричард смутился. Что же такого смешного он опять сказал? А память его продолжала играть в молчанку.       — Сколько лет с Вами знакомы, сколько живём в этом городишке с дюжиной домой, сколько сюда приходите, а раз-другой на третью фазу луны выкидываете что-то такое, как ошалелый какой, честн-слово, — продолжала Сьюзен, наконец отдышавшись и пересилив приступ смеха. Затем она выдохнула громкое: «Ха!» — и громко стукнула руками по столу. — Ладно. Больше не буду держать на Вас зла. А Вы что всё пялитесь на бумажонку и пялитесь? Подписывать не будете?       — Д-да, буду, — решив больше не медлить, быстро положил он на стол бумагу и переняв ручку, подписался на указанном толстым пальцем Сьюзен месте.       — Вот-с, другое дело, — довольно причмокивая, поёрзала на месте секретарша. — Вы-то у меня явно последний на сегодня, так что мне только свою работу делать и делать оставшиеся часы. Время — деньги!       «Время — это время, да ещё и лжец», — безрадостно поправил эту странную женщину про себя Ричард, но виду не показал. Сьюзен не приняла у него бумагу, вновь откровенно возмутившись.       — Хватит со мной играть уже, доктор! Я понимаю, у Вас лицензия на лбу написана, но даже Вам нужна бумажка на всякий случай. А то кто поверит, что Вы действительно доктор, если Вас так не подпишут? Вдруг Вы доктор, так, на словах, но не на печатных? — покачав головой, причитала она, дивясь, какие зазнавшиеся нынче доктора. Всё от того, что сидеть их мало принуждают!       Ричард до конца не разобрался во всём этом потоке непонятной ему информации, но решил отныне просто плыть по течению.       — Ваши слова действительно имеют вес, — произнёс он, по сути и не привирая. И в правду, раз у этих бумажек такая ценность, что Сьюзен сидела здесь с утра до ночи и всё печатала, печатала, печатала, срывала листы и отбрасывала — значит, их стоило беречь.       — Так куда мне идти, говорите? «Т.Ы.Н.А.Х.А.Л.»? — осторожно спросил он.       — В дверь, — с прищуром ответила секретарша, перебирая коготками по деревянному столу.       Бросив взгляд по всем углам, Ричард нашёл две двери, стоявшие друг напротив друга. Он не стал произносить слов, лишь вопросительно указал взглядом на каждую из дверей поочерёдно и, вжав голову в плечи, ожидая.       — Боже, доктор, Вы сегодня меня уби-ва-ете! — постучала себя по лбу Сьюзан, возмущённо превздыхая и вновь впав в раж после минут спокойствия. — Как Вам-то, спецу по делам отделки кабинетов — а ведь это самое важное для врача! — делать вид, что не знаете: две двери должны быть, потому что даже если одной не пользоваться, они должны быть. И точка. Или Вы опять хотите капать мне на мозг предложением нарисовать третью, чтобы не тратиться, но и выиграть? Ах, хватит. Две двери. Одна просто есть, просто для того, чтобы стена не была скучной, чтобы клиенты знали, во что отдают деньги, а вторая, вот, вот эта, — она активно замахала рукой на дверь, по её левое плечо, — вот э-э-эта! Та, что всем нужна.       Ричард уставился на разозлённую Сьюзан, ощущая, что всё меньше и меньше хочет задавать вопрос, даже взлядом. Он утвердительно закивал.       — Ах, всё! Уходите уже наконец, уходите! — прикрикнула она, всплеснув руками. И Ричард вздрогнул и побежал к двери. Секретарша ещё повозмущалась, повозмущалась, но всё снова стало утонуло в щелчке кнопок печатной машинки, а Ричард выскочил за дверь, где смог отдышаться.       Ричарад увидел перед собой белейший коридор, будто в бесконечность длиной, и уходил он вперёд, вперёд, усаждённый по бокам дверями, на растоянии в три метра одна от другой по всему периметру стен.       Озираясь по сторонам, не сразу привыкая к новой обстановке, Ричард пошёл вперёд. Где-то на сороковой шаг кто-то выкинул перед ним громоздкую руку.       — Стоять! — гаркнули грубым басом на него, и Ричард остановился. Он зыркнул на говорившего и увидел перед собой… никого. Пришлось опустить взгляд чуть ниже и найти там низкорослого, но внушающе коренастого мужчинку в форме охраны и с суровым выражением лица. — Предъявите документы о цели посещения!       