***
Во второй раз в по-настоящему неформальной обстановке Чимин и Джин встречаются только месяца три спустя. Конечно, за это время они пересекались на разного рода официальных мероприятиях, да и просто в те редкие моменты, когда тщательно морально подготовившийся Джин навещал мужа на работе. Пару раз даже успели пообедать вместе в компании своих мужчин, да и вообще на удивление крепко сдружились за такой короткий срок, но так, чтобы можно было полностью расслабиться наедине друг с другом, на пляже, с коктейлями и полным отсутствием вездесущих папарацци — вообще чуть ли не в первый. — Значит, всё же не просто коллеги? — Джин беззлобно подтрунивает вместо приветствия, звонко расцеловавшись с Чимином в обе щеки, и любопытно сверкает блестящими чёрными глазами. — Ну и как так вышло? — Искра, буря, безумие, — Чимин нежно хихикает, отсалютовав ему бокалом с коктейлем, и расслабленно растягивается на удобном шезлонге. Он деланно-невинно тянет, кокетливо хлопнув длинными ресничками: — А вообще, возможно, здесь виноват совершенно непредвиденно закрывшийся личный кабинет заместителя министра. Возможно, — Чимин лукаво щурит глаза, потягивая коктейль через трубочку, и усмехается самыми уголком красивых пухлых губ, — на ночь глядя и не случайно. И, совсем уж невероятно, перед его и моим официальным выходным. Исключительно стратегия и никакого мошенничества. А главное, Юнги искренне считает, что первым проявил инициативу. — Ох уж эти необделённые властью мужчины. Джуни абсолютно такой же, — Сокджин заливисто смеётся, обменявшись с Чимином понимающими смешливыми взглядами, и тянется к своему бокалу с освежающим мохито. Намджун и Юнги умудряются продолжать решать какие-то вопросы даже на личном острове на Карибах, чем Джин в какой-то степени даже восхищается, зато Чимин наотрез отказался вспоминать о существовании внешнего мира вплоть до конца своего законного отпуска. Конечно, сидеть совсем без дела для него непривычно, но чтобы привыкнуть, прямо скажем, не требуется слишком много времени. Они с Джином перекидываются ещё парой шутливых беззлобных фраз, прежде чем Чимин, задумчиво прикусив полную губу, спрашивает: — Мне вот всё же интересно, можно? — Джин благосклонно кивает, заинтересованно приподняв брови, и Чимин немного стеснительно тянет: — Вот тогда, когда уважаемый мистер президент сбежал на весь день, теперь-то я понимаю, что к тебе, вы… Так долго? Утром казались прям такими… разбитыми. — О, — Сокджин смущенно улыбается, потупившись, и неловко заправляет прядку за покрасневшее ушко, — ну, я таймер не ставил, но приехал он где-то днем? Часов в двенадцать, вроде, столько времени уже прошло, — Джин беззаботно переливчато смеется. — Но я помню, что когда я очнулся, было уже далеко заполночь. Мы немного поспали, а потом уже и вы с Юнги подтянулись под окна орать. — Темно у тебя в глазах было, судя по всему… — недоверчиво приподнимает красивые точеные брови Чимин. — Нет, Джин, я серьезно. — Так и я не шучу, — Джин невинно растягивает пухлые губы в мягкой улыбке, и Чимин уважительно присвистывает. Он видит, что в чужих глазах пляшут черти, но эти черти были честными — уж что-что, а такое Чимин чуял издалека. — Вот знаешь, — Пак, отвлекшись, придирчиво выбирает лёгкую закуску с широкого круглого блюда, стоящего на небольшом удобном столике, тщательно её пережевывает и только тогда задумчиво продолжает: — я думал, это Юнги один такой монстр, но, как оказалось, мы с тобой в одной лодке. Кормят их там, что ли, как-то по-особенному? — Ну, они же друзья, — Джин легкомысленно пожимает плечиками, не видя в этом каких-то особых логических несостыковок. Юнги и Джун никогда не отставали друг от друга в чем-то слишком сильно. Конечно, порой кто-то из них немного выбивался вперёд, но это компенсировалось чем-то другим. Поэтому Джин не сомневался, что для страны мало что изменилось бы, поменяйся они местами. Юнги не занимал пост президента просто потому, что был иногда слишком ленив для такой большой ответственности. — Ебать ты логичный, конечно, кис, — хлопнувший ресницами от неожиданности, Чимин не выдерживает и невольно роняет с губ излюбленное юнгиево матерное словечко. Он картинно взмахивает ручками, покачивая головой, и саркастически тянет: — Так и вижу их знакомство: «Привет, ты можешь продержаться в сексе десять часов кряду? Да? И я могу — мы непременно станем лучшими друзьями» Сокджин под осуждающим взглядом Чимина заливается хохотом, несдержанно похрюкивая и задыхаясь. Впрочем, Чимин и сам ненадолго отстаёт, и вскоре заливисто присоединяется. Они смеются до тех пор, пока наконец не возвращаются довольные Юнги и Намджун. Подозрительно переглянувшиеся мужчины ещё несколько минут тщетно пытаются выяснить причину неожиданного веселья, а затем забивают и просто устраиваются рядышком. В самом деле, зачем тратить время своего отдыха на безрезультатные догадки о том, что на самом деле таится в двух прелестных, но совершенно непредсказуемых головках?Часть 1
4 октября 2020 г. в 13:02
Как правило, Намджун предпочитает работать из дома — это, в первую очередь, экономит время. Но иногда — слишком уж часто в последние дни — ему приходится совершать трехчасовые церемониальные путешествия в свой злополучный кабинет под ненавязчивым сопровождением вышколенной охраны. И, к его вящему сожалению, сегодня в том числе.
Это неизбежно привносит в его размеренный график немного выбешивающего раздражения: подниматься пришлось в шесть утра, не раньше и не позже, и времени, чтобы насладиться ленивыми утренними поцелуями нет абсолютно. Ворчащему Намджуну приходится коротко чмокнуть в щеку невнятно промычавшего что-то ласковое Джина — тёплого, сонного и нежного, такого невозможно притягательного и мягкого, — пообещать ему вернуться как можно скорее и выскочить из дома. Мало того, что он был вынужден пропустить ежедневную пробежку: получилось так, что он даже позавтракать не успевал. И в итоге недовольный, пасмурный и голодный Намджун из дома выходил как под конвоем на эшафот.
Несколько примиряет с этой прискорбной ситуацией его то, что не он один страдает от ранней побудки — возле кабинета его с папкой наготове встречает Мин Юнги: его главный помощник, правая рука, советчик, лучший друг, собутыльник, прости господи, и хрен знает кто ещё. Намджун старается не думать, что такого срочного случилось, что им обоим пришлось так рано сорваться на работу. Он сейчас просто проанализирует напечатанную ровными буквами информацию и сделает свои выводы, а уже потом будет искать пути решения.
— Господин президент, — Юнги вежливо склоняет голову, приветствуя, и галантно открывает тяжелую бронированную дверь. Здесь нет камер, прослушки и жучков, а в стены встроены датчики защиты от звукового считывания, и это не считая тысячи этапов проверки, которые нужно пройти, чтобы сюда попасть. Если это не самая конфиденциальная комната в мире, то Намджун не знает, какая. Так что, как только они оба оказываются внутри, подальше от чужих глаз, Мин сразу же снимает с лица маску безупречного спокойствия и с язвительным участием поддевает его: — Что, оставил Джина одного? Небось ещё и до сих пор не тра…
— Юнги, — Джун выразительно тыкает в него указательным пальцем, перебивая и не позволяя закончить это злоебучее слово до конца, — не беси меня, сладкий, или я потребую отчет о Пак Чимине.
— Какой ты скучный, — Юнги с деланным сожалением морщит нос, лукаво сверкнув глазами, и доверительно тянет: — эта должность тебя портит. Пить — не пье-ешь. Шлюх не тра-ахаешь. Жени-и-ился. Ну кошмар же!
Намджун с беспомощным осуждением смотрит на наглую язвительную ухмылку, совершенно неуместную на обманчиво очаровательной мордашке Мин Юнги, словно созданной для того, чтобы вызывать умиление у бабушек и женщин. Ким медленно выдыхает и напоминает себе: глава государства не имеет права материться даже в звуконепроницаемой комнате. Даже при единственном, кому он полностью доверяет. Даже если очень хочется.
Он раздраженно дергает головой, беззвучно ворчит себе под нос и погружается в отчет. В целом прогнозы аналитиков оправдались, и эта поездка была обоснованной, но теперь его ждет весь день вдали от дома. А на часах пока всего лишь десять утра.
Намджун бурчит, залпом осушая кружку с кофе, которую ему предусмотрительно подсовывает ворчащий, язвительный, но, боже, такой понимающий Юнги, и уже думает снова засесть за бумаги, как чувствует приглушенную вибрацию телефона в кармане. Это домашний, номер от него есть лишь у двух людей: один прямо сейчас под боком недовольно шипит на криворуких пиздострадальцев, неспособных нормально составить отчетность, а второй, по идее, должен наслаждаться отдыхом в их мягкой постели.
Ким хмурит брови, снедаемый странным предчувствием, которое сам до конца не может распознать, и выуживает телефон из кармана. На экране висит уведомление о том, что Джин прислал одно фото, и Намджун невольно улыбается. Наверняка там будет что-то вроде милой птички на веточке или ещё какой-нибудь зверушки, или новой книжки с рецептами, а может быть, любимая очаровательная мордашка с счастливой улыбкой на пухлых губках.
Он все ещё улыбается, когда смахивает с экрана блокировку, заходит в мессенджер и… замирает. Это не птичка. И не котёнок. И не книжка. И даже не любимая мордашка.
Намджун гулко сглатывает и давит в себе желание ослабить галстук, потому что дышать ему внезапно становится как-то трудновато. Это Джин — его любимая сладкая детка, стеснительно заливающаяся краской от любого нецензурного ругательства, его трогательно невинный нежный малыш, ни разу не касавшийся себя в попытке получить удовольствие.
