Да пребудет с нами сила Неба!

*1* Напряжение растеклось над имперской столицей, точно осенняя грозовая туча. Туч тоже хватало, но тем ярче сиял золотом на их фоне шпиль пагоды Тяньтань – императорского родового храма. Он был точно тонкая рука, протянутая к небесам, и в нее Небо то и дело благосклонно роняло драконий выдох – ослепительную молнию. Великая Лян была благословлена Небесами сверх всякой меры правлением династии Сяо – истинных драконов в человеческом обличии. В день осеннего равноденствия горожане тонкими ручейками стекались к храму. Публика побогаче и познатнее – в повозках и с драгоценным жетоном, дающим право войти под его величественные своды. Поплоше – пешком, зато с самого утра, чтобы занять хорошее место за оградой и видеть процессию. Толпа поднимала пыль, галдела, среди нее шныряли воры и протискивались разносчики лепешек и сладкой воды. Самых бесцеремонных зевак императорская стража отгоняла тычками и пятками копий – знай свое место, черная кость, не гневи Небеса и их грозных посланцев! Все это было обыденно и в то же время выверенно. Мэн Чжи, командующий императорской гвардией, облаченный в нелюбимый золоченый панцирь, стоял на ступенях храма и смотрел вдоль имперского тракта. Прямой, широкий и мощеный тракт, проложенный еще по приказу императора Тайцзуна, подходил к самим воротам храма. По нему дозволялось ездить только знати, государевым гонцам и чиновникам рангом не ниже шестого, хотя два века не нанесли плитам никакого ущерба: на них не появилось ни щербинки, ни выбоины. Но скучные правила строительства дорог – это одно, а придворные правила и почитание власти – совсем другое. Поток изукрашенных повозок иссяк, знатные господа и дамы в расшитых золотом шелках один за другим исчезли внутри круглой сумрачной громады, и служитель у ворот ударил в огромный, в человеческий рост, барабан. Знак того, чтобы дорогу освобождали для сынов дракона. Если бы какой-то неразумный осмелился сейчас выехать на тракт, безобидным тычком он бы уже не отделался. Командующий гвардией замер, прижав к груди кулак в воинском приветствии. Первым прогрохотал по мостовой поезд третьего принца Нина, по прозвищу «Хромой тигр». Старший годами, но хворый здоровьем, он безропотно сносил невнимание от отца и пренебрежение от братьев, зато и приехал первым, чтобы подняться по ступеням, припадая на калечную ногу, зато без спешки. За ним проехали еще двое самых младших – «Небесный шиши» Хуай и «Сияющая жемчужинка» Цю. Красавчику Хуаю под копыта лошади полетели хризантемы – но немного, и мандаринов за ними не последовало, славы Пань Аня тот пока не снискал. Малыш Цю сидел на лошади с видом хмурым и сосредоточенным. Прокатилась золоченая повозка императорского брата – великий князь Цзи был тучен и ездить верхом избегал. Его слуги кидали в толпу угощение – конвертики из бамбуковых листьев со сладким рисом и спрятанными внутри мелкими монетками – и люди радостно зашумели: незлобивого, щедрого и бездельного князя в столице любили. Мэн Чжи щурясь вгляделся вдаль – но так и не увидел того, кого ждал. Пауза затянулась, как духота перед дождем. Барабаны ударили снова, и на тракте появился пятый принц со свитой. «Великий змей» принц Юй ехал во главе отряда солдат, вышколенных до малейшего движения, двигающихся в лад, словно действительно текла по мостовой огромная бронзовая змея. Губы его были надменно сжаты, он смотрел поверх голов отрешенно и снисходительно. Мэн Чжи подобрался. Он, хоть и не смел этого показывать открыто, не любил принца Юя. Пусть сам командующий никогда не видал от него ни докуки, ни неучтивости, зато этот блестящий и властолюбивый императорский сын никогда не стеснялся и пренебрежительно обойтись с собственными братьями. Он пока не преступал черту, но язык его был ядовит не хуже змеиного жала. Если бы небеса были милосердны, желчную неприязнь принца Юя сумел бы окоротить старший брат, тот, чьи кости давно истлели в безымянной могиле, сила рассеялась, а имя было запрещено произносить… Мэн Чжи украдкой вздохнул и застыл еще неподвижней, соперничая прямизной осанки с алыми лаковыми столбами из дерева нань по окружности храма. Наследный принц явился последним, под шелковыми стягами с изображением черепахи, и даже халат его был густо расшит ромбическим узором «черепаха». Мог бы еще головную повязку с иероглифами надеть, чтобы наверняка. Разум принца Сяня, долгожданного и желанного здорового сына его величества, не отличался прихотливой искусностью, зато силы в этом мужчине было достаточно. «Как священная черепаха держит на спине остров бессмертных Пэнлай, так принц-наследник – надежная опора в трудах своего великого отца». Так, во всяком случае, говорилось вслух. Мэн Чжи считал, что четвертый принц взял у своей магической формы скорее упрямство, злобу и коварство, но мысли эти крепко держал при себе. Свита наследника втянулась за своим господином в проем дверей. Сяо Цзинъяня, наверное, ждать уже не стоило. Не случайно еще несколько дней назад седьмой принц по приказу царственного отца гонял пиратов за Западной горой. Не ссылка и опала, как у его брата Чжуня, но почти. В столице он появлялся редко. Взвыли узкие трубы-карнаи, загрохотали барабаны, зазвенели медные гонги – и все оборвалось. Тишина пала на окрестности храма, и в этой полнейшей тишине, неслышно ступая в сапогах из кожи священного белого оленя, доверенные стражи пронесли на своих плечах помост с Сыном Неба, владыкой-драконом, императором У-ди. Их глухие шлемы в виде личин вызывали бы страх – но много сильнее страх и благоговение на толпу наводил сам его величество император. Очертания его фигуры колебались, и одну секунду человеческий глаз видел на помосте мужчину в желтой парче, могучего и осанистого, а другую – желтого дракона, свившего мощные кольца, меж чьих рогов проскакивали крошечные золотые молнии. Так, словно божественная сущность рвалась из человеческого тела наружу, не в силах удовольствоваться смертной плотью. Подданные попадали на колени, распростерлись на земле. Император был силен. В демонической форме ему, пожалуй, сейчас хватило бы сил, чтобы испепелить Внутренний город и произвести немалые разрушения до самых городских стен. Мэн Чжи слыхал, что, когда тот был еще одним из принцев, а столицу сотрясала междоусобная смута братьев, никому из императорских детей не было даровано таких непомерных возможностей, и только потому город не превратился в руины. Теперь же Небеса осияли благодатью Великую Лян, и поток силы из года в год щедро лился и на ее правителя, и на его наследника («сила есть, а что до ума, лучше помолчим»), и на прочих императорских сыновей. Великий дар династии Сяо (как и правящим династиям окрестных государств, но об этом следовало крепко молчать!) – возможность из простого смертного тела преображаться в демоническую форму, наделенную непреодолимой силой, нечеловеческими размерами, но главное – возможностью взывать к небесам. Принцы-демоны творили чудеса и сокрушали вражеские войска, были неуязвимы для ран и неутомимы на любовном ложе. Они были живым залогом того, что боги не оставили своим благоволением великую империю, и каждый из них выбирал и растил облик по себе, выбирая подобие священному зверю. Черепаха, тигр, дракон, буйвол… Мэн Чжи, без преувеличения лучший из воинов этой страны, имел не больше шансов противостоять кому-либо из Сяо в их демонской форме, чем сухой бамбук способен противостоять огню. Спасало только одно – как пламя вспыхивает и прогорает, так и демонский облик спадал с сынов дракона тем быстрее, чем больше они прилагали в нем усилий. Сыны дракона были в силах разрушить стену или истребить полк, но не вести долгое сражение; это оставалось делом обычных солдат. Женская кровь несла эту сокрушительную силу не так полно, и все же Мэн Чжи помнил мальчика, императорского племянника, чей демон-саламандра оказался в силах растопить ледник, спасая попавший под лавину воинский отряд. Только вот произносить вслух имя этого мальчика было запрещено уже дюжину лет… Да. Но, скажем, другой императорский племянник, избравший для себя облик журавля, был командующему соперником вполне под силу. Вот только не дело Мэн Чжи было драться с императорскими сыновьями. Его задачей было их охранять, беречь благополучие священной императорской семьи и пресекать посягательства на беспорядки во Внутреннем дворце. У его величества было семеро здравствующих сыновей со своими гаремами, трое незамужних дочерей и дюжина супруг, начиная с императрицы и заканчивая разнообразными сяньфэй, и о безопасности их всех должен был печься командующий Мэн. Он окинул внимательным взглядом подъезды к храму, где народ понемногу приходил в себя от потрясенной немоты, посмотрел над плещущую над шпилем золотую молнию, знак того, что повелитель-дракон в своем храме, кивнул своим гвардейцам и шагнул к дверям, плотно затворяя их у себя за спиной. Там, в Храме Неба, свершится моление небесам и дарование силы, там император и принцы предстанут перед подданными в слепящей мощи своего нечеловеческого обличья, а Мэн Чжи оставалось просто стоять на страже. Он удивился, расслышав дальний топот копыт. Это не одинокий гонец подгонял лошадь по тракту, но ехал целый отряд. Что-то случилось? Мэн Чжи кивнул одному из своих гвардейцев, и тот бегом бросился проверять. Но нет, к храму приближалась не неведомая опасность, а лишь десяток солдат в походных доспехах. Алое воинское знамя с черным знаком Великой Лян развевалось на древке в руках знаменосца. Лошади были по самые бабки в подсохшей глине, загорелые лица казались еще красней от рыжеватой пыли и красных повязок на лбу. Предводитель отряда был таким же запыленным, в броне побогаче прочих, но тоже без золоченых деталей, и его клепаный шлем с красным султанчиком украшали лишь искусно вычеканенные, закрученные спиралью бронзовые пластины по бокам. Он кинул лишь один взгляд на трепещущий молниями шпиль пагоды и затворенные двери и спрыгнул с коня. Отряд разделился, точно отрабатывал этот маневр заранее – верховые сдали назад, уводя заводной лошадь командира, а четверо спешившихся окружили его кольцом и вместе с ним преклонили колени у самых ступеней. Принц Цзин не успел к началу моления, но, как почтительный сын, намеревался отдать долг отцу, предкам и Небесам. Он даже не посмотрел на Мэн Чжи – своего воинского наставника в молодости и, да не сочтут драконьи сыновья за дерзость, друга в эти дни, однако командующий смог заметить, как принц едва заметно скривился. Было понятно, какие мысли бродят в его голове, пока он не поднимает глаз от стоящего на земле шлема. Не показаться на церемонии вовсе – непочтительность к родителям; поспешить в столицу, бросив дела, – дезертирство; опоздание и панцирь вместо парадных одежд – пренебрежение церемониалом; моление снаружи храма – дерзость и попытка выпятить себя перед народом. Какой-нибудь проступок ему непременно вменят в вину. Молния ударила со шпиля храма в брюхо низко нависших туч, тяжелые бронзовые двери завибрировали от могучего рыка. Владыка-дракон воплотился в свою истинную форму, а за ним – и его отпрыски. Знать и чиновники сопроводили это благоговейным аханьем; Мэн Чжи этого сейчас не видел, но доподлинно знал, что несколько наиболее впечатлительных придворных дам вынесут из храма сомлевшими от испуга. Четверо солдат вокруг принца Цзина поднялись с колен, скрывая его своими плащами, но сверху со ступеней Мэн Чжи было видно: коленопреклоненная фигура сделалась вдвое крупнее, очертания мужчины в панцире скрыли чудовищные вздувшиеся мышцы, голову увенчала пара закрученных рогов. Допущен он был на церемонию или нет, седьмой принц исполнительно давал потоку своей небесной силы влиться в могучую реку всей семьи. Потом гул затих, и из рогатого демона снова сделался воин, недвижно стоящий на коленях. Принц Цзин молчал и не шевельнулся до тех пор, пока спустя четверть стражи не растворились двери храма. Первыми на крыльцо вышли сыновья дракона со свитой. Нин морщился, потирая руку, на которой лишь недавно красовались тигриные когти; Хуай сиял; Сянь… этот, конечно, не мог не укусить младшего брата: – Цзинъянь, вот ты где! Пыльный, в грубом железе, да еще и опоздал? Ты совсем не подумал об отце и как неприятен ему будет твой поступок! – Отвечаю старшему брату, – отозвался Цзинъянь низким, звучным, как храмовый колокол, голосом. – Я был в походе на Западной горе, когда получил отцовский приказ вернуться в столицу. В спешке я погонял лошадей всю дорогу. Не успел принарядиться! – Что?! Я наставляю тебя, неумного, для твоего же блага, а ты еще и дерзишь? – Наследный принц нарочито медленно одернул рукав халата, жесткого от золотого шитья. – Явился на праздник будто в трауре, и не раскаиваешься! Гляжу я в твое лицо, и ты словно недоволен, что тебе пришлось приехать. Да еще и выхваляешься перед людьми! Небеса не видели дитя настолько непочтительное и жестокое к родительскому огорчению! – Нет причин тратить силы на Цзинъяня, брат. Он всегда был неучтив и дерзок, а огонь в бумагу не завернешь, – усмехнулся принц Юй рядом. Вот уж еще один любитель толкнуть упавшего. – Стоит ли это безнадежное дело того, чтобы оскорблять слух отца препирательствами? Мэн Чжи припомнил, как принцы Сянь и Юй до хрипоты и оскорблений всякий раз спорят перед императором и не могут сойтись даже на том, в какой стороне света заходит солнце. Мелкая неприязнь наследного принца к седьмому брату не шла ни в какой сравнение с прочной, давней ненавистью к пятому – равному ему сопернику, достаточно хитрому, чтобы никогда не доводить это противостояние до прямого поединка. Говорили, что неудачных покушений между этими двумя случалось не меньше, чем случается в гареме попыток отравить соперницу. Правда ли это, или пустая болтовня, было неясно. Но если такое и имело место на самом деле, так точно за пределами Цзиньлина, ведь здесь Мэн Чжи был осведомлен о падении любого камешка и малейшем намеке на беспорядки. Император, несомненно слышавший эту перепалку, вышел на крыльцо. Грозная сила в нем спряталась, как скрывается в своем логове хищный зверь. Он благодушно обвел глазами сыновей, усмехнулся: – Цзинсюань неизменно ратует за приличия, вот так! А твой, Цзинъянь, нрав так же скверен, как хорошо твое умение ездить верхом. Усердие похвально, прибавь к нему наконец соблюдение церемоний, и мне будет не за что тебя бранить. Евнухи прокричали: «Император удаляется!», - его величество отбыл в паланкине, уехали братья-принцы со свитой, и лишь тогда Сяо Цзинъянь поднялся с колен. На его щеках цвел злой румянец, а на коленях стеганого воинского халата остались еще два пятна уличной пыли. – На Западной горе, – произнес он негромко, глядя в никуда, – воздух намного свежее, чем в торжественной столице. *2* Не всякий согласился бы с принцем Цзином, что воздух в Цзиньлине дурен. Напротив, чтобы вдохнуть его хоть глоток, сюда стремились и блестящие юноши, и талантливые мужи. Так и господин, въезжающий в повозке в западные ворота столицы, стремился явно приобщиться к ее блеску. Господин был еще не старых лет, изящной внешности, но серые невзрачные одежды простолюдина, пусть из добротного шелка-сырца, намекали, что ему не войти в круг сильных мира сего и на императорских празднествах предстоит стоять за оградой. Не отмеченный знатностью, он был явно лишен и чиновничьего чина, на его одежде не было не единого знака отличия. Мудрецы могут сказать, мол, легендарный Цзян Тайгун удил рыбу до глубокой старости, прежде чем сделаться советником чжоуского вана, но одно дело – легенды, а другое – настоящая жизнь. Кто с молодости не сидел сюцаем в захудалом приказе, тому к зрелым годам не подняться до шилана. Тем удивительней было, что двое молодых господ из самых знатных вились вокруг этой повозки, как пчелы вокруг цветка, хоть сидящий в ней и давно миновал персиковый возраст юности. Всякий, знающий благородную молодежь в лицо, сразу бы узнал в одном из двоих племянника императора, а в другом – племянника императрицы. Оба вдобавок были сыновьями прославленных хоу и купались в праздности и достатке – а сейчас наперебой расхваливали красоты столицы господину в сером халате. – Цзиньлин благословенное место, брат Су, – убежденно говорил тот, что повыше ростом, Сяо Цзинжуй. – Сами Небеса проливают силу на императорский дом. Я уверен, что здесь твои недуги отступят. – А пока ты ожидаешь этого счастливого исхода, – подхватил его приятель, Янь Юйцзинь, – мы не дадим тебе заскучать. Красавицы, угощение, музыка и танцы. На улице Луоши веселье не стихает до утра. Но ты не думай, там творится не какое-нибудь дешевое беспутство; даже такой строгий ценитель, как императорский брат, отдает ему должное! – Я все же как-то робею, – отвечал брат Су голосом тихим, но твердым и лишенным малейшего намека на смущение. – Что бы ни говорили мудрецы Архива, а каково мне, скромному ученому, чья слава взросла в глухой провинции, искать себе место в прославленном Цзиньлине? – Брат Су, верно, шутит, – отозвался Сяо Цзинжуй с мягким упреком. – Разве не был он в юности учеником самого Ли Чуна? – Так то в молодости! В молодости каждый дерзко мнит себя покорителем облачных чертогов, – улыбнулся Су Чжэ не без приятности. – Но иметь дело с сынами дракона – не то что командовать речными разбойниками. Боюсь, я растеряю остатки храбрости, когда кто-нибудь из них спросит меня, как простолюдину хватило дерзости называться гением-цилинем? Меньшей бедой будет, если меня после этого просто изгонят из столицы. Как бы от их могучей руки мне не вылететь прямиком за ворота! – Если тебя беспокоит мнение принцев, брат Су, я заранее упрошу своего отца оказать тебе покровительство… – А я – своего. Когда он вернётся из монастыря, – вставил Юйцзинь. – Два императорских дядюшки куда лучше, чем один, верно? – …Но ты зря тревожишься. Меня ты же не испугался? – Я любовался тобой, как чудом, когда ты взлетал и разил мечом с высоты, – ответил Су Чжэ мечтательно. – Увы, недужный не может больше сам взять в руки оружие, но его еще не оставила способность наслаждаться зрелищем того, как это делают другие. Техника «кружащихся цветочных лепестков», верно? Каюсь, в ту минуту мне не пришло в голову, что твоя сила вовсе не в мече и что ударом крыла ты можешь с легкостью снести голову человеку. А потом было уже поздно пугаться. Но одно дело ты – юноша чистый и добросердечный, и другое – грозные императорские сыновья. А о могуществе государя я даже думать не смею. – Дядя-государь грозен, но и милостив тоже. Он привечает таланты при дворе, не глядя на их происхождение. Например, у Мэн Чжи, командующего гвардией, оно самое скромное. И у столичного магистрата, и у святого наставника Вэня. Ты подойдешь, уж поверь мне, – беспечно махнул рукой Юйцзинь. – А теперь довольно прохлаждаться у ворот, пока брата Су не продуло. Поехали! *** Мэй Чансу обосновался в Снежном павильоне усадьбы хоу Нина так плавно и упорядоченно, будто жил там всегда. Грозный хоу, Столп империи, недоуменно нахмурился было на такое прибавление семейства, а потом словно забыл. Мало ли домочадцев, приживал и всяких слуг обитало в его огромном поместье? Одних солдат там квартировало с полдюжины сотен. Чем помешает ему Су Чжэ, добрый друг его балованного старшего сына, просвещенный ученый, скромный в своих желаниях? Ему бы светлые покои, да место, куда поставить «четыре сокровища» и жаровню с чайником, да позволение его странному то ли воспитаннику, то ли телохранителю невозбранно играть в поместье. Но нет, и внимание Се Юя давило, точно каменная плита, и сам Мэй Чансу ощущал себя туго натянутой тетивой, с которой вот-вот готова сорваться стрела. Он улыбался, когда кто-то мог его видеть, – скромная улыбка точно прилипла к лицу, как прилипает от ветра мокрая ткань, – читал книги, пил чай и ждал своего первого шага ко двору. Видел бы кто-то из бойцов Союза Цзянцзо своего главу – не поверил бы глазам. Жесткий деятельный прищур исчез из его глаз, вольно распущенные волосы оказались заплетены в придворную прическу, а тихий голос, устрашавший ранее даже самых безбашенных, остался тихим, но тон его переменился достаточно, чтобы не вызывать подозрений в неподобающей дерзости у знатных вельмож. Напряжение небесной силы растекалось над Цзиньлином, точно перед грозой, давящее, могучее, непрерывное. Мэй Чансу чуял эту силу так же остро, как и много лет назад. И невозможность зачерпнуть из нее хотя бы горсть ощущалась почти болезненно. «Огонек», радостно пляшущая в собственном огне исполинская саламандра, остался там же в прошлом, где и сильные руки, способные натянуть боевой лук. После Мэйлин он утратил не только здоровье, крепость тела и черты лица… Когда ему становилось совсем невыносимо, он смотрел на Фэйлю. Один калека взял под опеку другого, думал он про себя, но, конечно, помалкивал. Пятилетний ребенок, по неопытности заклинателя скормленный воздушному духу, оставался чуток, силен и радостен, но у него не было никаких шансов перерасти свое детство. «Твоя демоническая сущность так же пожрала бы тебя умирающего, не отсеки я ее вовремя, – пояснил ему Линь Чэнь, пока он выздоравливал. – Носился бы бессмысленным огненным зверем по горам, пока не угас». Мэй Чансу доверял всякому действию своего друга и лекаря (а иногда даже втайне его побаивался), но это не делало сожаление менее острым. К Цзинжую, простодушному и доброму Жуй-эр, он подбирался медленно, как охотник скрадывает добычу. Тот же потянулся к нему с самой первой встречи. Удивительно, как только сохранились подобные открытость и добросердечие в мальчике, в чьих жилах текла императорская кровь (и не одна, но об этом тс-с!) и у чьего признанного отца было истинное сердце волка. Мэй Чансу же расчетливо отводил ему значительную роль в своих планах, и не последней из них была возможность проверить, чуют ли прочие носители силы его собственный обрубленный, как культя у раненого в бою, источник. Нет, как выяснилось, не чуют. И все равно его ожидание встречи с имперскими принцами было наполнено таким же трепетом, какой ощущает необстрелянный солдат перед своим первым боем. Ристания, устроенные императорским дворцом для лучших бойцов Великой Лян, были ожидаемым поводом для гения-цилиня показаться на люди. Мэй Чансу выбрал лучший – серый с белым – халат, надел нефритовую заколку, причесал буйную шевелюру Фэйлю и словно нехотя принял приглашение Цзинжуя развлечься редким зрелищем, глядя на него из ложи хоу Нина. Призом в состязаниях была рука юной принцессы Цзиннин – ее, носительницу все того же небесного благословения семьи Сяо, царственный отец не желал отпускать из дворца и вместо этого предпочел подобрать ей бравого мужа крепкой крови. Ходили слухи, что сначала ристания хотели провести за руку юньнаньской княжны Нихуан, но та немедля заявила: «Выйду за первого же неженатого мужчину, который сумеет одолеть меня в бою!» – и идея увяла, как буйные травы в засуху. Тех, кто мог бы победить генерала Му Нихуан в поединке, можно было по всей Поднебесной пересчитать по пальцам двух рук. Их с Мэн Чжи показательный поединок в начале состязаний был прекрасен так, что слезы на глаза наворачивались. Зависть, сожаление, гордость – бывший наставник и бывшая невеста Линь Шу мелькали в боевой пляске над тренировочным полем так, что глаз едва мог за ними поспевать. Даже Фэйлю смотрел на них во все глаза, забыв облизать с пальцев мандариновый сок. – Сестра Нихуан прекрасна, как рассвет! – хлопнул себя ладонями по бедрам восторженный Юйцзинь. – Жаль, мы не увидим сейчас, как она оборачивается пестрым фениксом, – вздохнув, посетовал Цзинжуй. Еще бы, демонический облик – не для поединков с людьми. Наверное, самому Цзинжую случалось порхать с Нихуан в поединке по воздуху, хотя вряд ли его хватило больше, чем на два десятка приемов. Род Му был наделен такой же благодатью, что и род Сяо, и хотя их волшебная сила была несравнимо меньше рядом с могуществом императорской семьи, но и умение Цзинжуя было во столько же раз слабее боевых талантов княжны. Эх, какие у Линь Шу с Нихуан могли бы родиться дети! Командующий Мэн и генерал Му уступили место на поле состязающимся за руку принцессы, и веселье началось. Зрители, даром что все благородных кровей, вскрикивали, в полный голос обменивались впечатлениями, азартно делали ставки, разочарованно свистели – смотря что творилось внизу на поле. Казалось, ничто не может отвлечь их внимания от поединков, и все же Мэй Чансу почувствовал… Слабость и неспособность использовать небесную благодать самому сделала его на диво восприимчивым к чужой ауре; так узник, просидевший много дней в темном подвале, различает даже случайный отблеск свечи. Оттого он разобрал, как тоненький, едва заметный усик силы тянется к нему, скромному гостю хоу. Ощупывает, интересуется… Кто? Его прикрытие как Су Чжэ было не прочней утреннего тумана; наверняка уже и император, и принцы, и Управление надзора знали, что он – Мэй Чансу из Цзянцзо, гений-цилинь, прославленный Архивом Ланъя как ключ к владению империей. Так кто же сделает первый ход. Сянь? Юй? Самолично его величество? Четвертый и пятый принцы вступили в ложу слаженно, чуть ли не в ногу, ни один не позволил другому опередить себя хоть на шаг. Что интересно, ниточка чужого внимания оборвалась только в это мгновение. – Услышав о заезжем мудреце, – первым начал наследный принц, – я полагал увидеть седобородого старца, однако боги наделили господина не только мудростью, но и изяществом вместе с пригожей внешностью. Счастлив свести знакомство, господин… – Ничтожный Су Чжэ польщен визитом вашего высочества, – поклонился он, демонстрируя заколку из белого нефрита на самой макушке. Сяо Цзинсюань всегда был прям до грубости и греб под себя все, что понравится, но уж эта пригожесть была не про его честь. – Говорят, господин Су ревностно постигал учение и истратил свое здоровье в поисках мудрости, – подхватил принц Юй. И улыбнулся так ласково, что сложно было понять, сказал он гадость или похвалил. – А это не менее почетно, чем солдату положить свою жизнь на поле брани. Сяо Цзинхуань людей военных не жаловал и в молодости не раз язвил их с Цзинъянем поговоркой про гвозди и про то, что «из хороших людей не делают солдат», так что, пожалуй, не похвалил. И не по злобе – просто по привычке. – Ваше высочество умеет найти пригодное для всякого никчемного слово похвалы, – поклонился он и второму принцу. Оба императорских сына смотрели на него с жадностью, как глядят на доброго жеребца у торговца, когда он один такой, великолепный, привезенный из дальних краев, – и достанется тоже кому-то одному. – Господин нездоров? – удивился принц Сянь. – Да какая жалость! А я думал, что глава воин… в смысле ученый господин Су если от чего и страдает, то от того, что его таланты не признала пока торжественная столица. – Господину Су нет нужды отчаиваться, – заметил принц Юй с приятностью. – Что расточилось, может и вернуться под этим благословенным небом. – В окрестностях Цзиньлина много целебных мест, – подхватил наследный удачную, как ему показалось, тему. – Источники вот. И императорские сады. Где произрастает… ну, много всякого полезного. Хотите прогуляться там вместе со мною? – Брат, ты смущаешь своей настойчивостью господина Су! – немедля упрекнул его Юй. – При всей своей мудрости и изысканном воспитании он всего лишь простолюдин и не привычен к таким вопросам. – Да как тебе хватает непочтительности попрекать старшего брата, пятый! – закономерно обозлился наследный принц. – Скверный нрав совсем затмил в тебе приличия, что ли? – Со всем почтением, старший брат, ты пугаешь нашего гостя зрелищем пустых раздоров в императорской семье, – ответил Юй с мстительным удовольствием. Зря Мэй Чансу страшился внезапного проявления небесной силы. Старшим принцам не было дело до того, кто он такой, они не искали в нем двойного дна и тайных мыслей. Ничего не изменилось за дюжину лет – Четвертый и Пятый незатейливо ссорились и никак не могли поделить такого полезного гения-цилиня. Как золотой волчок – в детстве или комнаты с окнами на восток – в отрочестве; в те годы, когда положение обоих братьев было почти равным и не было даже мысли о том, чтобы туповатого упрямого Цзинсюаня когда-либо признали наследником. Разоблачения вроде можно было не опасаться. Вот только как забыть мягкое, щекочущее, как касание травинки, ощущение четверть стражи назад… Сыны дракона наобещали ему подарков и подтвердили приглашения в свои дворцы, на том и удалились – так же на пару, словно левый и правый знаменосец. Цзинжуй посмотрел на «брата Су» слегка встревоженно, а вот негодник Юйцзинь, похоже, с трудом удерживал смех. – Ты, брат Су, как прекрасная невеста, желанен решительно всем, – хихикнул тот. – Можно подумать, что нынче твои смотрины, а не Цзиннин. От подзатыльника лучшего друга Янь Юйцзинь увернуться не успел. *3* Они направлялись от места зрелищ к воротам Феникса, когда из-за спины их окликнули: – Малыш Юйцзинь, вот ты где! А я-то высматривал вас обоих на площадке для состязаний. Что же, вы слишком хороши, чтобы выйти в первый же день? Обернулись все – Юйцзинь с проворством, Цзинжуй удивленно, а Мэй Чансу – с той неловкостью, какой его хилое тело сопровождало любое резкое движение. – Дядюшка ваше высочество! – расплылся в улыбке Юйцзинь. – Вы снова меня врасплох застали! Мужчина еще не старых лет, дородный, в богато расшитом халате довольно хихикнул. Младший брат императора, великий князь Цзи, был добросердечен и не чванлив, несмотря на свое высочайшее положение. Похоже, за ту дюжину лет, что Мэй Чансу его не видел, внешность и манеры дядюшки Цзи не переменились. Тот и в сорок был эдаким добродушным толстячком, щедро расхваливавшим перед своими юными племянниками преимущества гибискусового вина из Личжоу, и сейчас остался таким же. Аура мощи окружала его, как и всех Сяо, но принимал на людях свой выпестованный облик дядюшка нечасто: гигантский священный карп, ничуть не смущенный пребыванием на суше, все же предпочитал воду. – И ты племянник Цзинжуй! Странствия по цзянху идут тебе на пользу, хоть я и скучаю, если долго тебя не вижу. А ты окреп и раздался в плечах еще сильней. – Дядюшка Цзи слишком щедр в похвалах, – улыбнулся Цзинжуй. Стало ясно, что молодое поколение относится к тому с такой же искренней приязнью, как в свое время Линь Шу с Цзинъянем. – А что с вами за достойный молодой господин? – немедля поинтересовался князь. – Это мой друг Су Чжэ. Приехал в столицу для развлечения и поправки здоровья и гостит у нас, – привычно объявил Цзинжуй. Должно быть, подумал Мэй Чансу, для простоты было бы можно сделать табличку или головную повязку с надписью: «Су Чжэ. Прибыл в столицу на лечение. Он же Мэй Чансу, гений-цилинь». Они бы избежали лишних банальностей. Вот и князь Цзи не замедлил намекнуть, что знает, кто он такой: – А, тот самый друг, у которого ты гостил в провинции и который так превосходно играет на цине и флейте! Рад составить знакомство, господин. – Польщен, что ваше высочество осведомлены о ничтожном, – пришлось ответить по всем правилам. – Ну-ну, без церемоний! Мы, любители истинного искусства, должны держаться друг друга. Не пожелают ли молодые господа вместе прогуляться по дворцовым галереям? И, господин Су, если эти двое юнцов ускачут со всей прыти вперед, боюсь, вам придется приноровиться к моему медленному шагу. Вот уж чьего интереса Мэй Чансу не ждал, так это князя Цзи. Тот, по общему убеждению, нимало не интересовался придворной политикой и слыл исключительно гурманом, любителем музыки и развлечений. Но не простолюдину же отказывать великому князю! – Ваш покорный слуга недужен и тоже не привык бегать, – поклонился он и пошел с князем Цзи бок о бок. То ли заскучав от медленной ходьбы, то ли поняв намек, Цзинжуй с Юйцзинем и вправду оторвались от них, и тогда князь Цзи, до этого момента праздно расхваливающий красоты сада, приступил к делу. – Племянник не слишком болтлив, но за последние пару лет я наслышан от него про вас. И утонченный обликом, и искусный речами, и человек беспечный и вольный, и мудрец, далекий от правления, но достойно рассуждающий о нем… Не помню, чтобы о ком-либо из мужей он отзывался с такой похвалой, господин… Су, вам так будет удобнее? – Молодости свойственны крайние суждения, верно? – А Цзинжую свойственно влюбляться, – вздохнул князь Цзи. – И добро бы счастливо, так обычно без взаимности. От такой прямоты Мэй Чансу опешил. – Что? Но я не… – Вижу, что «не». Во всяком случае, не с сыном моей сестры. – Не совсем могу понять, к чему выше высочество ведет эти речи, – заметил Мэй Чансу осторожно. – Не подумайте, что это упрек в жестокосердии. Цзинжуй прекраснодушен и не видит того, что у него под носом, а все гоняется за далеким и прекрасным идеалом. – Князь Цзи хмыкнул и кинул весьма выразительный взгляд вперед, где два друга весело болтали. – Вас же, я догадываюсь, влекут совсем иные цели, чем утоление сердечных склонностей. – Я… – Отличиться в начинаниях – похвальное намерение. Я надеюсь, звезда вашего таланта вскоре засияет при лянском дворе, господин Мэй…. Простите за оговорку, господин Су. Но обойдитесь с этим ребенком с дружеской мягкостью, если сможете. Когда несколько лет