Ричард стал беспокоиться и путающимися пальцами трижды перевернул бумажку, пытаясь понять, где верх, а где низ, и наконец её протянул. Охранник единожды скользнул взглядом по перевёрнутому вверх-тормашками тексту, уделив ему секунду, и сразу всучил обратно. Ричард искренне пришёл в восторг от его поразительной способности к восприятию текста. Бывает же!       — Доктор Уэльс, Вам прямо по коридору, до конца и в правую дверь! — отчеканил криком охранник. — Не заходите не в свои двери, не беспокойте других посетителей и выбросьте Ваш документ в «именно ту урну»!       — «Именно ту урну»? — задумался Ричард и вдруг заметил подле урну. — О, вот в эту?       Он был уже готов бросить, как сильная рука вцепилась в его запястье и на него гаркнули, придерживаясь всё той же повышенной громкости:       — Нет! «Именно та урна», дальше. Выкидывать только туда, где написано!       Ричард не стал сопротивляться, да и вообще такого не подумал. Подчинившись, он кивнул и, когда был отпущен, пошёл вперёд, слегка горбясь и через раз приоборачиваясь на стоявшего будто истукан охранника. Издалека казалось, что тот не моргал даже.       Но скоро Ричард потерял его из виду. По пути он видел много дверей, но названия были какие-то другие, точно не то, что в бумажке. И он видел урны, но не подписанные и пустые, а оттого он боялся снова услышать крик слишком чуткого охранника и повременил с выбрасыванием ценного документа.       Он дошёл почти до конца и увидел у одной стены одну урну, полностью забитую бумажками. Ричард остановился. Над урной громоздилась надпись: «Именно та урна». Обрадовавшись находке, он наконец выкинул документ, и облегчённо вздохнул. Да, следовать системе — определённо было ему больше по нраву, чем блуждать вне её и быть в неопределённости.       Вот только на этом всё не кончилось. Он нашёл не только ту самую урну, но и ту самую дверь: она была последней в правой стороне. Подойдя, он увидел ключ в дверной ручке и по неизвестной ему самому причине — повернул его. Ричард открыл замок и отворил дверь.       Он увидел кромешную темноту и множество полок. Осмотревшись по сторонам, Ричард сделал шаг вовнутрь и закрыл за собой дверь. Он включил свет.       И увиденное удивило его.       Множество металлических стеллажей, доходивших до высокого потолка, стояли один за другим, все набитые разным, но одного происхождения. Всё это были склянки и банки, ящики и коробки, с как более свежими, так и с более ссохшимися конечностями или органами. Судя по всему, человеческими.       Ричард с интересом разглядывал эту коллекцию и заметил за собой, что впервые за всё это время ему стало спокойно и хорошо. Будто он пришёл домой.       Всё было чудесно, но до сих пор Ричард не мог понять, зачем же он сегодня сюда пришёл. Может, лучше было бы побыть тут ещё чуть-чуть и начать искать выход? Но куда идти потом?       За этими размышлениями он исходил вдоль и поперёк все стеллажи, пока не дошёл до последнего. И его внимание приковала к себе одна банка, на которую он лишь нечаянно глянул, а теперь не видел ничего, кроме неё. Она будто манила Ричарда к себе.       Забыв все свои мысли, он подступился.       Стеклянная банка стояла на стеллаже, крепко закрытая крышкой-пробкой, а внутри неё плавало очаровательное сердце.       Он взял её в руки. И всматриваясь в сердце, он ощутил, как одним мгновением спустя вспомнил всё, что только мог знать. Он даже помнил, что Крофт приходит сюда за сушёными ушами особо непослушных учеников, которые прячет под вязаной ажурной салфеточкой в буфете своей квартирке на улице Н. И что Эммика, на самом деле была простой Элизабетт или Лиззи — приходила за птицами, чтобы отпускать их в лесу в полночь, но забирать у каждой по перу из хвоста, чтобы продолжать шить своё платье, полностью из перьев. Что до Меркюри, то он был человеком утончённых вкусов с дорогими потребностями: он приходил в особую комнату, где можно набрать по ампуле чистой ртути, лучшего качества. Он приходил к доктору Уэльсу, чтобы вводить её внутривенно, и кашлять кровью, испытывая эйфорию от адреналина при возможности потерять жизнь. Хью видел свой мир в серых красках, беспощадно не интересным, и только вот так, заставляя себя валяться по полу и крючась, он мог заставить себя увидеть всё в ярком цвете. Неделя страданий была счастьем для него и для кошелька Уэльса, а затем, спустя какое-то время, когда серость снова наплывёт — он повторял визит. И похоже Ричард теперь мог его ожидать на денёк-второй.       