И тем сильнее бьет в голову различие между реальностью и тем, что на фотографии: этот Джин иной, почти незнакомый — небрежно накинувший на обнаженное тело намджунову рубашку и трогательно подобравший под себя обтянутые тонкой тканью белоснежных чулок длинные ножки.
От глаз Намджуна не ускользают ни острые красивые ключицы, ни восхитительно мягкие даже на вид бёдра, ни приятный золотистый оттенок тугой гладкой кожи — у него во рту слюна густеет от того, насколько он хочет прикоснуться к этой ожившей мечте. Из насквозь извращённых мыслей его — к счастью или нет — вытягивает щёлкающий пальцами Юнги, скептично приподнявший брови.
— Ты нахуй ехал, — Мин раздраженно рычит, когда залипший Намджун продолжает его игнорировать даже после трёх щелчков, и неодобрительно поглядывает на занявший все внимание начальства телефон, — если нихуя не можешь сосредоточиться.
— Не матерись, — автоматически отзывается Джун. Он заторможено моргает и пару раз встряхивает головой, выбрасывая из головы до невозможности неприличные мысли, совсем не помогающие в работе. Получается, мягко говоря, так себе: перед глазами намертво отпечатался грациозный изгиб шеи, ровные линии плеч и острых ключиц, сладкие бёдра и нежно приоткрытые розовые губы. Оторвать взгляд от экрана и заблокировать телефон убийственно сложно, и Намджун позволяет себе помедлить ещё несколько секунд, впитывая каждую чёрточку. Это его промедление становится решительным в противостоянии Намджун — Сокджин. Победитель очевиден, победа безоговорочная. — Блять.
— И это я еще «не матерись»?! — Юнги взвинчивается мгновенно, словно рванувшая граната: у него двухсекундный разгон от состояния «Я самая ответственная правая рука, которой можно доверить и выбор пудинга к банкету, и убийство политического конкурента» до «Я Мин, блять, Юнги, и мне глубоко похуй, кто ты, что ты, и кто твой папочка». Обычно Намджун заранее предвосхищает эту смену, но сейчас ему трудновато сосредоточиться даже на собственном дыхании. Так что, когда раздраконенный Мин тянется отобрать айфон, все, что Намджун может сделать — проворно подорваться с кресла и отойти на пару шагов под окончательно охреневшим взглядом друга. Джуну немного стыдно — Юнги его «всё и больше», он видел столько дерьма и столько раз прикрывал спину своим отточенным умом, острым языком и безоговорочной преданностью, что заслуживал абсолютного доверия, он знал Намджуна, пожалуй, даже лучше, чем он сам, но светить перед ним фотографией, где… где…
Джун снова беспомощно переводит взгляд на экран, гулко сглатывая и прикипая глазами ко второму присланному фото. Съехавшая с гладких плеч рубашка обнажает все больше роскошной нежной кожи: напряженный Намджун видит краешек заманчиво затвердевшего розового соска и плавные гладкие линии мышц. Он жадно скользит глазами по разведённым и согнутым в коленях ножкам, по застенчиво замершей между ними узкой ладони с тонкими длинными пальцами и аккуратными розовыми ноготками, по виднеющейся кромке чулков, крепко обхватывающих шикарные мягкие бёдра.
Ткань тонкая, но плотная, ажурно обхватывающая каждый дюйм роскошных ног, и у Намджуна зубы сводит от того, насколько ему хочется потрогать. Он пытается отвлечься, насильно переводит взгляд выше и, кажется, чувствует выстрел прямо в сердце. Лица Джина не видно полностью, но губы — греховно припухшие, приоткрытые в сладком стоне губы — и кончик острого розового языка вышибают из головы последние жалкие остатки самоконтроля.
Галстук идет к черту. Джун ослабляет его давление на шею и, наконец, жадно, гулко втягивает воздух в пересохшую глотку. Он ведет большим пальцем по экрану, слистывая до самого конца и читает сообщение: «эта рубашка все ещё пахнет тобой. когда я закрываю глаза, кажется, что это твои руки скользят по моему телу».
— Ебанный пиздец, — Намджун обреченно трёт виски, пытаясь сосредоточиться хоть на чем-то кроме бьющегося в голове возбуждения. Получается, мягко говоря, так себе.
— А вот это уже серьезно, — Юнги удивленно вскидывает брови и склоняет голову к плечу, откладывая папки в сторону. Намджун, судя по всему, совсем не в себе, потому что ему слышится участие в чужом голосе: — У тебя там всё хорошо? Встреча с послом Аргентины через полчаса, к ней нужно подготовиться.
— В пизду Аргентину, — Намджун нервно рычит и трёт шею, заметавшись по собственному кабинету прямо перед ошалело хлопнувшим длинными ресницами Юнги. — И посла её тоже в пизду.
— Что, так и передать? — Мин приподнимает брови, с исследовательским интересом патологоанатома наблюдая за растерявшим свой привычный властный лоск Намджуном.
— Так и передай! — Ким рявкает и напряжённо замирает перед своим столом, барабаня по дорогой мраморной столешнице пальцами. Перед глазами все ещё стоит желанное нежное тело любимого малыша, наверняка дьявольски чувствительное даже к самой простой ласке, и никакие послы, пусть даже и все сразу, не могут выбить из головы этот образ, словно выжженный на сетчатке. — Хотя нет, стой. Не только Аргентину. Всех в пизду. И сенат, и совет, и все возможные инстанции — всех в пизду. Президент я, в конце концов, или хер лысый?
— Ну, то что не лысый это да, — скептично тянет явно сомневающийся в когнитивных способностях начальства Юнги. — Ты же понимаешь, насколько это сложно? Сегодня очень плотное расписание, сплошные встречи. Что тебя там так впечатлило, что ты… — Мин замирает, хмуря точеные брови, сосредоточенно думает, прожигая Намджуна внимательным взглядом, а потом замирает, приоткрыв рот. Ким чертыхается себе под нос: чертов Мин Юнги и его так не вовремя просунувшийся логический гений. Острый ум Мина, конечно, не раз спасал шкуры им обоим, но сейчас он совсем-совсем некстати. — Да ладно? Серьезно? Сокджин? — Юнги молчит некоторое время, ошарашено глядя на (немного) несчастное и (много) возбужденное выражение лица лучшего друга, а затем очень спокойно и даже торжественно говорит: — Я займусь. Ни о чем не беспокойся и лети к своей ласточке на крыльях любви, — он несколько секунд любуется неподражаемо зависшим выражением чужого лица, а потом деланно удрученно качает головой и все уточняет своим привычно ворчливым голосом: — Пиздуй давай, говорю, тебя Сокджин ждёт. Бля, и это этот человек управляет страной.
— Ты… — Джун наконец отвисает, практически на физическом уровне чувствуя, как в голове снова начинают работать застывшие шестерёнки, — ты серьезно? Нет, подожди, так нельзя…
Намджун порывается сказать что-то ещё, взять, наконец, себя в руки, включить присущую ему ответственность, вернуть своему мышлению логику и рациональность, но все его потуги вдребезги разбиваются о короткий сигнал телефона. Это третье, последнее сообщение — ударный добивающий — короткое зацикленное видео. В жизни Киму слишком часто приходилось страдать от ситуаций, когда секунды, потраченной на лишний жест — нажать на чёртову кнопку воспроизведения — стоили ему слишком многого, так что однажды он принял волевое решение и просто включил в настройках автовоспроизведение. Звук он не отключал вообще никогда, и, кажется, это была фатальная ошибка.
Гулкие стены кабинета легко наполняются сладкими, громкими и невероятно нежными постанываниями, от которых у Намджуна моментально тяжелеет внизу живота и темнеет в глазах.
— Вот теперь точно вали нахуй, точнее в пи… блять, сами там решите куда, — краем глаза напряжённо замерший и буравящий тяжелым взглядом экран Намджун замечает, как Юнги нервно проводит рукой по волосам. Он всегда так делает, когда смущен или растерян, но в лице — за что Джун очень и очень благодарен — не меняется ни на йоту, стойко игнорируя ритмичные сладкие всхлипы Сокджина. Вот уж за что Мин Юнги заслуживает всевозможного уважения — так это за свою абсолютную непробиваемость и стальное хладнокровие. Темпераментный Намджун никогда не понимал, как другу удаётся держать свои чувства под полным контролем, и в обычное время он бы уважительно присвистнул, но сейчас он слишком сосредоточен на творящемся непотребстве.
Видео длится едва ли полминуты, но для Намджуна оно бесконечное: он пожирает глазами раскрывшиеся в немой просьбе розовые губы, с которых слетают самые грешные и возбуждающие звуки из всех, что он когда-либо слышал, ритмично двигающуюся ручку, мелко подрагивающие плечи и раскрасневшиеся щечки. Джуну кажется, что он сходит с ума, потому что его невозможный малыш с удивительной предусмотрительностью расположил камеру так, чтобы не показать, где именно находятся тонкие пальцы.
Намджун судорожно вздыхает, рывком дёргает дорогой шелковый галстук еще ниже и поправляет почти болезненно натянувший брюки вставший член. Видео зациклено, повторяется снова и снова, начинаясь заново каждый раз, и Ким чувствует, словно он в аду, где заставляют смотреть и запрещают трогать.
— Так, ну хватит, — в итоге Юнги всё же не выдерживает и решительно вырывает из ослабшей хватки телефон. Он что-то энергично в нем печатает, агрессивно стуча по экрану подушечками пальцев, и блокирует. — Намджун, — Мин окликает Джуна, и что-то в его непривычно строгом тоне заставляет Намджуна с трудом, но собраться, — ты мужик. Пока, по крайней мере, и до тех пор, покуда это так, веди себя соответственно. Так что собрал яйца в кулак, включил мозги, поправил одежду и гордой походкой примадонны свалил в закат трахаться. Я все решу тут без тебя, но только сегодня, понял меня?
— Понял, — пару раз моргнув, хрипло говорит Джун. — Выпиши себе премию или все что хочешь.