назад он страдал по какой-то барышне Юнь, у меня в кувшинах скисало все вино! – и князь расхохотался. Ай да заботливый дядюшка! Интересно, Цзинжуй знает, что великий князь хлопочет о его сердечных делах, да еще обеспокоен ими не первый год? – Я непременно запомню ваше наставление, – пообещал Мэй Чансу со всей серьезностью. – Ладно уж, наставление! Кому как ни нам, людям взрослым, заботиться о тех, кто еще не миновал пору юности? – Князь довольно запыхтел. – Ладно, я и вправду вас смутил. Смотрите лучше, вот тут – ох! – целый десяток ступенек, и вид по левую руку совершенно скучен, зато если вы посмотрите с галереи направо… Мэй Чансу, разумеется, из чувства противоречия взглянул налево и был вознагражден. Аж сердце на мгновение замерло! Там, на хозяйственном дворе, рядом с какими-то слугами, приметный, точно орел, залетевший в голубятню, стоял Цзинъянь. Нет, не просто стоял. Сяо Цзинъянь принц Цзин напирал и гневался. Изволил орать – а отработанный в сражениях командирский голос и за два десятка бу доносился с легкостью. Вот и дядюшка-князь тоже не мог происходящего не заметить. Захотел окликнуть племянничка, но генеральских связок боги не дали, потому, переваливаясь, заспешил по лестнице вниз, и к гуям, можно сказать, весь прекрасный вид с галереи. А Мэй Чансу, со всем почтением – пошел за ним. Два принца – не один принц, да еще опальный. Евнухи сразу попадали носом в землю, причитая о каком-то нерадивом рабе, заслуживающем страшных кар, а Цзинъянь только стискивал зубы и кулаки, придвигаясь ближе к скорчившемуся на земле мальчишке. От которого тянулось слабое, неуверенное, заметное лишь калеке-Чансу, но все же дыхание божественной силы. * Вернувшись домой, Мэй Чансу был вымотан до предела. Радость и неожиданность ударили его разом тяжело и больно, как два крепких кулака. Он не рассчитывал увидеть Цзинъяня вот так, без предупреждения и прямо сейчас. И тем более не рассчитывал на мальчика. В запуганном рабе со Скрытого двора была, несомненно, струйка крови Сяо – почти незаметная по его малолетству, – но вдобавок к ней еще и знакомый разрез глаз, который он часто видел во сне, когда из бронзового зеркала на него смотрело его собственное потерянное лицо. Что при всех возможных раскладах оставляло только две возможности: его собственное дитя или сын принца Ци, его двоюродного брата. И одно, и другое родство после суда над армией Чиянь было для него неизбежной дорогой в безымянную могилу, но ребенок каким-то образом выжил и скрылся под чужим именем… Нет, глупости. Мальчику по имени Тиншэн – говорящее имя – сейчас одиннадцать. Дюжину лет назад Линь Шу был влюблен в Нихуан, не тратил своего внимания на служанок в отцовском доме и не оставлял своего семени там, где оно могло бы прорасти. Значит, первое предположение его не обмануло. То самое предположение, которое заставило его мгновенно и клятвенно пообещать Цзинъяню: «Я его спасу!» Цзинъянь, конечно, набычился, чуть не полой пао прикрыл Тиншэна от самонадеянного мудреца, разбрасывающегося невыполнимыми обещаниями. Уж если двое сынов дракона не смогли его вызволить со Скрытого двора, что может этот мутный тип, провинциал, меньше луны как в столице? Лишь дома Мэй Чансу задумался: а почему все-таки не могли? Принц Цзин покровительствовал маленькому рабу почти открыто, да и князь Цзи не случайно вывел Мэй Чансу именно в это место и в это время. Любой из них мог бы заявить, что это дитя его крови. Ребенок – он специально узнал – числился всего лишь внуком чиновника-взяточника, а в дома принцев и принцесс без всяких сложностей отдавали дворцовых евнухов (тех же по сути рабов, хоть и почтенных). Молодой командующий Линь никак не интересовался жизнью Скрытого двора и правилами, которые ее ограничивали. Хитроумный Мэй Чансу сосредоточил свое внимание на принцах и чиновниках, но не на рабах и евнухах. И, возможно, зря. Он еще в бытность Линь Шу усвоил, что на просторах Поднебесной у правящих домов соблюдается непреложное правило: семьи побежденных правителей и высокородных преступников казнили до последнего человека, включая младенцев. Сначала он полагал это жестокостью, потом своеобразным милосердием, потом – просто дурацким обычаем. Наконец Линь Чэнь, знаток всего и вся, разъяснил ему: к малым детям, еще не имеющим собственного демонического обличия, обычно переходит сильный выпестованный облик родителей. Кому же хочется оставлять у себя за спиной юного мстителя, способного сжечь полгорода? Цзинъянь это знает и прячет мальчика с потаенным драконьим обликом в Скрытом дворе, как прячут драгоценную жемчужину среди дешевых игрушек? Цзинъянь ничего не знает и играет с огнем, способным вспыхнуть в любую минуту? Вопросы теснились в голове, требуя ответа. Шли дни, положение Су Чжэ при дворе делалось прочнее. Он, выбирая меньшее из двух зол, даже окончательно определился, которого из двух соперничающих принцев ему выбрать в качестве своего официального покровителя. И наконец он решился на главное. * – Господин весьма настойчив для скромного ученого, – только и сказал принц Цзин, принимая его в большой светлой комнате наверху. Створки окон были раздвинуты, и оттуда открывался дивный вид на умытый дождем Цзиньлин. Но ни одного из них двоих эта красота, похоже, не радовала. – А ваше высочество милостиво согласились меня принять. – Как не принять, если такой занятый делами муж нашел время и для меня, – усмехнулся Цзинъянь уж очень саркастически. – Я слышал, вы успели найти признание при дворе. Все наперебой говорят, каким выдающимся талантом обладает господин Мэй из Цзянцзо. – Всякий благородный муж желает добиться успеха, получить чин, оставить по себе добрую славу. Вряд ли можно упрекать недостойного за эти желания, – кивнул Мэй Чансу с достоинством. – Вы превосходно продвигаетесь по этой стезе, господин Су. Выступили на диспуте мудрецов, не побоялись судить о столь щекотливой теме, как ритуалы старшинства… Пятый старший брат, разгромивший четвертого в том споре, наверняка успел одарить вас всяческими благами за такую помощь. «Что главное в ритуалах? – вспомнил он голос молодого Цзинъяня. – Понимать не надо, надо запомнить! Хорошая память и послушание спасут от наказания даже такого непоседу, как ты». – Не знаю, чем мой поиск истины успел прогневать ваше высочество, – Мэй Чансу вздохнул, – но я смею заметить, что придворный диспут и вам не пошел во вред. Он напомнил людям, что все сыновья его величества одинаково рождены от наложниц – и каждый может быть равно обласкан доверием царственного отца… – Да-да, я слышал, – оборвал его принц Цзин довольно нетерпеливо. – Увы, я человек военный, и ученые мудрости слишком далеки от меня. Если господин желает поговорить об этих материях, я дурной собеседник. – А с моей стороны было бы самонадеянно даже заговаривать о делах военных. Что понимает ученый с мягкими руками в оружии и войсках? Давайте отыщем тему, равно интересную нам обоим. Поговорим о семье. О братьях, о детях, ну, знаете. – А-а, ясно. – Сяо Цзинъянь слегка скривился. – Вы пришли ко мне, желая уговорить действовать в пользу брата принца Юя. Не трудитесь, я… – Отнюдь. Так недавно вышло, что суждение принца Юя по одному вопросу оказалось здравым и совпало с моим собственным, но в противостоянии у трона вовсе не его я хочу поддержать. – Вот как. Вы хотите сказать, что выбрали наследного принца? – Ваше высочество никогда так не ошибались. – Мэй Чансу сложил руки кольцом и неглубоко поклонился. – Я выбрал вас, принц Цзин. *4* От самонадеянной наглости ученого советника Сяо Цзинъянь чуть дар речи не потерял. Господин Су что же, думает, это шутка такая? Цзинъянь расхохотался, резко и оскорбительно – Су Чжэ и бровью не повел. Расписал в красках свое невыгодное положение – не помогло. Намекнул ученому мудрецу на его недальновидность – тот даже не обиделся, что его буквально в лицо назвали дураком. А на прямой вопрос: «Почему?» – ответил хитроумным предположением поставить на самую слабую лошадь в гонке и тем увеличить выигрыш. Выигрыш! Для него что, планы на престолонаследие были подобны игре в вэйци, когда в случае сданной партии камни стряхиваются с доски в чашу и раскладываются вновь в безупречном порядке? Можно было сразу счесть его проходимцем. А можно – ценным союзником в деле борьбы за престол. С братом Цзинхуанем о политике и правильном престолонаследии они спорили так, что посуда летела на пол. Иной посторонний счел бы, что это смертельная ссора и дальше они схватятся за оружие – только посторонних к покоям принца Цзина в такие минуты и на целый ли не допускали. Принц Юй считал, что с врагами надо быть изысканно вежливым, а кричать допустимо разве что на хороших приятелей, и эту точку зрения Цзинъянь разделял. Вот в вопросе, мог бы стать идеальным правителем принц Ци и пригоден ли для трона сам Юй, они не сходились никогда. Цзинъянь обвинял брата в том, что тот нечист на руку и ради политического союза слишком охотно следует не своим желаниям и целям. Цзинхуань орал, что их идеальный старший брат был слеп как токующий голубь и гибок как копье, а сам Цзинъянь – и того хуже: вспыльчив, упрям, а о политике и приобретении сторонников рассуждает с наивностью младенца. После этого они как минимум пол-луны не разговаривали. Потом – потихоньку мирились (на людях, разумеется, по-прежнему ограничиваясь колкостями и злыми взглядами). Но каждый оставался при своем, считая другого непригодным для трона даже гипотетически. Юй продвинулся по этой дороге дальше, соперничая с четвертым братом; Цзин оставался опальным после дела Чиянь. Но хуже всего, что альтернативой был уже носящий титул наследного принц Сянь, чьи качества как правителя и человека были дурны, точно запахи из вонючего болота. Не было сомнений в том, что Су Чжэ умен, цепок и не теряется перед властителями и знатью. Его ученость и способности были действительно выдающимися, Архив Ланъя не ошибся, назвав его первым из талантов. Не стоило также забывать, что под личиной безобидного ученого в столицу приехал глава речной вольницы, чьего слова в тех краях боялись и отъявленные бандиты и который тем не менее умудрился ни разу прямо не преступить закон. Сеть осведомителей и подручных этого человека могла быть невиданно широкой, а помощь – на редкость полезной. Наконец, рассказ о том, как с его помощью шестой принц Северной Янь возвысился из полного небрежения до положения наследного, разошелся уже по всей Поднебесной. Советник мог бы уравнять их с Юем шансы, если бы только ему можно было довериться… Пока принц Цзин рассуждал, взвешивая вред и пользу от сделанного предложения, как гирьки на весах, господин Су продолжил: – Я предлагаю вам свою службу советника со всей искренностью и готов поклясться в верности. А чтобы доказать эту искренность, хочу поговорить про мальчика-раба, которого так решительно пообещал вам освободить. Этого еще не хватало! – Забудьте, – быстро отмахнулся Цзин. – Если вы желаете признать меня своим господином, это мне решать, какой службы от вас требовать. Мальчик – не ваша забота. – Даже если меня беспокоит его происхождение и та опасность, которую вы, возможно, не осознаете? – Я… – Позвольте мне доказать вам свои способности и верность как советника. Вы ведь хотели сейчас заявить недостойному, что этот Тиншэн – ваше собственное дитя, а мне нечего совать нос в семейные дела? А я намеревался ответить, что вам нет причин тратить слова на эту выдумку, поскольку невестка господина Шуня, уличенного в преступлении начальника канцелярии, даже не была знакома с юным седьмым принцем. Зато в жизни этого принца были два человека, ради которых он решился бы на любые усилия, и один из этих двоих был женат, и после его гибели его жена сгинула на Скрытом дворе, и ее судьба более не известна… Ваше высочество уверены в своих возможностях спрятать от недружелюбного взора единственного сына принца Ци? Цзинъянь не смог совладать с собой. Как в бою, когда на шлем тебе рушится вражеский меч и нет времени раздумывать. Облик, вспыхнув, окутал его тело. На мгновение он был готов на все: запугивать, выжигать разум, убивать, только бы вырвать из рук этого опасного и невесть откуда взявшегося человека свою бесценную тайну. Су Чжэ слабо вскрикнул и отшатнулся – но даже не упал на колени. Его крик был вырван скорее изумлением, чем страхом. – Прошу ваше высочество держать себя в руках, – произнес он, тяжело дыша. – Если вы пожелаете свернуть недостойному шею, для этого вполне хватит и ваших человеческих сил. – Господин должен понимать, что есть тайны, подобные углю в руках. Вы не боитесь сжечь ладони до самой кости? – вышло пафосно и гулко, но к переливающемуся жаром демоническому облику человека-буйвола, тому, от которого пятились вражеские войска и которому поклонялись его собственные генералы, подходило весьма. – Я не случайно начал этот разговор… кхе… прошу прощения… со слов о верности и клятве, – ответил Су Чжэ, морщась и потирая грудь. – Я готов поклясться вам в преданности и в том, что не выдам вашей тайны. А ваше высочество верны памяти своего безвременно погибшего старшего брата, но есть ли у вас вдобавок к этой верности понимание о сопряженной с ней опасности? – Я – солдат, и к опасности мне не привыкать. А если вы хотите с первых слов пытаться отговорить меня от исполнения долга, ваши шансы сделаться моим советником падают все ниже и ниже, – отрезал Сяо Цзинъянь. – И все же не настолько низко, чтобы вы хотя бы не выслушали меня сейчас? Сядьте, ваше высочество, прошу вас. Уберите рога, займите руки чашкой чая – хоть вы и не любите чай, пить вам не обязательно. Голос Су Чжэ внезапно приобрел те строгие интонации, которые Цзинъянь привык слышать у дворцового наставника на уроках. И он невольно повиновался. – Хорошо. Прошу вас следить за моей мыслью. Итак, спрятать мальчика в пределах Дворцового города, где живут во множестве наследники крови Сяо, было весьма умно. При этом вы оказывали ему покровительство, и этого было достаточно, чтобы надзирающие евнухи умерили свою свирепость. Великий князь тоже не оставался в стороне от этого дела. Нынче вы оба не спеша ждете удобного случая, чтобы забрать Тиншэна и спрятать. Вот только из ребенка он скоро превратится в отрока – это вас не беспокоит? – Меня беспокоит всякий лишний час, проведенный моим племянником на положении раба, господин Су! Но я пока не вижу способа выкрасть его, одновременно сохранив ему имя, дав достойное положение и возможность расти рядом со мной. Поместить его в нищей семье не значит переменить судьбу к лучшему, поместить в достойной – привлечь к нему нежеланное внимание, а поспешить с решением – погубить всё дело. Вот почему я требую от вас не вмешиваться. – Ваше высочество вправе требовать от ничтожного повиновения, но сначала разберитесь, что у вас в руках, просто горячий уголек или граната с подожженным фитилем, не то глупо погибнете. Вспомните, что такого примечательного случилось с вами самим, когда вам исполнилось двенадцать? Отец впервые взял вас вместе со старшими братьями на поклонение в Храм Неба и дал испить от силы. С тех пор вы учились вызывать свой демонический облик по собственной воле и ради своих нужд. Так? – Да, но я не понимаю, при чем тут Тиншэн и откуда вы… – Хорошее образование и привычка думать, – совершенно непочтительно пояснил Су Чжэ. – Кхм, я хочу сказать, книжная премудрость приносит многие преимущества даже тем, кто и краешком не смеет прикоснуться к драконьей благодати. Ваше высочество не имели причин задуматься об этом, как и о том, что никто не приносит поминальных жертв Сяо Цзинъюю, и его дух обречен скитаться неприкаянным, а его облик – искать себе новое воплощение. Я не могу знать в точности, но... Тиншэн скоро вступит в возраст. Если, в потрясении и испуге, на Скрытом дворе однажды развернет крылья молодой дракон, это станет верной гибелью для мальчика, для вас и для всех, кто мог оказаться к этому причастным. Как советник вашего высочества и просто разумный человек я нахожу подобный риск крайне безрассудным. – Я еще не назначал вас своим советником, – против воли огрызнулся Цзинъянь. – В том, что вы говорите, может таиться как действительная опасность, так и хитро сплетенный домысел, который должен сделать вас моим благодетелем. Или, полагаете, я не знаю, что за люди советники и какие уловки они используют? – А вы хотите поставить жизнь Сяо Тиншэна и свою на подобную возможность? – спросил советник – наверное, уже его советник! – Су вкрадчиво. Ничем было не пронять этого человека, ни сверхъестественным обликом, ни пылающим гневом, ни открытым неодобрением. – Во всяком случае, я не хочу, чтобы вы неблагоразумно ей рисковали. Если вы предлагаете мне свою службу советника, примите это как приказ. Вы поняли? – Благоразумие, – дерзко прищурился господин Су, – мое второе имя. * Разговор с Сяо Цзинъянем дался ему нелегко, точно пробежка между подожженных мешочков с порохом. Его принц за дюжину лет твердо усвоил, кому доверять не стоит, и для этого хватило бы короткого определения «практически никому». Клятву от новоиспеченного советника он принял так же неохотно, как сам Мэй Чансу принимал горькие отвары от своих лекарей – с виду мерзость, но, наверное, будет полезно. Если бы разделить напополам честность, которая умещалась в большом сердце Сяо Цзинъяня, и умение Сяо Цзинхуаня налаживать отношения с любым впервые встреченным им нужным человеком, да вычесть из полученного резкость его любимого Буйвола и отвратительную саркастичность Змея с людьми, которых он не жаловал, получился бы идеал, который впору вознести на небеса… Что говорить, нет в мире совершенства. Поразительно, как два родных брата разительно отличались друг от друга. Насквозь лживый и убедительный в этой лживости пятый принц, который привлекал симпатии решительно всех при первом знакомстве, и искренний до грубости в своей прямоте седьмой, который, как редкий цветок, раскрывался только с близкими ему людьми. Охо-хо… Принц Юй заезжал к Мэй Чансу уже каждые несколько дней, не скрываясь. Со времен придворного диспута он вполне уверился, что привлек заезжего гения на свою сторону и выиграл противостояние с четвертым братом. Теперь же он намеревался извлекать из своего завоевания всю возможную выгоду. Вместе с гением-цилинем ему было обещано владение империей, а такими обещаниями принцы не пренебрегают. Он настоял, чтобы «драгоценный господин Су» переехал из усадьбы хоу Нина в отдельное поместье и совсем уж был готов ему это поместье купить, но едва Мэй Чансу намекнул ему, что его не привлекает золоченая клетка, окруженная отборной стражей, поразительно ловко дал задний ход. Но своим вниманием его не оставил. Садился напротив, доверительно склонившись, улыбался обаятельно, вел долгие беседы, был мил. Спрашивал у него советов, но не так уж многих, зато то и дело протягивал к нему разреженный, почти неощутимый ручеек силы, как касается мягкой лапой дикий кот, втянув когти. Подозревал? Проверял? Прошло пол-луны, и Мэй Чансу не сдержался. – Вы, ваше высочество, кажется, нынче и недолгое время без меня не можете, – упрекнул он пятого принца мягко, но решительно. Он бы урезал долю причитающегося ему внимания раза эдак в три. – Будь ваша воля, вы бы прицепили меня к поясу, как амулет. Неужели советы ничтожного так важны для имперского принца? – Господину Су нет нужды волноваться. Я просто впитываю ваши наставления понемногу, как пьют хороший чай. Даже если некоторые сперва имеют неприятный вкус – вот тот совет оставить гуна Цина его судьбе мне нелегко было пережить, да… – Разве вам нужна опора в виде стареющего военачальника – или хилого советника? Принц Юй расхохотался. – Вы играете словами, как акробат на площади – разноцветными фарфоровыми шариками. Вы мне нужны, дорогой цилинь, а ваше общество приятно. Хватило бы одной из этих двух причин. Так что смиритесь с этим неудобством, умоляю вас. И будьте так добры помочь мне разрешить дело с посольством Северной Янь. Моя благодарность будет безгранична. – Разве у Великой Лян с Северной Янь нынче есть какие-то трения? Я знаю, что государь повелел вам достойно принять князя Бао, отправленного к нам послом, и не сомневаюсь, что это дело вы выполнили с присущим вам блеском. – Милейший господин Су, – принц Юй делано вздохнул. – Затруднение незначительно, но беспокоит меня, как крохотный камешек в сапоге. Посол Бао, несомненно, достойный муж, прославленный знатностью и отменным воспитанием, но его генерал… Мэй Чансу, знающий эту историю с начала и до конца до того, как она, собственно, случилась, позволил себе крошечную паузу, прежде чем удивиться: – Генерал? Не могу поверить своим ушам, что какой-то вояка смеет ставить препоны сыну дракона и двоюродному брату собственного правителя разом. Нет сомнений, что это весьма прискорбно. – Препоны… не то чтобы совсем препоны. – Принц Юй омочил губы в чашечке с чаем. – И яньский генерал не то чтобы просто генерал – а один из благородных мужей, состязавшихся за руку принцессы Цзиннин. Генерал Байли был представлен отцу-государю и обласкан им, когда оказался одним из десяти лучших кандидатов на ее руку. Может, вы видели его на состязаниях, мощный такой, зверовидный? – Не имел этого несравненного удовольствия, – красиво развел руками Мэй Чансу. Разговор, пожалуй, начинал его забавлять. – Так что натворил могучий иноземный генерал, ваше высочество? – Играл в цуцзюй вместе с послом Бао, командующим Мэном, братом принцем Хуаем и иными достойными мужами. – Неужели выиграл? – Проиграл. – Тогда волноваться, нет сомнения, не о чем. – Да, но отправил в дворцовый ров свой счастливый шелковый мяч, вышитый рукой его матушки, и поднял такой крик, словно пожар начался. – Вы рассказываете эту историю так изысканно, что слушал бы и слушал, – отозвался Мэй Чансу с совершенно бесстрастным лицом. – Однако пока мой скудный ум не усматривает в ней очевидных затруднений. – Господин Су, наверное, не знает, что в дворцовом рву живет черный сом, выпущенный туда еще по приказу императора Тайцзуна. Целиком его видели всего несколько раз, и он так велик, что легко способен утащить человека на дно, что и делал не раз. Побеспокоить его считается дурной приметой. Однако какой-то юный раб оказался слишком безрассуден: он прыгнул в воду и достал мяч, вернувшись невредимым. Генерал Байли был так тому рад, что подарил ничтожному желтую нефритовую подвеску со своего пояса. Юного раба звали Тиншэн. И генерал Байли… гм, был тоже не вполне яньцем Байли Ци, но пока его помощь в столице понадобилась главе Мэй лишь для такого незначительного дела, как упущенный в игре мяч. Небольшое событие – но влекущее за собой большие последствия. – Я польщен, что вы развлекаете меня столь занимательными историями, и одновременно удивляюсь, что эти пустяки занимают внимание циньвана. Яньский генерал получил обратно свой мяч, рассерженный сом не выплыл, удача в игре благоволила к нам – в чем же вашему высочеству нужна помощь? – Но господин Су! – словно в волнении, принц Юй придвинулся ближе. – Раб не вправе владеть священным желтым нефритом. Не случись это на глазах у восьмого принца и чужеземного князя в ранге посла, дворцовые евнухи уже пресекли бы эту несообразность, но теперь эти ничтожные, находящиеся в ведении благородной супруги Юэ, напротив, сделали все, чтобы раздуть огонек скандала в пожар. За неподобающее поведение чужеземного генерала, не знающего приличий, в ответе я. Как и за то, если из-за мальчишки-раба мы затеем ссору с соседями. – Гм… – Мэй Чансу словно в задумчивости поводил пальцем по столику, чертя узор по запотевшей поверхности лакового дерева. – Ваше высочество поставили передо мной интересную задачу, и я готов высказать по ней свое суждение. Вы понимаете, что самые решительные меры будут и самыми грубыми. Ребенок непременно должен быть жив, благополучен и не лишен подарка, пока яньский генерал и князь еще могут вспомнить о нем. Однако, чтобы не оскорблять установления, ему следует не быть рабом и одновременно исчезнуть прочь с глаз тех дворцовых слуг, что привержены Восточному дворцу и матери наследника. Я наслышан о мудрости старшего евнуха дворца, почтенного Гао Чжаня, и уверен, что и он предпочел бы убрать подальше этот источник беспокойства, а значит, сможет ловко представить дело о его освобождении перед глазами государя, если вы переговорите с ним. Священная рыба императора Тайцзуна ведь уже высказала свое благоволение к мальчишке? – Когда я слышу все это от вас, то дивлюсь, как ловко вы сложили одно к другому. – Однако нельзя, чтобы недоброжелателям была явно видна ваша собственная заинтересованность в этом деле. Необходимо спрятать этого ребенка там, где он будет одновременно под благожелательной опекой и строгим надзором, пока о нем совершенно не забудут. – Мэй Чансу взглянул в освещенное искренним недоумением лицо пятого принца, вздохнул и договорил твердо: – Если вы пожелаете, я возьму эту незначительную докуку на себя. – О, правда? Одними словами вы сумели порадовать меня дважды, господин Су, – Принц Юй улыбнулся уж совершенно пленительно. – И тем, что с легкостью помогли мне разрешить затруднение, и что выказываете явную и деятельную заинтересованность в моем преуспеянии. Я надеюсь, что вы когда-нибудь преодолеете предубежденность и согласитесь войти в мой дом... – Ваше высочество! – не удержавшись, воскликнул Мэй Чансу. – …и сделаться моим личным советником. – Мы заводим этот разговор так же неуклонно, как луна поднимается на небо. Право, неужели вы так желаете лишить меня удовольствия принимать вас у себя в гостях? – вздохнул Мэй Чансу и, как положено гостеприимному хозяину, потянулся за чайником. Маленький камешек страгивает с места лавину. Одна уступка принцу Юю – и тот ухватится за предоставившуюся возможность обеими руками. *5* Случайным, казалось бы, совпадением событий Тиншэн из преступного раба внезапно сделался свободным и перешел из неволи Скрытого двора под покровительство советника Су. Советник объяснил произошедшее коротко: «Меня попросил об этом одолжении ваш пятый брат», – что не объясняло совершенно ничего. Сама быстрота, с какой это оказалось проделано, вселила в сердце Цзинъяня одновременно восхищение и тревогу. Обычно провинциалы, приезжающие в великолепную столицу, терялись, а затем искали покровительства, меняя немалые состояния на расположение тех, от кого зависело вращение колес имперской машины. Господин Су вроде бы тоже искал себе господина среди императорских сыновей – однако в нем было видна хватка человека, который сам управляет, покровительствует и рассекает мутные воды двора со стремительностью хищной рыбы. Он был могучим союзником, но Цзинъянь уже успел усомниться, ко благу ли подобный союз. Но он спас Тиншэна! Тем же вечером, когда Цзинъянь об этом узнал, он затворился в своих комнатах, зажег благовония и опустился на колени. Он не смел держать у себя поминальные таблички осужденных на смерть Цзинъюй-гэ и сяо Шу: любой честный солдат в его доме мог оказаться доносчиком, любой преданный слуга – шпионом. Вместо этого он чертил имена брата и друга палочкой на священном белом песке и, зажмурившись, повторял снова и снова: «Благие духи, взгляните на нас с небес. Сяо Цзинъюй, твоя кровь живет в сыне. Линь Шу, от тебя мне остались лишь лук и моя память. Окажите покровительство слабым, явите милость достойным...» То ли белый песок был слишком слабым проводником для его молений – а на таблички ему не хватило безрассудства, то ли они просто не желали ему отвечать. Ни они и никто другой, сгинувший в тот год в горах Мэйлин или сложивший голову под топором палача. Точно глухая стена отделяла мир живых и этих неприкаянных духов. Цзинъянь знал это уже много лет и все же не оставлял усилий. Дни делались короче, ночи мрачнее, а советник Су не оставлял своих усилий. Он настоял на том, чтобы между их домами прокопали тайный ход, и допоздна засиживался с принцем Цзином при свече. Он все меньше походил на советника и больше – на наставника, который терпеливо и с тщанием учил его неприемлемым прежде вещам. Что налаживать связи не значит собирать придворную клику, что честные чиновники не обязательно прозябают сюцаями в недрах канцелярии, что прямота может приносить ему самому пагубу, а может – пользу и даже что он, Сяо Цзинъянь, способен заслужить отцовское одобрение, не выхваляясь притом на манер своих старших братьев. Это было странное и почти колдовское умение, осваивать которое Цзинъяню оказалось сложнее любой воинской науки. Время от времени, точно вознаграждая Сяо Цзинъяня за усердие, советник Су делился с ним хорошими, с его точки зрения, вестями. Один министр осужден за убийства женщин, другой – за наглое казнокрадство во время народного бедствия, губернатор пошел под суд за растрату, святой наставник удален от двора по подозрению в корысти и пристрастности. В глазах господина Су всякий раз вспыхивало удовлетворение, и добро бы его причиной была жажда справедливости – как у восходящей звезды министерства наказаний Цай Цюаня. Нет, это было холодное спокойное удовлетворение мастера вэйци, убравшего с доски очередной вражеский камень. Все это было совершенно невыносимо. В день зимнего солнцестояния – праздник мужчин – приехал брат Цзинхуань. Без слуг, без объявления, накинув капюшон – как всегда, когда хотел не провернуть какую-то интригу или прилюдно высмеять его, а просто поговорить. Стемнело рано, отличить, кто это входит в дом, у случайных соглядатаев и возможности не было, да и с каких это пор на плечах у пятого принца не парча, украшенная редчайшим мехом, а простое сукно? Должно быть, во чреве матери Цзинхуаня должны были созреть близнецы, да вот не случилось. Две его души, две манеры себя держать отличались слишком сильно. Если бы не это, они с братом давно и бесповоротно переругались бы. – Холодно у тебя тут, седьмой брат. И неприветливо, – заявил тот с порога, оглядывая его покои с веселым удивлением богача, заглянувшего в рыбацкую хижину. – Собираешься уйти в отшельники или тренируешься в выносливости перед походом? Настроение у Цзинъяня было самое мрачное и хотелось проворчать или ответить резкостью, но он решил, что не одному ему служить точильным камнем для чужого остроумия, и произнес гладко: – Старший брат не щадит сил, наставляя меня; вот и сейчас он проехал через полгорода только затем, чтобы указать мне на несовершенство моего жилища. Принц Юй одобрительно поцокал языком: – Что за добрый человек укусил тебя, Сяо Цзинъянь, что у тебя прорезалось умение смешно шутить? Впрочем, это не переменит моего мнения, что в комнатах у тебя уныло. Пойдем, прогуляемся. Кто-нибудь другой пошел бы в темный сад пошептаться о тайных вещах, но принцы пересекли поместье почти в молчании, лишь Цзинхуань что-то мурлыкал себе под нос. На дальнем конце тренировочного поля, безлюдного в этот день и час, были свалены мешки с песком и бревна, пригодные для обустройства воинских снарядов. Принц Юй одернул верхнее расшитое пао, красотой напоминающее закат в непогоду – золотая нить по лиловому краю тучи – и произнес короткое: – Ну? С четверть стражи дальняя сторона поместья озарялась вспышками, сопровождаемыми грохотом и свистом, однако вышколенные солдаты принца Цзина даже не смотрели в ту сторону. Их господин разминается, давая выход своей божественной силе – а излишне любопытным может и нос опалить. На самом деле в опасности был нос самого Цзинъяня. Сойдись они двое в человеческом облике и с мечами, это он – боевой генерал – гонял бы старшего брата по всему полю, а тот вынужден был бы обороняться. Умения у него хватало, да. Однако сила демонического облика подобна скорее богатству, нежели красоте: она не дается с рождения, но тем больше, чем щедрее уделит долю своему сыну отец-государь, воплощенный дракон. Принц Юй был в фаворе у императора, и в поединке Змей превосходил Буйвола мощью. Он теснил Цзинъяня, хлестал бичами многочисленных хвостов, сбивал с ног копьем нацеленной силы, швырял валуны с поразительной силой и скоростью, а то и вовсе изловчился, обмотав его хвостом поперек туловища, от души шарахнуть о землю. Ничего, все правильно, уговаривал себя Цзинъянь, пыхтя и вновь поднимаясь. Разве в бою есть возможность выбирать себе врага твоей же силы, как в лавке одну шпильку к другой? Утешало это не слишком, и единственное, что помогало терпеть – злой на язык пятый брат сейчас лупил его деловито и совершенно молча, ни словом не проявив недоброжелательства или злорадства. Цзинъянь дважды уже думал, что больше нет никаких сил подняться, ни человеческих, ни демонских, – и все-таки вставал и продолжал драться. На третий раз Сяо Цзинхуань сделал знак остановиться. Контуры демонической фигуры замерцали, сделались полупрозрачными, втянулись в тело. На шелковых одеждах обоих принцев не прибавилось ни пятнышка, ни складки, вот только Цзинъянь ощущал привкус крови во рту, и сердце его билось как молот. И все же горечь, переполнявшая его душу, частью выгорела в этом огне. – Спасибо за развлечение, братец, – церемонно поклонился Цзинхуань и первым зашагал к дому. Брат не похвалил его – и, если бы он сделал это, Цзинъянь бы решил, что того подменил лис-оборотень, – и не посмеялся над ним. Вежливо поблагодарил, как за