***
Будь это просто нездоровой привязанностью, Федя бы ушёл. При всей любви, сил выносить это становилось всё меньше, а Ваня как будто каждый раз становился всё изощрённее в своих пытках — и если в физическом плане Федя горячо разделял его богатую фантазию, то в моральном — да ничем он этого не заслужил, и если у Вани всё настолько плохо с головой, то не Федина вина, верно? Но дело было не в том, что Федя выбрал для себя такую жизнь — дело было в чёртовой метке на запястье, прожегшей кожу насквозь в тот случайный визит к отцу на работу полтора года назад. Он просто зашёл отдать запасные ключи от машины, потому что батя умудрился запереть свои на пассажирском сиденье. На его беду, Ваня заглянул в кабинет именно в те короткие три минуты, пока они с отцом обменивались любезностями — тот всё пытался его убедить подать резюме, в конце концов, через год доучишься, а куда пойдёшь без практики? Федя обернулся, поймал его взглядом случайно, успел только отметить, какой же нереальный мужик, нестандартный, характерный — и тут же чуть не взвыл, потому что под надежно защищавшим личные данные браслетом насквозь, до ощутимого запаха палёного, проступало имя. — Кто это, блядь? — только и смог сдавленно спросить он, когда его случайное видение покинуло батин кабинет. Тот удивлённо на него покосился: — Не матерись на работе. Генеральный это. Генеральный мудак? — хотелось спросить Феде, но он только покачал головой, не став ничего озвучивать. Отец ничего не понял, но был приятно обрадован, когда через несколько дней Федя вынужденно притащился в офис снова, принеся резюме, портфолио и рекомендации — полный набор, чтобы его точно взяли на работу. Сделать это его вынудила мучительная боль, от которой хотелось вздёрнуться — рука практически отказывалась подчиняться, и даже дома, сняв защитный браслет, он никак не мог утихомирить чёртову роспись, выжигавшую вокруг имени чёрные узоры. Нельзя долго быть далеко от пары, если уж повезло столкнуться. Тогда Федю и посетила гениальная идея — устроиться к нему личным помощником. Феде оставался год до окончания юрфака. Места в юридическом отделе были заняты, позиция личного помощника как раз освободилась — с Иван Васильичем никто не выдерживал дольше пары месяцев, характер у босса был поганый, да и существовать под постоянной угрозой увольнения мало кому нравилось. Федя не рвался в юротдел — чтобы его перестало так выкашивать, ему требовалось видеть Ваню на ежедневной основе, а лучше вакансии для этой цели было не придумать. Отец повздыхал, что Федя так растрачивает свои великолепные данные (он всегда был о нём слишком высокого мнения), но и сам не придумал ничего лучше, а потому допустил для Феди такой мезальянс с работой. Спросил, правда, не хочет ли Фёдор вместо того пойти личным помощником к нему — но Фёдор не хотел. Рабочие будни под Ваниным началом выглядели как ночной кошмар. Не было дня, когда он не позвонил бы Феде в нерабочее время, заставляя в спешном порядке изучить документы, которые уже с утра предстояло обсуждать на сделке, или и вовсе — забрать из химчистки костюм, заказать столик или билеты, в конце концов, просто чтобы выдать какую-нибудь глубокомысленную сентенцию среди ночи и отключиться. Федя искренне считал его отвратительным начальником, но отказаться от возможности быть рядом и хоть немного успокоить всё, что внутри вскипало каждую минуту порознь, уже не мог. Кроме того, он надеялся, что в какой-то момент, когда представится подходящий случай, им удастся поговорить напрямую и без свидетелей о том, зачем Федя сюда изначально пришёл. Он догадывался, что его неудачная судьба оказалась невзаимной. В противном случае Ваня давно бы уже поднял тему — лишней деликатностью он не страдал. Но ничего не происходило, дело надо