— Я выпишу себе Пак Чимина, — невнятно бурчит Юнги, но Ким отчетливо слышит все. — Съебался уже, а то один взгляд на твою рожу заставляет меня думать далеко не о работе.
Намджун находит в себе силы только на то, чтобы буркнуть невнятную благодарность, набросить на плечи дорогое кашемировое пальто, запахнуть его, чтобы не светить стояком на всю президентскую резиденцию, и выскользнуть в коридор. Он тщательно пытается не бежать, чтобы совсем уж не пугать подчиненных, но, судя по тому, как все на его пути шарахались в стороны, удержать привычно-безучастное выражение лица не особо получилось.
Намджуна это, впрочем, ни в коей степени не ебёт: что, президент уже не может пометаться по собственной резиденции в пальто (и это в августе-то) с диким выражением лица? Ну так должность нервная, напряженная. Мало ли, он обдумывает заключение особо важного договора. Или, в крайнем случае, так своеобразно оплакивает Вьетнам.
— Домой. Быстро, — Ким практически рычит, ловкой рыбкой нырнув в кабину предусмотрительно дожидающейся машины, но личный водитель даже бровью не ведёт, продолжая доброжелательно улыбаться, и даёт по газам — то ли уже привык, вынужденный периодически перемещать ещё и Юнги, то ли истово следует вечной заповеди: «Вид иметь лихой и придурковатый, дабы не смущать разумением начальство».
У Намджуна абсолютно нет сил на то, чтобы думать об этом сейчас, когда он точно знает, чем занимается его сладкий невинный малыш, и когда в ушах до сих пор звенят тягучие жалобные стоны. От мыслей о том, как Джин стыдливо пробует касаться себя, как робко скользят его мягкие ладошки по изнеженному восхитительному телу, как он кусает губы и постанывает, у Кима горячо тяжелеет член и отключаются последние разумные мысли. Видит бог, он правда не хотел торопить и как-то смущать Сокджина до тех пор, пока тот не будет полностью готов к сексу. И, кажется, все его титаническое терпение вот-вот будет щедро вознаграждено.
Как только машина подъезжает к его дому, Намджун пулей выметается из неё наружу, даже не дожидаясь, пока она полностью остановится, врывается в двери и практически взлетает по парадной лестнице, как никогда сожалея о внушительных размерах особняка. Чем он больше — тем дольше Ким будет добираться до своей детки.
Перед дверью в их общую спальню Намджун волевым усилием останавливается, собирая в кулак всю доступную ему выдержку, благодарит ежедневные тренировки за не сбившуюся дыхалку и медленно поворачивает ручку.
Его встречает нежный, сладкий стон Сокджина, от которого вдоль позвоночника вспыхивает жидкий огонь. Намджун задыхается, невольно облизывает пересохшие губы и, кажется, окончательно теряет способность внятно мыслить: его малыш податливо изгибается в их кровати, в его рубашке и белых чулочках, раскрасневшийся, невозможно желанный и стеснительно прижавший друг к другу круглые коленки. Намджун медленно, тягуче скользит глазами по потрясающему телу, и, с трудом выдохнув, все же смотрит чуть в бок — там валяется небольшая продолговатая игрушка, раскрытая упаковка смазки и нераспечатанный презерватив.
— Ты игрался без меня? — Джун хрипло тянет, небрежно отшвыривая в сторону пальто, и медленно приближается к кровати, на которой лежит подрагивающий Сокджин. Он неторопливо сбрасывает с широких плеч дорогой пиджак, наконец полностью стягивает чертов галстук и быстро расстёгивает рубашку, к чертовой матери вырвав несколько пуговиц. — Неужели мой любимый малыш решил найти мне замену?
— Нет, папочка, нет, — Сокджин пристыженно хнычет и медленно разводит подрагивающие коленки в стороны, смущённо кусая губы и натягивая край намджуновской рубашки пониже, чтобы прикрыться. Намджун замечает краешек кружевного белья, выглядывающий из-под свободной ткани, и низко стонет следом. Джин теребит пальчиками подол, прогибается в спине и признаётся, всхлипнув: — Я хотел, но так и не смог.
Намджун приглушенно рычит, быстро выдергивая ремень, и, кажется, срывает одно из колец на брюках, не рассчитав силы. Он не помнит, как снимает штаны, просто доверяет встроенному автоматизму, выработанному бесконечными рабочими днями, после которых он возвращался домой в полубессознательном состоянии, и откидывает их вслед за остальной одеждой. Ещё пара длинных плавных шагов, и он уже полностью в постели нависает над розовым от смущения и желания Сокджином, пытаясь отыскать в голове хоть какие-то мысли, помимо ошалело бьющегося в висках «красивый-красивый-красивый» и «только мой-мой-мой».
— Ты прекрасен, — Джун завороженно выдыхает, оставляя невесомый короткий поцелуй на просительно приоткрытых вишнёвых губках, ласково подхватывает чужую ладошку и почти благоговейно целует каждый пальчик. Он нежно прижимается губами к тугой бархатной коже, уделяя внимание каждой костяшке, каждому сантиметру изящной кисти, а под конец оставляет невесомое прикосновение в самом центре ладони. Намджун склоняет голову к плечу, любуясь раскрасневшимся красивым лицом и доверительно шепчет: — Я так торопился к тебе. Прости, малыш, я не должен был оставлять тебя одного.
— Да-а, — Джин всхлипывает и доверчиво надувает припухшие от укусов влажные губы, нежно погладив пальцами свободной руки гладкую намджуновскую щеку. Он ласково очерчивает кончиками выступающую скулу, скользит ими по виску. — Мне так тебя не хватало.
— Прости, детка, — Джун охотно извиняется ещё раз и продолжает увлечённо покрывать поцелуями чужую руку: тоненькое запястье с выступающей косточкой, напряженное предплечье. Он чуть щекочет языком впадинку на сгибе локтя, впитывая податливую ответную дрожь. Намджун тягуче мурлычет, продолжая любовно прижиматься губами к чужой руке и постепенно поднимаясь все выше и выше: — Мы не будем торопиться сегодня, малыш, я весь в твоём распоряжении.
— Папочка… — Джин податливо прогибается в спинке и стонет, когда Намджун медленно скользит кончиком носа выше по тёплой золотистой коже, одуряюще пахнущей домом, постельным теплом и молоком, добирается до доверчиво выгнутой шеи и нежно прижимается к ней пухлыми разгоряченными губами. Его детка, его славный малыш такой чувствительный для ласк, так восхитительно подрагивает в руках, что Джун глубоко вдыхает, опаляя чудесную шейку горячим дыханием, и обещает себе не торопиться. Он сделает всё, чтобы у Сокджина был самый лучший первый раз в мире, или он не Ким-чертов-Намджун. Но сам Сокджин пытается его довести, потому что он заливается смущенным румянцем и робко шепчет, поглаживая пальчиками напряженные намджуновы плечи: — Джуни, я… Не трогал себя… там. Я хочу, чтобы ты был первым, кто коснётся меня. Ну, так.
— Господи, малыш, — Намджун хрипло рычит, утыкаясь в изгиб чужой шеи, и чувствует, как по любимому телу прокатывается мелкая возбужденная дрожь от звуков его голоса. Он гулко, горячо сглатывает и твёрдо обещает: — Я коснусь тебя. О, я коснусь тебя везде, не оставлю без внимания ни малейший участок твоего тела, осыплю поцелуями, вылижу всего так, что ты забудешь собственное имя. Ты ведь хочешь этого, правда, детка?
— Да, папочка, да-да-да, — Джин сладко всхлипывает и прижимается поближе к разгоряченному обнаженному телу. Джун больше и крепче, сильнее, и от этого приятно кружится голова. Сокджин стыдливо краснеет от мыслей о том, где ещё Намджун больше и крепче.
— Для начала нужно снять с тебя всё лишнее, — Намджун тягуче мурлычет, снова принимаясь покрывать поцелуями нежную шею, а его правая ладонь скользит под собственную рубашку на чужом теле и ласково давит на спинку, вынуждая Джина немного приподняться. Левой он подцепляет дорогую белоснежную ткань, медленно стаскивая её с округлых плеч, и тут же опускает голову ниже, покрывая их невесомыми любовными поцелуями. — Вот так, мой хороший.
Отвлеченный ласками Джин не сразу понимает, что лишился единственной прикрывающей его вещи, и смущённо хнычет, сводя стройные ножки вместе и пытаясь прикрыться. Он выглядит так восхитительно порочно и невинно одновременно в женских хлопковых трусиках с кружевными вставками и высоких белых чулках, что Джун прерывисто выдыхает.
— Не закрывайся, Джин, любовь моя, ты такой красивый, — Намджун ласково кладёт ладони на мягкие бёдра и нежно поглаживает их, целуя Сокджина в зарумянившуюся щечку. — Тебе нечего стыдиться, малыш, это всего лишь я. Не прячься от меня.
Джин слушается, разнеженный похвалой и ласковыми прикосновениями, снова расслабляется и медленно разводит ножки, позволяя Намджуну удобно разместиться между ними, чтобы прижаться ближе. Ему горячо, неловко и очень-очень хочется, и от этого ещё более неловко. Но присутствие Джуна не только горячит кровь, а ещё и странным образом успокаивает. Джин доверяет ему даже больше, чем самому себе.
— Вот так, детка, умница. Спасибо, — Намджун успокаивающе шепчет в трогательно порозовевшее ушко, продолжая неторопливо поглаживать нежные бёдра, а затем трогательно прижимается губами к круглому плечу. — Ты позволишь мне спуститься ниже? Я так хочу приласкать тебя. Мы можем подождать, если тебе неловко.
— Нет, я… ты можешь. Пожалуйста, — Джин доверчиво откидывает голову, чуть опустив ресницы, и прерывисто выдыхает, потому что Джун медленно опускается к его вздымающейся груди, оставляя цепочку поцелуев на шее и ключицах.