чашку чая. Мог бы и того не делать, но мать-императрица дала своему любимцу отменное воспитание. Приходилось отвечать ему тем же – чаем, который сам Цзинъянь не любил, вином, которому предпочитал байцзю, и беседой, в которую даже в очень злом состоянии духа он не допускал соленых солдатских словечек. – Не думал, что ты справишься с расследованием дела гуна Цина, – бросил принц Юй небрежно после второй чарки. – Поэтому и не мешал мне осудить твоего человека? – Ты недостаточно понимаешь создавшиеся обстоятельства, младший брат. – Так научи меня, старший брат? – Изволь. Бай Е был верен мне прежде, однако исчерпал свою полезность. Этот старый дурак совсем уже мух не ловит, а его брата, очевидно, повитуха при рождении уронила на темечко, – пояснил тот раздраженно. – Когда он вызвал прямое недовольство отца, я решил, что правильней оставить гуна Цина его судьбе, чтобы его неудача не перешла на меня. Ясно? Потому я не препятствовал тебе и даже распорядился, чтобы преданные мне чиновники тебе охотно содействовали. А просто следить за дознанием – дело нехитрое, не требующее опыта. – Да ну? Цзинъянь хотел переспросить язвительно, – но вышло обидчиво. Как тогда, в детстве, когда пятый брат вечно поддевал его словами, точно глупую рыбу на крючок, а сяо Шу не мог этого стерпеть и лез в ссору. Цзинъянь старался до этого не доводить, потому что, если ссора перерастала в драку, попадало, конечно же, им двоим – непочтительным мальчишкам, вдвоем задиравшим благонравного старшего брата. Оттого сяо Шу Цзинхуаня всегда терпеть не мог. – Да, представь себе. Ты можешь позволить себе немного самодовольства, что справился с отцовским поручением – только, ради всех богов, не воображай, что это всегда будет так легко. Дознаватель из тебя не выйдет. Ты умелый генерал – вот и воюй. – Куда мне, бесталанному! – отозвался Цзинъянь едко. Они продолжали перебрасываться словами, резкими на грани ссоры – и все же ее не достигающей. К чему? Им двоим никогда не удавалось переубедить друг друга, когда речь шла о государственных делах. Даже странно, что при таком несходстве взглядов и разности нрава они продолжали питать друг к другу расположение. Непоколебимая уверенность пятого брата в правоте своих действий и в своей избранности была одной из худших его черт. Его мнение о себе было выше горы Лушань. «А кому же перенять трон у отца, если не мне? – как-то удивился тот искренне. – Дурак, калека, солдафон, повеса и изгнанник. Милые братцы, вы не оставляете мне выбора. Цзинъянь, молчи про первого брата, не то снова поссоримся». Сяо Цзинхуань был вообще-то умен и не чванлив, и это скверное свойство в нем проистекало, скорее, от извращенно понимаемой добродетели, чем от порока и корысти, но от этого не делалось сноснее. – …Чиновники, назначение на посты, придворные интриги, бумаги, влиятельные лица в министерствах и приказах… Оставь это. С твоим нравом ты влипнешь в эти дела, как тигр в смоляную ловушку. Казалось, принц Юй надежно расставил всех вокруг по полочкам, как резные нефритовые фигурки, и не допускал даже мысли, что ошибается в оценке чьего-то характера. Обычно он только подтрунивал над младшим братом – но сейчас начал поучать. «А ведь это господин Су разжигает в нем эту страсть вместо того, чтобы образумить», – подумалось Цзинъяню вдруг. Он знал, что прилюдно Су Чжэ выказывает приверженность пятому брату, что Сяо Цзинхуань что ни неделя ездит к тому в дом с подарками (и не раз ему самому приходилось ожидать в уединении подземного хода, пока тот уйдет) и что эту гармонию не нарушают никакие подозрения. Конечно же, гений-цилинь никак не мог давать своему признанному господину таких советов, чтобы со стороны они выглядели неумными, недальновидными или опрометчивыми. Но как-то он склонял удачу от одного брата в пользу другого? Самое верное – потворствовал давней слабости Цзинхуаня, выжидая… чего именно? Цзинъянь уже знал, что в достижении цели хрупкий изящный господин Су Чжэ совершенно неостановим. Он торил свой путь, точно водный поток, не смущаясь никакой хитростью и не связывая себе рук человеколюбием. Один раз принцу Цзину уже пришлось напрямую распорядиться, как тому следует обращаться с честными воинами, и тогда Су Чжэ принял приказ. Следовало ли ему так же оговорить с советником, что недопустимо в отношении брата? Коварного и заносчивого Змея, блестящего принца Юя, отцовского любимца, у которого в игре и так полная чаша камней? От этих мыслей сразу становилось неуютно. Цзинъянь покосился на брата и залпом опрокинул чарку вина. * Мэй Чансу всегда знал, что в каждом человеке есть светлая и темная сторона – но никогда не думал, что в его жизни эта пословица воплотится буквально. Пока солнце стояло на небе, он с ревностным и показательным усердием служил одному господину – а когда оно заходило, то наконец-то предпринимал истинные усилия в пользу другого. Принц Юй зачастил в поместье Су. Нельзя сказать, чтобы он был отвратительным собеседником, или стремился нагрянуть без предупреждения в неурочный час, или оставался совершенно глух к признакам утомления, который советник порой позволял себе выказывать перед ним – но его настойчивость росла день ото дня. После его ухода Мэй Чансу всякий раз чувствовал странное тянущее чувство, не связанное, однако, с недомоганием. Наивный Фэйлю прозвал пятого принца «тошной змеюкой», но если все было бы так просто! Мэй Чансу долго думал и наконец решил, что так сказывается на нем, чувствительном, но ныне бессильном, давление волшебной мощи Сяо. К счастью, с принцем Цзином он не ощущал ничего неприятного, разве что когда Буйвол, не сдержавшись, выплескивал свое раздражение – однако немедля извинялся за это. Подумав, Мэй Чансу как-то попросил Цзинъяня перейти в демоническую форму намеренно – и убедился, что вреда от этого нет. Он долго колебался и, наконец, все же попросил о том же принца Юя. В сущности, если это предположение подтвердится, у него появится отличный предлог сделать личные встречи и беседы за чаем много реже, не так ли? – Прошу ваше высочество не счесть эту просьбу за дерзость. Мой недуг развился вдалеке от столицы, и теперь я нахожусь в опасении, что в присутствии силы императорского дома он ведет себя непредсказуемо. Принц Юй рассмеялся так, словно услышал нечто для себя лестное. – Нет ничего легче, дорогой советник. Я уверен, что развею ваши тревоги. Облик пятого принца – многохвостый змей, из которого вырастал мускулистый человеческий торс – был известен Мэй Чансу еще с тех пор, когда он был Линь Шу и мальчишками они хвастались друг перед другом новым умением. Просто он не ожидал, что это «много-» окажется настолько обильным. Дядюшка Сяо Сюань щедро напитал своего фаворита мощью. Как будто сплелись в живой клубок и огромные удавы из южных лесов, и смертоносные змейки толщиной в палец, текли, завораживая разноцветными пятнами, источали жар, ощущаемый не кожей, но тяжестью в затылке – и вдруг одно полупрозрачное в ромбической сетке узора щупальце силы погладило его по щеке. – Как, господин Су, вы не чувствуете себя дурно? – Нисколько. Вижу, я напрасно обеспокоил ваше высочество. Умоляю забыть мою глупость и вернуться к делам, – произнес Мэй Чансу чопорно. Не вздрогнуть при столь бесцеремонном касании оказалось непросто, но он справился. – А разве мы с вами куда-то торопимся? – добродушно удивился принц Юй. – Чудесно читать вас, точно развернутый свиток, господин Су, и ощущать ток вашей крови так, как если бы ее ритм вслух отбивали барабаны. Он ускорился, вы знаете? Похоже, облик не только придавал владельцу нечеловеческие силы, но и соблазнял его снисходительно глядеть с высоты этих сил на простых смертных. Особенно если нраву этого владельца уже была присуща самоуверенность. Вот как у Сяо Цзинхуаня. Или… да, увы, у самого Линь Шу в юности. Потребовалось прожить дюжину лет, чтобы это понять. – Увы, мощь вашего высочества и моя робость перед ней… – Не лукавьте, вы ведь не боитесь. Вы… погодите-ка… Прикосновение невесомо скользнуло по губам, шарф распахнулся. Прикосновение силы к обнаженной шее оказалось настолько шокирующим, что Мэй Чансу часто задышал, сам не понимая – от возмущения, чувства опасности или чего-то другого. – Как вы мо…. – Вы на редкость чувствительны к силе, как интересно! Даже легчайшее прикосновение вызывает в вас отклик. Мэй Чансу стиснул зубы. Ему не нужно было слов принца, чтобы прийти к тем же выводам. По коже словно водили огненным пером – и щекотка, страх и жар смешивались вместе. Горло перехватило, и он с трудом выдавил: – Я вам не забава, а почтенный советник, ваше высочество. А вы чините мне такое неуважение! – Где вы усматриваете неуважение? – удивился принц Юй, не сдвинувшись с места, но одновременно поглаживая, разогревая, будоража. Щупальце силы пробралось за пазуху халата, точно вниз потекла струйка воды. – Вы не робкая дева, а зрелый муж, искушенный и в удовольствиях, и в приличиях. Я буду рад подарить вам первое, не нарушив второго. – Кто же принимает подарок, если в нем половина обиды! Творить подобное бесстыдство в моем доме, при моих слугах, а если они во… Он осекся на половине слова, хватая ртом воздух, – щупальце как раз в эту секунду принялось теребить соски. – Пустое, – отозвался принц снисходительно, словно ничего недостойного не происходило. – Не войдут. В хорошем доме слуги вышколены достаточно, чтобы не чинить помех господину, когда он принимает у себя важного гостя. Гость, между тем, не стеснялся. К одному щупальцу – или хвосту? – под одеждами прибавилось второе. Точно две наглые руки – одна ласкает тело, другая развязывает пояса. Он подумал, что у Змея хватит бесцеремонности и хвостов на все сразу: чтобы одновременно гладить, раздевать, держать, размеренно скользить по всей длине и насаживать. Его собственный нефритовый стебель этот перечень только приветствовал, но из последних остатков достоинства Мэй Чансу возмутился: – …обращаться со мной вольно, как с доступной служаночкой в трактире?.. Губы принца Юя тронула легкая улыбка. – Интересный у вас подбор слов, милый господин Су. Ладно, обещаю быть почтительным. Но и вы тоже помолчите и не прекословьте мне. Во мне все же божественная драконья кровь, а вы – лишь простолюдин. Речи Сяо Цзинхуаня оставались вежливыми, но ясно, что в демонической форме он сдерживать свои желания не привык. Если бы просто предположить – но откуда? – что эти желания навеяны южным ветром, Мэй Чансу никогда бы не ступил в эту ловушку. Стыдно так попасться для мудреца, пронзающего людские помыслы! – И это значит… – …что я сейчас могу сделать с вами все. Унести вас с собой – как тигр уносит куропатку. Пометить вас своей печатью. Потребовать вашей службы на ложе. Возбудить вашу страсть и подарить наслаждение, любым образом, какой сочту приятным. Сделайте выбор разумно, как подобает ученому мужу, и отыщите добродетель в смирении. «Ну же, что ты медлишь? – подталкивала та холодная часть рассудка, которой были не ведомы ни гордость, ни стыд, а одна лишь целесообразность. – Постельная власть – не самая ничтожная из возможных. Любой способ привязать к тебе пятого принца – во благо». «Какого гуя ты жеманишься, как невинная девица перед брачной ночью? – вторил ему давно молчавший голос похоти. – У тебя уже янский ствол распирает штаны, а ты все никак не решишься? Редкое удовольствие в твоем положении, не упусти». Мэй Чансу подался к Сяо Цзинхуаню – самую малость, но отчетливо, – и произнес, улыбаясь и глядя прямо в глаза: – В цзянху смирение не в чести. Но дерзость там уважают. – Закройте глаза, – прошипел Великий Змей так тихо, что это можно было счесть за шепот. – Пожалуйста. С закрытыми глазами все ощущалось еще ярче. Прохладный воздух на коже, когда халаты окончательно распахнулись. Гладкость шелковой подушки, на которой он лежал, и сбившиеся в неаккуратный ком под задницей подолы. Прикосновения – они были всюду, то легкие, то болезненные ровно настолько, чтобы это усиливало остроту. Намятые соски ныли. Щипки и шлепки наверняка расцветили отметинами все его тело. Что-то щекотно проскользило по внутренней поверхности бедер, что-то с силой ухватило его под колени, задирая ноги и разводя их в стороны. Соитие вообще – деяние неловкое и мало сопряженное с сохранением достоинства, и совет зажмуриться пришелся кстати. Его самообладания не хватило бы смотреть в глаза Цзинхуаню, когда щупальце, пальцы или вовсе гуй знает что мягко сжало нефритовые бубенцы и уверенно обхватило ствол. О, его ласки вовсе не были божественно прекрасны или так умелы, чтобы, как говорится в весенних стишках, потерять рассудок. Сяо Цзинхуань двигал тугим кольцом по его орудию с обычной сноровкой мужчины, которому случалось оставаться на ложе одному и искать быстрого удовольствия. Но весь пах Чансу затапливало жаром желания столь неодолимым, словно он глотнул дурманного вина. Хотелось ещё, больше, сильней, а картины за закрытыми веками вспыхивали такие, что у него, несмотря на обычную бледность, покраснели не только щеки, а румянец сполз уже и на плечи. – Какой чуткий и горячий, – расслышал он сквозь шум крови в ушах. – Так позаботьтесь обо мне, – выдавил Мэй Чансу и зажмурился еще крепче, а для верности губу прикусил. Только не хватало сейчас начать умолять! – Будь на вашем месте хорошо обученный наложник, – шепнул Сяо Цзинхуань ему на ухо, не прекращая ласк, – я бы не отпускал его до тех пор, пока не выжал бы досуха, а потом не наполнил бы собственным семенем. Но, боюсь, господин Су, вы слишком хрупки, чтобы без подготовки стать таким сосудом. Раз уж я решил сделать вам подарок, я буду осторожен… Давление оплетавших бубенцы щупалец исчезло, его любовник несколькими движениями потер головку у самой щели, и Мэй Чансу излился постыдно быстро, точно юнец, впервые переступивший порог парчового домика. Открыл глаза он не сразу. – Кто бы мог подумать, что ученый человек, знающий все о человеческих страстях, так неопытен в «утехах отрезанного рукава», – проговорил принц Юй таким голосом, каким обсуждают качество дорогой бумаги или установившиеся в городе погоды. Он уже вернулся в человеческое обличие и сидел все так же на своем месте, и одежды его были в идеальном порядке. – Для меня будет удовольствием в дальнейшем исправить это упущение. Налить вам чаю, господин Су? Мэй Чансу осторожно сел, оправил одежду. Тело охватила приятная теплая расслабленность; к счастью, голова оставалась свежей. – Вы позорите меня как нерадивого хозяина. Позвольте мне самому поухаживать за вами? – Он придержал рукав, наполняя чашечку, и протянул ее со словами: – Я польщен вниманием, которое сын дракона оказывает человеку моих лет и происхождения. Боюсь, однако, в моем усердном служении вашим интересам я не найду времени, чтобы постигать нечто, не связанное с политикой двора. – Если ваша неуступчивость – признак целомудрия, то в сочетании с чувствительностью она делает вас еще более желанным для меня. Что не умаляет вашей ценности как советника, господин Су. – Вашему высочеству не следует быть настолько жадным. Как говорят у нас в цзянху, в один рот двух ложек не впихнешь. – Я очень жаден, господин Су, – заметил Юй все так же отстраненно. – Я хочу получить благосклонность императора, трон, вашу несравненную мудрость и вас самого. Давайте же вместе думать, как этого добиться. *6* Два принца – не один принц. Два принца, каждый из которых был уверен, что претендует на его безраздельное искреннее внимание, но только один был в этом совершенно прав. Иметь двух господ и три собственных имени – как только Яньло-ван опознает его, когда его земной путь подойдет к концу? * – Вы давно не рассказывали мне, как успехи Тиншэна, – как-то заговорил принц Цзин, откладывая в сторону очередной свиток министерства податей. – Вы же видитесь с ним всякий раз, когда приходите сюда до часа крысы, и подолгу говорите, так что и сами можете их оценить. – Мэй Чансу посмотрел на него искоса. – Или это вы намекаете, что вам не терпится забрать его отсюда? – Вы говорите так, будто в этом есть что-то дурное! – Цзинъянь вспыхнул немедля, сам этому удивившись. – Его место в моем доме. Он сын моего брата, кровь от драконьей крови и должен получить подобающее воспитание! Вы же сами говорили… – Вы воистину заботливы и чадолюбивы, – согласился Мэй Чансу, складывая лист с докладом. – Но путь в тысячу ли начинается с одного шага. Дайте мальчику хотя бы привыкнуть к тому, что он больше не раб. Ничтожный наделен кое-каким опытом наставника, а мой Фэйлю с детства обучен сдерживать свою сущность посредством внутренних упражнений и передает это Тиншэну вместе с воинскими умениями. Ручаюсь, ничего из усвоенного им не будет неподобающим. – Вы удивительный человек, господин Су, – вздохнул Цзинъянь, – любое сказанное слово выворачиваете, как охотник – беличью шкурку. Ни в чем неподобающем я вас, конечно же, не подозреваю. Просто… принц Ци был для меня образцом во всем, и я мечтаю о том, чтобы стать тем же для его сына. – Я надеюсь, ваше высочество не возьмет себе за образец судьбу первого принца, – произнес советник с несвойственной ему обычно холодностью. – Вот потому я никогда и не говорю с вами о нем, – отрезал Цзинъянь столь же неуступчиво. – Вы не знали моего брата, а нынешняя дурная молва о нем – порождение клеветы. – Вы настолько уверены в его невиновности? – Как в том, что солнце заходит на западе. Он был умен, благожелателен, деятелен… его осудили и предали смерти так быстро, что я не могу не видеть здесь чью-то злодейскую руку. Су Чжэ покачал головой: – Послушать вас, так это был святой, сошедший на землю, при котором дожди проливаются рисовым вином, а скот приносит по четыре приплода за год. Только у святых не бывает врагов. А ведь первый принц был молодым драконом, чья сила могла сравниться с силой его царственного отца. Излишняя уверенность в своей добродетели может обернуться строптивостью нрава, строптивость нрава – вольностью мысли, вольность мысли – непочтительным поступком. Наверное, он намеренно желает меня раздразнить, подумал Цзинъянь. Он уже успел узнать, что господин Су ничего не делает без причины; даже если он бы слег в постель от своей хвори, первое, о чем бы спросил себя принц Цзин: «Зачем ему это понадобилось?» – Только не у моего брата, – сказал он твердо. – Он был почтителен к родителям и привержен закону. И нас учил тому же. – Тогда что его погубило? – Я задавал себе этот вопрос не раз и не нашел ответа, каких усилий ни прилагал. Но я готов кинуть вам этот уголек обратно. Что на это скажет мой советник? – Как советник вашего высочества я в первую очередь отвечу, что это вопрос болезненный и опасный, каким бы ни оказался на него ответ. Он не принесет пользы вашим нынешним планам, а лишь растревожит ваше сердце. Следует ли тратить силы на старое дело? – Человек без сердца, советник, не пригоден для того, чтобы править страной. – Но пригоден, чтобы правящему советовать? – Тот улыбнулся улыбкой изящной, как молодой месяц, и тонкой, как лезвие. – И повиноваться приказам своего господина. – Цзинъянь посмотрел на него в упор. – Но раз уж наши дороги сплелись, господин Су, мне не пристало тащить вас за собой на веревочке чистого послушания. Вы должны знать: для меня дело принца Ци – язва, которая не закрылась за столько лет. Пока я не пойму, что тогда произошло и кто во всем виновен, мне не будет покоя. Вы проницательны и мудры, и я употреблю на решение этой ужасной загадки все ваши умения. – Я надеюсь, ваше высочество понимает, что будоражить старое дело об измене – все равно что совать руку в клубок спящих змей? Вашу руку, не мою. – Понимаю. Но мой приказ остается тем же. – Если так, я приложу все силы. – Советник Су помолчал и прибавил: – Вас интересует только то, что случилось с вашим старшим братом? Вы не предполагаете, что бедствие, его постигшее, напротив, проистекло от низвержения семьи Линь? – Да не знаю я! – вскричал Цзинъянь. – Сяо Цзинъюй, Линь Се, сяо Шу… Ни одного из них я не могу представить себе даже помыслившими об измене; одна эта мысль – как нож, который поворачивают в ране. Я возносил молитвы их душам, просил наставить меня, прибегал к божественной силе, сутками оставался на бдение в Храме Неба в день Циньмин – все без толку. – Даже так? – Су Чжэ задумчиво потеребил в пальцах край рукава. – Я думал, что… А впрочем, неважно. Располагайте ничтожным как вам будет угодно и не сомневайтесь в моей преданности. Нехорошо использовать людей как свои орудия, подумал Цзинъянь, но господин Су на эту роль сам напросился. * Принц Юй был уверен, что боги благосклонны к нему, раз одарили таким восхитительным знакомством. Ум господина Су был блестящим, как воды Янцзы в знойный день, а его прелесть… ну, столь же необоримо привлекательной, как эта самая вода в этот самый зной. Памятуя о хрупкости Су Чжэ, Юй не перегружал его визитами и постепенно вываживал в сторону ложа, как самого пугливого коня не вываживают, приучая к седлу. Под ласками мудрец терял свою хваленую сдержанность, льнул, как мед к пальцам. Цветок тянулся к небесам и умывался росой, стража у медных врат была готова оставить пост, а принцу Юю не было так интересно с тех пор, как совсем юнцом он добивался благосклонности добродетельной жены князя Ин. После их непринужденных забав он с удовольствием сам помогал господину Су вернуть себе подобающий вид, поил его лимонной водой и внимательно слушал его наставления. Талант настолько несравненный наконец-то должен был обеспечить ему долгожданное преимущество над грубой силой брата Сяня. Когда господин Су поведал ему план, как еще раз и окончательно, уже после впечатляющего краха министра податей, подорвать благосостояние наследного принца, он был готов расцеловать благодетеля в обе щеки или сыграть на его флейте, по желанию советника. Советник слегка порозовел и сказал, что сохранит это драгоценное обещание его высочества на будущее. Когда Су Чжэ подсказал принцу в качестве собственного союзника в войсках рассматривать седьмого брата, Юй решительно подавил самодовольство в душе и поблагодарил его, низко поклонившись. Когда несравненный советник придумал, как навсегда убрать эту чертову подпорку четвертого брата, в смысле Опору Империи, императорского зятя и командующего войсками Се Юя, пятый принц всерьез пообещал ему, что когда займет престол, даст ему должность первого императорского наставника тай-фу, того, кто блюдет долг и мораль – потому что и долг, и мораль, и чувство справедливости вкупе приказывали ему свалить ненавистного соперника, жадного, неумного и исключительно благодаря своей пронырливой матушке занявшего место в сердце отца-императора. Немалая роль в этом плане отводилась чусским посланникам, приехавшим в Великую Лян договариваться о династическом браке. Как обычно, иметь дело с иноземцами отец препоручил принцу Юю, и это облегчало задачу. В Цзиньлин из Южной Чу приехали: хорошенькая и бойкая принцесса, едкий на язык, но не имеющий слишком много власти цзюньван и могучий, однако простоватый воин, истинная пара командующему гвардией Мэну – которого Юй и попросил позаботиться об уважаемом госте и, надо сказать, этой просьбой порадовал. Где-то они там раньше на состязаниях сходились или в воинских списках вместе были отмечены, он не вникал. Из всех троих, по словам господина Су, для дела важнее была девица, и Сяо Цзинхуань расстарался, чтобы держать ее занятой до того дня, когда в доме хоу Нина все соберутся на праздник. Охотничья облава, устроенная принцем Юем для развлечения знати и приезжих гостей в императорских угодьях, была великолепна и должна была произвести впечатление на послов. Она позволяла метким стрелкам сбить птицу с небес, красавицам – разрумяниться на свежем воздухе, императорским родичам – напомнить подданным о мощи своего облика, а храбрецам – выказать доблесть в охоте на кабана или матерого оленя. Су Чжэ не отличался ни доблестью, ни умением натягивать лук, да и прекрасной госпожой не был, но принц Юй взял советника с собой – как же иначе, удивился он нарочито, должен же господин своими глазами увидеть важную для их общих планов чусскую барышню? Смешно сказать, но им вправду двигало желание не обеспечить себе усладу на ночь, но похвалиться перед советником красотой и пышностью, которой тот наверняка не видел прежде. Су Чжэ уже не раз покоился в объятиях Великого Змея, но не созерцал его во всей красе и боевой мощи. Свой демонический облик Сяо Цзинхуань любил. Как любят оружие, сделанное точно по руке, как любят чувство собственной неуязвимости, сладко щекочущее в затылке. Иные из его родни принимали облик нехотя, однако для Цзинхуаня это были не парадные одежды – но удобный, мастерски сделанный доспех. Никто не мог бы его в этом доспехе повергнуть, никто не воспротивился бы его силе… никто, кроме отца-дракона и, если на то будет его соизволение, наследного принца. Он вздрогнул, внезапно вспомнив о злосчастной судьбе первого брата, пошедшего против отца и посягнувшего на трон. Преступник Сяо Цзинъюй сгорел в драконьем огне на глазах у всех. Как хорошо, что у него самого есть советник, наделенный похвальной осторожностью и вовремя остерегший его в деле Бай Е от поспешности, которую император мог бы счесть вмешательством в свои планы! Но сами боги отвели его от пропасти в тумане, а дальше пятый принц намеревался лишь упрочить свое преимущество. Вспыхнувшие в небе фейерверки возвестили начало охоты, и наделенные мощью выступили первыми. Оброс рогами брат Цзин, прянул в небо мальчишка Сяо Цзинжуй – ха-ха, теперь принцу Юю было понятно, откуда у сына тетушки Лиян такая сила, – затрепетал крыльями пестрый феникс юньнаньской княжны, братец Хуай сотряс окрестности грозным рыком. Принцесса-невеста тоже оказалась крылатой – она избрала себе ослепительно бирюзовый цвет перьев и клюв зимородка. Сам Юй тот же миг облекся в панцирь волшебной плоти – и, точно уносимый ветром разноцветный дым, они все метнулись под полог леса. В этой охоте за ними не следовали слуги, подбирая добычу. Охотящимися не нужны были лук и стрелы, копья и рогатины – эти игрушки оставались обычным людям. Не возбранялась хитрость, но было запрещено напрямую вредить своим соперникам – и хорошо, потому что в схватке разъяренных демонов могло бы полечь пол-леса. Принесший к закату солнца самую дивную добычу объявлялся победителем. В этот раз ловчие доложили, что видели выходящего из озера белого оленя с зубами тигра – и этот чудесный оборотень несомненно был послан им богами. Олень по созвучию своего именования «лу» сулил богатство и процветание. Принц Юй был не из тех, кто упускает столь благоприятные предзнаменования из рук, а еще, пока он скользил по лесу, стремительно перетекал, не касаясь земли, ему вдруг пришла в голову замечательная мысль, и касалась она как оленя, так, и разумеется, господина Су. * Мэй Чансу проводил взглядом скрывшихся охотников. Несомые божественной силой или в седле крепкого коня, все они умчались, а ему остался предусмотрительно припасенный складной стул, плащ на меху и добрая стража свободного времени на раздумья. На биваке остались лишь многочисленные слуги и отдельно – изящные дамы, возлюбленные охотников, предпочитающие утомительной скачке чай под шелковым навесом. К какой категории следует отнести его самого, было непонятно. Потому что напоследок пятый и седьмой принц оба прожгли его взглядами, только в глазах принца Цзина была настороженность, а принца Юя – веселье. Слава всем богам, что хотя бы наследный принц слишком высоко о себе мнил, чтобы принять участие в этой забаве. После того, как миновало три неудавшихся покушения на жизнь Мэй Чансу, в источнике которых не было никакого основания сомневаться, он предпочитал не попадаться на глаза принцу Сяню. Божественная сила семьи Сяо играла с его телом странные и непредвиденные шутки: направленный на него гнев вызывал приступ кровавого кашля, а направленное желание – жгучую похоть. Значит, и от злости наследного принца ему тоже не стоило ждать ничего хорошего. – Господин Су? Широким шагом к нему направлялся Мэн Чжи. Равный прочим знатным сановникам при дворе, главнокомандующий мог бы сейчас тоже скакать по лесу в поисках охотничьей добычи, но предпочел скучный долг удовольствию. А может, захотел присмотреть за «недужным сяо Шу»? – Господин нередко хворает, – заявил командующий Мэн без предисловия. – Не продуло бы на ветру. Он огляделся с видом то ли бдительного стражника, то ли неумелого заговорщика, убедился, что на расстоянии слышимости никого нет, и добавил, понизив голос: – Зачем Юй тебя притащил? Сяо Цзинъянь спрашивал меня уже трижды. Он тебя в чем-то подозревает? – Нет, если твой вопрос относится к Сяо Цзинхуаню. И тебе самому лучше знать, если ты спрашиваешь про Цзинъяня. – А в чем подозревает? Ты ему так и не открылся? – уточнил Мэн Чжи, человек немедленного действия. Подумал и вздохнул: – Кажется, я что-то не так спросил, сяо Шу… – Тс-с! – Извини. Вырвалось. – Тот еще раз повертел головой и решительно заявил: – Тебе следовало сказать принцу Юю, что у тебя прострел в пояснице, и не ехать вовсе. Приказать принести жаровню? – Цзинхуань высоко меня ценит, и именно сейчас мне ни в коем случае не следовало его разочаровывать. А сейчас иди! И если к жаровне прикажешь принести еще и чайник, мой долг тебе продлится на три воплощения вперед. * Солнце склонилось к горизонту, когда охотники потянулись обратно к стоянке. Они везли связанных за шею битых птиц или подстреленных зайцев, смеясь, обсуждали удачный выстрел и подтрунивали над собственными неудачами. Их трофеи уже ожидали костры с горячими углями и земляные печи. Барышни, побившиеся об заклад, кто из молодых господ одержит победу, хихикали и поздравляли удачливых подруг с выигрышем. Некоторые из них, самые бойкие, сами возвращались с опушки леса, поправляя одежды. Небо на закате сияло алым и пунцовым, и на фоне темного леса жаром светились нечеловеческие силуэты возвращающихся принцев и принцесс. Принц Юй появился одним из последних, перекинув через плечо светлую тушку с такой легкостью, словно это была пустая шкурка. Его добычу приняли слуги, и тут же раздалось аханье, восхищенное и изумленное. Мэй Чансу, терзаемый приступом любопытства, едва терпел, но бежать хилому мудрецу было невместно, пришлось послать на выяснение одного из слуг. – Его высочество принц Юй добыл удивительного зверя, не похожего ни на одного из виденных нами! – прибежал тот с вытаращенными глазами. – Он одновременно подобен тигру по торчащим из пасти клыкам, оленю по туловищу и дикой выдре по перепончатым лапам, а шкура у него молочно-белая, как полная луна. Это несомненное чудо! «Бедный бобер-альбинос», – подумал Мэй Чансу, который был не слишком сведущ в редкой живности, но за время своего выздоровления прочитал в Архиве много больше трактатов, чем положено человеку военному. – Чудо, и к тому же, добавлю, благое знамение, – добавил сзади подошедший принц Юй. Он был уже в человеческом обличье, но слуга немедля переломился в глубоком поклоне. – В «Основных золотых рецептах» об этом звере говорится, что его посылает Шоу Синь, божество долголетия. Кто съест его печень, у того излечится сто болезней. – Я сердечно рад за успехи вашего высочества и восхищен вашей ученостью. – Не сомневаюсь. – Юй улыбнулся. – Откройте рот, дорогой господин Су. – Что? – переспросил Мэй Чансу. – Не верю, что такой изысканный мудрец не уяснил смысл простых слов. Откройте рот, прошу вас. В этом «прошу», разумеется, звучал почти приказ, а ослушаться принца на людях для Мэй Чансу не представлялось возможным. Он разомкнул губы, и Сяо Цзинхуань аккуратно поднес к ним что-то на кончике охотничьего ножа. «Что-то» было небольшим, темным и пахло парным мясом. – Печень чудесного оленя будет поднесена в дар отцу императору, да царствует он сто лет, чтобы он приказал ею распорядиться как сочтет нужным. Но ломтик я определенно могу и хочу вам уделить. Я хочу, чтобы мой дорогой советник исцелился от ста болезней. Это было поразительно неподобающим и очень личным предложением. Принц Юй подносил простолюдину императорский дар, и более непристойной эта сцена была бы, только если бы он вообще скормил свой подарок с ладони. «Тебе нужен этот человек», – напомнил себе Мэй Чансу строго. Отчетливо понимая, что за такую неосторожность Линь Чэнь оторвал бы ему голову, он все же снял губами предложенный кусочек, прожевал и бестрепетно проглотил. Горечь и привкус крови в предложенном снадобье были, конечно, неприятны – но не ужасны; часто такой же привкус он ощущал в самой обычной еде из-за грудного кашля и потому приучил себя сдерживать тошноту. Он проглотил, и принц Юй улыбнулся ему благожелательной улыбкой матушки, чей младенчик здоров и отменно ест. А затем, довершая нарушение всяческих приличий, склонился к нему и прилюдно расцеловал в обе щеки. Именно то зрелище, которого не хватало, чтобы сделать вечер незабываемым для принца Цзина, Сяо Цзинжуя – и, конечно, застывшего на месте, словно терракотовая статуя, Мэн Чжи. *7* – Вы желали, чтобы я учинил тайное расследование по делу принца Ци, – был вынужден Мэй Чансу напомнить принцу Цзину при очередной встрече. Взгляд, которым старый друг его мерял на этот раз, был очень уж сумрачным. – Почему