Но это не было самым важным. Ричард, конечно, ещё вспомнил о том, что вообще он был в главном местечке счастья их городка Слепцов, куда ходил каждый уважающий себя горожанин, от нуля до ста лет. В сто один уже не пускали, к сожалению.       Помимо этих экспонатов, в других комнатах можно найти и другие вещи, которые притаскивают со всего света: в одной комнате были маленькие дети, отличавшиеся от местных сирот на улицах тем, что их волосы были вымыты, а одежды чисты — и они с огромной радостью ждали посетителей. Приходили к ним бездетные люди, желавшие на мгновение пообнимать и поласкать дитяток да посетовать, что нет такого одного дома. Чтобы с чистой совестью забывать об этом, после выхода за порог. Фунты стерлингов, которые не поднималась рука подать на улице, здесь отсыпались с лихвой, а также частички самого сокровенного личности посетителей — определённой услуги, на которую именно они способны. Они были готовы отдать всё за такое внимание.       Но и это не было важно!       Точно. Он вспомнил самое важное. Ричарда Стьюи Уэльса ждала его принцесса!       Он поспешил к выходу, который сразу нашёл, и побежал по улицам, что за все свои лет сорок знал как свои пять пальцев. Не думая ни о чём другом, а лишь о потерянном времени, Ричард выбежал на окраину города, а потом в лес и стремительно углублялся в чащу. Сердце в банке так и бултыхалось, ударяясь то об крышку, то об дно. Оно явно не было готово к такой внезапной поездке.       Ричард проник в самую чащу перешёптывавшегося звериными движениями и голосами птиц леса. И вот — перед ним высилась башня, оставшаяся единственной уцелевшей среди разбитых руин. Сердце встало, зависнув прямо посередине банки и благом было, что путь завершился скоро и успешно.       Доктор Уэльс приблизился к башне, обошёл её и остановился под единственным окошком, обагровённым старыми красными разводами.       — Моя Рапунцель, моя Рапнуцель! — закричал он что есть мочи, восторженный и непривычно радостный.       Из-за окошка послышался будто отвечаающий ему стон, а затем шаркание и скрип задеваемых предметов. Затем несуразное зеленокожое существо с безмозглым взглядом высунулось и стало тянуться к Ричарду, застонав громче.       — Я тоже соскучился, моя любимая, — заговорил он, смущённо опустив взгляд. Он всё не мог найти как высказать все те слова нежности, вертевшиеся у него на языке, и Ричард невольно сжимал банку с сердцем вспотевшими руками.       Очередной стон и нечленораздельные звуки, изданные ожившей покойницей, отрезвили его.       — Ох! Прости меня, моя нежная роза! — одним движением руки сбив крышку с банки, он вынул из кармана плаща в очередной раз вымытый, измявшийся старый-старый пластиковый пакет.       Не тратя времени, он нацепил его на банку, вскинул её вверх дном и вытряс туда содержимое. Свершилось предугаданное чудо: дырки, образовавшиеся после всех затёртостей, выпустили ненужную жидкость, оставив в пакете одно только мясистое сердце, переливавшееся на свету.       Найдя рядом давно подготовленную палку, Ричард приподнял её конец, надел пакет, а затем стал потихоньку поднимать ту выше и выше, метя сердцем прямо на взбудораженную зомби.       — У-э-э-э-э-э-э, — плюясь обильными слюнями ныла она, и Ричард слушал это с нескрываемым восхищением. Для него Рапунцель была мелодичнее лучшей симфонии!       — Ещё немного, ещё чуть-чуть, я отдаю тебе моё сердце! — опьянённый любовью, завороженно наблюдая за рваными движениями истощённых рук с крючковатыми пальцами, за сморщившейся и втянувшейся кожей, освещаемой лучами милостивого солнца. Ах, он потерян, он так влюблён!       Пальцы мертвячки вцепились в пакет, и она с остервенением сорвала его, вгрызаясь в сердце и плеская ошмётки по подоконнику. Один кусок слетел вниз и приземлился на самозабвенное лицо доктора, которого проняло мурашками до восторга.       — Ах! Ты так добра, благодаришь меня ни за что… — забормотал он, с любовью растирая по щеке ошмёток. — Любимая, моя любимая. Рапунцель моя, к сожалению, у тебя нет косы, но ты прекрасна и без неё. Я сам приду к тебе.       Его взгляд коснулся лесницы, сколоченной его же руками. Этот месяц он прибегал сюда и часами трудился каждый день, чтобы изготовить её, чтобы встретить свою любимую, не умеющую спускаться. Вот только никто, кроме его Рапунцель, никогда не мог помочь ему сразу вспомнить, но после проведённой ночи у стен её башни, под голодные стоны этой леди, в памяти Ричарда это так хорошо отпечаталось, что любая малая деталь, связанная с его возлюбленной, возвращала ему все воспоминания. И одно, его самое любимое — сказку о «Рапунцель», в которой он оказался на яву и в роли принца. За это одно стоило подняться к ней самому! Не говоря о том, что дни проведённые в её компании, в наблюдениях, рассказали ему о простоте и неприхотливости Рапунцель: она просила лишь еды и выражала прямую радость, как только её получит. И каждый день он всё больше и больше видел красоту в каждой её черте.       Не нужно было гадать, о чём она думала. Не нужно было месяцами ждать ответных чувств. Ей говоришь: «Я люблю», — и она твоя. Терновое сердце Ричарда таяло.       Рапунцель дохрумкала сердце, а затем, шумно вдыхая широкими ноздрями, запричитала что-то своими звуками и выпучила глаза на доктора, особо живо перевесившись через окно и став тянуться.       При виде этой картины, Ричард занервничал. Впервые она так желала его увидеть!       — О любовь моя, не страдай, я… — он стал озираться по сторонам, и всё больше смотрел на хлипкую лестницу. А если вдруг она не примет его чувств?.. Но она давала ему всё! Неужели он не готов был наконец решиться? — Я… иду!       Ричард Стьюи Уэльс взялся за сколоченную из веток лестницу и, с лёгким стоном подняв её, рывком кинул на стену башни. Рапунцель с нетрепением его ждала.       Он стал подниматься.       Ступень за ступенью. Скрипы и трески слегка пугали Ричарда, но видя свою красавицу, царапавшую ногтями лестницу, он не мог позволить себе остановиться. И новый прилив сил заставлял его продвигаться вперёд.       И вот он добрался до конца. Всхлипнув, лестничка опрокинулась и упала наземь, разбившись на обломки.       Рапунцель помогла ему упасть в комнату, вцепившись до крови в его плечи. Её жадные глаза метались из стороны в сторону, еле фокусируясь на Ричарде, а он протянул руку, нежно проведя ладонью по её шершавой щеке.       — Я люблю тебя до гроба и после, — произнёс Ричард, решивший отдаться судьбе. Теперь он ждал её ответа.       Рапунцель что-то забурчала, царапая его плечи, и Ричард считал, что это она стесняется и раздумывает. Слюни капали из её рта, и она ответила ему.       И Ричард был так счастлив! Она сдирала с него кожу, вгрызалась зубами и багровела от его крови, но оттого стала ещё красивее, расцветая в солнечных лучах. В его глазах темнело, но он знал: она точно любила его. И в этот миг он обрёл то, что никогда не мог дать ему местный магазин счастья за все таланты доктора вместе взятые.

***

      Пришёл вечер, и вечно стонавшая мертвячка впервые притихла. Сытая, она больше не тревожила своих лесных соседей. Теперь наверно на какие-то дни или месяцы она снова обретёт покой и должна была улечься на сон.       Слыша тишину, вблизи показались боязливые птички. Исследовав всё, они с восторгом стали чирикать, перелетая с одного места на другое и кружа вокруг башни.       Но вдруг слегка-слегка слышно раздался тихий стон более низкого и смущённого голоса чем-то напоминавшего мертвячку, но принадлежавший кому-то другому. И птички, заслышав этот скрипучий рёв, испуганно разлетелись, кто куда. Стон повторился, но опять такой же тихий. И всё же он звучал один, ибо мертвячка не вторила ему, так как была слишком сыта для этого. И так этот голос сменил её на посту, по-прежнему отпугивая любого, кто задумал бы подойти. За исключением, конечно, самых смелых или безумных.