Джин под ним — сгусток непорочной невинности, томящейся нежности и сладости на языке. Джун касается его кожи невесомо и ласково, с почти физически ощущаемым благоговением. Он сдерживается, останавливает собственнические порывы, чтобы не раскрасить тонкую кожу тысячами соблазнительных алых меток. Вместо этого он с удовольствием продолжает вылизывать изгибающегося, податливого Джина, лаская его деликатными касаниями пальцев и не причиняя и капли дискомфорта.
Намджун мягко смыкает пухлые губы на порозовевшей бусинке затвердевшего соска, по-кошачьи проходится по ней мазком ласкового горячего языка и нежно посасывает. Он не оставляет без внимания и второй сосочек, переключаясь и лаская их по очереди до тех пор, пока они не становятся раскрасневшимися и очаровательно набухшими, а Джин не сбивается на невнятные поскуливания.
— А-ах… Так хорошо, Джун-а, — Джин зарывается подрагивающими тонкими пальцами в светлые мягкие волосы, притягивая чужую голову к своей груди и нежно прогибаясь в спинке. Его чувствительные стоны и всхлипы распаляют Джуна, горячат кровь, подталкивают двигаться дальше, скользя пальцами все ниже и ниже. Он ласково гладит подтянутые бока, впалый животик, проводит большими пальцами по самому краю трусиков, оттягивая их и забираясь под тонкую ткань, чтобы коснуться нежной гладкой кожи.
Джин издаёт такие невыносимо сладкие звуки, что Намджун с удовольствием пьёт их с его губ, влажно зацеловывая покорно приоткрытый рот. Джун всегда любит целовать свою детку: он становится таким податливым и мягким, слегка порозовевшим от смущения, невольно проходящимся языком по припухшим губам. Но сейчас, когда Джин так отчаянно стонет и дрожит в его руках, поцелуи становятся в сотню раз слаще.
— Подожди еще немного, детка, — Намджун с явной неохотой отрывается от желанного сладкого рта и снова возвращается к плавно вздымающемуся от тяжелого сбитого дыхания животу. — Такой очаровательный животик, так бы и съел, — Джун довольно урчит, нежно потираясь гладкой щекой о бархатную теплую кожу, и с наслаждением улавливает мелкую ответную дрожь. — Но не сегодня.
Он целомудренно покрывает поцелуями чувствительное местечко под рёбрами, опускается ниже и осторожно прихватывает губами тонкую кожу под пупком, посасывая её. Ему нравится наблюдать за реакцией своей детки, чувствовать, как он всем телом отзывается на ласки и прикосновения. Джин под ним выгибается гибкой лентой, беспомощно скребёт короткими подпиленными ноготками по гладким простыням, а его миленькие пальчики на ногах поджимаются в сладостной истоме. Он такой очаровательный в своей беспомощности, такой милый, что Джун невольно улыбается.
— Ты… — Сокджин мелко изнеженно подрагивает. Он с трудом раскрывает слезящиеся от удовольствия глаза и улавливает хищный звериный оскал на нежных губах мужа, ощущая себя добычей в умелых когтях. Эта непривычная сторона Намджуна заставляет Джина прерывисто вздохнуть, чувствуя, как сладко и нетерпеливо что-то заныло в животе. Но призрачная хищность быстро развеивается, стоит только опустившемуся ниже Джуну оставить очередной нежный поцелуй на внутренней стороне подрагивающего бедра. Он сжимает их следом, проскальзывая пальцами под край чулок, и это током бьет по всему сокджинову телу, проходит вдоль позвоночника крупными мурашками. Джин притворно надувает губы и капризно тянет: — Ты смеешься надо мной? Ах, папочка так жесток.
— Никогда, моя сладкая детка, — Джун моментально отзывается, ведясь даже на игриво-обиженные нотки в любимом голосе. Видит боже, он чертовски уязвим перед этим малышом, вьющим из него веревки. Намджун поудобнее устраивается между разведённых стройных ног Джина и, нежно подхватив его, тянет на себя. — Я лишь любуюсь и восхищаюсь тобой, прелесть.
Он снова увлечённо припадает губами к внутренней стороне пленительно-мягких подрагивающих бёдер, не в силах оторваться от бархатной кожи, и заслушивается сладкими постанываниями своего нежного чувствительного малыша. Намджун прищуривается и невольно гулко сглатывает, когда ему в голову приходит одна идея. Он неохотно отрывается от манящего тела и ласково просит: — Перевернись на животик, детка. Я хочу кое-что сделать.
Джин смотрит на него мутными влажными глазами, совсем расплавившись от неторопливых чувственных ласк, и послушно переворачивается, нешироко разведя ножки. Намджун прерывисто вздыхает и мысленно считает до десяти, чтобы не сорваться, потому что перед его глазами абсолютно неповторимое зрелище. Заманчиво прогнувшаяся спинка с тугой золотистой кожей, так и напрашивающейся на пару меток, выступающие из-за сведённых плеч хрупкие лопатки и, конечно, чудесная круглая попка, контрастно подчёркнутая тонким белым кружевом.
Джун правда старается не спешить, чтобы не смутить Джина окончательно, но всё же не может удержаться и мягко опускает тяжелую, налитую вожделением ладонь на упругую ягодицу, сжимая её в пальцах и слегка оттягивая в сторону. Джин под ним крупно вздрагивает, видимо, наконец сообразив, в каком оказался положении, и стыдливо хнычет, пряча в простынях полыхающее лицо.
— Ты такой очаровательный, любовь моя, мой нежный мальчик, — Джун легко приподнимается выше, ласково коснувшись губами беззащитного круглого плеча, покрывает цепочкой поцелуев выступающую вереницу позвонков. Джин под ним невольно ерзает, приглушенно постанывая, и Намджуну приходится нелегко — сдерживается, сжимает кулаки, впиваясь во внутреннюю сторону ладони острыми краями ногтей. Он медленно разжимает пальцы и нависает над Джином на вытянутых руках, прижавшись губами к розовому ушку, и нежно шепчет, скользя ниже, поглаживая мягкие ягодицы: — Позволь мне доставить тебе удовольствие, Джин, я так хочу этого, хочу, чтобы ты стал совсем влажным и податливым внизу. Ты дашь папочке вылизать тебя, детка?
Сокджин под ним сжимается дрожащим комочком возбуждения и нетерпения, разводя ноги и прогибаясь в пояснице. Он приподнимает упругую задницу, неумело пытается потереться о влажный возбужденный член Джуна, а на прямой вопрос всхлипывает и сладко сжимается — Намджун прекрасно чувствует, как расслабляются и напрягаются чужие мышцы под его разгоряченной твёрдой ладонью. Мягкая привлекательная попка манит, провоцирует на легкий шлепок, но Джун не хочет начинать действовать до того, как получит разрешение. Всё, что он делает — ласково и обещающе гладит бархатную кожу, надавливая большим пальцем на чувствительное местечко прямо под ягодицами.
— Ну же, детка, — Джун, шепчет, ведя кончиком носа от загривка вдоль шеи и игриво покусывая край розовеющего ушка, — я хочу услышать твой ответ.
— Да, папочка, — Джин отвечает тихо и смущенно, почти поскуливая. Намджуну хочется застонать от того, какой распаленный и жадный его невинный малыш. Сокджин стыдливо утыкается лицом в подушку и прогибается в пояснице, хныкнув: — Потрогай меня, боже, пожалуйста.
Намджун низко нетерпеливо выдыхает в ответ на отчаянную просьбу, оглаживает джиновы бёдра и подтягивает их к себе, скользя членом ровно между упругих ягодиц, и сладкий сорванный стон Джина — его восхитительный приз. Джун мягко стонет, сделав несколько плавных тягучих движений, а затем гибко и властно перетекает ниже, покрывая влажными поцелуями цепочку позвонков и спускаясь к самой кромке ажурных трусиков.
Он раскатисто жадно урчит, нежно, но крепко сжимая чужие бёдра, и утыкается в них лицом, ведя носом по чувствительному местечку от яичек до дырочки прямо сквозь тонкую дорогую ткань. Джин сверху задушено коротко пищит и крупно вздрагивает, а Намджун с наслаждением чувствует, как сладко отзывается его малыш. Он нежно трется щекой о бархатную кожу и игриво подцепляет край трусиков зубами, медленно-медленно стягивая их вниз, открывая себе вид на славную подрагивающую дырочку и поджавшиеся розовые яички. Джин стыдливо сжимается под его жадным тяжёлым взглядом, тонко скулит, когда Намджун снова прижимается лицом вплотную, жадно вдыхая запах чужого возбуждения, постельного тепла и самого Джина, и гулко сглатывая мгновенно заполнившую рот слюну.
Сокджин мелко дрожит, кажется, совсем потеряв всякую связь с реальностью: он опускается грудью на кровать, поднимает бёдра и невольно разводит колени шире. Распластанный на простынях, тяжело дышащий, смущенный, покрасневший — сладкая конфетка, которую Джуну необходимо попробовать почти физически.
Намджун не торопится, раздвигает ягодицы пошире, примеряясь, любуется, и только потом мягко, медленно проводит языком по дрогнувшей дырочке. Он вылизывает Джина плавно и размашисто, в такт чужому загнанному быстрому дыханию, увлажняя и расслабляя, даже не пытаясь пока проникнуть внутрь. Джину это, впрочем, совершенно не мешает сходить с ума, ерзая и постанывая, пытаясь насадиться на ловкий горячий язык.
— Папочка, — Джин хнычет, стоит только Джуну ненадолго отстраниться, потянувшись за смазкой, и нетерпеливо прогибается в спине, приподнимая бёдра и качая ими в неосознанном порыве. Намджун гулко сглатывает, обильно смазывая свои пальцы и судорожно сокращающуюся дырочку, чтобы облегчить скольжение, не в силах перестать любоваться настолько откровенным и искренним желанием своего малыша, а затем неторопливо облизывается и снова склоняет голову.