же вы не требуете с меня отчета? – Еще и луны не прошло. Я не хочу быть для вас слишком придирчивым господином. Вряд ли кому-либо, непривычному к бурным течениям вод столицы, удастся так быстро разгадать загадку, над которой я бьюсь не первый год. Водяной Буйвол был наделен многими талантами, лишь преумножившимися с годами, но вот врать никогда не умел. – Слова вашего высочества звучат разумно. И все же меня не оставляет мысль, что за ними стоит что-то большее, чем ваша снисходительность ко мне. – Снисходительность здесь не будет лишней. Ведь господин Су всего лишь человек, – произнес принц Цзин с нажимом, точно ждал, что Мэй Чансу возразит ему: «Какой же я человек? Я – чудесный цилинь!» – К тому же прискорбно слабый телом. Вряд ли господину будет по силам взять на себя сразу три тяжелых дела, одно из них непременно окажется в большем небрежении, чем другие. Так-так! – Три дела? И какие же? – Во-первых, вы день ото дня неуклонно возвышаете мое положение при дворе. Во-вторых, вы заново проводите по моему приказу давно похороненное расследование. И, в-третьих, ради сохранения нашей тайны вы усердно доказываете всему свету и принцу Юю, что привержены именно ему. Два дела из трех напрямую связаны с целью, к которой вы стремитесь, оставшееся же… «Знал бы ты, друг Цзинъянь, что моей цели отвечает как раз то одно, оставшееся! Но мне пока рано об этом говорить, ведь желание оправдать брата Ци, семью Линь и воинов Чиянь должно исходить от тебя самого. А тебя сейчас, похоже, другое беспокоит. Ну да: феникс велик, а мошка мала, но, залетев в глаз, она причиняет куда больше беспокойства». – Я так и думал, что речь зайдет о вашем пятом брате, – вздохнул Мэй Чансу. – А вы ожидали иного после того, чему я стал свидетелем несколько дней назад? – упрямо склонив голову, возразил Сяо Цзинъянь. Вряд ли принц Юй заподозрил, что советник Су может быть верен кому-то, кроме него самого, однако прилюдно поставил на зверя-цилиня метку своим необычным угощением. Предупреждение: «Смотрите, он мой». А подозрение всегда жило в крови драконьих сыновей, даже таких честных и правильных, как Цзинъянь. – Я не ожидал, что ваше высочество придаст этому пустяку значение и тем более выскажет неодобрение тем, как я поставил себя с принцем Юем. Вам было известно заранее, что я буду стараться упрочить его расположение ко мне, хотя на самом деле преследую только ваши интересы. – Вам нет нужды это повторять, – ответил принц Цзин с легким недовольством. – Как и видеть во мне человека предвзятого и нетерпимого. – Как я могу, ваше высочество! – нарочито удивился Мэй Чансу. – Ко мне не имеет никакого касательства то, что случается у вас с другими людьми. Конечно, если это не измена моим интересам и не преступление перед законом. Да и то… Он осекся, недоговаривая, и глава Мэй, командующий на левом берегу Янцзы разбойничьей вольницей, лишь для порядка обозначенной как воинская гильдия, вежливо покивал. – Так вот. Раз между вами и моим братом произошло нечто, и произошло это по вашей воле… Цзинъянь снова запнулся и отвел взгляд, то ли подбирая правильные слова, то ли ожидая признания, что пятый принц приневолил несчастного советника к близости. Но, разумеется, ничего подобного не услышал. Мэй Чансу ничем не облегчал ему задачу и по-прежнему молча выжидал. Наконец, Цзинъянь договорил: – Я всего лишь удивился обстоятельствам, не сочтите за обиду. – Чему же? – уточнил Мэй Чансу придирчиво. Разговор, который поначалу казался забавным и предсказуемым, понемногу начинал раздражать. Буйвол был точно неспокоен от того, что увидел, но никак не мог толком сказать, что же его задело. «Ревность» было бы самым простым толкованием, вот только принцу Цзину советник Су всегда был откровенно не по душе. Что же навлек на них всех недостойный Мэй Чансу, приняв ласки пятого принца? Возмущения в божественной силе? Недоступные ему самому теперь тонкости отношений в мире духов? И не спросишь толком. – Мне нелегко объяснить. – Цзинъянь нахмурился, озадаченно, но не сердито. – Я полагал… ну… полагал, что с моим братом вы будете держаться столь же отстраненно и вежливо, как со мной. Что это более свойственно вашей природе. Однако отличия разительны. Это я вам неприятен, или с Сяо Цзинхуанем у вас больше общего, чем мне казалось? Неужели это было сказано серьезно – или являлось всего лишь тонкой издевкой, принуждающей неверного советника самому заговорить о недостойных вещах? Уж чего проще – раз загрызло любопытство, так спроси: «Вы делите ложе?» – но Цзинъяню почему-то было неловко это сделать. – Не смею говорить с вашим высочеством о неподобающем, однако известно, что драконьи сыны никогда и ни в чем не знают отказа от ничтожных вроде меня. Цзинъянь усмехнулся, покачал головой. – Я знаю Сяо Цзинхуаня. При всем его нраве и гордости он не из тех, кто берет желаемое силой – именно потому, что никогда не ведал отказа. Он непомерно высоко себя ценит, имейте в виду. Вас я знаю много хуже, но и вы, господин Су, в моих глазах никак не походите на расчетливого соблазнителя. Я не могу взять в толк, что могло вас двоих сблизить так быстро. – Вы задаете себе не тот вопрос, ваше высочество. – И какой же нужно? – Почему не сумели сблизиться со мною вы. И почему теперь сердитесь за это на меня. Цзинъянь посмотрел на него изумленно: – Я не узнаю вас, господин Су. Никогда раньше мы с вами не заговаривали о подобном, и вы, простите за откровенность, не казались мне человеком, способном отвлечься в движении к цели для иных радостей. Мне не пришло в голову обидеть вас подобным интересом, и я не думал, что подобная опасность грозит вам со стороны моего брата. А теперь вы говорите, что вас обидело мое невнимание? – Но разве не вы все это время вы меня едва терпели даже при всей очевидной пользе наших совместных занятий? Недостойный не смеет сравнивать себя с драконьим сыном, но и ему не чужда склонность высоко себя ценить. Это было единственной причиной не предложить вам ту же… дружескую близость, в которой я не отказал Сяо Цзинхуаню. Цзинъянь встал и медленно обошел его по кругу. – Вот как? Мне даже в голову не приходило… Принимаю ваш упрек в недогадливости, господин Су. Но, увы, всякая возможность мною уже упущена. Я намерен одолеть пятого брата в состязании за престол, однако было бы дурной шуткой соперничать с ним еще и в сердечных увлечениях. Вам нет нужды обострять наше противостояние способом, который пристал лишь хорошеньким барышням. В низком голосе прорезался рокот. Следовало принести извинения, свести разговор к шутке и быстро сменить тему, ведь рассерженный принц Сяо был для него попросту опасен, но Мэй Чансу словно нечистый дух подталкивал под локоть. Буйвол не смеет так с ним обходиться! – При чем тут ваш брат? – произнес он тихо и яростно. – Расположены вы ко мне или нет – говорите за себя и не кивайте на других. Я не приз на ваших с ним состязаниях и не чья-то верная жена. И я сам могу решать. Цзинъянь сделал шаг вплотную, стиснул его плечи. Мэй Чансу невольно поморщился от хватки крепких пальцев, из которых и рукоять меча под ударом не вывернется, не то что один слабый ученый. – И каково же будет ваше решение, если вам придется выбирать? Кого из двоих вы выберете? – Своим господином я уже выбрал вас, – бросил Мэй Чансу. И мстительно прибавил: – Что до остального, теперь я предпочел бы не выбирать вовсе. Как вы справедливо заметили, я не прекрасная барышня и алого наряда или дорогого подарка не жду ни от кого. – Да уж, – проговорил принц Цзин медленно, – на барышню вы точно не походите. Я прежде и не видел в вас никого, кроме помощника в моих делах: умелого, скрытного, безжалостного и деятельного. Не скрою, люди такого склада мне обычно не по душе, и все же в моем отношении не было неуважения. Теперь же вы переменились и изображаете из себя того, кем не являетесь вовсе – расчетливого соблазнителя. Во что вы играете со мной? – С играми – это к Фэйлю, а не ко мне. Вспомните, вы первый перешли черту – заговорили о принце Юе и о том, что меня с ним связывает. Я позволил себе дерзость быть откровенным в ответ, но, кажется, вы сочли это бесстыдством. Верно? – Я… – Тогда нашим с вами отношениям мой поступок не нанесет еще большего урона, – пообещал расчетливый советник, он же умелый соблазнитель. Положил ладонь на гладко заплетенный затылок Цзинъяня и поцеловал в приоткрытые от удивления губы. То, о чем он мечтал столько лет, оказалось простым, сладким и даже не сопровождаемым вспышкой жгучего желания. Как войти в прежде покинутый дом, где знаешь каждую ширму и половицу; как утолить жажду свежей водой; как открыть книгу со своими же давними заметками на полях. Он не слишком напирал, но уверенно вел, и сперва оторопевший Цзинъянь отмер с похвальной быстротой. Он, как и положено военному, усилил натиск, но тут Мэй Чансу обласкал его рот губами и языком – и проворно отпрянул – Это вам за барышню, ваше высочество. Надеюсь, этим я развеял ваши опасения, что мужское внимание может представлять для меня опасность. Я, разумеется, лишь слабый и недужный ученый, но все же не беспомощная девица. – О нет… – медленно проговорил Сяо Цзинъянь и сделал несколько глубоких, мерных вдохов. – Отнюдь не девица. Дерзости у вас в точности как у могучего разбойника… и я вас в этом не упрекаю. Радуйтесь моей доброте, любезный господин Су. Мэй Чансу склонил голову. – Радуюсь, ваше высочество, и преисполнен благодарности, а также надежды, что вы не станете укорять меня в пренебрежении долгом в пользу иных утех. Однако если вы сами станете отвлекаться от дела на чувства и сомнения, мой долг как нижестоящего – следовать за вами. – Для утех у вас и так есть за кем следовать, – только и сказал Цзинъянь, и лицо его сделалось отстраненным и любезным. Словно не только что пил дыхание с его губ. – Но вы правы, было бы неразумно тратить ваше время и силы на препирательства. Расскажите мне, какие дальнейшие шаги вы намерены предпринять. * – Так что же в ваших ближайших планах? – спросил принц Юй нетерпеливо. Его доверие к великолепному советнику росло с каждым днем – по крайней мере, если судить по расточаемым господину Су похвалам и точному следованию его наставлениям. – Ваше высочество, ваш советник знаком с военными кампаниями лишь по трудам мудрецов, но знает, что военный совет перед началом боя – вещь неоценимая. Итак, позвольте мне повторить. – Конечно-конечно, – Юй подсел поближе, точно намереваясь посекретничать. Мэй Чансу ощутил волнующий жар его тела – и что важнее, огонь его силы – через шелковые платья. – В своих расчетах я полагаюсь на то, что знаю о характере хоу Нина. Этот вельможа выглядит рассудительным и непоколебимым, однако на самом деле таящиеся в его нраве вспыльчивость и горделивость подобны углям, тлеющим под пеплом. Когда прилюдно и в разгар торжества обнажится урон его чести, когда все узнают, что Цзинжуй рожден его женой от постороннего мужчины, он будет вынужден обратить свой гнев на супругу. Насколько сильна будет вспышка этого гнева, я не могу сказать в точности, хоть и постараюсь ее подогреть примирительными на первый взгляд словами. Старшая принцесса не способна ему противостоять, и, хотя добродетельный сын увещевает родителей лишь мягкими речами, Сяо Цзинжую все же придется встать на защиту своей матушки. – Но насколько это отвечает нашим целям, господин Су? Вряд ли Се Юй будет сокрушен семейной ссорой настолько, чтобы удалиться от двора и утратить свое влияние в армии. – Здесь начинается самое интересное. Мне достоверно известно, что державный хоу Нин обладает способами противостоять божественной силе, полученными, скажем так, не совсем праведным путем. Против императорского сына он был бы бессилен, но в юном Цзинжуе кровь Сяо не так сильна; известно, что лучший боец Великой Лян способен с ним сражаться на равных. В приступе гнева и поскольку рядом не будет никого, кто способен увидеть и понять происходящее, Се Юй ухватится за эту возможность, чтобы сокрушить строптивого сына. Если непокорный юнец презрел почтительность и сам пошел навстречу своей гибели, кто же в этом виноват? И здесь, ваше высочество, вступаете в дело вы. Вы должны будете ощутить и засвидетельствовать возмущения в силе в ту минуту, когда праздник окончательно обратится в сражение, и вылить масло на бушующие воды, спасти нас всех, а посягнувшего на императорскую кровь – распорядиться взять под стражу. – И отец-император поверит, что я, гм, проезжал по улице поблизости с отрядом моей охраны и заметил учиненное непотребство? – Не беспокойтесь, ваше высочество, – Мэй Чансу улыбнулся. – Сильный спасает слабого, но и слабый может на что-то сгодиться. Человеку тщедушному и робкому, вроде меня, естественно будет в опасности позвать на помощь своего покровителя. Мой Фэйлю станет гонцом, и я уверен, что его никто не задержит в пути до вашей усадьбы. А поскольку союз хоу Нина с наследным принцем до сих пор не является достоянием гласности, то и обвинение в предвзятости вам не грозит. – Вы подобны точеному нефриту, господин Су, – довольно выдохнул Юй. – Хрупкий, прекрасный и драгоценный. Я отблагодарю вас сверх всякой меры, когда моя цель будет достигнута, а прямо сейчас хочу подарить вам то малое, на что способен. «Так уж и малое! – отметил мысленно Мэй Чансу, послушно ведя своего гостя к закрытым покоям. Как бы он ни хотел вовсе оставаться равнодушным, либо мыслить как стратег, а не любовник, дождавшийся свидания, а сердце уже забилось сильнее. – Принц Юй в совершенстве владеет учтивым искусством преуменьшать свои достоинства». Он лег на ложе навзничь и закрыл глаза. Сяо Цзинхуаню нравилось самому развязывать его пояса, приподнимать, с легкостью вертеть, отмечать касаниями, от невинных до бесстыдных, – и к тому мигу, когда Мэй Чансу оказывался полностью раздет, он уже плавился и млел в благословенном жаре. Силе страсти подвержены и мальчишки, и седобородые мудрецы – а он все же находился в зрелых летах между теми и другими. Юй на удивление не спешил, находя на его теле множество чувствительных мест. Прикосновения сразу всюду, упругие щупальца всех размеров, оплетающие, проникающие, гладящие, пощипывающие, раздвигающие сомкнутое, распаляли его до того, что он был готов умолять о соединении тел – а иногда и действительно начинал. В первый раз у него ещё хватило благоразумия воспротивиться. Одно дело – уже полузабытые юношеские забавы со сверстниками, среди который он был больше прочих наделён и человеческой ловкостью, и нечеловеческой силой. Другое – глядеть на проявление демонической формы, так сказать, с другого берега реки. Мощный мужской ствол, оплетенный венами, вздымался среди не прекращающих шевелиться змеиных хвостов и вправду подобный башне маяка над неспокойными волнами. – Не могу не отметить, что ваше высочество щедро одарены небесами, и как бы бедного учёного не разорвало от такой щедрости, – не слишком остроумно заметил Мэй Чансу. "Если одними хвостами удержит, другими ноги разведёт, да на такое копье насадит..." – совершенно не поэтично подумал он. Картина представилась ему слишком зримо, и он вздрогнул. Увы, если обыгрывать Сяо Цзинхуаня в политических интригах ему удавалось без труда, на ложе любой его обман оказывался разоблачен сразу. – Вы полагаете, Чансу, я не чувствую, от чего ваше сердце сразу начинает биться чаще? Я же предупреждал вас, что в этом облике читаю ваше тело, точно открытую книгу. Вам хочется отдаться именно принцу-дракону, и хочется так сильно, что яшмовые бубенцы распирает. Вы, ученый советник, поверяете это желание разумом и считаете его опасным, но оттого оно не делается слабее. Верно? – Ваше высочество много искушеннее в весенних играх, чем недостойный. И все же... – Не дергайтесь вы так, Чансу, – голос Юя был снисходителен и весел. – Обещаю, вы уйдёте отсюда без ущерба вашему здоровью, каким бы хрупким оно ни было. Не безумец же я, в самом деле, причинить вред такому ценному союзнику. Сейчас уже не было возможности спорить – оставалось лишь покориться. Яшмовый дракон вломился в него, как боевой корабль в узкую протоку, обминая мягкие стены камыша. Чансу оказался пронзен так, что и не охнуть. Он отчаянно боялся боли, предвестника большего вреда – но боль не пришла. Боялся стеснения в груди, означающего скорый раздирающий кашель – но и того не было. Даже усилий никаких от него не было потребно: пятый принц все делал сам, бедному советнику оставалось только выражать свои чувства звуками, не имеющими никакого отношения к пристойности. Наслаждение казалось почти невыносимым. Дракон утверждал свою власть мерными ударами. Хвосты Змея скользили тесными объятиями по нефритовому стеблю, доводя до грани, и сжимали бубенцы, все же не давая излиться. – Вы же сами просили "ещё", – притворно удивился принц. – Куда нам спешить? Да, просил! А кто бы удержался? – Вы, господин Су, редкостно одарены от природы. Такая чувствительность к божественной силе – редкость, – благодушно рассуждал Цзинхуань, приподнимая его за бедра и возвращая на место. Каждое такое движение пускало по хребту горячую волну. Было тяжко думать хоть о чем-то ином, кроме соития. Слова принца Юя доносились как сквозь вату: – Жаль, что вы не барышня. Будь у вас полнокровная сестра, я прислал бы ей красный наряд и дал бы место во Внутреннем дворце. – Ваше высочество... а-ах!... опасно рано рассуждает о Внутреннем дворце, – ухитрился выдавить он. Казалось, даже хваленый цилиний разум отказывает. – Вы восхитительны, господин советник – даже на ложе думаете о высоком... – Принц Юй осекся, стиснул на нем пальцы до синяков, шумно втянул воздух. Излился, понял Мэй Чансу и застонал отчаянно, а Юй договорил уже ровным голосом: – Не стоит мне слишком утомлять столь совершенное существо. Это ведь не последний наш раз. Цзинхуань ослабил хватку и почти целомудренно целовал его в уголок губ, пока Мэй Чансу, содрогаясь, освобождался от семени. Наслаждение его было долгим и ярким, какое он помнил лишь по снам. Все повторялось с их встречами от раза к разу: господина советника вертели на ложе, как тряпичную куклу, и обходились с ним не церемоннее, чем пест со ступкой, он же легко и блаженно достигал сияющих пиков, к своему полному изумлению. – Да, ваша чувствительность к проявлениям небесной силы – редкий дар, – сообщил как-то Цзинхуань весело. Он усадил вымотанного танцами на ложе Чансу к себе на колени и поил по глотку чаем, не слушая его возражений. – Мне повезло, что я разбудил его в вас первым. Если бы на моем месте оказался мой брат... – Ка-акой брат? – пробормотал Мэй Чансу оторопело. В голове в ту минуту все ещё мутилось, как у человека, которого морская волна накрыла по самую макушку. – Сянь, разумеется, – любезно пояснил принц Юй. – Неужели кто-то ещё из моих братьев проявлял к вам интерес? Но боги устроили все так, как должно. – Ваше высочество почитает меня подобием ивового юноши, не способного устоять ни перед одним крепким копьем? – Наконец-то сердцебиение успокоилось, и Мэй Чансу вновь обрёл нужное расположение духа. А с ним и иронию. – Напротив, господин Су, ваше обычное самообладание заслуживает всяческих похвал. Однако у каждого из нас своя слабость, и вашу вы обнажили передо мной. Мне приятно было бы думать, что дело в моих исключительных талантах на ложе, но правда такова, что вас распаляет именно божественная форма. Насколько я буду неблагодарным, если не предупрежу вас об этом в ответ? – Ваше высочество несправедливо преуменьшает собственные достоинства, – пробормотал Мэй Чансу. Мысль о "божественной форме" тотчас засела в мозгу занозой. Но Цзинъянь, его любимый Буйвол, не вызывал ведь у него такого волнения в крови! Сяо Цзинхуань рассмеялся. – Меня радуют ваши слова. Они говорят о том, что вы муж нравственный и сдержанный, и юный Цзинжуй так и не добился вашей благосклонности. Либо не догадался облечься в сияние, покоряя вас. – Ваше высочество ревнует к Цзинжую? – Это было бы глупо. Но я все же рад тому, что вы ему не достались. Ведь вряд ли вы задумали бы против него теперь свой план, если он успел разжечь в вас огонь на ложе? Это могло быть как ловушкой, так и простодушным хвастовством, и Мэй Чансу не медлил с ответом ни одного удара сердца. – Обстоятельства рождения молодого господина Сяо действительно несчастливые, и для него не будет радостно об этом узнать. Но и жить в опасности того, что это обнаружится, под рукой такого отца, как гневливый Се Юй – незавидная судьба. Если правда послужит к преуспеянию вашего высочества – пусть она обнаружится сейчас. *8* У советника Су был мелкий и летящий почерк, черты прорисовывались с наклоном и не до конца, что выдавало руку опытную, но слабую. Зато в сердце у советника не было ни слабости, ни жалости, ни стыда. Цзинъянь ещё раз перечитал письмо. В нем советник со своей безупречной логикой доказывал, что одним из немногих, открыто возвысившихся после дела о мятеже Чиянь и принца Ци, был Се Юй хоу Нин, ныне получивший звание Опоры империи. Он дерзко напоминал принцу, что именно Се Юй не раз хвастался, что собственной рукой зарубил молодого командующего Линь Шу. Пунктуально перечислял воинские победы хоу, среди которых самой яркой так и оставался разгром юйцев на перевале Мэйлин дюжину лет назад – и тут же замечал, что располагает показаниями выживших и рассеянных по свету солдат армии Чиянь, которые, разумеется, готов предоставить его высочеству. Согласно этим свидетельствам, звонкая победа тоже была украдена у уничтоженного им маршала Линя, и таким образом, державный хоу представал как лгун, убийца и мародер. Исходя из этого, делал вывод советник, свершившееся нынче крушение дома Се должно быть угодно богам и возросло на собственных пороках державного хоу: его волчьей натуре, гордыне, неподобающей дерзости и святотатстве. Ныне Се Юй заточен в тюрьме управления наказаний, и советник приложит все свои скромные силы, чтобы в этом принужденном положении преступник сделался разговорчив по интересующим их делам. В приписке советник Су также сухо отмечал, что кровные родственники императорской династии не потерпели серьезного урона, так что его высочество может не беспокоиться. Нить изысканных рассуждений вилась по бумаге, точно шелк в руках умелой пряхи, любой бы признал их истинность, и только одно царапало. Ради этой заманчивой цели советник подстроил прилюдный позор и ссору Сяо Цзинжуя с отцом на его же дне рождения. Того самого Цзинжуя, который звал его другом и был в него, очевидно, отчаянно влюблен. Который привёз его погостить в столицу, поселил у себя в поместье и поминал его имя через каждое второе слово. Юный Цзинжуй стал для него лишь орудием для свержения могущественного отца. Еще утром тот был сыном старшей принцессы и державного хоу, а вечером стал прижитым в незаконной связи ребенком из семьи преступника. И все это свершилось слабыми руками господина Су. Цзинъянь сам был полководец и понимал необходимость жертвовать в бою солдатами, и понимал также, что на пути к трону ему предстоит война жарче, чем на границах. И в рассуждения господина Су была своя справедливость, и Цзинжуй потерпел жестокую обиду, но не был даже серьёзно ранен... Все так. Но на явившегося после с докладом советника принц Цзин смотрел неприветливо. Советник Су же был весь гладкость и шёлк – только из шёлка и тетивы для лука делают. – Случившееся открывает перед вами, ваше высочество, сразу несколько путей. – Так научите меня, какие же, – заталкивая свою неприязнь поглубже, произнёс принц Цзин. – Во-первых, выдвинутое против Се Юя обвинение даст нам возможность увидеть, за какие ниточки он потянет в отчаянии и кто его союзник. Во-вторых, недаром говорится «речи человека на пороге смерти прекрасны» – а кара за святотатство именно такова. Поговорив с хоу Се и пообещав ему заступничество моего покровителя, я узнал несколько имён, относительно которых хотел бы разведать тщательнее и потом представить вам свои соображения. – Судьба Се Юя в руках министерства наказаний, и я рассчитываю, что вы ни в малейшей мере не преступите закон, преследуя наши цели, – спокойно предупредил Цзинъянь господина Су. – Несомненно, ваше высочество. Но мой перечень ещё не окончен. – Продолжайте, прошу вас. – В-третьих, устранение столь влиятельного хоу оставляет незанятыми посты, которые его величество, видя, что борьба между старшими сыновьями обострилась, не пожелает отдать никому из их явных сторонников, и здесь делается явным ваше преимущество. В-четвертых, пятый принц, одержав столь убедительную победу над видимым соперником, неизбежно потеряет в осторожности и оступится. И, наконец, я, уверен, терзавшая вас все эти годы жажда мести начнет утихать. Целая рука полезных следствий из одного события, случившегося, казалось бы, без вмешательства вашего слуги. Скажите, ваше высочество, я хорошо для вас поработал в этот раз? Это тщательное, монотонное перечисление, как ни странно, напомнило Цзинъяню доклад кого-нибудь из его генералов после удачно проведённого перестроения войск. И он ответил искренне: – Ваши действия были немилосердны и решительны, и я благодарен вам за то, чего вы достигли. – И я могу просить ваше высочество о малой награде? – произнёс советник совсем уж вкрадчиво. Цзинъянь кивнул. Не упрекают же топор за то, что он рубит, а советника за то – что интригует. Господин Су честно придерживался поставленных им ограничений, а милосердной Гуаньин ему никогда не быть. – Я прошу о чести видеть ваше высочество в силе и славе. В расположении ко мне. – Су Чжэ еле слышно вздохнул. – И хочу ваш поцелуй. В свой демонический облик Цзинъянь облекся, когда тот ещё и договорить не успел. Но божественная сила, как всегда, обостряла его прирождённый нрав, и вместо страстного желания он внезапно исполнился подозрительности. – Вы делите ложе с моим братом. Если вы выбрали такой хитроумный способ посеять... то есть усилить рознь между нами, я не... – И не думал. Просто поцелуйте меня, – повторил советник и самым откровенным образом приоткрыл узкие розовые губы. Вот уж, действительно, красавица Си Ши, только стыда не ведающая! Цзинъянь дёрнул его к себе на колени, подхватил под худые лопатки и приник ко рту, смешивая дыхание. Целовался господин советник так, как не снилось и самым страстным прелестницам. Да что там, не всякая ивовая девушка поведёт себя так откровенно. Атаковал его рот языком, постанывал, выгибался, ерзал. Потом судорожно вздохнул, упёрся ему ладонями в грудь и отстранился. – Довольно. Ваше высочество и так одарили меня сверх меры, – проговорил он, тяжело дыша. – Надеюсь, что ваше мнение о ничтожном теперь не упало немыслимо низко. – Вы уверены, что не желаете продолжить на ложе? – вырвалось само собой. Цзинъянь сдерживался, но руки, обхватившие Су Чжэ кольцом, разжимать не спешил. – Когда наше дело будет завершено, если ваше высочество все ещё захочет недостойного на ложе, вы просто прикажете принести меня в ваши покои завернутым в пуховое одеяло... и жаждущим, поверьте, – отозвался советник с усмешкой, однако глаза у него были ещё тёмными от желания. – А сейчас, умоляю, разожмите объятия, не делайте мою задачу ещё трудней. Намёк на обычай, каким императору доставляли в спальню наложниц, чуть было не зажёг кровь Цзинъяня заново, но даже он не заставил забыть – господин Су интригует как дышит, солгать ему проще, чем выпить чашечку чая, и в искусстве управления людьми он достиг невиданных высот. Но Су Чжэ точно хотел его. Это Цзинъянь чувствовал безошибочно, в его дыхании, токе крови, запахе. Не бывает обычного человека, способного притворяться так искусно, а господин Су, при всей своей особенности, был вовсе не лис-оборотень. Мысль, что его доставят в спальню принца обнажённым и готовым к любви, будоражила его так же сильно, как и самого Цзинъяня. И даже если господин Су уже дарил ласки его брату – такое желание говорило лишь о ненасытности хрупкого Су Чжэ, но нимало не отвращало от него. Принц Цзин даже подумать не мог, что какую-то луну спустя не пожелает дотронуться до советника даже палкой. * События покатились постепенно, как с горы – повозка, оставленная без присмотра. Сначала движение это было медленным и незаметным, и его можно было счесть случайностью – но скрытый игрок убирал с доски камни один за одним, и белые, и черные, не чинясь различиями. Превратности судьбы приводили к падению множества сановников – клевретов кого-либо из старших принцев. Причины тому бывали разные: проступки непочтительных детей, преступный сговор, взятки, вызывающее равнодушие к бедствиям народа, внезапные недуги и даже один пожар – но исход один. Губернаторы и министры падали к стопам Сына Неба и умоляли о милосердии: кто – о легкой казни, а кто – отпустить их к тихой и нравственной жизни в загородном поместье во искупление прошлых грехов. Преступления первых, несомненно, были непростительны, а участь вторых – не так и плоха, если подумать об альтернативе. «Подождите, – говорил советник Су ровным голосом, – с пиона надо сначала оборвать лепестки». Цзинъянь считал себя человеком, приверженным справедливости, но происходящее сейчас с этими людьми волновало его лишь отчасти. Он доподлинно знал, что среди служащих его братьям высших сановников честных нет ни одного – потому что сама природа честности и природа придворной борьбы несовместимы, как масло с водой. Его пристального внимания удостаивались лишь те, кто уже был в силе в тот роковой год дюжину лет назад. Те же из сановников, кто вступился перед императором за принца Ци, были низвержены, и не все сохранили голову на плечах, не то что должность. Значит, оставшиеся в милости – могли ли они быть причастны к заговору? Он теперь доподлинно знал, что заговор был, Се Юй подтвердил. Украденные родовые печати, безвестный заклинатель, убитый для сохранения тайны, а письмо генерала, ставшего свидетелем противозаконных обрядов и опасающегося за свою жизнь, – злонамеренная подделка. Он только не мог понять – зачем? Все нити сходились к Храму Неба и терялись в его сумрачной глубине. * Ся Цзян, настоятель Храма Неба при всем правлении отца-императора, в детстве, казался принцу Юю таким же пугающим и вечным, как заговоренные бронзовые чаши с мордами чудовищ, потемневшие за много лет от драконьего огня. С годами Юй различил в нем человека, но разумно приучился держаться подальше. Человек, возносивший моления небесам о том, чтобы их сила излилась на императорское семейство, был немногословен, обладал хищной улыбкой и различал покусителей на святость драконьего трона зорче, чем орёл видит зайца с небес. Его беспощадной каре не бывали препятствием ни знатность, ни сила, ни богатство преступников. Все знали, что высочайший настоятель Ся – бессребреник, не принимающий стороны ни одной из придворных партий и за то облеченный доверием императора; кто бы мог подумать, что у этого железного столпа найдется хоть одна слабость? Принц Юй не подумал бы об этом, не попади он в безнадежный и совершенно неожиданный тупик. С потерей министра финансов и хоу Нина положение четвертого брата пошатнулось, как подрубленное дерево, и оставалось его подтолкнуть, чтобы оно упало окончательно. Но как-то так произошло, что свободных рук подтолкнуть у него не оставалось. Господин Су советовал выжидание, заверяя, что в силу своего нрава принц Сянь оступится сам, но Юй знал своего соперника лучше. «Черепаха стоит на ногах-колоннах устойчиво, только взрывом и можно ее опрокинуть», – пожаловался он советнице Цинь, и боги, казалось, его услышали, когда он узнал про незаконный порох. Как тут было медлить? Взрыв сотряс самые стены Цзиньлина, вопли пострадавших достигли небес. Свирепый рык государя, обрушившегося с гневом на наследного принца, слышали аж за стенами Закрытого города. Сяо Цзинхуань ликовал – до тех пор, пока тяжелый шар на цепи не качнулся в другую сторону, и никчемные слуги, выбранные им для исполнения этого дела, не обнаружили свою глупость и предательство. Если четвертого брата за пороховую фабрику отец-император бичевал словесно, его самого ударом драконьего хвоста отшвырнуло к стене. Целую луну подряд ему было присуждено каяться и поститься у себя во дворце, не считая выхода для докладов отцу, публичных церемоний поклонения Небу и обрядов предкам. Отец оказался еще милостив и назначил равное наказание обоим: за глупость и никчемность, как произнес он громко. Братец Сянь, должно быть, быстро взбесился, запертый в одиночестве вдали от привычных развлечений. Самого же Юя угнетала иная, глухая тоска, досада охотника, упустившего добычу. Господин Су, возможно, был прав со своими советами подождать, но ожидание оказалось невыносимо. Оно, как скисшее вино, портило все, и, когда советник посетил его, даже желание распластать его на ложе не вспыхнуло в груди с такой силой. Господин Су учтиво осведомился, чем он прогневал господина, получил заверения, что ничем, однако после чаепития Юй отослал его прочь. И позвал Цинь Баньжо, потому что перед женщиной произносить жалобы на бессилие вслух было не стыдно. Как раз Цинь Баньжо и назвала ему имя Ся Цзяна. Тот пришел, когда стемнело, в черном простом плаще с низко надвинутым капюшоном, позволяющим разглядеть лишь клок седой бороды. Соткался из ночных теней, черный ворон. Не уделил