было брать в свои руки, и Федя начал собирать информацию. Собранная информация радости не доставила: начальник оказался вообще не по мужикам, более того, упёртым гомофобом, каких ещё поискать. Неудивительно, конечно — возраст у Фединой судьбы был не тот, в котором разум открыт новому — но легче от этого не стало. Федя мог сколько угодно крутиться вокруг и так и не заинтересовать объект своих воздыханий. Ранее Ваня уже был женат, жена погибла в результате несчастного случая, и с тех пор в продолжительных отношениях он замечен не был. Федины источники считали, что это, в том числе, являлось причиной его отвратительного характера. Федя считал, что с такими данными можно только родиться.***
Случай представился на новогоднем корпоративе. Светлана, которая должна была изображать Снегурочку, неудачно подвернула ногу. Сообщить об этом заранее она даже не подумала, и Федя, ловя себя на том, что боится огрести за чужой промах, вынужденно сообщил об этом Ивану за десять минут до начала торжества — в гримёрке арендованного ресторана, где тот переодевался в Деда Мороза. Идиотская, на взгляд Феди, традиция, потому что менее праздничную рожу, чем ту, которую явил миру Иван, цепляя на себя белую пушистую бороду, представить себе было сложно. — Откуда этот костюм взяли вообще. Это Санта Клаус какой-то, а не Дед Мороз, — недовольно бормотал тот из-под бороды. Федя, которого впервые за почти полгода работы наконец-то к начальнику не тянуло — сложно возбудиться на чужие красные щёки и не менее красный кафтан — нервно вздохнул. — Мы уже не успеем найти кого-нибудь на замену, — наконец сказал он, поднимая взгляд от корпоративного чата, где обсуждались подробности корпоратива. Ваня посмотрел на него так, будто считал Федю идиотом. Взгляда Федя не понял, и Ваня пояснил, кивнув на висящий на стуле костюм Снегурки. — Ответственность чья была? Твоя, Феденька. Вот ты и переодевайся. — Очень смешно, — поморщился Федя, но ему впихнули платье в руки так, будто хотели убить им его насмерть. — Одевайся, я сказал. Федя только рот открыл растерянно, собираясь задать вопрос, как Ваня себе это представляет, но спрашивать было бесполезно. Этот взгляд он знал — возражения не принимались, и никакие рациональные доводы не смогли бы свернуть упёртого Ивана с мёртвой точки. — Как скажешь, — наконец ответил он и, помедлив, начал раздеваться. Не при таких обстоятельствах хотелось бы ему это делать, но Ваня смотрел, прожигая взглядом, и Федя быстро нервно переоделся, неуверенно натянул на себя туфли на каблуке и замер только перед зеркалом. Какая ужасная и чудовищно неловкая ситуация. Никогда в жизни Федя себе не мог представить, что будет краситься под девушку в присутствии своей пары, даже не подозревающей о Фединых чувствах, и, вероятно, прибившей бы его как блоху, только догадайся о них. Краситься Федя умел — пару раз делал грим по приколу, один раз наряжался девчонкой на вечеринку в универе, в конце концов, в отличие от Вани, он-то предубеждениями не заморачивался. Вышло хорошо. Он обернулся, всё ещё надеясь, что сейчас они радостно посмеются над этой ситуацией, Ваня отпустит его умыться, а Снегурочку по древней традиции на празднике просто принесут в жертву — но тот взял его за подбородок и, тщательно и со всех сторон его оглядев, кажется, остался доволен. — На барышню-то как похож, Басманов. Точно своё время зря не тратишь у меня на службе? Месяц назад в юротделе открылась вакансия, поэтому формально Федя ещё как зря тратил своё время, но сказать об этом, разумеется, не мог. Юротдел располагался на другом этаже. За пару недель без Вани Федя бы просто сдох. Надо было что-то ответить, потому что Ваня всё смотрел на него нечитаемо, полагая, видимо, что Федя сейчас оскорбится, но Федя фыркнул: — Кто