Сокджин мечется на простынях, сбиваясь на невнятные мольбы и поскуливания, но в этот раз неумолимо медлящий Намджун берётся за него всерьёз, наслаждаясь каждой мимолётной дрожью податливого тела, каждым трепетным звуком. Он со сводящей с ума легкостью раскрывает Джина перед собой, раздвигая упругие половинки пальцами: по четыре с каждой стороны, сильные и крепкие, с уверенной твёрдой хваткой, от которой у Сокджина ноги сами собой раздвигаются, а затем снова пускает в дело свой невозможный язык. Сначала он лижет размашисто, смакуя, потом кружит языком по спирали, дразня края уже приоткрытой, влажной дырки, и только затем мягкими точными толчками входит.
Он никак не может насытиться — толкается языком глубоко и сильно, размеренно двигая челюстью и не обращая внимания на текущую по подбородку слюну, оглаживает ладонями подрагивающие ягодицы, а затем медленно вводит в Джина фалангу большого пальца. Джин безумно податливый и расслабленный там из-за не прекращающихся ловких движений гибкого языка, и скоро Джун вводит следом и второй большой палец, разводя их в стороны и с удовольствием ныряя языком в раскрытую дырочку. Так он проникает ещё сильнее, ещё глубже, а Джин становится совсем влажным из-за смеси слюны и смазки, текущей по подрагивающим бёдрам, пачкающей их постель и намджуновы губы.
— Да-да-да, папочка! — Джин отчаянно и разбито стонет, подаваясь задницей назад и практически насаживаясь на ловкий упругий язык, тут же проникающий в него сильнее и глубже. — О-о-ох!..
Сокджин звонко, громко и совершенно несдержанно вскрикивает, вздрогнув от прошившего тела возбуждения. Язык Джуна и его пальцы двигаются в одном направлении — глубоко и невыносимо приятно погружаются в джинову дырку, расслабляя и растягивая её для папочкиного члена. Намджун хочет подготовить его максимально, не отвлекаясь ни на что, поэтому продолжает игнорировать уже почти болезненный стояк и вылизывает Джина до тех пор, пока тот не расслабляется достаточно, а дрожь, пробивающая его тело, не становится все крупнее и слаще.
Только тогда, чувствуя, что такими темпами скулящий Джин скоро кончит, Джун неохотно отстраняется. В его голове плотно застыла молитва Сокджину, всё, о чём он может думать: хочу целовать, кусать, ласкать, трахать до изнеможения. Эта мысль кажется такой соблазнительной, что он спрашивает:
— Детка, ты мне веришь? Я так безумно тебя хочу, — его голос звучит хрипло и невозможно греховно, низко, а челюсть движется неохотно, успев онеметь, но Джуну плевать. Он слышит в ответ протяжное сладкое «да-а-а» и выуживает пальцы из тугой влажной дырки, чтобы смазать их посильнее. Они выходят с пошлым громким хлюпаньем, которое заставляет Джина залиться смущенной краской, а Намджуна самодовольно усмехнуться. Его детка стеснительно сжимается, и Джуна завораживает то, как мелко подрагивает, расслабляясь и напрягаясь, маленькое колечко мышц. Перед глазами сразу же возникает соблазнительная картинка того, как он входит внутрь и их кожа, их тела идеально и плотно сливаются воедино.
Облизнувшись и стерев тыльной стороной ладони лишнее с подбородка, Намджун выдавливает на пальцы еще смазки и мягко проталкивает в узкую задницу сразу три. Он оставляет нежный целомудренный поцелуй на одной из ягодиц и опускается ниже, не прекращая глубоко, властно трахать Джина пальцами, и припадает губами к нежным гладким яичкам. Он ласково скользит языком по тонкой чувствительной коже, осторожно вбирает их в рот по очереди, посасывая с пошлым причмокиванием. И когда подрагивающие круглые коленки Джина совсем разъезжаются в стороны, не в силах держаться на одном месте, Джун нежно усмехается и мягко шлепает своего малыша свободной рукой, понимая, что ему нужно расслабить напряжённые мышцы:
— Детка, перевернись на спинку.
Он вытаскивает влажные пальцы, нежно придерживая ослабшие бёдра, и помогает Джину с удобством устроиться на спине, расслабленно разведя ноги и откинув голову. Сокджин кажется совсем залюбленным: покрытый следами поцелуев, изнеженный ласками, со сползшими с стройных ног тонкими чулками и уже достигшим пика возбуждения раскрасневшимся членом, развратно прижимающимся к плоскому животу.
Восхитительное зрелище — Джун с удовольствием взял бы его прямо так, обескураженного, заласканного, потерявшегося в удовольствии, с не до конца стянутым нижним бельём на дрожащих бёдрах. Но в их первый раз ему хочется сделать все правильно, как надо: поэтому Джун мягко запускает большие пальцы под края джиновских трусиков и медленно тянет их на себя, стягивая с податливо разведённых ножек. От его глаз не скрывается то, как член Джина от этого вздрагивает, шлепая по гладкой коже живота круглой бархатной головкой, как дёргаются мягкие округлые бёдра и сжимают простыни тонкие длинные пальцы.
— Джуни, — Джин тоненько сладко всхлипывает, просительно изгибаясь, — Джуни, папочка, пожалуйста.
— Что, детка? — Намджун низко урчит, оставляя несколько невесомых поцелуев на бархатистых бёдрах, и послушно приподнимается, когда Джин робко тянет его к себе за плечи. Сокджин мягко прижимается своими припухшими губами к чужим губам, и Джун с удовольствием отвечает на практически целомудренный поцелуй, ласково поглаживая мягкую разгоряченную щечку.
Джин неохотно разрывает поцелуй и, бросив на Джуна смущенный взгляд из-под ресниц, осторожно кладёт ладошку на размеренно вздымающуюся мускулистую грудь. Он прикусывает нижнюю губу от такого контакта с горячей тугой кожей, плотно обтягивающей напряженные мышцы, и медленно ведёт пальчиками ниже, а потом неловко шепчет, краснея ещё больше:
— Папочка, можно мне… потрогать?
В этот момент на безупречном, выпестованном годами самоконтроле Намджуна выразительно появляется первая трещинка.
— Ты можешь что угодно, малыш, — Джун с трудом сглатывает, пережидая прилив возбуждения, и утыкается лицом в податливо подставленную шейку, хрипло дыша, когда изнеженная ладошка робко ложится на его возбужденный член. Джин прерывисто ахает, и от осознания того, что он даже себя до этого не касался, у Намджуна, честно признаться, сносит башню.
— Такой твердый, — Джин мягко выдыхает, поглаживая свободной рукой намджуново напряженное плечо, и, сомкнув пальцы, осторожно ведёт ими вдоль всей длины. Джун низко приглушенно стонет ему в шею, и Сокджина прошивает дрожью от его тяжелого горячего дыхания. Он сжимает пальцы, чувствуя бархатистость кожи, размеренную разгоряченную пульсацию прилившей крови, и стеснительно шепчет: — Такой большой, папочка. Как я смогу принять его?
Намджун хрипло прерывисто выдыхает, в одно мгновение распадаясь на части, а затем собирая себя снова. Его самообладания хватает лишь на то, чтобы не толкаться нетерпеливо в мягкую ладошку Джина, позволяя ему самому выбирать темп, пробовать и приспосабливаться. Пальчики его детки смущенно, неловко и — Джун уверен в этом — совершенно невинно проходятся от головки до основания, деликатно оглаживая выпирающие венки. Джин мягко ахает и краснеет, когда муж отзывается на чуть более смелое прикосновение одобрительным глухим стоном.
— Папочка? — голос Сокджина хриплый, тихий и тягучий от возбуждения. Его мягкие упругие бёдра мелко подрагивают от напряжения и предвкушения, и рукам Намджуна на них самое место: он нежно ведёт по ним ладонями, успокаивая дрожь, но Джин от этого лишь тихонько всхлипывает и ёрзает.
— Сокджин-и, — Намджун слепо утыкается лицом куда-то в длинную соблазнительную шею, прихватывает зубами тонкую нежную кожу на плавном изгибе челюсти и стонет — рука Джина сжимается чуть сильнее, он привыкает, скользя по стволу смелее и увереннее. Джун покрывает каждый сантиметр чужой кожи сладкими ласковыми поцелуями и мурлычет, задыхаясь от нежности. — Люблю тебя, хочу тебя, мой нежный, мой сладкий мальчик. Люблю и буду любить до скончания дней своих, клянусь, малыш.
Джин плавится под его словами, дышит прерывисто и сбито, и все его тело натягивается звонкой тугой стрункой в умелых руках. Намджун в жизни не умел играть на музыкальных инструментах — но этот сам поёт в его руках, настолько чувственно и нежно, что щемит в груди. Джун упивается сладкими стонами и трепетными вздохами, ложащимися на влажные звуки поцелуев безупречной музыкой, шепчет нежные пошлости в круглое красное ушко и продолжает ласкать изнеженное гибкое тело. Он упивается Джином, пьёт его до дна, но это не вода, утоляющая жажду, а чертов алкоголь, сбивающий, лишающий разумных мыслей, трезвости и ясности.
— Ты мой самый большой соблазн, крошка, — Джун с трудом отрывается от мягкой притягательной кожи и приподнимается, нависая над Джином. Он бережно оглаживает пальцами бархатную горячую щечку, слегка давит на восхитительные искусанные губы, целует трепещущие веки с длинными ресницами, тонкую переносицу, аккуратный кончик носа и, наконец, удивленно приоткрывшийся ротик. Горячечный низкий шёпот обжигает нежные джиновы губы: — Жизнь моя и моя же погибель. Хочу тебя, как никого никогда не хотел.
— Я твой, твой, — Джин изгибается, прижимается к крепкой широкой груди, опьяненно блестя глазами. Он закидывает руки Джуну на шею, тянет к себе, целуя глубоко, остро и трепетно, открываясь и полностью обнажаясь. С его сладких уст врывается невольный тонкий всхлип: — Ну же, хватит тянуть, Джун-и, прошу…
Намджун снова приникает к его губам, целуя сладко и горячо, сплетаясь языками. Он бережно закидывает изящные ножки Сокджина себе на поясницу и неторопливо пристраивается, мажет головкой по пульсирующей влажной дырочке, ведет выше, к поджавшимся круглым яичкам, а затем снова опускается.