внимания лучшему, свежезаваренному «красному халату» – поставил чашечку рядом, даже не отхлебнув. Не вел учтивых речей и обошелся без пышных титулований драконьей крови. Он заговорил сразу о деле. – Я пришёл встретиться с вашим высочеством и должен сначала кое-что прояснить. Девица Баньжо рассказала мне, в чем ваше затруднение, со своей стороны, я могу рассказать вам о своем. – Настоятель Ся известен как человек, которого не волнуют суетные трудности. Однако, если моя ничтожная помощь может быть ему хоть чем-то полезна… – вежливо начал принц Юй, но тот лишь махнул рукой. – Прошу ваше высочество выслушать меня. Император-дракон всегда мудро поддерживал равновесие между сыновьями, не давая ни одному из них подавить прочих, но в последнее время вы вдвоем принялись слишком рьяно раскачивать весы. Один из вас может в любой миг слететь с их чаши и кануть в безвестность. Обычно борьба за титул наследника безразлична Храму Неба, но не в то время, когда наследный принц лишился твердой руки, им управлявшей. – Хоу Нин? – рискнул переспросить Юй. «И тот самый его злокозненный амулет, позволяющий хоть в малой мере, но обуздать мощь драконьей крови? Не с неба же он упал в руки хоу. Определенно, высочайший настоятель знает об этом деле больше, чем говорит». – Не будем называть имен, которые и так всем известны. – Ся Цзян усмехнулся. – Если даже наставник принца так дурно контролирует себя, что можно сказать о его воспитаннике? Государь способен обуздать любого из своих отпрысков, но, когда тысяча лет его правления все же подойдут к концу, престол может занять неуправляемая сила в слишком непрочном для нее сосуде. И если вы, принц Юй, радея о благе державы, хотите предотвратить эту беду, я могу вам помочь. – Поколения государей Великой Лян полагались на прозорливость Храма Неба, и когда я взойду на престол, то, ручаюсь, не стану исключением! – пылко заверил его принц Юй. – Я напомню вам эти слова, когда придет день, – Ся Цзян снова улыбнулся. Его улыбка вызывала в памяти огромных хищных рыб, что странствуют по южным морям. – Но я тоже привержен равновесию и убежден, что любое доброе дело требует ответного, чтобы человеку добродетельному не отягощать свое земное существование долгами. – Что же вы потребуете от меня? – переспросил Юй медленно, как ступают на тонкий лед. – Подозрительность – истинно драконья черта! – хохотнул Ся Цзян. – Сначала я дам вашему высочеству самому посмотреть, как сила пьянит вашего брата и он, теряя подобающую осторожность, переступает черту. Когда он погубит себя сам, а вы убедитесь, что я держу свое слово, я попрошу вашего содействия в одном маленьком деле. Видите ли, принц Юй, все мы когда-то были молоды, а наша кровь – горяча. И сейчас я хочу с вашей помощью вернуть женщину, которую когда-то потерял. *9* Когда миновала луна наказания и оба принца покаялись пред отцом и поблагодарили за науку, для принца Юя настала пора при встречах не спускать со старшего брата глаз. Ни за одной вожделенной барышней он не смотрел так пристально, как за наследным принцем, подмечая малейшие перемены в его поведении. Но Сянь был как Сянь. Жаден, вспыльчив, привержен к хмельному. Ходили слухи, что недавно из его дворца вынесли завернутой в белый шелк одну из наложниц – якобы вместе с господином выпила крепкого вина, поскользнулась, бедняжка, и упала в пруд. Но чего только не болтают, и правды среди этой болтовни – как черных камешков в мешке риса! А вот что над сводчатой крышей Восточного дворца плясали молнии, Юй как-то вечером видел своими глазами. Без всякого праздника, без повода, просто так – принц Сянь играл своей силой, которой щедро одарял его отец. Вот уж воистину, не в коня корм. Близился день императора Тайцзуна, заповедованный всей династии для поминовения царственных предков. День чистого света был праздником для всех – для черной кости и знати, для мужчин и женщин, – но только дом Сяо отдельно возносил поминальные жертвы первому из владык-драконов. Проведению этого обряда принцев учили с малолетства, и сбиться в нем было так же немыслимо, как запутаться в собственном подоле, и все же распорядитель из Храма Неба пронзительным громким голосом всякий раз обозначал порядок действий. Когда Юй был мал, его это смешило. Сейчас – казалось обыденным и нужным. Первому из драконов, который смотрит на них с небес, важно, чтобы церемониал был соблюден безукоризненно, иначе как он изольет благоденствие на их род? Как назло, у первого яруса ступеней ко дворцу он столкнулся с Цзинсюанем и Цзинъянем, подошедшими одновременно. У старшего брата лицо было отекшее, а глаза красные, словно он все это время неумеренно предавался возлияниям; младший же смотрел набычившись и сжал челюсти так крепко, что желваки на скулах заходили. Оба посмотрели на Юя недобро. Он еще успел порадоваться, что братец Цзинъянь наконец освоил искусство вполне выражать лицом не то, что чувствует на самом деле, как наследный принц неприветливо рыкнул: – Нынче в столице такой обычай крайней непочтительности – не замечать старших? – Младший брат приветствует наследного принца и желает ему вечного благоденствия, – выговорил Сяо Цзинъянь деревянным голосом, кланяясь. – Таким голосом нашествия желтой саранчи, желают, а не благоденствия! – Сянь вовсе не успокоился его покорностью. Седьмой брат был, понятное дело, только предлогом выразить гнев. Что-то наследного принца раздражало, он кривился, будто в парчовую туфлю попал камушек, но уже не переодеть, не вламываться же на торжественную церемонию в одном носке! – А ты что молчишь, пятый? К тебе правила учтивости уже и не относятся? – Рад видеть старшего брата деятельным и пекущимся о нас обоих, – улыбнулся Юй одними губами. – Проходи же, а мы смиренно последуем за тобой. Сянь потопал вперед, раздраженно впечатывая шаги в ступени. Юй обернулся к Цзину. -Ты мрачен даже по твоим меркам, брат принц Цзин, – бросил он на людях привычную колкость. – Слышал, ты был в походе? Должно быть, маешься животом от солдатской похлебки? Он знал, куда ездил Цзин, и поход тут был не при чем. Когда и он сам, и наследный принц сидели под домашним арестом, кому-то отец должен был поручить заняться помощью пострадавшим от бедствий в провинциях. Не хромца Нина же туда посылать! Дело несложное, седьмому брату вполне посильное. – Благодарю старшего брата за заботу, – выдавил Цзин, вовсе не глядя на него. Когда тот хотел, он мог быть совершенным букой. Ну и гуй с ним, остынет, отчего бы ни вскипел! Не седьмой брат волновал сейчас Юя, а четвертый. Ся Цзян обещал действовать, но не назвал сроков. Неужто его обещание было ложью? В зале У-ин все мужчины рода Сяо были в сборе, ждали только государя. Зал, в иное время отведенный для пиров, сейчас внушал священный трепет. Оконные проемы были затянуты шелковыми драконьими стягами. Посреди зала был воздвигнут алтарь, а вокруг него в особом порядке разложены свитки с молениями, ритуальные деньги и щепа дерева нань, того самого, тысячелетнего, что в одиночестве возвышается посреди священной рощи. Дымились в чашах благовонные угли, плыл дым, пронизываемый тихим гулом голосов. Жрец-распорядитель распевал мантры высоким голосом; может, это была и жрица, Юй не различал выкормышей настоятеля Ся одного от другого. Этот гул, и запах, и солнечные лучи, острыми иглами пробивающиеся через отверстия стягов – по восемь в каждом, число благоденствия! – были для принца Юя так же привычны, как сигнал армейской флейты для брата Цзина. «Когда-нибудь я сам стану главным на этой церемонии, – подумал он. И прибавил, оглядевшись: – И уж тогда не допущу несообразности, какая здесь творится». С Сянем и вправду творилось что-то неладное. От Цзинъяня он все же отстал – тот сел на положенное место и застыл там подобно статуе Будды, даже глаза закрыл в сосредоточении, толку ли его дразнить? Зато переместил свое раздражение на принца Нина, напирая на него и что-то гневно втолковывая. Характер третьего брата был робкий, как у и его матери – простой наложницы, которую матушка-императрица изрядно притеснила в Шести дворцах. Но пусть тот был калека, с детства именуемый прозванием «Нин-вана» – «тихого князя» и не имеющий шансов занять трон, а все-таки старший по рождению, и поведение Сяо Цзинсюаня граничило с непочтительностью. – Дети, дети, что вы шумите! – всплеснул руками великий князь Цзи, но тоже не стал подходить к ссорящимся племянникам. И все равно Сянь посмотрел на него хмуро, не ответил с почтением, что уж было вовсе несообразно, и принялся расхаживать по зале из конца в конец, чуть не задевая подолом плаща разложенные кругом подушки с вышитыми охранительными знаками. Ударил гонг, пронзительный голос старшего евнуха был слышен даже со двора: «Император прибывает!». Кто ходил – встал на положенное место, кто сидел – поднялся, и разговоры смолкли, как отрезало. Буян Цзинсюань что-то еще бормотал себе под нос, нахмурясь, но беззвучно, одни губы шевелились. Император вступил в зал пешим, золотистое марево облика уже дрожало вокруг него. Прошел к своему месту, сопровождаемый малость нестройным: «Сын приветствует отца!» – диссонанс в слаженное звучание вносили и дядюшка Цзи с сыном, чье приветствие звучало по-иному, и, что удивительно, принц-наследник, запоздавший с положенными словами на миг. Да что с ним и вправду такое? Неужели чары колдуна Ся Цзяна все-таки подействовали, неощутимо для всех прочих? Император воздел руки над головой и с них хлынуло полупрозрачное пламя, облекая его в драконью чешую, сотрясая воздух неслышным ударом. Над человеческим лицом, как чудовищный капюшон, всплыла горящая голова, распахнулась пылающей смоляной бездной Диюя пасть с частоколом зубов. Все принцы тотчас облачились в свои демоноформы. Даже болезненный Нин не отстал, напротив, его тигр зарычал одним из первых. Раньше, когда Юй был еще совсем юнцом, облику отца точно зеркальное отражение отзывался первый принц, но со времен его мятежа и бесславной кончины никому больше этого не было дозволено. Никому и никогда. Дракон в Великой Лян только один. Пропетая мантра. Благодарственный жест. Хлопок в ладони от распорядителя. Поклон. Ритуальный шаг с левой ноги. Свиток, поднятый в воздух одним его взглядом – даже не движением бровей – и алое пламя с рук пожирает его и пепел закручивается вихрем вокруг алтаря. Один за другим вспыхивали висящие на высоких шестах фонари. Император обходил жертвенник противосолонь, и божественная сила закручивалась вокруг него в тугой кокон. Он завершил полный круг и встал перед алтарем предка-дракона. – Правая рука владыки, да увидит его почитаемый предок в силе и славе! Князь Цзи, младший брат императора, грузный даже в божественном облике, опустился на колени сзади и по правую руку от него. Его рыба разевала рот так, точно и она запыхалась от резких движений. – Левая рука владыки, да изольётся на него с небес дождь благословений! А вот это было неожиданно. С места поднялся не принц-наследник, но «Хромой Тигр» – Сяо Цзинтин, третий брат. Пусть увечный и слабый телом, непригодный к правлению, из живущих ныне сыновей императора он оставался старшим и таким же прямым потомком божественного Тайцзуна, как остальные. – Мое! Это мое место! Мое право! – Очертания фигуры вскочившего на ноги принца Сяня плавились от ярости, голос гремел под сводами зала. – Отец-государь, да как же… Император обернулся в гневе и изумлении. Юй незаметно привстал со своего места, стараясь разглядеть происходящее получше. Плавающий в воздухе дым мешал, но ему показалось, что очертания божественной черепахи дрожат, как огонь, в который то подкидывают хвороста, то нещадно задувают. – Молчи, непочтительный сын! Презрев прежде добродетель, нынче презрел и приличия? – Приличие – представлять перед очи предков калеку-Третьего? Добродетель – наказать меня за преступление Пятого? Да разве вы сами… Молния, яркая, выжигающая глаза, ударила с вершины алтаря и зазмеилась под сводами. Она не коснулась макушки Сяо Цзинсюаня, но тот покачнулся и осел на колени, а потом и вовсе завалился на бок на вышитую подушку. Подбежавшие евнухи подняли его на руки и немедля вынесли за двери. Бедолага принц Нин сделал шаг вперед. Его явственно трясло. Не хватало им всем безумного поступка четвертого брата, если еще и третий свалится в конвульсиях…Нет, справился с собой. Сяо Цзинхуань отлично его понимал – его самого колотило той же безостановочной внутренней дрожью. Но если у принца Нина это был ужас, у него самого – обмирающее чувство предвкушения. * Ся Цзян не беспокоил принца Юя еще долго, почти до самого кануна праздника Цинмин. Уже и был оглашен приказ императора об изгнании четвертого брата («…лишён титула, наречён принцем Сянь и отправлен в ссылку в Сяньчжоу»), и сановники при дворе засуетились, стараясь не выказать излишнюю поспешность при смене покровителя, но и времени не упустить, а старый колдун все ждал. Силен он, однако! Брат Цзинсюань, конечно, никогда не блистал разумом, но нерассуждающей сыновней осторожности в нем было не меньше, чем в прочих братьях. Надерзить их отцу-дракону посреди обряда, да и вообще оспорить безупречность его решений – это значило полностью лишиться рассудка; такого даже прямой как копье Цзин себе никогда не позволял. Либо настоятель искусно подгадал обстоятельства, которые вели к низвержению пятого принца, либо опоил его ядом, вызывающим безумие, либо… и либо и вправду нити божественной силы проходили через его жилистые руки, и он мог их незаметно дергать, точно струны циня. И пусть Ся Цзян, кланяясь, именовал себя слугой его величия, Юй не обманывался, насколько он опасен. Но кто боится опасности, тот и острую сталь из ножен не достает, не так ли? Цинь Баньжо все это время вилась вокруг него восторженно, поздравляя на все лады. И ведь она действительно оказалась полезна, этого не отнимешь! Может, поэтому Юй решил не рассказывать своему драгоценному советнику Су, каким чудом он избавился от соперника. Пересказал ему происшедшее коротко как «неумеренное пьянство подкосило разум моего брата, и он совершил преступление непочтения». Советник покивал со словами: «Этого следовало ждать», – и удивления не высказал. Он вообще мало интересовался сакральными церемониями императорского дома, не считая того особого интереса, который проявлял на ложе. Настоятель Ся почтительно пригласил его к себе как-то вечером. Якобы для помощи в решении судьбы святотатца Се Юя (который императорской милостью и ходатайством принца Юя все же сохранил голову), но речь сразу зашла о другом. Раз его высочество убедился, что Ся Цзян исполняет обещанное, так не соблаговолит ли вознаградить своего слугу с надлежащей щедростью? – Женщина… – припомнил Юй. – Вы хотите, чтобы я ее вам отыскал? Ся Цзян рассмеялся. Смех у него был – точно скрип бамбуковой пилы, которой распиливают осужденных за святотатство. – Вы думали, все будет так легко? Что я попрошу вас отправить гонцов ее на розыски, словно у меня самого нет верных прислужников? Я хочу, Сяо Цзинхуань, чтобы вы привели ее ко мне, используя свою божественную силу. Душа моей прекрасной госпожи связана именем драконов Сяо и зависла между двумя мирами. – И высочайший настоятель Ся, опора императора, не может попросить государя о такой малости сам? Этот вопрос Юй задал исключительно для проформы. Похоже, высочайший настоятель имел за душой многое, о чем не хотел или не мог сказать своему повелителю. Однако со следующим, кто собирался занять трон, он намеревался быть откровеннее. Это стоило обдумать, понять таящиеся в таком решении выгоды и опасности, но… – Нет нужды беспокоить его величество в его трудах и заботах, – усмехнулся тот. – Господин Ся наверняка понимает, что я не сведущ в подобных обрядах. Опасны ли они? Как следует к ним подготовиться? Что, если сейчас вы просите меня о вещах, которые уничтожат меня вернее, чем великое непочтение – Сяо Цзинсюаня? – Этот обряд не угрожает вашей жизни и не унесет вашу душу. Но вы переняли от вашего царственного отца похвальное качество – недоверчивость. – Ся Цзян, казалось, не был ни оскорблен, ни раздосадован. – Дверь этой комнаты открыта, я вас не принуждаю помочь мне сию же минуту. Переговорите со своими советниками, чтобы укрепиться в решении и избавиться от страхов, ваше высочество. Но возвращайтесь до Дня чистого света, не то я решу, что вы передумали платить за то, что получили моими трудами. * Цинь Баньжо… что толку было спрашивать у нее? Она сама привела к принцу настоятеля Ся, и ждать, чтобы она усомнилась в его предложении, было бы нелепо. Поэтому (хотя не без неловкости) принц Юй решил открыться в этом деле перед господином Су. Ныне с прекрасным советником они были так близки, что тот даже не постарался скрыть легкого недовольства, скользнувшего по лицу. – Видно, в моих советах для вашего высочества нынче мало пользы, раз вы не сочли нужным меня уведомить о таком могущественном союзнике. Даже наилучшие мастера вэйци не преуспеют, играя на доске, наполовину скрытой от глаз. Кто присоветовал вам обратиться к верховному настоятелю? – Цинь Баньжо. – Принц Юй махнул рукой. – Но разве это важно? Она свое дело сделала, а я сейчас пришел просить именно вашего совета. – Но к чему? Барышня Цинь и сама может одарить вас советами по этому делу. Она ловка, красива, преданно служит вам многие годы и несомненно обладает такими связями в столице, о которых бедному ученому из цзянху и помыслить боязно. Юй сам уже задумывался, что же такое связывало хозяйку дома увеселений с верховным жрецом храма. Но сейчас его волновала не советница, а советник. – Господин Су, видите, я признаю свою оплошность! Что мне сделать, чтобы между нами больше не было обиды? Я готов на все. – Юй склонился к нему и взял обе ладони в свои. – Я ведь говорю серьезно. К счастью, Су Чжэ, хоть и соперничал прелестью с красавицами, не был так жеманен, как они. Он лишь вздохнул и сказал кротко: – Мое единственное желание – служить вашему высочеству. Я лишь прошу вас впредь не оставлять меня несведущим в делах, важных для вашего продвижения к трону. Если вы обещаете мне это, между нами нет никакой обиды. Принц Юй возликовал и быстро обрисовал своему ученому советнику, что именно Ся Цзян уже сделал и как предложил за сделанное заплатить, прибавив под конец: – Я ищу вашего суждения по этому делу. Обряды, о которых говорит настоятель Ся, для меня темны и непонятны, а я не из тех людей, кто входит в темную комнату со светильником, не выяснив предварительно, не пороховой ли это склад. – Ваше высочество двинулись в опасный путь без меня, – покачал головой советник Су, – а теперь спрашиваете, не обрывается ли ваша дорога за поворотом в пропасть. Ничтожный попробует предположить это в меру своего слабого разумения, конечно… Ваше высочество не откажется направить меня ответами на некоторые вопросы? – Да спрашивайте, спрашивайте! – согласился Юй нетерпеливо. – Настоятель Ся служил династии еще до вашего рождения и ни разу не навлек на себя недоверия государя. Ревностно копил божественную силу для императорского дома, карал преступников, не глядя на чин, выказывал исключительно бессребренничество и аскетизм. Даже выбирая между вами и вашим старшим братом, господин Ся уверял, что радеет за державу. «Каждый кусок, каждый глоток – императорской милостью», так? – Но ведь это… – То, что известно всем, разумеется. Ни про то, что накопленной силой можно не только питать, но пьянить, ни про прекрасную преступницу, которая оставила неизгладимый след в душе высочайшего настоятеля, не ведомо никому. Но вы, ваше нетерпеливое высочество, уже приняли его помощь в деликатном деле – следовательно, оседлали этого тигра, и недостойный советник способен лишь догадываться, куда он вас принесет. Су Чжэ взял в руки кисть, однако не стал ничего писать. Должно быть, заданный его господином вопрос потребовал всего напряжения блестящего разума, и для сосредоточения советнику пришлось занять пальцы привычной вещью. Он полуприкрыл глаза, думая, выстраивая в уме весь план, а потом заговорил. Искусно, последовательно, размеренно он излагал принцу Юю, какие его на этом пути ждут тревоги и, напротив, как себя обезопасить. Отчего можно быть уверенным, что всемогущий глава Ся, разумеется, печется о своей выгоде, однако не подстроил ему ловушку. О чем необходимо расспросить советницу Баньжо – и чего ей ни в коем случае не говорить. Какие оставить распоряжения заранее и в каких словах сообщить о них настоятелю Ся, чтобы не оскорбить его и одновременно выказать твердость. Почему нерешительность на полдороге будет для его высочества опаснее любого тайного обряда. Как следует выстроить отношения с этим преданным слугой трона, когда принц Юй займет Восточный дворец и после… Он говорил и говорил и, наконец, осекся на полуслове и закашлялся. Риторские способности советника Су были превосходны, но дыхание слабо, и Юй великодушно прервал его: «Тс-с!». Он не был непонятливым учеником, и остальное было и так ясно. Так что Юй обнял Су Чжэ за плечи, напоил его чаем из своих рук и, не удержавшись, легко приласкал губами белую кожу над краем шарфа, под ухом. Тот вздрогнул и слегка выгнулся в его руках, но усилием железной воли сдержал отклик слабого тела. Бесценный, бесценный советник! *10* Совсем, казалось, недавно взрыв фабрики фейерверков сотряс столицу. Но даже в тот черный день владыка-дракон не выказал такой испепеляющей ярости, как сейчас. Когда в неурочный час над крышей Храма Неба вспыхнули молнии, ослепительные в темнеющем небе, то императорский рев волной прокатился меж стенами Внутреннего города. Стражи у дверей дворца Янцзюй, закаленные боями мужчины, упали на колени. А Мэн Чжи сделал то, что с ним не случалось с четырнадцати лет, – выронил меч, который только что отцепил от пояса, намереваясь оставить дежурство заместителю и отправиться домой отдыхать. Какой там отдых! Вихрем пролетел по улице его отряд от дворцовых ворот Пуцин к храму Тантянь, высекая копытами искры из каменных плит мостовой. Мэн Чжи ударом кулака распахнул резные створки ворот, не имеющие замка и засова и охраняемые духами предков. Он никогда не решился бы на такое святотатство, если бы не прямой приказ государя: войти в храм, арестовать всех, кого там застанет, до последнего служки-подметальщика, и немедля, не теряя ни минуты, доставить во дворец. Вытесненный в драгоценном металле знак власти император буквально швырнул ему, когда он уже выбегал из дверей. Мэн Чжи холодел от мысли, что мог не поймать в воздухе золотую пластинку, которую, по-хорошему, следовало принимать с поклоном и обеими руками, иначе и самому было недолго попасть под кару за непочтение. Он даже не предполагал, что ему придется ткнуть эту пластинку в лицо самому высочайшему настоятелю, а еще – выволочь из храма под руки что-то невнятно бормочущего циньвана. Ся Цзян выглядел так, словно получил удар кулаком в лицо, и могуч был тот кулак, если из носа у всемогущего жреца текла кровь. Принц Юй был не в беспамятстве, но словно не в себе. Глаза его были открыты и смотрели в одну точку, а губы шевелились, повторяя какое-то слово. Мэн Чжи прислушался: «Сюаньцзи. Госпожа Сюаньцзи». Мэн Чжи решил, что гори оно все синим пламенем, и усадил принца Юя перед собой на лошадь, замотав ему руки его же поясом. Может, потом тот отплатит ему за недолжное обращение, но безумец способен вытворить что угодно, если его не окоротить. Но силу Мэн Чжи ему не одолеть, а скакун носил командующего в бой в полном доспехе и уж точно вывезет двойную тяжесть. Ся Цзяна он приказал взять на седло своему заместителю, командиру Чжу, и остерег того, что за пленника он отвечает головой. И хлестнул лошадь. Принц Юй норовил завалиться на бок и что-то бормотал. От жреца на лошади, несущейся в полкорпусе сзади, не доносилось не звука (позже Мэн Чжи узнал, что командир Чжу, не будь дураком, подумал, что лишней головой его боги не наделили, а насколько верховный настоятель управляет своим телом, ци и боевым мастерством, он не знает, так что со всяческими извинениями накинул на шею пленнику тайгурскую волосяную удавку, ту, что при напряжении способна легко рассечь кожу и плоть). Лицо императора, когда Мэн Чжи ему докладывал об обнаруженном, было серым, точно присыпанным пеплом. Таким еще-не-командующий-гвардией видел его величество разве что в день, когда тот собственноручно сжег на площади перед дворцом мятежного старшего сына. – Ся Цзян и Сяо Цзинхуань сговорились у меня за спиной?! Творили злокозенный воровской обряд? – произнёс император низким, едва ли полностью человеческим голосом. Очертания божественного дракона неровно пульсировали вокруг него в такт ударам сердца, наливались жаром. – Подданный не может этого знать, – пробормотал Мэн Чжи, низко кланяясь и чувствуя, как по спине под халатами и доспехами стекает струйка холодного пота. Если демон-дракон в гневе расширится единым броском – поглотит и залу, и всех стоящих в ней, и панцирь станет командующему железным гробом. В бою он страха не знал, а вот так по-дурацки умирать не хотелось. – Своими глазами, когда двери храма распахнулись, ничтожный не видел, чтобы настоятель и циньван Юй что-либо творили. Они лежали, точно пораженные внезапным ударом. – Еще бы! – Громовый хохот прокатился по зале, переходя во вполне человеческий смех. – Они были в сознании? Мой сын сказал что-нибудь? А тот, второй? – Никак нет, ваше величество! – доложился Мэн Чжи облегченно. Драконий огонь откладывался, а с превратностями нрава его величества он за столько лет успел свыкнуться. – Настоятель Ся успел высказать недовольство, но замолчал, подчиняясь золотому жетону. А принц Юй был… оглушен, так вернее всего, ему было вовсе не до бесед. Ах да, имя он какое-то повторял. Женское. Сюаньюй… или Сюаньцзи. – Вот, значит так! – нахмуренные брови его величества сошлись, подобно двум грозовым тучам, но все же это был человеческий гнев. – Что ж, от мятежного корня не стоит ждать послушания, хоть я и надеялся, что должная кровь в нем возобладала. Доставь моего сына сюда. Мэн Чжи совсем не понял про мятежный корень, но упоминание императорского сына рядом со словом «мятеж» воскресло старые воспоминания из самых нерадостных. Он на всякий случай переспросил: – И настоятеля Ся тоже? – С этим погоди. Но глаз с него не спускайте, ясно? – Подданный принимает приказ! – гаркнул командующий, поклонился быстро и бегом понёсся исполнять. К этому моменту глаза Сяо Цзинхуаня утратили остекленелый блеск, и он начал понимать человеческую речь, но все же Мэн Чжи выделил гвардейца покрепче, чтобы довести того от караулки до императорского дворца. – П-приветствую отца, – выговорил принц Юй, запинаясь. Необходимость совершить земной поклон он воспринял как благо, а подниматься из него не спешил. – Сын явился по вашему повелению. – Хорош, нечего сказать, – брезгливо произнес император. – Что ж, явился, так отвечай за содеянное. Он смотрел с высоты трона на своего коленопреклоненного сына с хищным интересом, без рвущегося наружу гнева, а как тигр смотрит на зайца, прикидывая, с чего начинать жрать. Юй глубоко вздохнул и выпрямил спину. – Отец, ваше дитя глупо и неумело, но все совершенное мною происходит единственно от излишнего рвения! – Что глуп – несомненно, – согласился его величество с недоброй усмешкой, – иначе не оправдывал бы рвением беззаконное и тайное вторжение в Храм Неба. – Отец, ваш сын не умышлял дурного, – моментально нашелся Юй. – Матушка-императрица недужит в последние дни, это меня глубоко печалит, и я хотел вознести моление Небу... – И чем же домашний храм тебе не угодил?! – Я… – Матушку приплел! – Император постепенно терял даже видимое спокойствие. – Даже чистое имя родителей ты не боишься запятнать ложью, скверный, непочтительный ребенок! Есть ещё что-нибудь, чего ты не посмеешь сделать? Думал, я не отличу благодетельной молитвы от воровского умысла? Моления о процветании от подготовки к мятежу и деяний в пользу врагов державы? Вот тут Сяо Цзинхуань застыл терракотовой статуей. Понял, что отец не счел происшедшее его обычными интригами и что от возможности стать кучкой пепла, подобно старшему брату, его отделяет только красноречие. Сглотнул, произнес сдавленно: – Отец-государь, я ничего не знаю о мятеже. – Ты всё упрямишься! Решил, что сможешь меня обмануть? Зачерпнуть из источника моей силы так, что я не замечу? Что я стар и глуп, что посмотрю сквозь пальцы, как ты дерзаешь сговариваться с моим верховным жрецом?! С моим! Я много лет потворствовал твоему своеволию, и ты в своей наглости перешел все границы! Мэн Чжи взмолился, чтобы боги сделали его невидимым хоть ненадолго. Принц Юй лег лицом в пол: – Отец, я почтительный сын и благонравный подданный, я не виновен! Меня оклеветали! Император размышлял долгую минуту, но простершемуся ниц принцу она должна была показаться вечностью. Жар драконьего облика предупреждающе потрескивал в тишине зала. – Что ж, давай послушаем, что на самом деле ты делал в полночь в Храме Неба вместе с настоятелем Ся. Поднимись и отвечай! Я хочу видеть твое лицо. И учти, хоть одно лживое слово, и тебе несдобровать. – Сын принял повеление, отец-император. – Принц Юй несколько раз вздохнул судорожно и начал: – Отец мудр, когда бранит меня за проступки и отличает седьмого младшего брата за успехи, все же ваш никчемный сын поддался ревности. Только недавно принц Цзин был в опале, а ныне вы жалуете его. На негодного нашло затмение разума! Я умолил настоятеля Ся об обряде, который отвратит от недостойного младшего брата удачу и вашу милость. – Лжешь, – прошипел император, однако на лице его отразилось внезапное изумление. – Принц Цзин, неужели? – Не смею лгать! – принц всхлипнул и стиснул зубы. – Пусть я жестоко провинился, но никогда не посмел бы отнестись к отцу с пренебрежением… – Кто такая Сюаньцзи? – прервал его император на полуслове. – Отвечай! Юй вздрогнул, опустил голову совсем низко и почти прошептал: – Недобрый женский дух, крадущий удачу, государь. Ей нет хода за стены императорского дворца, но мой брат от нее не защищен. Так сказал верховный настоятель. – И это мой сын, и говорят, что он на меня похож, – произнес император с отвращением. – Чтобы обнажить правду, потребовалось ее из тебя чуть не клещами тянуть. Духу не хватило ответить за содеянное, Сяо Цзинхуань? Дурная трава от дурного корня, и наставления императрицы не помогли. Ся Цзян ошибся, когда думал, что, помогая тебе, послужит новому государю. Куда там! Ты только и способен, что на ложь и козни! Годами длил злую усобицу с одним братом и, едва тот исчез, не нашел ничего лучше, чем обратить колдовство против другого? И какое колдовство… – Отец-государь… – Молчи, ничтожный. Мэн Чжи! Командующий отмер у дверей. – Ся Цзяна в цепи, под арест в Небесную тюрьму. Прежде мне казалось, что он никогда меня не обманет, но тот, кто притворялся верным, оказался слишком коварен. Передай ему, что я не хочу его видеть. Дай ему бумагу и тушь, чтобы он написал признание. – Подданный принял приказ! – Мэн Чжи споро развернулся и покинул залу так поспешно, как только позволяло почтение. Уже за спиною он услышал: «…Гао Чжань! Запиши мой указ и огласи как должно. Пятый принц Сяо Цзинхуань, циньван Юй, недобродетелен, непочтителен к родителям, строит козни. Лишить его пяти жемчужин с почетного убора и запереть в его собственном дворце для размышления и покаяния…» *** Ночью Цзинъянь неожиданно проснулся – как будто его оглушило взрывной волной от разорвавшегося горшка с порохом. Он прислушался, часто дыша, – нет, в поместье было тихо, только перекликались часовые, да свистела какая-то птица. Если это и случился дурной, к будущим несчастьям, сон, то он не запомнил, что же ему приснилось. Следующий день в казармах городского гарнизона для него пролетел незаметно (после многих лет командования армией – все равно, что после боевого скакуна получить под объездку мохнатую лошадку кочевников: дикую, маленькую, неприхотливую, но ужасно упрямую). Но все же дело это было привычное и тем даже приятное, в отличие от придворных интриг, и он не спешил возвращаться в поместье, пока не стемнело. Вечером его ждал список с императорского указа о наказании принца Юя, доставленный дворцовым евнухом. И встреча с командующим Мэном, которому император, оказывается, приказал до полной луны особо приглядеть, чтобы с его седьмым сыном не случилось внезапных несчастий. Посему он, Мэн Чжи, прикажет выставить у усадьбы принца гвардейские караулы, и вот чтобы обсудить это дело… Понемногу, под этот рассказ, брат Мэн увлек его в кабинет, где можно было говорить свободно, и там гулким шепотом поведал то, чему сам был свидетелем. Что государь был невиданно разъярен и заподозрил пятого брата в мятеже. Что чуть не казнил его на месте, и лишь тогда тот признался в попытке навести порчу на него, Цзина. Что с нынешнего дня настоятель Ся, потворствовавший пятому принцу в этом деле, в темнице. Что ярость императора даже после этого не вполне утихла. Под конец командующий заметил, что хоть принц Цзин – боевой генерал и доблесть его всем известна, а против мстительного духа человек бессилен, и надо бы послать за даосом-заклинателем, но раз даже Ся Цзян не верен государю, то кому верить теперь? Это «кому верить теперь?» Цзинъянь затем повторил себе мысленно не раз, слушая гладкую речь советника Су. Советник Су неприкрыто и самодовольно торжествовал – Сяо Цзинъянь уже научился читать мельчайшие признаки этого чувства по его бесстрастному лицу. – Счастлив поздравить ваше высочество с тем, что соперники, притеснявшие вас столько лет, устранены с вашего пути, а тот, чьим наветом был осужден ваш старший брат, сам познает суровый приговор. Падение Ся Цзяна было и вправду добрым известием, однако Цзинхуаню следовало бы вести себя осмотрительнее. Что нашло на всегда хитрого пятого брата, что он поступил так глупо и опасно? Зачем выдумал историю с порчей? – Вы говорите это так, господин Су, словно случившееся произошло вашим произволом, а не соизволением богов, – отчитал его принц Цзин резко, однако советник лишь улыбнулся: – Я незначительно, но все же наделен даром разбираться в людских душах. Смертному не под силу уронить скалу, однако он может спустить с горы лавину, сдвинув всего лишь малый камень. Цзинъянь посмотрел на него с недоверчивым изумлением. – Вы хотите сказать… – Что, зная тайну Ся Цзяна, человек проницательный мог вычислить его сокровенное желание. Ваше высочество желает послушать в подробностях? В жизни настоятеля Ся была одна женщина – хуасская принцесса Сюаньцзи. Ради нее он отказался от матери своего сына и предал своего государя, ради нее не гнушался заговора и пошел на подлог. Сокрушение принца Ци и семьи Линь было ее местью, кстати говоря. – Но я не слышал сегодня ни о какой Сюаньцзи! Ся Цзяну вменяют в вину, что он помогал навести порчу, и, конечно, я не верю в это, но... – Ваше высочество соизволит дослушать рассказ до конца? Принцесса Сюаньцзи действительно существовала, только, увы, стала рабыней императорского дома прежде, чем Ся Цзян увлекся ею, – после подавления мятежа хуа. Злая ирония в том, что, возможно он сам обращал ее вместе со всей их выжившей знатью. Этот обряд, которым повергают пленных и изменников в рабство, таков, что отрубить голову было бы милосерднее, по правде говоря. Души этих преступных рабов посвящаются предку-дракону Тайцзуну и питают его силы – и вместе с ними силы царствующего дома. Прошедшие подобный обряд угасают быстро и мучительно, а, покинув тело, их душа не может освободиться и уйти на новый круг перерождений. – Откуда вам-то все это известно? – вскипел принц Цзин. – Мудрец советуется с книгами, ваше высочество, а вольные люди цзянху слушают ветер. Сочетание того и другого порой приносит крупицы поразительного знания. Ся Цзяну, конечно же, все это тоже было ведомо. Он давно хотел освободить душу своей женщины, однако риск был слишком велик, все равно что попытаться выкрасть золото из охраняемой сокровищницы. Но когда он проведал о редкой возможность вселить эту душу в живое тело… о-о, тут он сделался просто одержим этой идеей. – Но мертвые не возвращаются с того света!.. – Не возвращаются, ваше высочество, увы. – На мгновение брови Су Чжэ сошлись, образуя надо лбом скорбную морщинку. – Те сведения, которые мне удалось скормить Ся Цзяну через третьи руки, были ложью. Но ложью убедительной. Он поверил, что божественная сила дома Сяо способна обратить случившееся вспять. И тут, вот удача, ваш пятый брат, нетерпеливый и жадный до власти, обратился к нему за помощью. В результате Ся Цзян все сделал своими руками: по просьбе пятого брата расшатал разум принца Сяня, своими ошибками подставил под отцовскую ярость принца Юя и погубил в глазах императора себя самого. Все, как я и предполагал. – Погодите. – Цзинъянь озадаченно наморщил лоб. Что-то мучительно не сходилось. – Предполагал? Вы заранее знали, что мой пятый брат впутается в эту историю? Само это предположение звучало отвратительно, однако господин Су даже отрицать не стал. – От действий вслепую мало проку. Я знал заранее и о неопределенном положении Юя, и о его загадочной хуасской советнице. И подтолкнул принца в его нерешительности, когда понадобилось. Я хорошо послужил вашему высочеству, правда? Господин Су поистине был искушен в убеждениях. Цзинъянь прикрыл глаза, на мгновение ощутив тошноту при мысли о том, что его брат, пойдя по подсказанному советником ложному пути, под гневом владыки-дракона мог обратиться в кучку пепла, а первопричиной всего этого стал бы он сам. – Я как-то говорил, что у советника Су недостает сердца. Теперь я узнаю, что у него недостает и памяти о приказанном мною. Как вы могли сложить такую ловушку против моего брата, не испросив на это дозволения у меня? – произнес он тихо и яростно. – Я уже не спрашиваю, как вы могли послать в смертельную западню человека, с которым делите ложе, и сейчас похваляться этим! Господин Су несказанно удивился. – Я полагал, что ваше высочество желает достичь трона Великой Лян, а не просветления святого! Со вторым, увы, ничтожный вам помочь не в силах. Не замесить теста для лапши, не разбив яиц! Ваши влиятельные братья были первейшей помехой на пути к трону, и я устранил ее; их опорой в министерствах были продажные чиновники, и их я устранил тоже. – Вы смеете говорить об этом открыто и без стыда?! – А чего мне стыдиться? Ни железом, ни ядом, ни клеветой, ни угрозами я не затронул никого из них. Я был законопослушен, чтобы не подвергнуть опасности доброе имя вашего высочества, однако следование закону не равно снисходительности к вашим врагам. Да, я способствовал тому, что всех этих людей повергли их собственные пороки, принц Цзин! Принц Цзин стиснул кулаки. Это хладнокровное, самодовольное, слепое рассуждение… – Вы хоть понимаете, что подвергли угрозе смерти моего брата, даже не удосужившись поставить меня в известность?! – Ваше высочество на пути к трону выбрали неудачный час для милосердия и сомнения. Ваши братья-принцы сами послали бы вас на смерть, не моргнув и глазом, если бы это хоть на шаг приблизило их к заветной цели. Если мы хотим одолеть их, мы должны быть безжалостней, чем они. Сяо Цзинъянь ощутил, как в нем закипает нестерпимый, обжигающий гнев на человека, который не просто совершил недопустимое, но нимало не раскаивается в этом, позволяет себе дерзить циньвану и даже… поучать его? То, что намерения Су Чжэ были направлены на его преуспеяние, не оправдывало того ни в малейшей степени. – Я ждал от вашего высочества поощрения за то, как постарался ради вас, а получаю упрек? – произнес господин Су с видимым недовольством, превратно истолковав его молчание. Если бы он знал, как тяжко Цзинъянь обуздывает сейчас себя, как отчаянно напоминает себе, что гневливость он унаследовал от отца и, вспыхнув, этот пожар будет гореть долго, то счел бы нужным смолчать! Но увы. Облик лег на плечи Цзинъяня, как броня перед боем. Расширился облаком из дыма и жара, впитал в себя гнев и горечь, заставил заносчивого Су Чжэ наконец-то отшатнуться в подобающем благоговейном испуге и хоть ненадолго умолкнуть. Цзинъянь щелкнул возникшим в руке огненным бичом, спеленывая несносного наглеца. – Вы сказали достаточно, – громыхнул он раскатистым басом. – Я понял и вашу точку зрения, и вашу несносную самонадеянность, и бессердечность, какой славна не всякая гулящая девка из банды разбойников. – Ваше высочество?.. – пролепетал советник Су. – Главное, я наконец-то понял и сердцевину вашего характера. Вы расчетливы и бессердечны, раз без зазрения совести готовы погубить человека, с которым делите ложе. Вы безнравственны и дерзки, раз позволяете себе принимать решения, которые исключительно в воле вашего господина. Вы не так умны, как желаете казаться, раз в слепоте своей не видите даже близких последствий собственных деяний. Боюсь, у меня нет в вас надобности более. Мне с вами не по пути. – Ваше высочество, вы неверно истолковали мою преданность вам… – Су Чжэ тяжело и мелко дышал в оковах призрачного бича, но еще не сдавался. – Ко всем гуям такую преданность, если она чуть не убила Сяо Цзинхуаня! Вы – как ядовитый скорпион, за каждым движением которого надо следить. Так что выслушайте мой приказ: вы перестанете вредить моему брату под личиной добрых советов и немедля напишете ему письмо с отказом. Или, клянусь, вы горько пожалеете о том, что вообще приехали в Цзиньлин и попались мне на глаза! Су Чжэ закашлялся. Было это недугом или притворством, но кашель сотрясал его тощее тело так убедительно, что Цзинъянь разжал кольца бича, и советник упал на колени, замахал рукой и тут же чуть не пополам согнулся в долгом приступе. Цзинъянь ждал. – Если ваше высочество, – прохрипел наконец Су Чжэ, – желает… кхе… простите. Если вы желаете сделать меня мишенью для гнева циньвана, вам будет проще наказать меня самому, чем подставлять под негодование принца Юя за внезапный и грубый разрыв с ним. Однако когда мой принц приказывает, я повинуюсь. Ваше высочество славны своей тягой к справедливости и должны честно припомнить, что ваших приказов я не нарушал ни разу. – Это уже не важно, господин Су, – зло бросил Цзинъянь. – Пишите – и убирайтесь с глаз моих. Вы больше можете не утруждать себя заботами о моих делах, и, надеюсь, у вас освободится достаточно времени, чтобы вы смогли осознать собственные ошибки. *11* Кто бы мог подумать, что Сяо Цзинъянь так вспыхнет! В прямом и переносном смысле слова. Он сам продиктовал Мэй Чансу письмо для принца Юя, и вежливой уклончивости в этих строках было не более, чем жемчуга в деревенском пруду. Вот беспощадной честности – с лихвой. Мэй Чану попробовал было заикнуться, что это не свойственно его слогу, но Цзинъянь только отрубил: «Ваше дело – повиноваться приказам, господин Су!». Единственное, о чем советник смог упросить своего принца – не упоминать в письме имени той персоны, в пользу которой он действовал, то есть самого Сяо Цзинъяня. «Ошибка, допущенная мной, по справедливости не должна еще пагубнее отразиться на вашем высочестве!». Принц Цзин придирчиво удостоверился, что Мэй Чансу пометил послание личной квадратной печатью, а затем – позвал слугу и отправил его с бумагой во дворец Юя. Все это было глупо, опрометчиво, опасно, но спорить и дальше с принцем-Буйволом, облекшимся в чудовищные мускулы и рога, Мэй Чансу не рискнул. Если Цзинъянь был упрям в человеческом обличии, то в демоническом это качество умножалось втрое. Когда принц Цзин наконец получил желаемое и вытолкал его за дверь в подземный ход, Мэй Чансу ощутил такое бессилие, что ноги отказывались его держать. До своего выхода он шел медленно, как расслабленный старец, останавливаясь отдохнуть поминутно. Мысли же прыгали у него в голове пузырьками воды в кипящем чайнике. В каком месте он ошибся столь грандиозно? Что привело к сегодняшней ссоре? С самого детства Цзинъянь бывал упрям, однако ни разу не глуп. Его упрямство рождалось не на пустом месте, а лишь тогда, когда он решал, что «так правильно». А правильное исходило от близких ему людей. Если это против распоряжений Цзинъюя-дагэ, если этому поступку огорчится матушка, если за задуманную проделку может крепко влететь самому Линь Шу… Выхвалялся Цзинъянь не слишком, к достающимся ему самому благам и наказаниям был равнодушно-терпелив, но своих в обиду не давал никогда. Когда у языкатого сяо Шу с язвительным Цзинхуанем случалась очередная ссора, старшему принцу доставалось от кулаков обоих младших. Мог ли за эти годы пятый брат стать для него «своим»? В том, чтобы исправить мерзость характера, тот, во всяком случае, преуспел. Но брат Мэн определенно писал, что принц Юй держит себя с младшим братом надменно и пренебрежительно, никогда не упускает возможности уколоть его или принизить перед отцом-императором! Хотя кто открывает свои истинные чувства в тронном зале перед лицом государя? Даже Цзинъянь не настолько прям и наивен. Дурное отношение, которое на людях выказывает пятый принц к седьмому, может быть в равной степени как настоящим чувством, так и притворством, которое братья затеяли совместно, чтобы никто не заподозрил их в объединении сил. Даже если их политические воззрения несходны, они вовсе не обязаны враждовать… Если это предположение было верным, то промах, допущенный Мэй Чансу по незнанию, оказывался действительно грандиозен. И его следовало исправить как можно скорее, бежать к принцу Юю – если бы только не это несчастное письмо… Было странно думать про Сяо Цзинхуаня не как про самого злейшего их врага, а про того, над кем тоже стоило простереть заботу. Но если подумать, врагом он как раз не был, в отличие от Се Юя или Ся Цзяна. Он никак не приложил руку к заговору против армии Чиянь, а то, что ему пришлось надзирать за казнью старшего брата, можно было счесть скорее наказанием. Но все равно – так странно! Мэй Чансу и сам не заметил, как за этими размышлениями отодвинул тайную дверь и доковылял до собственной спальни, и очнулся, лишь когда отогнал взмахом руки суетящегося Ли Гана («Глава, глава, на вас лица нет!»). Надо было и вправду… поспать. Силы из него вычерпали, как последнюю воду из колодца. Но он успел отдать своим людям распоряжения и начертить короткую записку для принца Цзина. «Умоляю ваше высочество дать недостойному время исправить совершенные ошибки, чтобы потом предстать перед ним с нижайшей просьбой о прощении. Остаюсь вашим слугой, Су Чжэ». * Пусть учитель Кун-цзы жил шесть столетий назад, каждое его слово сияло применимой к нынешнему положению дел бессмертной истиной. Сказал он: «Благородный муж постигает справедливость. Малый человек постигает выгоду». Одного только не ожидал принц Юй, что это господин советник Су – всегда такой правильный и утонченный, обликом подобный нефриту, а в добродетельной скромности сравнимый с благочестивым отшельником, – окажется образцовым примером человека низкого. Лишь стоило свершиться злосчастному падению пятого принца из-за неразумного промаха настоятеля Ся, как безупречный господин Су отрекся от своего покровителя и даже имел наглость сделать это письменно. А ведь отец всего лишь выказал ему свое порицание, запер во дворце и лишил нескольких жемчужин – ничего сравнимого со злосчастной судьбой четвертого или, не приведи боги, первого брата. Конечно, прежде великолепному принцу Юю не случалось переживать и такой опалы, и она уязвляла его в самое сердце, а предательство господина Су только добавляло горечи к прочему. Придворные словно забыли о существовании пятого принца, поток писем с благопожеланиями иссяк мгновенно. Матушка императрица с Ланцзинь, навестившей ее по обыкновению, была милостива, но холодна. При дворе прославляли добродетельность и усердие седьмого брата; конечно, Юй сам немало способствовал восхождению его звезды, выставив его жертвой собственных козней – ну так на кого ему было ссылаться, прикрывая большой проступок малым, не хромца Нина же он взревновал! И даже Цинь Баньжо – уж кто бы! – и та сперва упрекнула его в бездействии, а затем и вовсе пропала на несколько дней, оставив принца Юя вязкой горечи его размышлений и бесконечным кувшинам с вином. Легко было говорить барышне Цинь – мол, рано заговаривать о поражении, боритесь, соберитесь с духом, вы были и остаетесь циньваном, государь сменит гнев на милость, не лишит вас навеки своей благосклонности… Принц Юй чувствовал лишь усталость, пронизывающую его до самых костей. Не так больно падать, споткнувшись на ровной дороге, но каково сорваться, почти добравшись до вершины горы? Воистину, «при дворе беспорядок, во внутреннем дворце царит вероломство, людские сердца непредсказуемы». И ему больше не хотелось бороться. Но Цинь Баньжо вернулась через несколько дней и, пав ему в ноги, вручила потускневший от давности парчовый мешочек с запиской. И если верить начертанному в ней, сразу становилось понятно, отчего, несмотря на все свое усердие и непреложные достоинства, Сяо Цзинхуаню так было и не суждено стать наследником престола. Сын от крови хуа! Да еще та самая госпожа Сюаньцзи, которую старый колдун Ся Цзян выкликал с того света, оказалась ему, Сяо Цзинхуаню, родной теткой, а обе хуасские принцессы были объявлены врагами династии Сяо, и их преступление не было прощено и после смерти. Теперь ясно, отчего Сяо Цзинхуань оставался вечно вторым, чьей судьбой было уравновешивать своих более удачливых, пусть и менее одаренных братьев. И отчего отец попеременно то приближал, то отталкивал его. Глядя на своего сына Цзинхуаня правым глазом, отец-император узнавал в нем свое даровитое подобие, зато, глядя левым, сразу видел отпрыска мятежницы. Все сходилось, как части головоломки, и принц Юй уже хотел вскрикнуть: «Как в прошлом отец добился престола, так добьюсь его и я!» – но он недаром много лет провел при дворе. Свои собственные цели могла преследовать хуаска Цинь Баньжо, свои цели оставались у Ся Цзяна – поверженного, но не казненного. Пусть шелк записки сделался желтее от прошедших лет, а тушь, напротив, посветлела на сгибах, она все еще могла оказаться подложной. Требовалось все обдумать, прежде чем приступать к действиям. Так что господин Су преждевременно посчитал себя свободным от обязательств. * Мэн Чжи был не очень хорош в переговорах, но сестра Ся – это был особый случай. Ни одна его встреча с ней не обходилась без пары кувшинов вина или славного поединка, при том, что она была старшей жрицей храма, а он – главнокомандующим гвардии. Не один раз они спорили так, что стены дрожали, а десять лет назад были в жестокой ссоре из-за принца Цзина (потом помирились, разумеется). Мэн Чжи давным-давно гулял на ее свадьбе, был братом по оружию ее мужу, генералу Не, и держал долгий траурный пост, когда его тело привезли в столицу. А добрая Ся Дун ни словом не упомянула, по кому еще он тогда скорбел. В общем, раз сяо Шу сказал, что пойти к сестре Ся и поговорить придется ему, он спорить не стал. После падения Ся Цзяна Храм Неба был оцеплен гвардейцами согласно приказу его величества, а всех его служителей допросили безжалостно. Сама Ся Дун провела в тюрьме Управления наказаний несколько дней, и вышла оттуда молчаливой, но, слава богам, невредимой, и Мэн Чжи встретила без затаенной обиды. – Я пришел просить у тебя помощи, сестра, – сказал Мэн Чжи без утайки. – При дворе нынче неспокойно. Как говорится, воды бурные, того и гляди – потонем, и кто бы вылил на них масло. – Мне не до масла и не до успокоения, – мотнула она головой, и качнулись, позвякивая, ее ритуальные косицы с нанизанными нефритовыми бусинами – восемь раз по восемь, означающие дарованные Небом капли дождя. – С тех пор, как шифу оставил храм, я даже не знаю, отвечает ли Небо на наши моления. – Не скажу дурного, сестра, но ведь с твоего шифу все и началось! Слыханное ли дело, пожелать воскресить мертвого, творить тайные ритуалы, да еще втягивать в них драконьих сыновей! Теперь один принц – в ссылке, другой – заперт в собственном дворце, а государь бушует! А когда он в бе… в беспокойном состоянии духа, так я и не знаю, куда бежать. – Так чем я могу помочь тебе, брат? – спросила она прямо. – Дать убежище в храме, раз ты уже бежать собрался? – Ты всегда славно шутишь, сестрица Дун, – улыбнулся Мэн Чжи. – Нет, ты помоги мне с принцем Юем. Он нынче обижен, зол и ничего не понимает. Никто не удосужился ему объяснить, на что он посягнул и что натворил. Его величество гневается, настоятель Ся в темнице, я и вовсе не понимаю, что к чему, а Сяо Цзинхуань просто по незнанию способен так усугубить положение, что и говорить не хочется… наставь его ты, сестра! * Два десятка дней Мэй Чансу не видел никого из императорских сыновей. До него только доносились отголоски дворцовых новостей, радостных или тревожных. Государь пожаловал принцу Цзину шестую жемчужину… Юй-гуйфэй отбыла с молениями в монастырь Сюаньтянь… сановник Шэн Чжуй повышен до министра податей… супруга Цзин отныне именуется Благородной супругой с правом ношения малого головного убора с фениксами… Уже подступало время Весенней охоты, а он так и не смог пробиться ни к пятому (запертому в своем поместье), ни к седьмому (затворившему от него подземный ход) принцу. К счастью, Цзинъянь уже не так остро нуждался в его наставлениях и не находился в опасности, а для Цзинхуаня вовсе настали дни размышлений. Советник Су мог выждать лишнюю луну, пусть даже рисковал сгореть в огне собственного нетерпения. За это время он успел точно подтвердить собственные подозрения: пятый и седьмой принцы обычно наносили визиты в поместье друг друга чуть чаще, чем того требовала от не любящих друг друга родственников семейная вежливость, и, хотя принц Юй невозбранно и едко поносил своего младшего брата при дворе, его слова ни разу не приводили к тому, чтобы за проступок принцу Цзину было назначено наказание, тогда как отповеди наследного принца завершались этим через раз. Это нельзя было обнаружить – если не знать, куда смотреть, да и Буйвол тоже хорош, скрывать такие вещи от собственного союзника – но не скажешь же его высочеству принцу Цзину «вы повели себя как упрямый осел, а я – как слепой крот, и в результате мы оба сели в лужу». Последствия надо было исправлять, пока не случилось худшее. Приказ «Су Чжэ незамедлительно явиться в дом циньвана Юя» в конце концов застал его врасплох. Разве домашний арест предполагает посещения? Впрочем, когда его укутали в плащ с капюшоном и повозка остановилась у черного хода, вопрос отпал. Разве что корзину риса незаметному гостю в руки не дали, для правдоподобия. Сяо Цзинхуань сидел на широком, с резной спинкой, диване и не поднялся при его появлении. Только кивнул: – Су Чжэ. «Что ж, принц Юй, исполним этот танец по всем правилам», – подумал Мэй Чансу и опустился на колени, простираясь в поклоне. – Недостойный приветствует его высочество пятого принца и смиренно интересуется, чему обязан чести его видеть. – Может, я хочу скоротать вечер за весенним удовольствием. А может – услышать из ваших уст извинения, которые вы мне задолжали, господин Су. Какое объяснение вы выберете? Мэй Чансу вздохнул. Проще был бы первый выбор, но правильнее – второй. – Ваше высочество одарены вниманием красавиц и искушены в утехах, поэтому ничтожный не надеется порадовать вас чем-либо особым. Однако я уверен, что слова моего раскаяния, пусть и не будут столь же приятны, но несомненно привлекут ваше внимание. – Не сомневаюсь, что с той дерзостью, которая отмечает ваш последний поступок, вы не дадите мне заскучать. – Принц Юй поморщился. – Вы, кажется, возомнили, что императорскому сыну в немилости можете отказать с той же легкостью, с какой отказывает кокетливая барышня поиздержавшемуся кавалеру? Удивительно, что у вас при этом не хватило благоразумия скрыться из столицы. – Смиренно признаю за вашим высочеством право меня бранить, – кивнул Мэй Чансу, не поднимаясь с колен. – Даже если вы всего лишь недовольны, что я был рядом в пору вашего расцвета, но сбежал, едва вы оказались в беде. – Всего лишь? - Ваше высочество снисходительны к ничтожному; вы упрекаете меня в неверности, когда надо было бы - в коварстве, - произнёс он спокойно, точно в противоположность разгорающемуся гневу принца. – Я называл себя вашим советником, но имел собственные планы. Мною двигала месть за тысячи невинно погубленных душ, за истребление рода Линь, за уничтожение принца Ци. К падению Се Юя, которое вас так обрадовало, и падению Ся Цзяна, которое стало для вас бедой, я равно приложил руку. Преступления и слабости, скрытые в их прошлом, я обратил против них самих. Золотистый ореол гнева и нерастраченной силы тотчас сгустился вокруг принца Юя, сплетаясь в кольца змеиного тела. «Цзинъянь и Цзинхуань – родные братья, – подумал Мэй Чансу со вздохом. – Как разозлятся, пылают жаром во всей красе. Можно подумать, чтобы сломать хрупкого ученого, им недостаточно силы собственных рук и власти титула». Однако он упрямо продолжал: - Я подбросил Ся Цзяну заведомо ложные знания об обряде воскрешения, и он не устоял. Неизбежно последовавшее за этим низвержение настоятеля Ся ударило по вам лишь краем, однако и это было не случайным. Я счёл, что те, кто стремится к власти любой ценой, менее всего пригодны для престола, а вы всю прошедшую дюжину лет только и были заняты соперничеством с наследным принцем. Я замыслил погубить Ся Цзяна, но я же и насторожил его как ловушку для честолюбцев, и вы в неё попались, ваше высочество. - Что?! Вы не только предали меня, но и имеете наглость говорить мне это в лицо? - Ваше высочество сразу прикажет отрубить мне голову за добровольно и честно принесенное признание? – Он поднял взгляд и бестрепетно посмотрел принцу Юю в глаза, хотя мощь негодующего демонского облика давила на обычного человека почти физически, требовала склонить голову, а лучше – пасть ниц. – Или позволит договорить? - Следовало бы, - прошипел принц Юй с отвращением. – Но я предпочту сначала услышать, как вы сами обнажите все глубины своей низости. Как признаетесь, что одновременно делили со мной ложе и злоумышляли на мою погибель. - Я ни желал вам ни смерти, ни страданий, но хотел как можно надежнее перекрыть вам дорогу к трону Великой Лян. И взял на себя самонадеянность решать… не нужно гневных слов, ваше высочество, я сам знаю, что вмешиваться в порядок престолонаследия – преступление, караемое смертью. Однако я посчитал, что раз ваш седьмой брат был выучеником принца Ци и разделял с ним воззрения на управление страной, мне стоит приложить все усилия, чтобы способствовать именно его успеху. – Мэй Чансу вздохнул. – Таков, ваше высочество принц Юй, был путь, по которому меня вела моя гордыня и на котором я совершил ошибку. Казалось, из всей его речи принц Юй услышал лишь одно: - Цзинъянь?! Вы выбрали Сяо Цзинъяня? Хвосты Великого Змея налились жаром, сплелись в тугой клубок – и выстрелили во все стороны. Один обвил Мэй Чансу, притиснув руки к туловищу, не давая ни пошевелиться, ни толком вдохнуть. - Следовало бы изгнать вас обратно в тот ад, советник, откуда вы вышли! Вы как предпочтете – чтобы я отправил вас в министерство наказаний, размозжил вам голову или попросту выпил на ложе? Мэй Чансу ухитрился не зажмуриться, когда демоноформа принца Юя вздернула его в воздух, замахнувшись, как ребенок – куклой. Придушит или ударит об стену? Хорошо, что всеми правдами и неправдами он заставил Фэйлю остаться дома. Юй придержал его, когда между затылком и опорным столбом оставался едва цунь. - Зачем вы сюда явились?! Похваляться? Продолжать свои козни? - Вы позвали меня, и я счел нужным прийти, - прохрипел Мэй Чансу. – Исправить… нанесенный вред. Неумолимая хватка чуть разжалась. - Вы так быстро успели изменить свое мнение о моей пригодности к драконьему трону? – переспросил принц Юй с едкой иронией. – Или считаете меня настолько наивным, чтобы я вам и дальше верил? Мэй Чансу немного подышал, изгоняя из голоса дрожь и возвращая речи плавность. Только бы не раскашляться. - Ваш брат… погодите гневаться! Узнав о моих намерениях, принц Цзин оказался более сдержан, чем вы, и высек меня лишь словесно, но, поверьте, выразил недовольство столь же явственно. Я ошибся, недооценив и его, и вас, и ваши с ним взаимоотношения. Вы можете не верить искренности моего сожаления, ваше высочество, но посудите сами: что за выгода для меня в признании, после которого вы меня чуть не убили? - Поверьте, я еще не оставил этого намерения! - угрожающе прошипел принц Юй. – Все зависит от вашей полезности. И послушания. Отвечайте без утайки! - Да, ваше высочество, - кивнул Мэй Чансу. - При чем тут принц Ци? Какое отношение вы имеете к нему и почему мстите за него? Вы, разбойник и книжник из захолустного Ланчжоу? - В юности я восхищался первым принцем и мечтал ему служить. Давнее дело о мятеже разрушило эту мечту, а мне пришлось бежать в провинцию. С тех пор множество честных душ скитаются непогребенными призраками, множество достойных имен опорочено, множество семей не смеют даже помянуть своих погибших. Мне это не дает покоя, но почему об этом спрашивает ваше высочество? Разве дело Чиянь не было вами забыто за множеством более важных занятий? - Ваша дерзость может стоить вам головы, - одернул его принц Юй. – Допустим. А какие отношения связывают вас с моим седьмым братом? - Я предложил принцу Цзину свои услуги советника; он прогнал меня. - Мэй Чансу сказал чистую правду, не уточнив, что свое памятное «я выбрал вас» он произнес добрых полтора года назад. – Я ратовал о его возвышении, но вряд ли это можно назвать отношениями, скорее, службой, от которой он меня в гневе освободил. Ваш брат не слишком жалует советников. - Вы делили с ним ложе? Пытались соблазнить его? - Ваше высочество, я и вас не соблазнял! – слабо возмутился Мэй Чансу. Отметил ревниво нахмуренные брови принца Юя и быстро добавил, пусть и покривив слегка душой: - «Нет» на оба вопроса. - Что вы знаете о непогребенных душах преступников? – Этот неожиданный вопрос принц Юй произнес свистящим шепотом. - Не слишком многое, ваше высочество. Мятеж, измена – самое тяжкое из преступлений против династии, и души осужденных остаются связаны законом и по ту сторону смерти. – Он помолчал. - Я подозреваю, что небесное могущество императорского дома Сяо зиждется и на них, но, боюсь, если я стану настаивать, вы быстро предоставите мне возможность выяснить это в ином мире самому. - Возможно. Так если я сейчас решу, что вы все-таки повинны смерти за ваш проступок, вы покорно выпьете яд? Мэй Чансу вздохнул: - Даже герой на пороге смерти хочет жить, а я всего лишь слабый человек. Но именно потому, что я слаб, как я смогу противиться вашему намерению? Я лишь надеюсь, что у меня хватит силы духа принять смерть достойно. – Он вздохнул еще раз. – Не меньше, чем надеюсь, что мне не придется этого проверять. - Посмотрим, - туманно пообещал принц Юй, разжимая тиски волшебной плоти, и Мэй Чансу с оханьем осел на пол. Кажется, он поставил на кон свою голову и не проиграл. *12* Какое-то время они молчали. – Вы остаетесь здесь в моей полной власти, – начал принц Юй. – Это не обсуждается. – Хорошо, ваше высочество. – Со столь беспримерной наглостью явившись ко мне, вы наверняка принесли с собой очередной хитрый план, как исправить то, что натворили, да? Мэй Чансу подумал, что принц Юй все еще сохраняет о нем неоправданно высокое мнение, однако рассудительно закивал. Мол, план, конечно, изумительный план, как вы могли сомневаться. – Так вот, – продолжил Юй со мстительным удовольствием, – можете записать этот план на листе лучшей фаньмантанской бумаги, сделать из него «бумажного коршуна» и запустить летать в небеса. Больше он вам ни на что не пригодится. Если вы хотите, чтобы когда-нибудь в будущем я вас простил… нет, скажем так, если вы не хотите пасть жертвой моего внезапного гнева, теперь вы будете делать только то, чего я от вас пожелаю, а на все остальное – испрашивать моего разрешения. Даже чтобы перевернуться ночью на другой бок. Вы поняли, хитроумный гений-цилинь? – Но я… – Я не всегда буду в столь милосердном настроении, учтите на будущее, господин Су. А сейчас берите кисть и пишите. – План? – переспросил Мэй Чансу, дозволив себе легкую, едва заметную иронию. – Хм, смешно. Нет, записку вашим слугам, чтобы они не натворили глупостей. Пишите, что вы с искренней радостью и надолго желаете воспользоваться моим гостеприимством. И не пытайтесь по привычке вставить между строк тайное послание. Это не будет знаком того послушания, что вы хотите мне выказать. Мэй Чансу поднял на него спокойные глаза. – Ваше высочество, я согласен вам повиноваться. Но у меня нет неограниченного времени в запасе и слишком много дел, да и мое здоровье не потерпит чересчур долгого небрежения. Положите предел тому сроку, что я пробуду здесь, если вы хотите, чтобы мое согласие было искренним, а служба усердной. – Вы осмеливаетесь ставить мне условия? – Даже поденщик, нанимаясь работать на поле, не продается в вечное рабство. – Наглец! – повторил Юй, усмехнувшись. – Что ж, срок в одну луну вас устроит, капризный господин? Одна луна, в течение которой вы будете служить мне разумом, духом и, если я захочу, телом. За которую вы докажете мне, что ваше содействие полезно, а раскаяние непритворно, – или заплатите полной мерой сразу за все. И больше никаких условий от вас я не потерплю. Оговорки и условия уже теснились на кончике языка Мэй Чансу, но он благоразумно этот язык прикусил. Спрашивать, что будет, если он сам свалится с приступом, или раньше срока вернется Цзинъянь, или в Союзе Цзянцзо возникнут неразрешимые проблемы, сейчас было бессмысленно. В конце концов, он явился сюда по доброй воле и признался в своем коварстве тоже сам, и надо было выждать время и проявить смирение, чтобы утихли ярость и подозрительность мужчины из рода Сяо. Лишь тогда он будет в состоянии воспринимать полезные советы. Хотя условия, предложенные принцем Юем, сперва показались ему унизительными. Мэй Чансу почти оскорбился, решив, что с ним обращаются, словно с ценным наложником, однако быстро пересмотрел свои воззрения. С опасным пленником, так было скорее. Стража стояла у запертой двери отведенной ему комнаты. Его верхние ханьфу унесли, оставили спальный халат, нательные штаны, носки – и больше никакой одежды. Зато в покоях было много теплых одеял, и шерстяных, и шелковых, и на пуху. Жаровни топились в нишах за решеткой – «я не подозреваю, что вы настолько безумны, чтобы устроить пожар, но эти книги