ж для тебя ещё в девицу-то наряжаться будет, если не я. Ваня от такого ответа, кажется, оторопел, и Федя просто молча ушёл от его руки и отступил к двери. — Пойдём. Там заждались уже все. Не сказать, чтобы его не узнали. Внешность у Феди была узнаваемая, никакой кокошник с косами его не спас. Возможно, поэтому впервые за годы существования традиции с Дедом Морозом и Снегурочкой их выступление пользовалось большой популярностью. Текста Федя не знал, поэтому импровизировал круче чем в зале суда. Кому-то понравилось. Кто-то воспринял всё мероприятие как шутку. Кто-то, кажется, отец в их числе, был близок к инфаркту. В любом случае, это был фурор, и, скрывшись в гримёрке вместе с Ваней после их блистательного номера с «Ёлочка, зажгись», Федя не мог сдержать довольной улыбки — он любил, когда у него всё получалось. Даже в этом. Переодевшись и наблюдая украдкой, как Ваня стирает с лица красные разводы, он потянулся было сам за средством для снятия макияжа, но Ваня вдруг — впервые с их знакомства — перехватил его за запястье. За свободное, без браслета, но кожа загорелась на обеих руках мгновенно, и Федя резко втянул в себя воздух. — Оставь, — потребовал Ваня, и Федя сперва не понял — что оставить, не успел сам закончить, что ли — а потом сообразил. — Зачем? — требовательно спросил он, потому что за эти полгода безнадёги уже перестал надеяться, что из этой затеи хоть что-нибудь выйдет, и если для того, чтобы всё сдвинулось, надо было просто глаза накрасить, то было бы классно, чтобы Ваня выдавал инструкцию о знакомстве с собой при знакомстве. — Нравится, — ответил тот, как будто это должно было всё объяснить, но руку всё же убрал, вероятно, задумавшись сам, зачем это сделал. Феде хотелось заорать, какого хрена происходит, но он только улыбнулся. Ему несложно было улыбнуться — обычно это помогало перелистнуть страницу в их с Ваней диалоге. Он плохо помнил, что происходило на корпоративе. Кажется, он пил, с кем-то танцевал, обещал отцу непременно в ближайшем будущем уволиться и звонил Светлане, чтобы сказать спасибо, что она так дохера кстати подвернула ногу. Сознание вернулось позже, когда на выходе его поймал Ваня. Это было понятно с первого взгляда — Ваня даже не стал говорить каких-то глупостей, вроде «Нам по пути, я тебя подвезу» или «Нам нужно ещё обсудить пару дел». Он просто перехватил его за плечо и повёл к машине. Как будто так и надо. Как будто с самого начала так и предполагалось, вот с тех пор, как Федя повернул к нему свою накрашенную физиономию. Федя послушно шёл за ним, так же послушно сел и пристегнулся, и только на полпути всё-таки не выдержал, повернулся к Ване, разглядывая его профиль в темноте автомобиля. — Ты ж гомофоб, — наконец выдавил из себя он, надеясь, что если вся эта однозначность ему почудилась, и Ваня реально везёт его к себе поработать, тот примет его высказывание за шутку. Но Ваня так удивился, что даже ненадолго от дороги отвлекся, чтобы на него посмотреть. Потом, конечно, вернулся взглядом обратно перед собой. — С чего ты взял эту глупость? — Мне так… сказали, — растерянно ответил Федя, сам уже не понимая, почему тогда в это поверил. — Кто тебе это сказал? — Ваня нахмурился, словно пытался припомнить всех своих сотрудников и вычленить из них наиболее тупого. — Мой источник. — А. Так ты это, носков-то ему в рот понапихай, — услужливо предложил Ваня, и Федя невольно заржал — от идиотизма ситуации, от собственного, от того, что, наверное, поговорить-то стоило ещё полгода назад, сразу как пришёл, может, не пришлось бы довольствоваться случайными прикосновениями и разговорами, может… Мысли путались. — Вань, я в жопу, — предупредил он, потирая переносицу аккуратно, чтобы не размазать макияж. — Я прям в дюпель. — Неважно, я трезвый. А