Джин прерывисто, трепетно вздыхает, чувствуя как влажно прижимается горячая крупная головка. Это в новинку для него — тягучее, сладкое предвкушение, от которого мышцы живота нетерпеливо сокращаются, а щеки полыхают жарче, чем когда-либо. Он прикрывает глаза, стесняясь и чувствуя, как обжигающее дыхание Намджуна обдаёт его ушко:
— Ты готов, малыш?
Джина накрывает волной ошеломительной нежности: даже на пике возбуждения — рычащий, разгоряченный и безумно жаждущий — Намджун все равно умудряется ставить его, Джина, на первое место. Собственное смущение уходит на второй план: Сокджин открывает трепещущие длинные ресницы и мягко смотрит в мутные от возбуждения глаза своего потрясающего мужчины — такого заботливого, чуткого и нежного — и ласково тянет:
— Да, любовь моя.
Джун любяще улыбается, позволяя игривым ямочкам появиться на щеках, утягивает Джина в ещё один поцелуй — практически целомудренный и безумно нежный — и мягко входит.
— Джуни, ах, — Джин сладко хнычет в чужие губы, невольно сжимая в пальчиках крепкие напряженные плечи. Ему не больно: он слишком влажный, расслабленный и растянутый, а Джун входит убийственно медленно и осторожно, но потрясающее чувство единения накрывает его с головой. Намджун хрипло рычит, когда его член полностью оказывается внутри, и послушно замирает, уткнувшись в беззащитную влажную шею, чтобы его малыш смог привыкнуть к ощущению такой растянутости. Джин тонко сорвано стонет: — Папочка, так много, так хорошо, папочка!
Он чувствует внутри себя горячую плоть — живую и пульсирующую, так потрясающе растягивающую нежные податливые стенки, и не может перестать постанывать и сладко хныкать от охватывающего его чувства заполненности. Джин чувствует себя таким идеальным, таким подходящим для своего папочки, словно он был создан только для того, чтобы так славно принимать в себя его большой твердый член.
Приглушённо рычащий Намджун двигается в нём убийственно медленно и нежно, контролируя темп и не позволяя себе сорваться. В его голове стройными рядами множатся математические подсчеты, лишь бы не сбиться, но все они моментально теряют смысл, стоит ему услышать сладкий высокий стон любимой детки. Сокджин выгибается в пояснице, обвивает Джуна ногами, стонет задушенно и сорвано.
Из-за того, что Намджун медлит, Джин может почувствовать каждый миллиметр, каждую выступающую венку на крупном твёрдом стволе, он ощущает, как неторопливо и плотно в него входит член папочки, растягивая и наполняя. Этот темп сводит с ума — Джину хочется быстрее, больше, чтобы не держали разъезжающиеся ноги и закатывались глаза. Он всхлипывает, умоляюще выстанывая:
— Папочка, пожалуйста, быстрее, ещё, да-да-да, вот так, папочка! — Джин выгибается и вскрикивает от удовольствия, когда Намджун слушается его сладкой пошлой просьбы, и толкается сильно и властно. Его член такой большой, такой горячий, он скользит так глубоко, что Джин чувствует себя восхитительно заполненным и податливым, и это заставляет его сладко захныкать.
Намджун толкается в него без труда, он дразнится, вбиваясь в изгибающегося дугой Джина до самого основания, а затем плавно выскальзывая, влажно прижимаясь к жадно пульсирующей растянутой дырочке крупной головкой. Это сложно контролировать, но прежде чем начать вколачиваться всерьез, доводить до хриплых криков и сорванных связок, Джун в полной мере хочет насладиться всем, что ему предоставлено лицезреть. Он ещё успеет показать Джину, что такое по-настоящему сильно и глубоко, каково это — когда тебя берут властно и грубо.
Но сейчас он лишь любуется, пытаясь запечатлеть в воспоминаниях каждый кадр: беспомощно раскинувшийся на белоснежных простынях Сокджин с откинутой головой, беззащитно обнаженной длинной нежной шеей — это чудовищный соблазн. Его мягкие сладкие губы припухли от поцелуев и укусов, налились густым цветом, и теперь нежные звонкие стоны, срывающиеся с них, кажутся ещё соблазнительнее. Джин не закрывается, не пытается сдержать звонкие вскрики и постанывания, жадно принимая все, что даёт ему папочка, облизываясь и завлекая в поцелуй скользящим по губам гибким розовым язычком.
Джун с удовольствием ведётся на эту невинную провокацию, целуя застонавшую прямо ему в рот детку и толкаясь особенно глубоко. Он чувствует, как на его плечах сжимаются тонкие длинные пальцы Джина, оставляя отметины и царапины от коротеньких остреньких ноготков. Стоит только подумать о том, как на следующее утро он будет одеваться на работу и скрывать все метки эти за плотной белой тканью рубашки, и Намджун непроизвольно срывается с ритма, полностью выскользнув из Джина. Его малыш тихо обиженно хнычет в ответ на это и тянется рукой вниз, подзабыв о смущении — ловко обхватывает член Джуна гибкими разгоряченными пальчиками и направляет его в себя:
— Пожа-алуйста, Джун-а…
Намджун хрипло стонет, властно прижимаясь губами к откинутой шейке, и ослабляет контроль, двигаясь быстрее и жёстче с меньшей амплитудой, ритмично качая сильными бедрами. Джин под ним задыхающийся от удовольствия — извивающийся, всхлипывающий, неумело подмахивающий сильным толчкам и совершенно дезориентированный — он с трудом отнимает руки от чужих плеч, чтобы не расцарапать их до крови, и слепо шарит дрожащими ладошками по кровати, пока не находит новую опору за своей головой.
Он крепко сжимает в побелевших длинных пальцах металическое изголовье кровати, чтобы удержаться, изгибается и хнычет. Его чувственные бёдра сладко подрагивают от напряжения, щеки и губы раскрасневшиеся, а грудь вздымается так часто, словно он скорее задыхается, чем дышит. Намджун, кажется, за всю свою жизнь не видел ничего более прекрасного.
— Детка, — Джун сбавляет темп, когда высоко стонущий Джин выглядит совсем доведённым до края, медленно выходит из него и подхватывает под тонкую талию, ласково мурлыкнув: — Давай дадим твоим ножкам передохнуть. Перевернись, мой хороший.
Джин недовольно надувает припухшие раскрасневшиеся губки, заскулив из-за внезапного чувства пустоты внутри, и послушно переворачивается. Намджун гулко сглатывает, потому что его малыш, забыв о былом смущении, гибко прогибается в спине, жадно вскидывая бёдра повыше и подставляя задницу, и просительно хныкает:
— Пожалуйста, папочка, пожалуйста.
Джун не может удержаться — он властно поглаживает упругие круглые ягодицы, наслаждаясь тем, как податливо чужое тело отзывается даже на самое мимолетное его прикосновение, и насмешливо мурлычет:
— Что такое, детка? Я не понимаю. Скажи папочке, чего ты хочешь, — он с удовольствием наблюдает, как вдоль позвоночника Сокджина проходит мелкая возбужденная дрожь, как сокращаются мышцы его живота и чуть шире разводятся ноги. Его славную сладкую куколку, судя по всему, возбуждает немного пошлостей.
— Я… — Джин сглатывает, ложась грудью на простыни и сильнее прогибаясь в спинке, и застенчиво шепчет, глядя через плечо замутнёнными глазами из-под влажных густых ресниц: — Я хочу папочкин член.
— Какой ненасытный малыш, — Намджун хрипло рычит, пережидая прилив возбуждения — такие грязные слова кажутся особенно прекрасно-порнографичными, когда слетают с нежных губ невинного Сокджина — но возвращает себе дрогнувший было контроль. Он хочет поиграть ещё, поэтому низко лукаво тянет: — И где же ты хочешь папочкин член? Покажи мне, детка.
Джин заливается краской до корней волос, прерывисто вздохнув, но послушно кладёт подрагивающие ладошки на собственные ягодицы и разводит их в стороны, открываясь перед пристальным обжигающим взглядом. Он шепчет совсем тихо, но Намджун отчетливо слышит каждое смущенное слово:
— Здесь. В моей дырочке, папочка.
Намджун нежно поощрительно гладит разведённые мягкие бёдра, с удовольствием глядя на нетерпеливо пульсирующую, влажную и очаровательно порозовевшую дырочку. Смущенный Джин утыкается лицом в подушку, стыдясь так открыто предлагать себя мужу, но Джун прекрасно видит, как ему это нравится. Он медленно разводит подрагивающие коленки Джина в стороны, заставляя его почти распластаться на кровати и выгнуться в пояснице, подставляя свою попку под тяжелый темный взгляд и властные жадные прикосновения. Джун хищно облизывается, вспоминая, как в ней влажно, горячо и узко, прижимается головкой к податливо вздрогнувшей дырке и сильно, гулко толкается внутрь под звонкий сладкий стон Сокджина.
— Малыш, расскажи папочке, как ты хочешь? — Джун медлит, двигая бёдрами размеренно и неторопливо, и нежно прикусывает любимое ушко, предлагая своей детке самому выбрать темп. — Быстро и сильно или медленно и глубоко?