очень ценные». И да, книги, много книг, тушь, стопки бумаги, заправленные светильники. «Вы ученый муж? Вот и занимайтесь тем, что вам пристало». Библиотека принца Юя была собранием настоящих редкостей и диковин, и среди них, как жемчуг в южных морях, Мэй Чансу предстояло усердно разыскивать упоминания о посмертной судьбе преступников в Великой Лян. Принц Юй не объяснил, зачем ему это нужно. Только бросил: «Вы печетесь о неоплаканных душах мятежников? Значит, и вам будет полезно это узнать. И поторопитесь, господин Су! Раз уж на ночь я предоставляю вам хорошие свечи, а не горсть светляков, не теряйте времени на сон». Ради той же спешки его явились обиходить молчаливые слуги и среди них лекарь – посмотрел его пульс в пяти точках, поклонился и ушел, тоже ничего не сказав. Мэй Чансу остался один, запертый, полураздетый, и книги были его единственным собеседником, единственным шансом показать себя. Хотелось бы, чтобы это оказался еще и шанс вытащить Сяо Цзинхуаня из той ямы, куда он его с таким усердием столкнул, но тот, казалось, наслаждался возможностью использовать гения цилиня втемную, предпочитая приятное отмщение действительному исправлению вреда. Зачем принцу Юю были нужны знания о плененных душах, мало он обжегся на торопливом ритуале Ся Цзяна? Мэй Чансу мог бы сообщить ему много полезного. После дюжины лет отчаянных поисков, безрезультатных молений погибшим армии Чиянь и попыток хоть как-то восстановить родовое святилище он знал об этом ритуале куда больше, чем средний заклинатель. И мрачно уверился, что отпустить на волю умерших преступников из призрачной, но неразрушимой темницы способен только тот, кто их там запер. Владыка-дракон. Сведения в хрониках и записках, найденных в здешнем собрании знаний, только подтверждали это, окольно или прямо. Притчи и пересказы снов, толкования гаданий и описания семейных обрядов сходились в одном: попытки тайком запустить руки в сокровищницу силы могли привести лишь к тому, что дерзкий лишится рук. Он попытался высказать это принцу Юю, когда тот наконец явился, но Юй бесцеремонно положил ему на губы палец. – Довольно. Я не нуждаюсь в ваших запретах и наставлениях, господин Су. Только в том, что вы для меня отыскали. – Ваше высочество, но… – Я недостаточно ясно приказал вам замолчать? – весело удивился принц Юй. – Глазам своим не верю. Неужели вы напрашиваетесь на наказание в надежде, что я вас покараю собственной рукой? Мэй Чансу оскорбленно зашипел сквозь зубы и встал. – Вашему высочеству забавно? Вижу, что сложившееся положение дел развлекает вас, однако почтительно прошу: чуть больше разумности, больше доверия и меньше тайн. Держать меня в неведении весьма недальновидно с вашей стороны. Недостойный смиренно напоминает, что не обладает волшебной меткостью слепого лучника, а теперь ему приходится целиться наугад. Я никогда не прощу себе, если по недомыслию натолкну вас на еще одно пагубное решение. Если это случится, никакая кара не будет для меня чрезмерной. – Ах, какая речь! Но с чего это я должен вам доверять хоть на просяное зернышко? – парировал Юй совершенно не изысканно. – А это вам выбирать, ваше высочество, доверяете вы или опасаетесь! Конечно, вы меня раздели до исподнего, и заперли, и поставили рядом стражу, и не даете говорить сейчас – потому что цените мой язык наравне с острым мечом. Значит, опасаетесь. Но и зачем-то посадили меня к книгам, а не в темницу, верно? Либо принц Юй искусно играл сейчас в деспота, либо был действительно зол. Отцовское неблаговоление не лишило его божественных сил – и он снова вознамерился устрашить ими ничтожного советника. Как же еще назвать, когда огненное щупальце силы ложится тебе на горло, а глаза принца вспыхивают, точно угли? – Верно, вы чересчур остры на язык для провинившегося. Даже когда это смертельно опасно, вы не можете сдержаться. Дурная привычка, да, господин советник? – Чуткий змеиный хвост сдвинул шарф и ворот тонкого халата, скользнул по ключицам. – Может вам помочь от нее избавиться? Ваше тело знает о повиновении больше, чем ваш разум. Я знаю, что сделать, чтобы вы быстро перестали мне прекословить и начали умолять оказать вам милость. – Если ваше высочество прикажет меня пытать, то, должно быть, мои разумные слова еще быстрее сменятся криками и мольбами, – огрызнулся Мэй Чансу. Его трясло против воли, будто знобило, будто, несмотря на наилучший уголь в жаровнях и жар сверхъестественной силы, воздух в комнате внезапно остыл. То, что его обуяло, было не злостью, не испугом, не даже похотью, а, должно быть, слишком чутким откликом на бушующие в Сяо Цзинхуане противоречивые чувства. Но вряд ли тот был способен это понять. *** Принц Юй покачал головой. Ну что за человек! Хилый, болезненный, уязвимо чувственный, находящийся сейчас фактически у него в плену – и все-таки осмеливается спорить с циньваном. Воистину, боги подшутили, вкладывая эту душу в слабое тело. Но принцу Юю было некогда умножать сейчас гармонию в подлунном мире. – И несносный же у вас нрав, господин Су! Но мне недосуг его обуздывать, занимайтесь этим сами, – отрезал он, делая шаг назад. – Вы будете помогать мне в моем деле так, как я хочу, запомните это. Если я увижу в вас строптивость или злой умысел – убью. Если вы будете недостаточно усердны, и это послужит причиной моего поражения – вам отрубят голову и без моих стараний. Ясно? И накиньте что-нибудь на себя, у вас зубы стучат. Господин Су не глядя нащупал пуховое одеяло и завернулся в него. Забавный выбор, учитывая, что именно в такие укутывают наложниц, доставляя их в спальню императора. Но в его голосе не звучало положенной кротости, когда он заметил: – Ваше высочество сполна донесли до меня всю привлекательность вашего предложения. Так в чем я буду вам помогать? Свои пределы есть даже у такого злодея, как я. – Я, – отрезал принц Юй жестко, – хочу освободить из заточения свою мать. Все же ум у господина Су был быстр, а умение удивляться он, видимо, утратил так же давно, как и телесную крепость. – Ваша матушка, наложница Сян, совершила преступление настолько ужасное, что была казнена по полному обряду и не оказалась прощена даже после смерти? Но при этом вы остались в фаворе, а ее имя не вычеркнули из родословных книг императорского дома. Кого же она убила? – Моя мать – произнес Сяо Цзинхуань как мог надменнее, – так часто держала в руках меч, что он был обагрен кровью множества врагов. Так что ваш вопрос бессмысленный, господин Су. Моя мать, чтобы вы знали – принцесса Линлун народа хуа, записанная в книгах под ханьским дворцовым прозванием. Лицо советника Су неуловимо дрогнуло, точно под гладкой поверхностью воды проскользнуло что-то огромное. – Принцесса Линлун? Вы знаете это доподлинно? Тогда это известие поразительное и потрясающее все основы. Мятежное племя хуа было истреблено приказом императора, и кровь хуа в жилах вашего высочества вряд ли послужит к успеху в той борьбе, которую вы ведете уже много лет. – Уж наверное я не стал бы придумывать себе родство с теми, кто объявлен мятежниками! – горько рассмеялся Юй. Однако он ощутил, что гнев в его душе утихает как по волшебству. – Позвольте спросить ваше высочество: вы это знали и все же рассчитывали одержать верх в противостоянии с наследным принцем? – Ваше мнение обо мне слишком уж лестно, господин Су. Вы полагаете меня еще более наивным, чем мой брат-генерал? Я получил давнее письмо, начертанное рукой моей матери. Теперь я знаю истинную цену отцовскому благоволению! И пусть этому знанию дней меньше, чем новорожденной луне, но как растет луна, так крепнет и моя решимость. – Он поднял руку. – Нет! Не говорите мне, что мои шансы на успех – все равно что шансы трехтысячного отряда против армии в пять цзюней. Кто не выводит войско в бой, точно никогда не победит. Сейчас, пока мой отец в полусотне ли от столицы, от Храма Неба и от меня, я не вправе упускать такой случай! *** Мэй Чансу не мог решить, нравится ли ему этот новый решительный принц Юй, мятежник и сын воительницы, или пугает своим безумием и слепой целеустремленностью. Возможно, все вместе. Если бы Юй вознамерился сразу взломать стены призрачной темницы, это было бы изощренным самоубийством и не более того. Чансу, бывший Линь Шу, не раз обдумывал такой способ для себя самого и в конце концов с тоской от него отказался. Будь возможно освободить души его родных и собратьев по оружию иначе, нежели пролив на них благодатный дождь императорского оправдания, он бы не ждал столько лет, каждый год со страхом думая, что этот – его последний. Стоило принцу Юю упереться в своем безрассудном намерении, и Мэй Чансу отринул бы всякое почтение, наорал бы на него и нашел немало резких слов и жалящих сравнений, только бы не пустить его на путь, ведущий прямиком в могилу. Однако принц, обретя внезапную рассудительность, решил поначалу не штурмовать узилище душ, а просто воззвать к духу матери и убедиться, что их с принцессой хуа родство – правда, а не лживая ловушка. Это уже была не безнадежная, а просто смертельно опасная затея. Мэй Чансу все равно не оставил свои попытки убеждения, уговоры, заверения, что «его высочеству мало пригодятся знания ничтожного, который даже не заклинатель», предостережения, что «император способен почувствовать содеянное издалека, расстояние не помеха для духовных сил». Но они результата не возымели. Принц Юй либо слушал его снисходительно, либо затыкал коротким приказом. Один раз, в случае наиболее прочувствованной речи советника – поцелуем. Только усилием воли Мэй Чансу его не укусил. Луна в эту ночь взошла темная, в багровой дымке, похожей на жаркое сияние демонического облика. Принц Юй счел это благим предзнаменованием, а Мэй Чансу, имевший на этот счет самые нехорошие предчувствия, лишь неуютно поежился. Самое безобидное, о чем могла свидетельствовать багровая луна – жестокий пыльный ветер. Восковые свечи и благовонные пирамидки, пепел и чаша с талой водой – наивные атрибуты для обряда, приличествующие скорее бродячему заклинателю из тех, кто ходит по домам простецов в красной шляпе и ярком халате и изгоняет злых духов четырех сторон света. Но лицо принца Юя было сосредоточенным и злым, и жар нечеловеческой силы, потрескивая, окутывал его. Шелковую тряпицу с потускневшими знаками принц Юй благоговейно приложил к губам и ко лбу, прежде чем возложить ее на импровизированный алтарь и начать читать мантру предельной концентрации сил. Чудовищный змеиный капюшон развернулся над его головой, тускло-красный свет потек с ладоней, как дым, замерцал в воздухе, окутал письмо, заставил налиться жаром знаки на нем. Неопаляющее пламя вставало вокруг, вытягиваясь прямо и твердо, как стражи у стен дворца. Благовония затлели сами собой. На стены комнаты легли тени. Тонкие лучи света, похожие на натянутые шелковые нити, все плотнее соединяли руки Юя и средоточие его усилий. В этом зрелище для Мэй Чансу – бывшего Огонька – не было ничего нового или пугающего, но все равно его пальцы подрагивали от биения крови. Он каждое мгновение ожидал, что сияние на руках Сяо Цзинхуаня разразится молниями, и всматривался в него так пристально, что неяркий свет жег его глаза и мозг, подобно раскаленному тавру. «Я-то ему зачем здесь? Как свидетель? Как талисман от неудачи? Как тот единственный, кто может повторять моления за ним, чтобы душа Линлун услышала их даже в своем глухом заточении?» Кто такая Линлун? Всего лишь одна из многих тысяч осужденных, не почтенных обрядами, не удостоившихся поминок, терзаемых бессилием и беспокойством. Останки нечестивых преступников после казни обычно сжигали возле дворцовой территории, а пепел высыпали в канал. Говорилось, что это необходимо, чтобы распространить наказание по ту сторону смерти. Но никто и никогда не упоминал, что они, навечно скованные и не знающие перерождения, становились пищей для могущества лянского императора. Уничтоженное племя. Уничтоженное войско… Принцесса Линлун, мятежница и военачальница хуа, не была казнена. Она пала в бою от руки главнокомандующего Линь Се, его собственного отца, истребленного два десятка лет спустя вместе с его победоносной армией по такому же обвинению в измене и сговоре с врагами. Как причудливо ложатся на игровую доску камни! В дрожащем дымном воздухе над алтарем постепенно проступали очертания женского лица: яркие губы, миндалевидные глаза, из-под шлема выбивается сонм заплетенных косичек. На щеке дрожали, то вспыхивая, то истаивая, письмена из старого послания – можно было разглядеть отдельные знаки: «хуа», «мать», «бунт», «сожаление». Принц Юй не повернулся к Мэй Чансу, но один из его хвостов протянулся в сторону и безжалостно стиснул его плечо – будто жесткие, как клещи, пальцы, ухватили его, требуя и подстегивая. Волны силы хлынули от места прикосновения, рождая дрожь в мышцах. Все горячей и горячей, нестерпимо, Мэй Чансу выгнуло дугой, он почувствовал, что неиллюзорно горит – а потом упала благословенная темнота. *13* Мэй Чансу очнулся от беспамятства, помня все произошедшее и пребывая в твердой уверенности, что сейчас накатит боль от ожогов, такая же невыносимая, как тогда, когда Линь Чэнь снимал с него кожу. Но он не почувствовал ни жара, ни боли; сквозь веки не пробивался красноватый свет, вокруг царила тишина, и под своей костлявой спиной он чувствовал что-то мягче досок пола. – Очнулся, значит, – произнес спокойный голос Сяо Цзинхуаня. – И лекаря звать не пришлось, это хорошо. Я не хотел бы вмешивать в дело посторонних, пока сам не решил, как мне с тобою быть дальше. Его голос был скорее задумчивым, чем гневным, но что-то в нем заставило Мэй Чансу внезапно встревожиться. Он подтянулся и сел, несмотря на то, что ощущал в теле обморочную слабость; неведомую опасность надо встречать лицом к лицу. – Ваше высочество будет так добр сказать, в чем состоит мой проступок и что он изменил? Принц Юй, в полностью человеческом обличьи, сидел напротив него за низким чайным столиком, уперев руки в колени – так, словно в любой момент готов был вскочить. Что, конечно, было совершенно бессмысленно – Мэй Чансу и двигался-то с трудом. – Когда ты сам покаялся в своем коварстве, это выглядело очень убедительно. Можешь гордиться, я тебе на самом деле поверил и не заподозрил, что ты прикрываешь меньшей ложью еще большую. Дерзко проделано, сяо Шу. Немногие могут похвалиться, что обманули меня дважды. – Что за… – начал Мэй Чансу оторопело и совсем невежливо, но пятый принц его отлично понял. – Я-то думал, рядом со мной чувствительный простец, а ты всего лишь со своей демоноформой справиться не в состоянии! Да еще с такой приметной. Хорошо, у меня доставало сил обуздать твою саламандру, пока ты не начал палить мой дворец. Следовало все отрицать. Заморочить принца Юя. Попытаться отыскать путь к спасению. Но его двоюродный брат смотрел на него цепко и недобро, с такой настороженностью, как смотрят не на хилого ученого, но на врага во всеоружии, и Мэй Чансу выпрямился и произнес, оскалившись в усмешке: – Интересно, ты сейчас больше злишься или злорадствуешь, Цзинхуань? – Может, радуюсь? Мне нечасто удавалось побить тебя, братец. Вы с Цзинъянем всегда предпочитали нападать вдвоем. На этот раз такое у тебя не пройдет. – Цзинъяня здесь нет, как ты видишь. – А это что-то меняет? – выплюнул принц Юй с неожиданной яростью. – Здесь он или в сотне ли, это неважно. Он всегда тянулся за тобой, как нить за иголкой, а уж ты преуспел в умении не подпускать к нему никого! Мэй Чансу не удивился бы, если бы принц Юй честил его вором и мятежником – хотя и сам нынче не был благонравным подданным. Но чтобы принц-демон, безжалостный претендент на трон, так и не отринул мальчишеские обиды? – Я думал, ты перерос детство, Сяо Цзинхуань, – заметил насмешливо. – Но тигру не вырасти из своих полос, верно, Огонек? Ты как был смутьяном, разжигающим вражду, так и остался! – И что теперь, братец Цзинхуань? Сдашь преступника и смутьяна императорским Охранителям спокойствия, чтобы попытаться заработать прощение за неподходящую кровь в твоих жилах? Принц Юй выкинул руку и сильно толкнул его в грудь, снова опрокидывая на подушки. Но никакой весенней игривости не чувствовалось ни в его жесте, ни в голосе, одна неприкрытая угроза. – Ты вряд ли пригоден на что-то еще. – Прежде ты полагал, что не только пригоден, но и необходим тебе, – отрезал Мэй Чансу. – Ну не смешно ли, Пятый? Ты всецело доверял мне, пока я тебя обманывал, и не веришь ни на зернышко, когда я искренне намерен исправить нанесенный вред. – Ты мятежник, – все-таки произнес Юй ожидаемое. – Государственный преступник. Лжец. Злой дух, сеющий рознь в семействе. Оборотень, пропадавший невесть где дюжину лет и полностью сменивший обличие. Возможно, выходец из мертвых. Ты всерьез надеешься на мое снисхождение, сяо Шу? – Не надеюсь вовсе, – кивнул он честно. – Что, даже нынче сын семьи Линь слишком горд, чтобы умолять о пощаде? – А мне есть смысл впустую тратить слова на сына хуа, который уши заткнул, чтобы не слышать и не верить? Который, даже узнав про узилище душ, остается туп и упрям? – рявкнул Мэй Чансу, ни на мгновение не задумавшись о том, что по сути, как ни говори, уличенный в обмане низший из низших орет на имперского принца. – А пошел ты к гуям вместе со всем своим хитроумием, сяо Шу! – Сяо Цзинхуань все же шагнул к нему, окутываясь дымкой облика, вздернул на ноги легко, как тряпичную куклу, и потащил к дверям. – У меня есть надобности более срочные, чем решать прямо сейчас твою судьбу, но, когда я к тебе вернусь, будь уверен, ты заплатишь за обман сполна. *** На Весенней охоте отец-государь был странно благожелателен. Он соизволил взять с собою матушку Цзина, он ни одним гневным словом не вспомнил своих тяжко провинившихся сыновей и предавшего его верного слугу, он похвалил принца Хуая за охотничью доблесть, посетовал, что чужим недоброжелательством всегдашняя удача ненадолго покинула принца Цзина, и удалился пировать вместе со своим братом и несколькими сановниками постарше. Весной звери приносят приплод, и природа только пробуждается – оттого участникам императорской охоты всегда дозволено полагаться только на свою меткую стрельбу, а не на демонические способности. Цзинъянь с луком был хорош – что на стрельбище, что на охоте, что в бою – но на этот раз тяжелые мысли осаждали его чересчур настойчиво для того, чтобы он преуспел в лесу или на поле. Все эти дни он мучился попеременно гневом, виной и бессилием. Уезжая, отец не отдал приказа о заточении пятого брата в Небесной тюрьме и вообще не вынес окончательного решения по его проступку, но гроза пока не миновала – принц Цзин на своем примере знал, что милость императора преходяща, точно снег весной. Он бы с облегчением сказал: «Брат Юй, конечно, тоже хорош – нашел, с кем связаться, с этим чудовищем Ся Цзяном!» – но ведь нельзя было такого произнести, не солгав жестоко самому себе. Ся Цзян был ловушкой, поставленной специально на его брата, и ставил эту ловушку с его, Сяо Цзинъяня, молчаливого согласия советник, не имеющий ни человеколюбия, ни сострадания. Если настоятель Ся был ловушкой, а советник Су – искусным орудием, на ком лежала настоящая вина за произошедшее? Невежество и незнание только усугубляют вину господина за преступления его слуг. Когда император осудил за измену брата Ци и маршала Линь Се, он, в конце концов, тоже положился на радение преданных ему. После господин Су прислал ему записку, где на словах была видимость раскаяния, покорность и твердое обещание исправить то, что он натворил, однако Сяо Цзинъянь уже выказал полное неумение читать правду в душе этого человека. Да более того, он вовсе не понимал господина Су, точно тот и человеком не был. Ведь прежде Цзинъянь отчего-то был уверен, что нежные утехи, связывающие гения-цилиня и пятого брата – залог того, что Су Чжэ с ним не преступит пределов. А ведь он должен был, должен догадаться, когда тот без колебаний и сожаления предал влюбленного в него юного Сяо Цзинжуя! Вдобавок эти гуевы нежные утехи никак не шли у него из головы. Цзинъянь не считал себя человеком безнравственным, но чуть было не пересмотрел это суждение, проснувшись ото сна, в котором они с Цзинхуанем делили господина Су на ложе к общему удовлетворению. Ни одной ивовой красавице не под силу было выдержать страсть сразу двух императорских сыновей, но хрупкому Су Чжэ в его сне это удавалось прекрасно … Если так боги намекали ему, что советник Су способен служить сразу двум господам, не предавая ни одного, намек выходил слишком уж призрачен. А въяве советник точно вознамерился свести его с ума: чем занят и справляется ли с возложенной самим на себя задачей, он не сообщал ни единой весточкой. А потом терзания, сны и догадки рассыпались прахом, когда гонец доставил ему в лагерь у Охотничьей горы письмо от пятого брата. Цзинъянь зря за него опасался. Судя по изяществу знаков, Сяо Цзинхуань не пребывал в пьяном отчаянии или смятении чувств. Наилучшей каллиграфией «муравьиным стилем», твердой рукой, обдуманным слогом он писал про то, чего не могло быть на этом свете. «Седьмой, есть вещи, которые ценней престола. Знай, твой Огонек нашелся, и он жив. Ты – недоверчивый Буйвол, но я готов поклясться в правдивости этих слов моим посмертием и еще не рожденными сыновьями. Как и в том, что узнал об этом только недавно. Поспеши». Цзинъянь осознал себя уже с дорожными сумками в руках. Тридцать ли до Цзиньлина… нет, разумеется надо, не вызывая подозрений, отъехать от лагеря вместе с доверенным спутником, да хоть с тем же Ле Чжаньином, чтобы потом отдать ему коня и огненным вихрем метнуться по дороге в сторону столицы. Цзинхуань мог изысканно его дразнить. Мог умалчивать и насмехаться над доверчивостью младшего брата (от которой с годами мало осталось, но все же). Но никогда он не клялся настоящими клятвами – и никогда не бил в самое сердце. Никогда до сих пор? Никогда прежде его блестящий пятый брат не подвергался такой сокрушительной опале. Никогда не томился под арестом в ожидании своей участи: снимут высокий титул, сошлют, разжалуют в простолюдины, казнят? Никогда не имел оснований винить в столь бедственном положении его, принца Цзина? Цзинъянь так отчетливо расслышал эти слова, произнесенные голосом благоразумного советника Су, что замер на полушаге. Покачал головой, пробормотал: «Если так случится, пусть уж лучше предадут меня, чем я предам брата своего сердца», – и шагнул к выходу из шатра. Добрый конь сясских кровей, пустившийся в путь от горы Цзюань, достиг бы столицы к закату. Когда принц Цзин, спешно конфисковавший плохонькую лошадку на близлежащей к городу заставе, въезжал в ворота, солнце еще заливало дома теплым светом. Цзинъянь вряд ли это видел. Божественная сила билась в жилах неровными толчками, как, бывало, пульс у советника Су, а голова была пустой и тяжелой. Он спешился у ворот усадьбы, шагнул на ступени. – Сяо Цзинхуань! На полпути к главному дому его нагнал старый управляющий. – В-ваше высочество принц Цзин… – Уйди, я хочу видеть своего брата! – рявкнул Цзинъянь во всю мощь голоса. Здесь, за высокими стенами, он мог не сдерживаться. – Его высочество изволили отбыть, но приказали, как только вы объявитесь, проводить вас в восточный цюньфан, – быстрой скороговоркой выпалил старик. К кухне, хозяйственным постройкам и месту обиталища слуг. Цзинъянь перестал что-либо понимать и лишь судорожно стиснул пальцы на мече, когда ему с поклоном указали на ход, ведущий к подвальным кладовым. Запереть там демона-циньвана было бы сложнее, чем завернуть огонь в бумагу, но что он забыл среди мешков с углем и рисом? – Сяо Шу! – его отчаянный крик эхом разнесся по темному и, очевидно, пустому подвалу, когда он уже понимал, что преданным и обманутым нынче не повезло оказаться ему. – Боги! Это ты, Цзинъянь? – отозвалась темнота знакомым голосом советника Су. – Как?.. Кажется, в темноте раздался судорожный вздох. Цзинъянь рванулся вперед, не понимая, но уже надеясь. Разрозненные мазки кисти слились в одну картину: и привычка советника теребить в пальцах ткань, и ненависть к Се Юю и Ся Цзяну, и знание придворных обычаев, и чувствительность к силе, и беспримерная дерзость, и главное – тот бессмысленный и единственно возможный выбор, который гений-цилинь сразу сделал между императорскими сыновьями. Советник Су сидел у стены, связанный и завернутый, точно в кокон, в теплый суконный плащ. Его черты обострились, обычно кроткие и спокойные глаза горели знакомой и давно не виданной Цзинъянем веселой яростью, и это довершило узнавание. – Сяо Шу!.. – Он все-таки сказал тебе… Вот зараза, Цзинхуань! Когда он меня запер, я ждал кого угодно, но не тебя, а... Цзинъянь, не дослушав, рванулся с места к нему. Он и орал что-то обиженное, и тряс сяо Шу за плечи, не давая ему вымолвить ни слова, и целовал в щеки, и сразу каялся сам и обвинял его, и прижимал к себе… Наконец он вернулся в здравый рассудок и обнаружил, что беспомощно лежащего в его руках сяо Шу колотит безостановочной крупной дрожью. Это хорошо, что в пустом подвале не стояло даже мешков, и единственное, что он смог сделать, потакая своему желанию рвать и метать, – рассечь шелковые ленты, связывающие запястья и лодыжки слабосильного ученого. Изысканная издевка или снисходительная забота, чтобы тот не поранился? Линь Шу когда-то не могли бы удержать даже железные оковы, а Су Чжэ сам не мог удержаться на затекших ногах, и, конечно, Цзинъянь подхватил его на руки и понес. Тот несильно вырывался и жаловался: «Что ты меня таскаешь, точно деву Юнмэй?» – а Цзинъянь, припомнив тот давний казус, только буркнул: «Ручья тут рядом нет, не бойся, не уроню!» – и ускорил шаг. Слуги поместья Юя, почтительно склонившись, указали им путь к уединенному павильону. Все это было странно, если подумать, но звенящая пустота все еще предъявляла права на голову Сяо Цзинъяня, и единственное, чего он сейчас боялся – проснуться и обнаружить себя в шатре на Весенней охоте, и что никакого письма от пятого брата не было, а Су Чжэ – просто его несносный и бесчувственный советник. – К-куда? – выговорил тот, запинаясь. – К воротам – налево. – Не тревожься, сяо Шу. Сяо Цзинхуаня сейчас нет в поместье, это я точно знаю, и уехал он далеко. – Он не стал прибавлять «насколько я чувствую». Главное – побольше уверенности. – А тебя сперва надо согреть, ты весь дрожишь. – Я… нет! Ты не понимаешь. Он наверняка поставил ловушку на тебя! – Сяо Шу, – сказал Цзин строго, – не дергайся. Ты не мужняя жена, чтобы кто-нибудь пожелал поймать меня с тобой на ложе, и в том, что я навестил поместье своего брата, тоже нет ничего преступного. Сяо Цзинхуань может быть невыносим, но, если он тебя узнал и все же не причинил тебе вреда до сих пор, мне от него опасаться нечего. – Буйвол!.. – Помолчи. – Цзинъянь толкнул дверь плечом и коротко распорядился: – Жаровню. И все вон. Он усадил сяо Шу рядом с собой, привлек в объятия и принялся растирать ему руки и ноги. Обретенный друг жался к нему, точно это он, Цзинъянь, был жаровней. Он был живой, настоящий, не морок, и одно его присутствие пьянило сильнее дурманного дыма. Нежность стискивала Цзинъяню грудь, слова теснились у него на языке, опережая друг друга, и вперёд вылезло самое бойкое и бессмысленное: – Но почему ты не мог стать кем-то другим? Зачем именно этим… советником? Откровенную ругань, каким именно советником, ему все-таки удалось проглотить, не то сяо Шу обиделся бы сразу. И так тот принялся возражать: – Я и стал другим, Цзинъянь, и ты не дол... – Помолчи, не хочу с тобой больше ссориться! – выпалил Цзинъянь и отважно прижался к узким, наконец-то порозовевшим губам. Трепеща, как юнец, впервые смешивающий дыхание; восторгаясь, как герой, которого предупредили: не поцелуешь фею до заката, она улетит на небеса на облаке; наслаждаясь, точно первым глотком свежей воды после дальнего перехода. Сяо Шу, на удивление, не стал длить спор, но он не был бы собой, если бы принимал поцелуй спокойно и благонравно или даже с томной покорностью. Он вжался в Цзинъяня всем телом, чуть ли не повис на нем – если только это слово было применимо к долговязому господину на полголовы выше самого принца. И принялся выглаживать его рот языком – собственнически, жадно, торопливо, словно в любое мгновение ждал запрета и хотел успеть как можно больше. С годами позабылось, но у них с сяо Шу так всегда было – любовная схватка превращалась в соперничество, поединок на ложе выматывал не хуже, чем если они сходились на мечах, а отметины на спине приходилось долго прятать под одеждой. Как странно было ощущать этот весенний жар в хрупком и сдержанном Су Чжэ – и как упоительно видеть в этом еще одно свидетельство его неподдельной страсти. Ведь только забывшись в желании, тот мог упустить из виду, что теперь не ровня по силам не только принцам-демонам, но и обычными здоровым людям. Цзинъянь повернул голову, подставляя уже не губы, но шею быстрым горячим поцелуям, и зашептал ему на ухо: – Другой, прежний, какой угодно – все равно мой! Как только в твою дурную голову пришло от меня прятаться, сяо Шу… Молчи! Сяо Шу вернулся к нему чудом – и чтобы поверить в него, удержать, не дать растаять дымом, Цзинъянь нуждался в самом плотском, приземленном доказательстве его существования. Он оттянул с шеи белый шарф и уже сам принялся теребить губами и метить поцелуями нежное, не тронутое ветром и солнцем. Сяо Шу распластался по нему и вжимался в его грудь с равным рвением. Цзинъянь подхватил его под задницу, и ягодицы легли в его руки самым соблазнительным образом. Стоило лишь представить, как он положит ладони на обнаженные половинки и разведет в стороны, и он чуть воздухом не подавился. Но это потом, потом! Пока же он только гладил и мял худое тело сквозь халаты; на ощупь, шипя сквозь зубы, развязывал пояса; терся об сяо Шу всем собой; целовал всюду, где из-под слоев шелка обнажалась бледная кожа… а когда в какое-то мгновение стало не хватать рук и губ, чтобы сразу пробовать, гладить, возбуждать и приспускать одежду, он не задумываясь потянулся под наверченную в несколько слоев ткань щупальцем силы. Каждый из драконьих сыновей предпочитал придавать чувствительным конечностям демонической формы ту видимость, которая их устраивала из соображений красоты и соразмерности; у принца Цзина это был многохвостый кнут. Пробраться одним из его отростков к самому телу и пощекотать поясницу было весьма удобно, но он не ожидал, что сяо Шу на это громко застонет, забыв и про осторожность, и про стыд. Ободренный Цзинъянь продолжил эти дивные поглаживания, и зрачки сяо Шу совсем затопили радужку, он тяжело задышал, заерзал, вздернул свои халаты повыше и вдруг взмолился жалобно: – Буйвол, ты меня драть собираешься или в волчок кнутом играть? Сил нет никаких терпеть… – Здесь и сейчас? – Цзинъянь все же опешил, однако захваченный внезапным желанием сяо Шу не терял времени и с ловкостью ивовой девицы уже раздвинул полы его халатов и потянул ниже нательные штаны. – В усадьбе пятого брата? – Явится – попросим присоединиться! – совершенно по-прежнему рявкнул сяо Шу и с длинным аханьем оседлал его бедра. – Ну же! …Поместье Юя они покинули добрые полстражи спустя. Слуги предусмотрительно убрались с дороги, и никто не пытался их остановить. Цзинъянь замотал своего драгоценного сяо Шу в плащ и нес на плече, как штуку ткани. Тот что-то сонно бормотал, расслабившись после всепоглощающей весенней радости. Сяо Цзинхуань, внезапный благодетель, который вернул их с сяо Шу друг другу, так и не появился. *14* Лошадь шла по темным улицам неспешным шагом, неся двойной груз, и сяо Шу, которого Цзинъянь усадил перед собой, дремал у него на груди почти всю дорогу до поместья. Еще бы: его нынешнее тело («но как это возможно вообще?») было неподдельно хрупким и не способным сопротивляться усталости. По дороге Цзинъянь успел помечтать, как они лягут отдыхать в натопленных покоях, поужинают, будут долго беседовать или неспешно займутся любовью – и любой из этих выборов казался ему прекрасным, но тут сяо Шу проснулся. – Буйвол? Где мы? Что тебе все-таки рассказал Цзинхуань? – Да ничего. – Цзинъянь пожал плечами и перехватил его покрепче. – Он уехал прежде моего появления, а записка от него была короткой, как воробьиный хвост. Я жду, что ты мне сам все расскажешь. Вот сейчас приедем ко мне, и… Благому призыву вести себя спокойно сяо Шу не внял. Заворочался, вглядываясь ему в лицо: – А откуда ты тогда знаешь, куда он уехал? – Я и не знаю. Зачем это мне? Я Сяо Цзинхуаню не нянька, а отблагодарить его смогу позже. – Ты дал ему уехать после того, как… Проклятье! – Сяо Шу зажмурился и зашипел так, словно это он носил прозвище «змея». Вся мягкость и томность испарились с его лица, как вода с раскаленного железа. – Нет, не ты. Я. Да пришпорь эту скотину! Не до прогулок сейчас, мне нужно как можно скорее попасть к себе домой. *** Несколько лет подряд он мысленно представлял себе мгновение, когда Цзинъянь узнает, – и всякий раз отшатывался от одной мысли, стыдной и страшной. Он все видел как наяву. Неверие, жалость, обида, обвинения во лжи, отвращение к его новой интриганской природе, даже занесенная для удара рука Цзинъяня, которая бессильно опускается, потому что нельзя же