так даже лучше, — ответил ему Ваня через паузу. — Не так больно будет. Федя молча уставился перед собой, переваривая. Сложно было всё это для его затуманенного алкоголем разума. Едва ли после их короткой беседы Ваня мог подумать, что для Феди это будет в первый раз. Тогда про «больно» — это он… Да вот же блядь, почему Федя и в самом деле не поговорил с ним в первый же день? Не бывает же, чтобы так совпадало, а люди этого даже не поняли? Или Ваня, выходит, понял — а почему тогда молчал? — Тебе нравится, когда больно? — наконец уточнил он после долгой паузы. Ваня усмехнулся. — Тебе нравится. — С чего ты это взял? — как же некстати он напился, чёрт, он мог бы вести с ним такие насыщенные, такие полные скрытого эротизма разговоры — а сил хватало на примитивную речь уровня детского сада. — Федя, ни один психически здоровый человек не смог бы со мной работать полгода. Федя улыбнулся бессмысленно, соглашаясь, а остальные вопросы решил отложить до утра. В тот момент, сидя в его машине, на полпути в его квартиру, он чувствовал, что у всего этого есть какое-то хорошее, правильное будущее. Впервые за все время их знакомства метка на запястье не казалась безнадёжным диагнозом с летальным исходом. Федя точно знал будущее — сейчас они приедут, сейчас, он дойдёт до душа, протрезвеет немного всё-таки, они непременно трахнутся так, что он потом ещё неделю будет помнить… А потом они поговорят. Точно поговорят, всё обсудят, Федя снимет кожаный браслет, попросит Ваню снять свой, они наверняка совпадут метками, и можно будет наконец прекратить этот идиотский фарс, перейти на работу в юридический отдел и, возможно, попробовать отношения. Слово «отношения» звучало довольно стрёмно, но Федя, в конце концов, кто такой, чтобы спорить с судьбой? Всё хорошо будет. Ещё никогда Федя так не ошибался.***
В одном Ваня ошибся — больно было, несмотря на алкоголь. В основном было больно, когда Федя с утра пораньше ловил такси от Шаболовки до дома. Он забыл у Вани свой телефон, поэтому не смог вызвать через приложение, а возвращаться обратно после того, как они расстались, не хотелось. Говорят, жертвы притягивают к себе маньяков — странно, что в том состоянии Федя не поймал таксиста-психопата, который вывозит таких как он в лес и насилует там под кустом, прежде чем прирезать. Тем утром Федя бы не удивился и даже, пожалуй, был бы ему благодарен. Ему было так хорошо, что даже, кажется, плохо. Улетел-то он почти сразу, но если раньше думал, что вот оно, это — предел, после такого круче быть не может — он ошибался. До Вани бывало по-разному, но с ним Федя открывал в себе то, о чём прежде даже не догадывался. Что может терпеть, даже когда болью сковывает до свиста в ушах. Что может кончить за одну ночь шесть раз, так, что под утро становится больно уже даже от этого. Что эрогенных зон не существует, потому что он весь — сплошная эрогенная зона. Что, в конце концов, чёртово запястье может перестать отравлять всё его существование. Что можно просто смотреть на человека, который в полудрёме-полузабытьи лежит рядом, и чувствовать, что в твоей жизни наконец-то появился какой-то смысл, который ты искал двадцать три года, и смысл в том, чтобы он, человек вот этот, дышал в своей полудрёме ровно и спокойно. И что после всего этого человек твой очнётся, пороется в портмоне, сунет тебе в руку хрустящий голубой косарь и предложит вызвать такси из гостиной, потому что лично он собирается спать, а посторонние люди в спальне никогда не помогали ему уснуть. Никакую метку с его именем Федя ему в ту ночь, конечно же, не показал — и вообще решил, что увидит её Ваня теперь на нём только на похоронах. Решение это Федя свято соблюдал. В отличие от решения больше никогда с ним не спать. Разумеется, так происходило не