— Я не понимаю, папочка, — Джин хнычет и вскрикивает, когда крупная головка попадает по простате. Он пытается приподняться, опереться о кровать, но сил в его дрожащих руках почти нет — он раз за разом неловко плюхается обратно на мокрые смятые простыни. Всё его гибкое тело пробивает дрожь от плавных ритмичных толчков большого члена, нежная кожа на плечах и загривке раскраснелась, а волосы растрепались. Он стонет просительно и высоко: — Сделай мне хорошо, Джун-и, а-ах~
Джун ускоряется, толкается сильно и грубо, а Сокджин совсем сдаётся, бросив попытки принять более удобную позу и беспомощно прижавшись к кровати — его руки судорожно сжимают простыни, а дрожащие бёдра едва держат. Намджун сыто довольно облизывается, наслаждаясь тем, каким разрушенным и беспомощным становится под его руками Джин. Он сноровисто поводит головой, смахивая лезущие в глаза влажные пряди волос, нежно оглаживает ладонью спинку своего малыша, ведя ей выше, к плечам, осторожно заводит его подрагивающие руки за спину и сжимает в своих пальцах тонкие запястья. Он тянет их на себя, как за поводья, заставляя Джина изогнуться и приподняться, меняя угол, под которым входит член, и ускоряясь.
— Да-да-да! — Джин вскрикивает в такт сильным быстрым толчкам, всхлипывает высоко и изнежено, потерянно бормоча: — Так хорошо, папочка, мне так хорошо…
Намджун делает в такой позе ещё несколько движений, а затем подхватывает вздрогнувшего Джина под животик и притягивает к себе, прижимаясь к спине грудью. Так он чувствует все ещё плотнее, ещё ярче: каждую нетерпеливую дрожь Джина, каждый его стон, каждый всхлип. Джун низко стонет и легонько прихватывает зубами нежную кожу на манящей шее, оставляя свою метку.
Намджун сбавляет темп и нежно скользит широкой сильной ладонью к груди Джина, потирая припухшие твёрдые сосочки. Джин скулит и вжимается спиной в его грудь, сходя с ума от ощущений и прикосновений: второй рукой Джун ласково оглаживает сочащуюся смазкой шелковистую головку, размазывает её по всей длине, ласкает, перебирая сильными чуткими пальцами чувствительные аккуратные яички и осторожно, но непреклонно пережимает член у основания, когда чувствует проскочившую по телу Джина предупредительную дрожь.
— Еще рано, мой хороший, — шепчет Джун и властно кусает Джина за загривок. Его малыш крупно вздрагивает, сладко чувственно вскрикнув, и тщетно пытается удержаться на беспомощно разъезжающихся коленках. Намджун дёргает уголком губ в усмешке и подхватывает его ладонью под живот, позволяя перенести на неё весь вес и обмякнуть в его руках.
Он чувствует, как под его пальцами сокращаются и податливо расслабляются чужие мышцы, как туго натягивается кожа, когда он входит особенно глубоко, и увлечённо припадает губами к подрагивающим плечам, оставляя на них свои метки. Джун уже знает, что если нежно прихватить зубами мягкую золотистую кожу, а потом оставить влажный жаркий поцелуй, то Джин задрожит и сожмётся внутри, тонко всхлипнув. А если погладить напряженное красивое бедро и властно похлопать по нему ладонью — то детка тут же ослабнет в его руках, окончательно размякнув.
Джуну нравится, каким беспомощным и нуждающимся становится Джин, нравится его беспрекословное подчинение, но он чувствует, что его малыш вымотался, и решает сменить позу.
— Папочка! — Джин тонко пищит от неожиданности и инстинктивно хватается ладошками за чужие предплечья, когда его, не снимая с члена, подхватывают под бёдра и прижимают к груди, легко меняя их местами.
— Тише, детка, — Намджун бархатно смеётся в красное круглое ушко и расслабленно облокачивается на спинку кровати, удобно устраивая изможденное тельце у себя на коленях. Джин тут же обмякает, растекшись по широкой крепкой груди и откинув голову на чужое плечо. Джун все еще посмеивается, когда ласково прижимается губами к его виску и мягко мурлычет: — Всё хорошо?
— Папочка, — Джин тихо всхлипывает и вертит головой, пытаясь вжаться в шею Джуна, — Папочка, я хочу тебя видеть, хочу, чтобы ты поцеловал меня, пожалуйста, папочка…
Намджун коротко прерывисто выдыхает — он никогда не мог отказать Сокджину ни в чём, в этом, наверное, вся суть их отношений. Дрожащий, уставший, мокрый — такой растраханный и нежный, его мальчик податливо дает перевернуть себя в очередной раз, а затем сам медленно насаживается на крупный горячий член, тонко всхлипнув и запрокинув голову. Он упирается ладошками в стальной напряженный торс, дрожа, и мягко качает бёдрами, трахая свою дырочку намджуновым членом, но сил на то, чтобы в полной мере оседлать и объездить мощные притягательные бёдра, у него не осталось.
— Иди ко мне, мой хороший, — Джун ласково мурлычет, притягивая свою детку поближе. — Папочка все сделает сам.
Сокджин на это утробно сладко стонет и довольно прижимается к его широкой груди — крупные грудные мышцы со стороны кажутся мягкими, но на деле они твёрдые и крепкие, упругие и приятные на ощупь. Джин ерзает, дрожа от возбуждения, чувствуя, как они напрягаются, когда Джун поглаживает его талию, сжимает в пальцах круглые бёдра, притискивая к себе, и начинает вбиваться.
— Папочка, Джун-и, — Джин скулит, утыкаясь носом в сильно напряженную шею и сжимая в пальчиках широкие плечи. — Ещё, пожалуйста, боже-
— Ещё немного, детка, — Намджун хрипло рычит, крепко фиксируя беспомощного Сокджина в своих руках, толкаясь в него быстро и крепко, без устали. Они оба уже совсем близко, и у Джуна снова развязывается язык: — Такой сладкий, такой громкий и красивый, Джин-и, мой любимый нежный малыш.
Сокджин дрожит и стонет в ответ на похвалу, выпрямляется и чуть вскидывает бёдра, подставляясь под член мужа, находя идеально приятный угол для них обоих. А Намджун продолжает говорить, восхваляя каждую часть сокджинового тела: он обласкивает словами тонкие красивые пальчики, ловкий розовый язычок, мягкие пухлые губы, очаровательно краснеющие мочки ушей и восхитительные чувствительные бёдра. Джун не оставляет без внимания ни одну клеточку, и его хриплый, искажённый удовольствием голос звучит так нежно и любовно, что всхлипывающий Джин туго сжимается внутри, невольно заставляя Джуна сбиться и низко, рычаще застонать.
— Ты так хорошо принимаешь меня, крошка. Мой нетерпеливый славный малыш, — Джун прерывисто выдыхает, уже чувствуя пробирающую Джина предоргазменную дрожь, и понимая, что они оба уже на грани. — Джин, ты хочешь, чтобы я…
— В меня, папочка, в меня, — Сокджин прерывает его, хныча и сжимаясь, трется лицом о чужую шею, глубоко вдыхая запах Джуна и просительно тянет: — Хочу принять все, до последней капли, хочу, чтобы ты заполнил меня, папочка, пожалуйста…
Намджун обрывает его сорванным возбужденным рычанием, резко переворачивает на спинку, вжимая в кровать и в пару движений доводя до оглушительной разрядки, а затем кончает сам, глубоко толкнувшись внутрь и не выходя.
Изогнувшийся Джин крупно содрогается, стонет громко, немного хрипло и так сладко, что можно кончиться от его разрушенного мелодичного голоса, и нежно ведёт ладошками по мощным плечам, притягивая к себе сорвано дышащего Намджуна.
— Я тяжелый, сладость, — Джун низко фыркает, утыкаясь лицом в покрытую следами от его поцелуев шейку, но все же расслабленно наваливается сверху на удовлетворенно вздохнувшего Сокджина, вдавливая его в постель. Он хрипло урчит, лениво слизывая с тугой золотистой кожи выступивший пот, и то и дело оставляет на ней ласковые мягкие поцелуи.
— Это приятная тяжесть, любовь моя, — Джин нежно скользит пальцами по чужой влажной спине, прослеживает кончиками перекатывающиеся мускулы и позвонки. Ему безумно нравится чувствовать сильное разгоряченное тело, нравится чувствовать на себе его вес и жар, нравится ощущать постепенно успокаивающееся биение тренированного сердца — это даже более интимное, чем секс. Джун расслабленно дышит ещё несколько минут, а затем неохотно двигается, выскальзывая из податливого тела, и, следуя вдавившимся в плечи ладошкам, с приглушённым смешком наваливается обратно.
Сокджин изнеженно всхлипывает и чуть ерзает: ему горячо и влажно внутри из-за чужого семени. Пустота кажется непривычной и неправильной после того, как ему довелось ощутить невероятное ощущение заполненности, и он недовольно хнычет.
— Что такое, маленький? — Джун обеспокоенно вскидывает голову, вглядываясь в чужое лицо. От его глаз не скрываются ни почти обиженно надутые губки, ни нахмуренные бровки, и Намджун мягко виновато тянет: — Где-то болит?
— Нет, просто… — Джин качает головой, успокаивающе погладив Джуна по плечу, и, порозовев, тихо бормочет: — Пусто. Так пусто внутри.
Джун молчит несколько секунд, переваривая внезапное откровение, и низко гулко сглатывает, чувствуя, как уютная полусонная атмосфера снова начинает накаляться. Он утыкается носом в нежное местечко за красным ушком и скользит рукой по мягкому бедру, медленно поднимаясь все выше и выше. Джин прерывисто тонко вздыхает, когда чувствует, как к его припухшей дырочке мягко прижимаются кончики пальцев.
— Здесь, детка? — Намджун собирает двумя пальцами собственную сперму и плавно, неторопливо вводит их внутрь, заталкивая её обратно. У него пьяно кружит голову, потому что Джин чертовски горячий, нежный, расслабленный и по-девчачьи влажный внутри, а ещё стонет с такой отчаянной нуждой, когда чувствует, как в него входят длинные крупные пальцы, что всё тело Намджуна снова начинает наливаться возбуждением.
— Да, да, там, Джуни, — Джин сладко затраханно постанывает, ерзая, прогибается в спинке, и снова постепенно опускающийся ниже Джун решает, что великие времена требуют великих свершений, так что короткий перерыв обрывается сам собой. Не то чтобы хоть кто-то из них против, в самом деле.
