Часть 1
24 сентября 2020 г. в 15:34
Куини никогда не думала, что может уйти от Гриндевальда. Она видела все его мысли насквозь и точно знала, что он не собирается делать ей больно. Что он не хочет разрушать ее, выцарапывать на ее коже кровавые формулы заклятий и отрывать клоки волос в порыве злости.
Она была уверена, что Гриндевальд ее любит. Разве кому-то удастся скрыть в своих мозгах любую мелочь или тайну, если она все видит насквозь? Геллерт в мыслях называл ее птицей. Про себя она насмешливо любила добавлять, что заперта в золотой клетке, но с каждым днем покидать ее хотелось все меньше и меньше.
Он танцевал с ней на званных вечерах. Она оставляла на его коже отпечатки красной помады и, смеясь, утаскивала за собой на очередной вальс, пока остальные завороженно смотрели на них.
Ему было не нужно, чтобы она его боялась, плакала, сидя на полу у запертой двери, и равнодушно куталась в дорогие мантии, приятным шелком стелющиеся по ее коже. Они обрамляли ее тело и вроде как согревали, но почему-то тепло ей было только в его объятиях.
Птица выдирала себе перья и до крови долбилась в прутья. Куини смотрела на нее, беспечно улыбаясь.
От Геллерта она должна была получать только приятные эмоции и сиять в обществе своей идеальной улыбкой, оглядывая всех наивным-наивным взглядом.
Но внутри у Куини зубы скрежетали, когда она видела некую насмешку в мыслях кого-то из его близких подчиненных. Она злилась. Очень сильно злилась, ведь думали все преимущественно на французском, а болтали тем более. Она злилась, ничего не понимая и старательно вчитываясь в транскрипции и переводы по вечерам.
Гриндевальд был другим. Он думал по-английски, открывая ей все свои чистые помыслы.
И Куини ему верила.
Птица совершенно не пела и почти не ела. А еще она не умела думать, успокаиваясь только на руках Куини.
Она протягивала свою руку и доверчиво клала в огромную ладонь Гриндевальда, принимала дорогие украшения, позволяя застегивать себе жемчужные нитки на лебединой шее, оставлять дорожку из поцелуев и перебирать ее волнистые волосы. Они мягкими пшеничными прядями проскальзывали между его пальцев, пока Геллерт задумчиво читал бумаги.
Винда Розье подносила ему коньяк и смотрела раболепно, а Куини улыбалась, словно заведенная механическая кукла, и удобнее устраивалась на его коленях. Рука Гриндевальда замирала на ее спине.
— Ты меня любишь? — бывало, веселясь, спрашивал он тихо, стягивая с нее очередное цветное платье, разрывая пуговицы и отшвыривая все лишние вещи прочь, тяжелым дыханием щекоча ее кожу, покрывающуюся мурашками.
— Нет, — так же просто отзывалась она.
Гриндевальд смеялся в ответ и целовал ее в нежные розовые губы. Он был уверен, она лжет. Куини говорила чистую правду.
Она никогда не любила Геллерта. Она его обожала.
Боготворила даже в те моменты, когда он, злясь, бил баночки со всеми ее кремами и духами, швырялся проклятиями в зеркала, заставляя их покрыться уродливыми трещинами, жестко брал ее у стены или на том же столе. Думал тогда Гриндевальд на незнакомом языке, но мысли его, она была уверена, были не самыми радостными.
— Каждый имеет право злиться, — говорила она маленькому эльфу, помогающему ей скрывать синяки. — В этом нет ничего такого, — заверяла она по-большей части себя, поднимая упавшую на пол клетку и стараясь успокоить испуганную птичку.
Домовик ей никогда не отвечал, смотря жалостливо и растрогано, молча исполняя приказания. А Куини давно не ждала какого-то ответа, потеряв интерес к небольшому существу, молчаливо делающему все, что она пожелает, будь это принесенное вечером вино из личного погреба хозяина или обычная музыкальная шкатулка с ярмарки.
Такие вещицы ей нравились. Маленькие и забавные, ими были завалены все тумбочки и подоконники в ее спальне. Геллерт, когда видел что-то новое, лишь небрежно оглядывал и отворачивался.
На улицу выходить он ей не позволял.
А Куини больше не просила о дозволении, обнимая его обнаженный торс и кладя подбородок на плечо. Он гладил ее по голове, словно хорошую и преданную собаку, как-то ласково называл на родном немецком и без палочки или вслух произнесенных заклятий творил чудеса. Творил для нее.
Куини верила, что Гриндевальд был величайшим волшебником, глушила внутреннюю тоску и физическую боль от его срывов алкоголем и приторно-сладкими сигаретами, которые приносила одна из его многочисленных женщин. У нее была родинка над губой и очаровательная улыбка.
Только вот, мужчина всегда возвращался в постель Куини, забывая об остальных. И она предпочитала не думать.
Куини давно надоело читать чужие мысли и вслушиваться в разные языки, она бегло говорила на французском и выглядела так же ослепительно и неотразимо, идя с Геллертом под руку или сидя на подлокотнике его кресла во время важный собраний.
Он целовал ее бархатную кожу, а она в ответ смотрела преданно-преданно. И не чувствовала ничего, кроме щемящей нежности.
Птица упала замертво на дно золотой клетки. Куини не удивилась и даже не расстроилась, лишь велела домовику убрать труп с глаз ее долой.
Она не испугалась, узнав, что язык того был вырван. Она забыла, что такое чувства.
И фиолетовые розы синяков на белоснежной коже стали для нее украшением.