каждый раз. Иногда Ваня позволял остаться на ночь — правда, чаще всего Федя просыпался уже один, как будто тот старался исчезнуть до его пробуждения, чтобы ни в коем случае не пересекаться. Иногда они просто трахались в кабинете за закрытой дверью, и тут не было речи о продолжении — впрочем, Ваня точно так же сразу после либо выставлял его за дверь, либо уходил сам. И не было ничего лучше каждого из этих раз — и ничего хуже того, что творилось с Фединой головой сразу после. Впрочем, у него были подозрения, почему всё происходит — так. Один раз Феде посчастливилось наткнуться на Ваню на кухне, когда он привычно вышел из душа, собираясь быстро набросить пальто и свалить отсюда куда подальше. Но Ваня, к его удивлению, ещё не ушёл, и просто пил на кухне кофе, листая «Ведомости». Федя удивлённо замер и собирался уже было проследовать к выходу без объяснений — в конце концов, ему уже неоднократно дали понять, что видеть его здесь с утра не готовы — но Ваня окликнул его. — Что ж не здороваешься даже, — без улыбки спросил он, кивнув на стул подле себя. Федя сел с ощущением, что проглотил кол, потому что это подобие совместного завтрака выглядело издевательством похлеще того, что происходило раньше. — Как ты, Федюш? Федя прикинул, какое из своих ощущений может озвучить, ничем не рискуя, и осторожно ответил: — Необычно. Ваню, впрочем, его ответ уже не интересовал — он протянул руку, расстегивая и сдвигая в сторону ворот его рубашки. Кажется, это был первый раз, когда его осознанно заинтересовало, что остаётся на Феде после их ночей — время от времени он замечал случайно, но Федя всегда старался не показывать лишний раз. Было такое чувство, что видеть это Ване неприятно. Вот и теперь он смотрел на это с непонятным лицом, мрачнея и сжимая пальцы на ткани так, будто, глядишь, сейчас порвёт. Федю это неожиданно укололо больнее, чем подчёркнутое равнодушие прежде, когда Ваня делал вид наутро, что его просто не существует. Синяки эти и царапины — единственное, что Феде вообще оставалось от их встреч, единственное, что подтверждало происходящее между ними, и даже если Ване они не нравились, Федя не собирался притворяться, что ему они неприятны. Хотя сам факт того, что это не нравилось Ване, делал их существование почти бессмысленным. Как и существование самого Феди. Впервые под этим пронизывающим взглядом он почувствовал, насколько у них на самом деле нет никаких отношений, а то, что есть — обречено. Так не смотрят, когда во всём этом есть хоть какой-то смысл. Понятно, почему Ваня наутро его избегал — ему становилось неприятно. Он аккуратно убрал Ванину руку, застегнул рубашку обратно и поднялся со стула. — Мне нужно переодеться перед работой, — пояснил он. Ваня, кажется, хотел что-то сказать, но вместо этого разозлился — не то его своеволием, не то просто поругался с бесами в своей голове: — Там костюм Снегурочки всё ещё в шкафу, — сухо ответил он. Федя вспыхнул. Если Ваня хотел его унизить, получилось у него прекрасно, но стерпеть этого он уже не смог — метку на запястье будто полоснуло этой нелюбовью. Он сжал пальцы в кулак — его забрало: — И в самом деле, что ж я раньше-то не подумал. В середине мая в зимнем платье с меховой оторочкой Федя Басманов посреди офиса смотрелся очень органично. Кто-то из бухгалтерии, наткнувшись на него посреди коридора, подавился кофе, а дальше кавалькада из «случайных» визитёров непрекращающимся потоком лилась в приёмную Ивана Васильевича — просто чтобы посмотреть. Федя никому не отказывал и даже стал предлагать фотографироваться за деньги. Ваня в какой-то момент выглянул из кабинета, посмотреть, с чем связана такая внезапная популярность его личного помощника, убедился, что Федя по-прежнему сидит нога на ногу в том же виде, в каком с утра