Намджун уже давно не мальчишка, у которого восстановительный период две минуты, но сладко стонущий Джин, трепетно открывающийся под ним и доверчиво разводящий стройные ножки — это какое-то оружие массового поражения. Его любимый малыш отчаянно всхлипывает на каждое умелое движение внутри себя: Намджун не останавливается, увлечённо лаская извивающееся гибкое тело, использует пальцы, язык, член и, пожалуй, немного находчивости.
— Любовь моя, — Джун нежно гладит расслабленные мягкие бёдра, после того, как довёл Джина до очередного оргазма, и невесомо целует в круглую розовую коленку. — Нам нужно в душ.
— Не хочу вставать, Джу-уни, — Джин слегка хнычет, капризно поджимая пухлые губки и лукаво поблёскивая глазами сквозь лениво опущенные ресницы. Он лежит уже совсем забыв о стеснении, раскрывшись и раздвинув ножки — на самом деле, он еле удерживает их согнутыми в коленях, не роняя на кровать. Сокджин слегка склоняет голову к плечу и игриво тянет: — Папочка позаботится обо мне?
— Конечно, детка, — Джун любовно мурлычет, ласково поцеловав раскрасневшиеся припухшие губы, легонько прикусывает Джина за острый подбородок и осторожно подхватывает вялое и расслабленное тело тонко выдохнувшего Джина на руки. Джин любит, когда он так проявляет свою силу, его малышу нравится чувствовать себя хрупким и нужным рядом. Сам Намджун не устал: он мог бы ещё несколько часов изводить податливого Сокджина поцелуями, вылизывать, гладить и ласкать его ослабшее тело, но нужно смыть грязь и пот.
— Не усни тут, сердечко моё, — Намджун смешливо мурлычет, аккуратно обмывая сонного Сокджина. Джун бережно придерживает его за тонкую талию, ласково поглаживая большими пальцами плоский животик, и невольно вспоминая, как восхитительно на нём выступал контур его члена, когда он входил особенно глубоко. Сейчас в каждом его движении скользит лишь щемящая нежность, но взбодрившийся от тугих струй горячей воды Джин начинает ёрзать и приставать — тянется целоваться, ластится, вжимаясь в крепкую широкую грудь и игриво потираясь о напряженный мускулистый пресс, а затем, совсем осмелев, закидывает руки на удобную сильную шею, устраиваясь поудобнее и прижимаясь вплотную. Джун мягко предупреждающие кладёт ладонь ему на спинку, удерживая, и говорит хрипловато, со слегка потяжелевшим дыханием: — И не приставай, мы слишком устали, чтобы провернуть этот трюк в скользкой ванной и не наебнуться.
— Люблю, когда ты материшься, — Джин хрипло урчит, лукаво водя пальчиком по влажной, мерно вздымающейся груди Намджуна, и осознавая, что голос он, судя по всему, сорвал окончательно. — Перекусим прежде чем продолжим?
— Если ты не уснешь в процессе, — Джун низко хмыкает в ответ и властно сжимает в пальцах невольно дёрнувшиеся от предвкушения бёдра Сокджина, трепетно прижавшегося к нему и прерывисто выдохнувшего. Он предупреждающе прикусывает тонкую кожу на сладкой шейке и весомо добавляет: — Малыш.
Сокджин недовольно хнычет, обиженно вздыхая, но послушно успокаивается и позволяет мужу закончить с банными процедурами. Они неторопливо приводят друг-друга в порядок, кутаются в пушистые мягкие халаты, лениво перемещаются на кухню и знатно опустошают массивный стальной холодильник. И пока Джин увлечённо выбирает, добавить ли ему в какао мороженое или просто побольше маршмеллоу, Намджун незаметным жестом приказывает домработнице прибраться в их спальне, понимая, что после огромной кружки бодрящего кофе о чертовом сне можно будет забыть.
В общем и целом, уснуть они и правда не могут до самого рассвета, но просыпается Ким Намджун не в полдень под пение птичек и сладкие поцелуи разморенного нежного Джина, а в гребаные шесть утра от матов разъярённого Мин Юнги под своими окнами. Джин, сонно прижавшийся к мужу, слабо недовольно хныкает, ёрзает, пряча мордашку в его груди, и неохотно разлепляет глаза.
— Мне кажется, или весна ещё не наступила? Почему в моём любимом саду вопит мартовский кот? — Джин беззлобно ворчит и гибко прогибается в спинке, сладко потягиваясь и отстраняясь от невнятно бурчащего Намджуна. Он рассеянно проводит пальцами по своим всклокоченным волосам, даже не рассчитывая привести в порядок это безобразие, и нежно похлопывает перевернувшегося на другой бок сонного Джуна по бедру: — Джуни, милый, пора вставать. Ты же знаешь, если не пустить Юнги, он не угомонится до тех пор, пока не выбьет входную дверь. Давай-давай, соня, мы только её заменили.
— Господи, ну почему нельзя решать дела государственной важности в какое-нибудь другое время, помимо шести утра? Я же президент, черт возьми, почему я не могу заниматься этим, например, после полудня? Есть вообще выходные на этой должности, нет? — Намджун недовольно хрипло стонет и медленно сползает с кровати, мягко подталкиваемый сочувственно соглашающимся Сокджином. Он неторопливо набрасывает на плечи домашний халат, подвязывает его, зевнув так широко, что почти сворачивает челюсть, получает нежный короткий поцелуй от умчавшегося приводить себя в порядок Джина, и все так же неторопливо спускается в холл особняка.
Там к нему уже летит плюющийся ядом Юнги, которого впустил профессионально скрывшийся из виду дворецкий, и, что неожиданно, непривычно тихо и робко семенящий за ним самый стервозный депутат демократической палаты с железной хваткой маленьких милых пальчиков — Пак Чимин. Рядом они смотрятся до того органично, что сонный Намджун даже смягчается, приходя в куда более благодушное настроение и, доброжелательно оскалившись, приглашает их в свой кабинет.
— Я предпочту дождаться вас тут, если позволите. — Чимин вежливо склоняет голову и невольно стреляет глазками в сторону обычно безупречно спокойного Юнги, сейчас почти рычащего благим матом и гневно сверкающего глазами. Намджун весело усмехается, глядя на то, как Пак кусает пухлую нижнюю губу и нервно сжимает пальчики, — удивительно, всё-таки, что с людьми делает влюблённость — и соглашается.
Часть дел из тех, с которыми пришёл Юнги, явно не предназначена для чутких ушек предприимчивого Чимина, поэтому он ловко подхватывает всё ещё ворчащего, но уже слегка подостывшего Мина под локоток и умело утягивает на второй этаж, в свой кабинет. Они разбираются со всем на удивление быстро, во многом благодаря юнгиевым матам — удивительным образом Юнги становится куда более понятным, когда говорит исключительно нецензурно — Джун соглашается со всем, что считает рациональным, отвергает всё остальное, подписывает необходимые документы и, выдохнув, выуживает момент, чтобы наконец переодеться во что-то более подобающее.
— Иди, подожди меня внизу. Выпей, я не знаю, Пака склей, наконец. Думаю, там уже и Джин крутится, он иногда очень охоч до новых знакомств, — Намджун деятельно выпихивает за дверь своего кабинета хватающего ртом воздух Юнги, и слегка шлёпает его по заднице напоследок, широко улыбнувшись и хрюкнув над возмущенно распахнувшимися глазами. Зависший Мин стоит на месте ещё несколько секунд, тупо буравя взглядом захлопнувшуюся прямо перед его аккуратным носом дверь, а потом, снова закипая от злости, резко разворачивается на каблуках, глубоко вдыхает и направляется обратно к лестнице.
— Блять, ненавижу, президент, мать его, страны, — Юнги бурчит себе под нос, ничуть не сбавляя громкости, и привычно слетает вниз по ступенькам, идя сразу на кухню. На его памяти ещё ни один человек, вошедший в этот дом, пока в нём Сокджин, не остался не накормленным или, по крайней мере, не напоенным. — Джин, свет моих очей, рад тебя видеть. Есть виски? Твой муж треплет мне нервы хуже любой женщины и профессиональнее всего высшего совета вместе взятого, ей-богу. Чтоб я еще хоть раз в этой жизни… — он осекается на полуслове под лукавым взглядом закутавшегося в любимый шёлковый халат Джина и заинтересованным, слегка смущённым Чимина. — А впрочем, конечно, не раз и не два еще, — Юнги горько вздыхает, залпом опрокидывает в себя заботливо врученный Сокджином виски и стремительно сбегает, чмокнув напоследок Джина в щёку: — Спасибо, крошка, этот му…жлан тебя не заслуживает. Я покурю на улице, но если он будет спрашивать — я ушёл и вообще обиделся. На что пока точно не решил, так что не уточняй.
Ворчащий Юнги не видит, каким мечтательным вспыхнувшим взглядом его удаляющуюся широкую спину провожает беззвучно нежно вздохнувший Пак Чимин, зато это прекрасно замечает хитро прищурившийся Джин.
— Оу, — Сокджин мягко бархатно тянет, дёрнув уголком пухлых красиво очерченных губ в усмешке, и делает небольшой, скорее картинный, чем действительно нужный глоток воды, — тебе нравится Юнги?
— Что? — Чимин подскакивает на месте, и Джин с умилением видит у него на щеках вспыхнувший смущенный румянец. — Нет, конечно нет. Мы коллеги, просто… просто коллеги. А я никогда не видел, чтобы он матерился, вот и удивился немного. Да. С чего бы?
— Ну… — Сокджин театрально растягивает паузу, неторопливо водя кончиком ухоженного пальчика по острому краю высокого бокала, и цепко отслеживает, как Чимин нервно ёрзает и сжимает пальчики. — Вы такими взглядами друг на друга смотрите, что жарко становится. Точно просто коллеги?
Раскрасневшийся Чимин не успевает ответить: Ким Намджун наконец соизволяет снизойти к ним на кухню, ласково целует Сокджина в доверчиво приоткрытые губки и увлекает Пака в деловой разговор.