вылетел из его квартиры, и спросил мрачно: — Это что такое, Фёдор? — Здравствуй, жопа, Новый Год, — поприветствовал его Федя ласково. Ваня долго разбираться не стал — скинул на карточку денег с пометкой «Поезжай и купи себе нормальный костюм, а не это позорище». Федя никуда не поехал и досидел в таком виде до конца рабочего дня, а потом, пытаясь успокоить истерику, на балконе долго курил, глядя на медленно зажигающиеся огни вечерней Москвы. Деньги эти унижали не хуже костюма. Федя не представлял, что за херня должна быть в голове у мужика, чтобы тот считал необходимым каждый раз платить за секс. Суммы, к тому же, были немаленькими — расценок на столичных проституток Федя себе не представлял, но догадывался, что ценник ему Ваня установил высокий. Отправлять эти деньги обратно означало провоцировать конфликт, оставлять их себе Федя из гордости не мог, поэтому щедрой рукой раздавал пожертвования в благотворительные фонды. Выписки после хранил у себя в столе на всякий случай — напоминать самому себе, что, что бы там Ваня про него ни думал, деньгами этими в буквальном смысле он теперь может подтереться. С того раза на кухне Ваня ни разу не позволял себе задержаться в квартире дольше необходимого, чтобы пересечься с Федей хотя бы взглядом. Учитывая, что от эмоционального дропа Федя отходил ещё дня три, он был даже рад. Лучше уж никакого Вани, чем такие взгляды и костюмы Снегурочки. Костюм Федя хотел сжечь, но в итоге оставил в шкафу в приёмной, надеясь, что однажды Ваню всё-таки хватит инфаркт, и он, вызвав скорую, быстро переоденет его в это платье — отомстить за поруганную честь. Тошно было.***
Летний корпоратив по случаю дня рождения компании должен был стать для Феди однозначной причиной покончить со всем разом. Он собирался наконец поговорить с Ваней, плевать, что тот не хочет слушать — в конце концов, заставить себя выслушать Федя всегда умел. Но, приехав и припарковавшись, он окинул взглядом зелёную территорию, стойки с барбекю, коллег, готовившихся к вечернему концерту приглашённой звезды (зная Ванины вкусы, это должен был оказаться Стас Михайлов, не иначе) — и захотел расслабиться хотя бы ненадолго. Ваня не показывался, и к его появлению Федя успел нехило накидаться, решив, что спьяну явно беседа пойдёт лучше. Но когда Ваня приехал, просто снова пропал. Сидел, смотрел на него, слушал проникновенную речь о том, как непросто дался компании этот кризисный год, вертел на запястье туда-сюда браслет, и вместо праведного гнева и усталости голову поднимала удачно задавленная больная нежность, которой Федя всё это время воли не давал — но невозможно же себя задушить. Ваня закончил с формальностями, нашёл его взглядом и подошёл, устраиваясь рядом на траве. — Ты бы хоть закусывал, — дёрнул углом рта Ваня, оглядев его и, видимо, найдя результат смотрин неудовлетворительным. — Почему я не мог влюбиться не в такого мудака, — вздохнул Федя, падая затылком на траву и уставившись в небо. — Почему ты. Блядь, за что. Я был хорошим ребёнком. Я не дёргал девочек за косички. Я не отрывал крылья мухам. — А я дёргал и отрывал, — пожал плечами Ваня, но потом, кажется, сообразил, что Федя сейчас сказал, и резким движением над ним наклонился, глядя настолько страшно, что Феде захотелось немедленно взять любые слова назад. — Ты что, настолько надрался? — Нет, ну настолько надраться невозможно, — признал Федя, неуверенный, в чём именно Ваня его подозревает. — Если ты про «влюбился», то я тоже был против. Кто ж меня спрашивал. — Чего? — у Вани, у бедняги, такое лицо стало сложное, что Федя рассмеялся невольно, качая головой. Бесполезный разговор. Что ты ему хотел рассказать, Федь? Вместо разговора он просто, помедлив, расстегнул наконец браслет на запястье, показывая чёрным по белому свой диагноз, выписной, блядь, эпикриз — и едва не дождался шанса нарядить Ваню в платье Снегурочки. Инфаркт, правда, Иван Васильича не хватил — вместо этого он сам схватил Федю за шкирку, рывком поднимая, чтобы за собой вытащить с корпоратива. Ну, а потом пришло вот это утро с соткой на карточку, и опять никакого Вани в доме, и бесполезно задавать вопросы — если Федя думал, что в результате его откровений что-то изменится, он снова ошибся. Собственно, Федя уже и не помнил, когда вообще оказывался прав. В понедельник он был в офисе с половины девятого, изведясь окончательно. Не может быть, чтобы ничего не изменилось. Ну так не бывает, ну должны же быть воздушные замки какие-то, не только в сказках — в конце концов, если Ваня думал, что после такого признания может по-прежнему вести себя так неопределённо, то на каких основаниях? Федя решил, что не собирается больше ничего скрывать, кому он что плохое делает, и на работу в этот раз приехал без браслетов и длинных рукавов. Ваня, впрочем, в очередной раз превзошёл его ожидания, потому что без браслета приехал сам. Федя, увидев это, чуть не свернул себе шею в приёмной, надеясь разглядеть, что там написано, но видно не было, и пришлось идти на поклон к Ване в кабинет, придумывать сложные поводы, чтобы заглянуть через стол. Наконец, путём немыслимых ухищрений в лёгкой оторопи опознав собственное имя у него на запястье поверх побледневшего и перечёркнутого чужого — был женат, точно — Федя чуть не упал прямо там, где стоял, и едва нашёлся с самым дурацким вопросом: — Ты нахера мне деньги всё это время переводил? — А что, тебе не нужны были? — искренне удивился Ваня, и Федя как-то призадумался, потирая ладонью лицо. Ипотека. Любовь к красивым шмоткам. Путешествия. — Ну так-то нужны были, — наконец признался он. — Но так не делается, Ваня. Я же не шлюха. — Тебя это обижало, что ли? — Ваня нахмурился, подавшись к нему через стол. — Ты не думал как-то раньше об этом сказать? — Я жертвовал. Я почётный спонсор нескольких фондов, — рассмеялся Федя бессильно, впервые задавшись вопросом, почему он, собственно, боялся Ване об этом сказать. Но Ваня шутку не поддержал — помрачнел снова, уткнулся лбом в сложенные руки, потом, помолчав, глухо проговорил: — Ты, Федь, другим жертвовал. Ты что, думаешь, я не видел, что я с тобой делаю? Так ведь нельзя, когда человека любишь. Я не знаю, ты мне вчера это показал — я думал хоть, ты за бабки терпишь. А ты тоже с меткой этой — ты что, во имя любви терпел? А если б я тебя убил однажды случайно? Надо было как-то поддержать Ваню, как-то успокоить, что ли, объяснить, что к чему, но Федя как будто снова почувствовал, что может дышать спокойно и ровно — сам — и никак не мог надышаться. Ваня всё смотрел на него, видать, прикидывал, в какое окно лучше выброситься, и потом добавил: — Я же не знал. Я себя так ненавижу за это, знал бы ты. В глаза тебе смотреть нормально не мог, старался сбежать побыстрее или тебя выставить, чтобы не пришлось. А перестать невозможно. Как… с ума схожу. Последний кусочек головоломки встал на место, и Федя тонко улыбнулся. Нужно, конечно, сказать Ване будет, что ненавидел себя он зря, и что всё так-то было хорошо, кроме его ежеутренних побегов, и ещё — что человек со здоровой психикой не выдержал бы с ним не то что полгода, а даже три дня работать, только это всё позже. — В приёмной всё ещё висит костюм Снегурочки, — напомнил он, подперев щёку рукой. В воображении его уже представлялись картины, как Ваня в этом виде дефилирует по офису, и все нанесённые душе раны медленно затягивались. — Я думаю, после этого я тебя прощу. Ваня замолчал на целую минуту, осмысляясь. — Странный ты. Ну как скажешь, — наконец он пожал плечами и вышел, чтобы вернуться с костюмом. — Надевай.