дать оплеуху неверному другу, превратившемуся из справного воина в такое жалкое создание! Всего этого он ждал. А вот к нежности и палящему желанию оказался не готов. Замерзавшие в снегах лишаются чувств, попав в тепло; ожидая справедливых упреков, можно и не устоять перед любовью. На целую стражу из головы Мэй Чансу как ветром повымело самого Сяо Цзинхуаня, его буйную хуасскую кровь, изощренную мстительность и вполне состоявшуюся уверенность пленника в том, что в темный подвал к беглому преступнику Линь Шу теперь войдет только стража с кандалами. Все забыл. А теперь тревога вновь вспыхнула, как пламя на ветру. За их спешный короткий путь до усадьбы Цзина, через широкий двор и по подземному ходу Мэй Чансу успел разом покаяться, изумить и напугать Цзинъяня, а в свою спальню влетел так запыхавшись, что, захотев заорать: «Ли Ган!..», - только мучительно закашлялся. Тут, правда, прославленный генерал Сяо не подвел, рявкнул так, что бумага в окнах задрожала, а пламя свечи дрогнуло. Ли Ган примчался оторопев, чуть ли не спотыкаясь – с этой стороны, и так поздно вечером, он никого не ждал. Глава гостил у одного из братьев-принцев, а пришел от другого, да еще тайным ходом, как тут не изумиться! Мэй Чансу не дал ему лишнего мгновения на изумление, немедленно затребовал к себе тех, кто следил за поместьем принца Юя, доклад от Тринадцатого господина, разыскать Фэйлю и еще привести к нему того молодца, что сидит под видом нищего калеки у Храма Неба. Цзинъянь смотрел на него молча и пристально. Хитроумным советником Мэй Чансу перед ним представал и раньше, а вот главой воинского союза – вряд ли. Видел ли он сейчас отражение прежнего молодого командующего и любовался или всего лишь горько сожалел, что от жара остались редкие сердитые искры? – Я сделал что мог, – вздохнул Мэй Чансу наконец. – Садись, подождем. В какую дыру ни провалился сейчас пятый брат, мои люди его отыщут. Хм, будет изрядной шуткой, если в конце концов он найдется в винном доме. Что, не веришь? – Это было бы лучшим исходом, на который, увы, опасно надеяться, – мотнул головой Цзинъянь. – Да, ему случалось заливать свои горести вином в уединении. Однако тебя он запер и мне письмо писал совершенно в трезвом разуме. Интересно, зачем он вообще это сделал? – Хотел избавиться от меня, но и не навлечь на себя твоей вражды? – Мэй Чансу невесело усмехнулся. – Пусть я больше не Огонек, а тлеющий уголь, но и такой в руках держать горячо. – Вот тут ты прав. Даже мне и сейчас. – Цзинъянь отвел взгляд. – Боги исполнили мои мольбы и вернули тебя из царства мертвых, но все имеет свою цену. Почему мне вдруг хочется не обнять тебя, а накричать? Это ведь ты хладнокровно создал нынешнее положение, точно игрок расставил камни на доске. Ты еще не знаешь этой цены, мимолетно подумал Мэй Чансу, и если боги будут милостивы, то и не узнаешь до самого конца. – Увы, к тебе вернулся не добрый друг, но целеустремленный стратег. Моей задачей было тебя возвысить, – напомнил он. – И не самой легкой задачей. Оттого всякий, кто мешал тебе получить титул, записывался мною во враги. Не смолов зерна, не испечь лепешку. – А мне было нужно, чтобы ты возвысил меня – смолов в пыль остальных? Может, стоило сначала спросить меня самого? Посоветоваться, прежде чем нацеливать стрелы? – Цзинъянь повысил голос. – Не так и хорош стратег, который намерен обходиться со своим командующим, как с «пехотинцем» на доске для сянци. Это был, пожалуй, первый полноценный упрек, который Цзинъянь высказал ему после встречи. И он странным образом задел Мэй Чансу. – Ты несправедлив ко мне! Бывало, что я о чем-либо умалчивал – но умалчивал-то из благих побуждений, пусть и истолкованных мною превратно. Потому что щадил твои чувства, а не потому, что не принимал их в расчет. Просто ты не должен был ничего узнать! – Даже так? Если тебе нужен был дурак, вел бы на трон Сяня! – Цзинъянь повысил голос, и кулаки у него были рассерженно сжаты. Мэй Чансу склонился и взял его руки в свои, мягко разглаживая стиснутые пальцы. – Не шути так, Буйвол! Я ведь признал, что ошибся. Даже скакун, способный проскакать тысячу ли, может споткнуться. Я и так принес самые покаянные извинения и пообещал исправить последствия того, что натворил с Сяо Цзинхуанем. И почти исправил, кстати. – Почти? Сяо Цзинъянь и тонкая ирония – невиданное чудо из чудес! Гений-цилинь, попавшийся врасплох, впрочем, тоже не так уж часто встречается. – Я планировал всего лишь, что Цзинхуаня заденет рикошетом от кары зарвавшегося Ся Цзяна! – огрызнулся Мэй Чансу. – А на хуасскую родню с посмертным призывом отомстить никто не рассчитывал. Поверь, я оказался удивлен несказанно, да и перепуган не меньше. Мне еще повезло, что принц Юй не припомнил мне гибель своей матушки от руки моего отца в придачу к остальным счетам! – Это точно, – согласился Цзинъянь и сделал несколько глубоких вдохов, остывая. – Повезло. Прибавь к этому везению еще немного и отыщи его поскорей. У Сяо Цзинхуаня достаточно сил, чтобы сжечь половину этого города, и достаточно оскорбленного безрассудства, чтобы погубить себя самого. Казалось, Сяо Цзинъянь твердо высказал ему свою укоризну и на этом решил осадить себя. Обычное буйволиное упрямство и непререкаемая уверенность принца и командующего, что ему не смеют перечить, уступили место выжидательности. Не сказать чтобы спокойной: Цзинъянь порывался все время вмешаться, но замолкал на полуслове, останавливал себя и ждал. Когда Мэй Чансу почувствовал, что еще немного – и сон его сразит, как выстрел в затылок, Цзинъянь первый предложил ему поспать, а самому – постоять эту стражу. Когда Чансу все же прикорнул прямо там, в кабинете, он видел, что его друг продолжает расхаживать от стены к стене, как тигр в клетке, в ожидании вестей. Дождались они уже на исходе ночи, когда небо выцвело перед рассветом. Знатный господин с охраной проследовал вчера из северных ворот столицы в направлении горы Гу. Господин был в плаще и лица не показывал, но в одном из его людей признали Хуэй Яо, начальника стражи принца Юя, в доспехах. Заводных лошадей с отрядом не было и поклажи тоже. – Гора Гу? Не ошиблись ли твои шпионы? Что делать пятому брату среди воинских могил, да еще ночью, – недоумевал Цзинъянь, наливая сонному Мэй Чансу чай. – Чудище разве что ловить, на которое глава уезда Лантай в городскую стражу жаловался… И вправду, столичной знати было невдомек, на обломках чьих разрушенных святилищ воздвигли на горе Гу поминальные алтари и почему в окрестностях этой горы на полет стрелы не найдешь деревни без своего заклинателя. Но Мэй Чансу, давно уже не считавший себя блестящим сыном семьи Линь, но бывший ученым мужем и копивший сведения, как иные скупцы – деньги, знал эти места в точности. И не то чтобы это пригодилось ему раньше, но просто потому, что никакое знание не идет во вред. Он выпил чай залпом, как вино, едва плеснул в лицо водой, возвращая себе бодрость, кликнул Ли Гана и приказал ему закладывать повозку. Объяснять было не время, так что он коротко обронил: – Колдовство он там намерен творить, твой брат. И как бы уже поздно не было. Поехали, Буйвол! *** Подъезжая к городу, принц Цзинхуань, кровь от крови царского дома хуа, спешился и отдал коня охране. Даже его вышколенный, объезженный конь все равно вздрагивал в испуге, когда нес на себе всадника в полном его могуществе. Зато сил, которые сейчас наполняли саму суть принца, хватало, чтобы легко двигаться вровень и с конным отрядом. Он ощущал себя то ли «небесным фонариком», наполненным горячим воздухом, то ли горшком с порохом за секунду до того, как взрыв разнесет стенки. Только эту огненную мощь он без всякого напряжения держал в своей власти. Воистину, духи хуа, обреченные на забвение и проклятие жестоким решением победителя, только и ждали, когда к ним явится наследник их крови. Тот, который вырос во дворце Великой Лян, носил титул принца Юя и не знал о бесхозном сокровище, ожидающем его. Столько лет он обходился крохами силы, которые уделял ему от своего могущества отец-император, и даже представить себе не мог, как бывает по-иному! Каково это, когда переполненный мощью облик рвется из тела, подобно выдоху, дрожит огнем на кончиках пальцев, раскрашивает глубины небес в невиданные цвета. Впрочем, если бы драконьи сыновья ведали это несравненное ощущение, их битвы за трон были бы яростны и неостановимы. Даже к лучшему, что из всех принцев это знание досталось ему одному: потомку владеющих божественной силой сразу по отцу и матери, предназначенному для правления самой судьбой, тому, кто не побоится бросить вызов владыке-дракону. Мощеная дорога вела его к цели, извивалась, точно змея, подходя к самым городским стенам. Вот скоро из-за поворота откроется вид на столицу, которая, если боги будут благосклонны, скоро склонится под его властью… За ближайшим поворотом Сяо Цзинхуаня ждала самая неприятная неожиданность. Перекрывая дорогу отряду, там восседал верхом на гнедом жеребце его седьмой брат собственной персоной. Глядел он сурово, выпятив подбородок, и здесь оказался вряд ли случайно. В демоническую форму братец пока не облекся, но это дело минутное. А ведь еще минуту назад Цзинхуань был уверен, что тот надежно устранен с дороги – милуется где-нибудь восторженно с подаренным ему господином Су, он же зловредный сяо Шу собственной персоной. Но нет, оба стояли у него на пути: брат-солдафон в доспехе и хилый ученый, который в своих халатах и от тычка пальцем свалится. Цзинъянь и в детстве в одиночку драться не ходил, и сейчас не стал. Вот так и поступай с людьми великодушно! Сяо Цзинхуань неторопливо размял пальцы, покатав в ладони шарик огня. – Не пропустишь ли ты меня беспрепятственно, седьмой младший брат? – Ты идешь не по тому пути, пятый старший брат, и я хотел бы тебя удержать, – отозвался Цзинъянь ему в тон и с места не сдвинулся. – У тебя не хватит на это сил, даже если ты привел с собою войско, – оскалился Цзинхуань. – Не привел, как видишь. – Сяо Цзинъянь развел руки. – Тем более! Сам знаешь, что в поединке один на один я побью тебя как мальчишку. Сдайся сильнейшему и уйди с дороги, или я не ручаюсь, что ты останешься невредим, и тем более – твой… – Сяо Цзинхуань проглотил ругательство, относящееся к человеку, который, несомненно, и задумал эту злополучную встречу на полпути, и договорил ровно: – Твой спутник. Спутник между тем шагнул вперед, словно только что не прозвучала нешуточная угроза. – Мы ведь уже здесь, Сяо Цзинхуань. – Голос его был таким привычно обольстительным и звучным, идеально подходящим роли советника Су. – Твоя тайна нам известна, твои намерения раскрыты, и ты это прекрасно понимаешь. Этого не отменить, как не собрать вазу целой из осколков. Но раз, все зная, мы приехали к тебе на встречу безоружными, почему бы тебе не полюбопытствовать, зачем? Некстати объявившийся брат вызывал у Цзинхуаня всего лишь досаду, но от вмешательства сяо Шу, ловкого оборотня с медовым языком, в его душе неожиданно вспыхнул гнев. – Время для глупого любопытства и разговоров прошло! Склонись и признай мое право приказывать – или беги. – И Цзинхуань неожиданно добавил, с удовольствием отмечая, как морщится на грани утраты самообладания младший брат: – Впрочем, если побежишь, этого – оставь. Один раз я уже был милосерден к твоему лживому советнику, но впрок ему это не пошло, и второго раза не будет. Цзинъянь самым натуральным образом набычился – призрачный силуэт рогов проступил у него над головой, кончик огненного кнута он пропустил между пальцами. – Я-то точно никуда не побегу, – произнес несносный сяо Шу весело. – Учтите, грозные драконьи сыновья, что вашего сражения бедному книжнику никак не пережить даже на расстоянии пары ли отсюда. Я понимаю, что у обоих нынче могущество играет в жилах, но вы уж решите: мятеж против власти тут умышляется или просто драка? Сяо Цзинхуань стиснул зубы. Только у этого злоязыкого достало наглости заговорить о мятеже вслух, да еще и насмехаться. Кузен Линь Шу и вправду вызывал нешуточное желание подраться на кулаках, как в детстве, и, судя по лицу младшего брата, тот сдерживал такой же порыв. А значит, следовало поступить наоборот. Безобразная драка – это было последнее, что будущий правитель мог себе позволить на глазах у будущих подданных. – Дашь связать себе руки? – хмуро уступил он. Хотелось добавить «лжец, преступник и скользкий мерзавец». Но это он, во-первых, предпочел оставить до разговора наедине, а во-вторых, на самое убийственное обвинение – «мятежник» – сяо Шу мог теперь ответить таким же. *15* Они дали себе волю, только вернувшись в столицу и укрывшись в уединенных покоях под крышей дворца Юя. Но уж тут не стеснялись ни в чем. Будь Мэй Чансу немного менее изыскан в своих вкусах и люби он выступления простонародных сказителей на площади, он бы точно получил удовольствие от того, как два благородных мужа, два принца, чье могущество взывало к небесам, сцепились перед ним в площадной брани. Он бы даже смог ненадолго забыть, что речь сейчас идет не о дележе деревянной лошадки в младенческие годы, но о вопросах жизни, смерти, посмертного воздаяния и почитания предков. – Я вижу, пятый брат, могущество в тебе плещется нынче, как брага в пьянице, и затмевает разум. Я не хочу твоей гибели, неужели это сложно понять?! – Моей победы ты не хочешь еще сильней! Ты думаешь, что я поверю хоть одному твоему совету после того, так ты натравил на меня своего оборотня-цилиня? Оборотень-цилинь сжался в углу, стараясь быть как можно незаметнее, и даже губу прикусил для верности. Хлесткие слова толпились у него на языке, но для них еще не наступило время. – А кто тебе сказал, что ты победишь? Ты способен побить меня, гордись, но император с его силами справится и с тобой, даже не дрогнув! – Никогда не думал, что увижу в себе труса, генерал Сяо Цзинъянь! Божественный огонь, вспыхивая, искрился на пальцах у обоих. Голос то и дело срывался на рев или шипение. Но если эти двое еще не спалили комнату в хлам, оставалась надежда. – Зато ты из одной самонадеянности и обиды храбро готов разжечь пожар мятежа! Тебе так неймется испробовать на себе казнь тысячи порезов или ты считаешь, что твоей приемной матери к лицу белый шелк? – Укроти свой язык, младший! Зря я давал тебе возможность остаться в стороне от смуты, не идти воевать со мной, повинуясь императорскому приказу. Ты спустил все мое милосердие в помойную яму, и теперь у тебя только одна возможность – признать меня и подчиниться. Когда-то Мэй Чансу думал, что эти двое способны передраться из-за него. Теперь он был уверен, что для подобного исхода его существование вообще не требуется. Не знай он со слов Цзинъяня, что пятый и седьмой принцы относятся друг к другу истинно по-братски, он бы сейчас уверился, что дело дойдет до смертоубийства. – Признать тебя, Цзинхуань? И смотреть, как самонадеянность и обида приведут тебя к гибели? – Боги девяти небес, какая трогательная братская забота! Заметь, я ведь тоже о тебе подумал. Решил, что одному упрямому Буйволу с его бреднями о должном и недолжном будет тяжело делать выбор между сыновьим послушанием и братской привязанностью. И что? С подачи этого хитроумного интригана ты сам в это дело влез. Ты хоть понимаешь, что теперь я не могу тебя отпустить, не подчинив? – Нас обоих, ты хочешь сказать? – Ну уж нет! Твой сяо Шу в любом случае останется здесь залогом твоего благоразумия. Кстати, заметь, он-то со мной спорить не смеет. Два нахмуренных лица в дымке божественного облика обернулись к нему одновременно. – Ваши прекрасные высочества накричались и теперь готовы обсудить сложившееся положение? – спросил Мэй Чансу мягко. – Положение? – скривил губы принц Юй. – Мое положение прекрасно. Цинь Баньжо поддерживает огонь в старом святилище хуа. Генерал Сюй готов двинуть армию Цинли по моему слову. Император предается развлечением вдали от столицы в полной уверенности, что я бездействую, запивая вином сокрушение от его немилости. Самое время ухватить удачу за хвост! Единственное препятствие в моем нынешнем положении я вижу в том, что два самонадеянных господина вознамерились помешать тому, что должно. Принц Цзин, что удивительно, не отметил сказанное ни единым ответным словом, просто возвел очи горе. Редкостная сдержанность для человека, который только что орал на родного брата, сотрясая криком стены. Должно быть, решил, что теперь за него орать станет лучший друг? – Подобная предусмотрительность, особенно – осуществленная в такой спешке, внушает уважение, – не оправдав его ожидания, ровно согласился Мэй Чансу. – Ждать ведь ты никак не считаешь возможным? Узнал о том, что случилось три десятка лет назад – и тут же готов поднимать восстание. – Ждать? Душа моей родной матери не может упокоиться и найти новое перерождение, а отец всю жизнь лгал и использовал меня! Кто оспорит, что я должен действовать немедля; какие законы и установления меня в этом осудят? – Принц Юй победительно расправил плечи. – Уж не знаю, что за демоны дали тебе новую жизнь, Линь Шу, но в этой жизни у тебя кровь холодна, как у рыбы, если ты столько лет способен терпеть подобное же поношение предков. Мэй Чансу тотчас вспомнил себя самого десять лет назад. Когда, едва встав на ноги, он требовал от Линь Чэня содействия, говорил, что надо только найти повод, вклиниться, как в щель, и ударить, провозглашал, что все законы Поднебесной, заповедовавшие почтительность к родителям, не дают ему права ждать… – Удача делает князем, это точно, – согласился он, останавливая вспыхнувшего было Буйвола выставленной ладонью. – К несчастью, в твоем – и моем – случае, кузен Цзинхуань, неудача навеки оставляет в узилище души тех, кто на тебя рассчитывает. Так что изволь подумать и извиниться, прежде чем мы продолжим говорить дальше. – От тебя за ложь я извинений не дождался, – сказал Юй мстительно. – Что же, по-твоему: будь равно проклято действие и бездействие? – У меня есть знакомый даос; я непременно поговорю с ним об этом, когда выдастся свободное время, – насмешливо пообещал Мэй Чансу. – Но ты-то уже отказался от бездействия: поднял войска, призвал духов, даже выманил Цзинъяня в столицу. Тем самым ты вынудил к действию и нас. Выпущенный дым в курильницу не загонишь; твоя попытка решать за всех вкупе с твоей поспешностью принуждает нас выбирать здесь и сейчас, тут ты верно подметил… Он смерил пристальным взглядом обоих – своего Цзинъяня, который готов был рваться в бой и… гуй его побери, Цзинхуань из вредоносного Змея каким-то образом тоже перешел в разряд «своих». Во всяком случае, настолько своих, чтобы не желать ему погибели. – Значит, так. Либо вы оба согласитесь принять мое суждение – суждение человека, который всю эту дюжину лет стремился к единственной цели: освободить неправедно осужденные души, – и тогда я обещаю сделать все, чтобы этот мятеж совместными усилиями увенчался удачей. В конце концов, – он усмехнулся, – из нас троих я один ношу имя мятежника уже столько лет, и вы должны верить, что в этом деле я разбираюсь. – Либо? – Сяо Цзинхуань прищурился. – Ты воображаешь, сяо Шу, что можешь здесь диктовать условия? Решать за кого-то? – За Цзинъяня я не решаю, а уж за тебя – и подавно, – отрезал Мэй Чансу. – Но что-то я не вижу у вас ни обоюдного стремления договориться, ни той стратегии, которая привела бы к победе. Так что мой второй путь – все как ты желаешь: я уговариваю Цзинъяня ничего не предпринимать, и мы оба отступим в сторону, предоставляя тебе, решительному и великолепному, довершать собственную гибель в одиночку. Два принца, равно претендующие на престол, снова смерили его одинаково недоверчивыми взглядами. «И это ты говоришь, что не решаешь ни за кого? И это тебе мы должны поверить?» – Ладно, – отрубил Цзинъянь. – Гуй сожри мою печенку, я согласен. Дважды одной ошибки ты никогда не совершал. А если подозревать в дурном даже тебя, сяо Шу, так вовсе жить не хочется. – Согласен, – поморщился Цзинхуань. – Ты – ядовитый скорпион с языком певчей птицы, советник Су, но добиваться своего ты умеешь. Если тебе удастся примирить нас и привести к победе, считай, я должен тебе извинения. * Огонь сотрясал безвинную землю. Молнии опаляли низко нависший плащ небес. Драконьи сыны, облачась в демонические формы, бились друг с другом, утверждая свое главенство… И старший в который раз побеждал младшего, буквально вбивая его в утоптанную пыль тренировочной площадки. – Еще бы, – бросил Сяо Цзинъянь досадливо и сплюнул набившуюся в рот грязь. – У пятого брата всегда силы было больше, а уж теперь! Но не в безвинную же мишень ему огонь кидать. Отряды были собраны, приказы отданы, гонцы разосланы. Для выступления они втроем дожидались вечера – часа входа луны в Сердце восточного дракона, определенного личным астрологом принца Юя как наиболее благоприятный – и напряжение от Юя искрило так, что даже страшно становилось, не загорятся ли бумага и бамбук в тонких стенах. Мэй Чансу с Цзинъянем в конце концов сбежали в сад, оставив того одного в парадной зале. Самого Мэй Чансу тоже трясло, но уже по другой причине. – Я хотел подвести к трону тебя – и подвел, но в совсем другом, скверном смысле слова, – сказал он хмуро, и Цзинъянь не стал его утешать, кивнул: – Бывает. Даже гений-цилинь не в состоянии предугадать всего. Ты вел меня долгой и верной дорогой, но Цзинхуань вытащил фишку из рукава и сделал свой ход первым – а я не стану драться с ним насмерть, даже за шапку-мянь. – Ты бы стал лучшим императором, чем он. – Возможно, у меня для этого не хватило бы должной безжалостности, – скупо отозвался Цзинъянь, и Мэй Чансу его понял. Нынешний владыка-дракон принял трон после Смуты пяти принцев, в сражениях которой погибло двое из его братьев, а еще двоих он казнил собственной волей. – Он поклялся своей силой и посмертием, что освободит душу принца Ци. И души моих родителей. И соратников, – повторил он упрямо. – В конце концов, он и меня помиловал. – Перестань восхвалять передо мной достоинства Цзинхуаня! – бросил его друг резко. – Не то я решу, что ты по-прежнему к нему неравнодушен. – Ревнивый Буйвол. За это я еще больше тебя люблю, – вздохнул Мэй Чансу, обнимая его за шею и зарываясь пальцами между туго заплетенных прядей на затылке. И эту вину за собой он знал и понимал, что Цзинъянь вправе ему не верить после того, как принц Юй не раз прилюдно заявлял на советника Су свои права, а тот не возразил ни словом. Да что там возразил, он ждал этих встреч на ложе с предвкушением, и пусть Цзинъянь этого знать не мог, вина и неверность Мэй Чансу не делались меньше. Он держал сейчас Цзинъяня в крепких объятиях, но сердце все равно продолжало щемить. То ли от предчувствий, то ли накануне весенней грозы. * Уже много дней подряд по вечерам темнота падала на город резко, вместе с обложившими небо тучами. Сегодня по краю туч гулял светлый отблеск – где-то зарождалась гроза. Мэн Чжи даже порадовался, что на объезд постов накинул на плечи не богатый плащ с мехом, а суконную накидку. С отъездом двора на охоту город словно притих, замер в неспокойном ожидании. Городские щеголи и бездельники, не удостоенные приглашения на императорское празднество, предпочитали пить вино дома; жрецы Небес не созывали народ на пышные обряды; незначительные чиновники замерли в ожидании перемен при дворе после опалы тех, кто долго был в фаворе; даже на Лотосовой улице, славящейся своим беспутством, часть домов удовольствий позакрывали свои двери после случившихся одно за одним злополучных преступлений. Не иначе как в надвигающейся на город туче сидели пучеглазые демоны неудачи. На эту Весеннюю охоту император командующего своей гвардии с собой не взял. Объявил: «Оставляю на тебя спокойствие в моей столице, цин Мэн», – вручил ему квадратную нефритовую печать со знаком «равновесие» и отбыл. Вот и думай: то ли доверяет безмерно, то ли наказывает за то, в чем Мэн Чжи вовсе был не виновен: в совместном бунте своего главного жреца и любимого сына. Цоканье копыт и слаженный топот сапог по камням имперского тракта командующий Мэн расслышал издалека и насторожился. Не время и не место было для воинских отрядов маршировать возле Храма Неба, а сам он никакого подкрепления не ждал. Повинуясь его поднятой ладони, трое зорких арбалетчиков в паре бу за его спиной отступили в тень, подняв свое оружие к плечу. Когда в отсветах факелов Мэн Чжи разглядел, кто к нему пожаловал, то решил, что демоны неудачи не зря пришли ему на ум. Сразу два императорских сына, бок о бок на боевых жеребцах, при парадных доспехах и даже со шлемами у седла. Сяо Цзинъянь и Сяо Цзинхуань – вместе, воистину невиданное зрелище! Отряд, следовавший за ними, растянулся дальше по дороге, точно дракон с двумя свирепыми сверкающими головами волочил за собой темное бронированное туловище. – Недостойный удивлен увидеть здесь ваших высочеств. Не надлежит ли вам обоим нынче пребывать в ином месте? – спросил Мэн Чжи со всей кротостью, какую мог собрать в своей душе свирепого воина и лучшего бойца Великой Лян. – Я своими ушами слышал, как его величество назначил одному из вас долгое покаяние и самосовершенствование в стенах собственного дома, а другому приказал сопроводить себя на Весеннюю охоту. Возможно, я закрою глаза, а когда открою, это несообразное видение рассеется как дым? Принц Юй тронул своего коня на несколько шагов вперед. – Это было прежде, командующий Мэн. Теперь все по-иному. Если ты не станешь чинить нам препятствий и пропустишь в храм, то ты и твои люди останутся невредимы и увидят своими глазами, как Мандат Неба будет дарован достойному. Иначе хорошенько подумай, выдержит ли твой несравненный меч удар божественной силы и защитит ли панцирь от драконьего огня. Принц Цзин все еще молчал. Вот, значит, как! И чем взял его Змей, что он без слова возражения готов присоединиться к мятежу? Что принц Юй на этот раз поднял настоящий мятеж, сомневаться не приходилось. – Я - стена, и в ней нет для вас ворот, ваши высочества. Сяо Цзинъянь – солдат и подтвердит: храбрец встречает смерть лишь раз, а трус умирает в каждом бою. Я, пожалуй, рискну проверить, чего стоит мой меч против таких соперников и на сколько жизней мне удастся разменять свою собственную, – бросил Мэн Чжи с вызовом и потянул клинок на свет. Шелест стали по оковке ножен прозвучал едва ли не громче, чем новый голос. – Ваши высочества позволят ничтожному присоединить свои безыскусные слова к убеждению доблестного командующего Мэна? Сяо Шу выехал из-за их спин. Укутанный в такой несообразный среди брони и железа серый халат, неловко держащийся в седле, упрямо закусивший губу... невозможный и неожиданный. Мэн Чжи опешил на мгновение. Но ему хотя бы стал ясен этот невиданный союз пятого принца с седьмым. Сяо Шу мог бы запрячь в одну повозку карпа и журавля, если бы это требовалось для его целей. А цель у него была всегда одна-единственная. – Мэн-дагэ, – проговорил он тихо, подъехав вплотную. – Я знаю, что верность – сердцевина твоей души, а бунтовать ты не станешь, даже претерпев несправедливость. Что сдаться без боя для тебя немыслимо. В конце концов, что скорее солнце взойдет за западными горами, чем ты поверишь принцу Юю! Все знаю. Доверься мне. Мэн Чжи посмотрел на него с такой же тоской, как в тот раз, когда он лежал после наказания палками, а сяо Шу требовал, чтобы он сам возложил к ногам императора прошение об отставке. Я послушаюсь, говорил этот взгляд, куда я денусь, но не думай, что после этого мне будет чем гордиться. Тогда ему повезло: вовремя обнаружил себя истинный виновник его злоключений, преступник Се Юй. Сейчас виновник восседал перед ним на черном как смоль жеребце и требовал от командующего позорной сдачи. – Я не подниму меч на сына своего государя, не получив приказа, – хрипло произнес Мэн Чжи. – Но остальные пусть не ждут пощады. – Ты лучший из людей, Мэн Чжи, – выговорил сяо Шу одними губами, развернулся и пошел к своим мятежникам. *16* Своих собственных солдат Цзинъянь к Храму Неба не привел – не было времени готовиться и созывать доверенное войско, – но это было неважно. Здесь решали не мечи и копья, а внезапность. Он был готов заранее, что Мэн Чжи со своей полудюжиной гвардейцев покосит стражников пятого принца, как серп – траву; выкажи командующий гвардией намерение стоять насмерть и вызови он подкрепление, этот заслон мог бы стать непреодолимым. Но хитроумный сяо Шу поговорил с ним, и несокрушимая стена поддалась: сейчас старина Мэн, оглушенный и спутанный третьей по счету сетью из шелковых нитей (одну он рассек мечом, а другую порвал голыми руками), однако живой, тяжело ворочался за дверьми. А битва переместилась в стены храма. Сяо Цзинъянь никогда не предполагал, что жрецы Неба умеют так самозабвенно драться. Сам верховный настоятель Ся Цзян, сухой и жилистый, скоростью и резкостью движений напоминавший богомола, мог бы быть отличным бойцом, однако, по его собственным словам, никогда не практиковал ничего телесного, кроме медитации. «Небо само защитит своих слуг», – отговаривался он. Но молодые жрецы и жрицы, которых он звал «детьми» и которые в своих высоких черных шапках и просторных халатах походили один на другого как одинаковые черные фасолины, явно решили подсобить Небу. С толстыми деревянными шестами в руках они сперва неплохо сопротивлялись вторжению. Сама Ся Дун, оскаленная, с растрепавшимися волосами, молча сражалась у алтаря с Хуэй Яо, и ее рукава мелькали, как косицы знамени на ветру. Однако шест все же полезнее увенчать острием и превратить в копье, а отбивать стрелы мечом сподручнее, чем деревянной палкой, и вскоре победа была на стороне вооруженных как должно солдат принца Юя. Уцелевшие жрецы были прижаты к стене и побросали оружие. Оба принца, как и было оговорено, оставались у входа, не вмешиваясь в схватку. Цзинъянь нервно сжимал кулаки, чтобы не бросить привычным жестом руку на рукоять меча. Даже стоя на холме под командирским стягом, он никогда не бывал так бездеятелен ни в одной битве. Если бы оружие решало здесь хоть что-то – он бы первый повел солдат в бой. Но та победа, которую они сейчас одержали над гвардейцами и храмовыми жрецами, не была победой вовсе. Так, раскидыванием гадательных камней на удачу перед настоящим боем. Сяо Шу разгромил первоначальный план принца Юя так же беспощадно, как, бывало, сам Цзинъянь бил на войне окруженного противника. Прямое столкновение с владыкой-драконом – самоубийство. Сорокатысячная армия принца не спасет, силы предков хуа не помогут – ведь энергия плененной хуасской знати питают императора по-прежнему. Вот в это сочленение и нужно было бить. Цзинхуаню, сыну Линлун, надо было повторить попытку, которая один раз уже закончилась впечатляющей неудачей, – освободить души из заточения. И сделать это быстрее, чем отец-император успеет почуять угрозу. Да, разумеется, в конце концов их действие обнаружится. Надеяться на иное так же бессмысленно, как думать, будто государю не доложат, что его пятый сын не соблюл покорного заточения, а седьмой – в то же самое время умчался в столицу, словно за ним гнались все демоны Западных гор. «Вы уже навлекли кару на вас обоих. Что там следует за неповиновение и сговор? Изгнание, лишение титула, тюрьма? Возможно, если повезет, то не казнь. Как вы говорили, ваше высочество: удача делает князем, неудача – разбойником? Чтобы вас отметила удача, вам придется быть быстрым, как атакующая змея». Голос сяо Шу был изысканно вежлив и все же безошибочно напоминал Юю, кто именно пустил эту повозку катиться с горы все быстрей, так что обратной дороги для нее уже нет. За эти сутки сяо Шу проспал едва ли стражу, бодрствуя в самый глухой ночной час, просматривая и отбрасывая один за одним редкие свитки из собрания принца Юя и требуя привезти ему какие-то записи из собственного поместья. То, что он долго и тщательно планировал, чтобы увести Ся Цзяна по ложному следу и погубить, в кратчайший срок должно было превратиться в настоящий обряд. «Ты же не заклинатель», – заикнулся Цзинъянь и наткнулся в ответ на свирепый взгляд. Лишь потом сяо Шу все же соизволил пояснить: – Верно, я – не заклинатель. Как и Цзинхуань, как и ты. И сам император, если уж на то пошло. Чтобы управлять силой, нужна… только сила. Сам я ее лишен, но могу хотя бы помочь вам разобраться. Нужные ритуалы облегчают сосредоточение и позволяют молениям легче достичь небес, только и всего. Чем ты слушал в детстве, когда тебе эти простейшие истины втолковывали на уроках дворцовые мастера обрядов? Так что иди, займись медитацией и не отвлекай меня. Глаза у него при этом были хоть и покрасневшие от недостатка сна, но настолько темные и зовущие, что хотелось упрямо заявить: «Буду отвлекать!» – и смешать дыхание в долгом поцелуе, а там будь что будет. Оттого Цзинъянь сбежал в сад и целую стражу подряд возносил моления духу Первого брата. Если это истончит стену его тюрьмы хоть на волос, то уже поможет. Сейчас не-заклинатель сяо Шу жался к стене. Опускал глаза, вовсе не глядя на сражение, что-то сосредоточенно повторял про себя, шевеля губами. Мантры читал? Припоминал нужный порядок действий? Молил духов и богов послать им удачу? Сяо Цзинхуань не оглядывался ни на брата – союзника, ни на кузена – советника. Он шагнул вперед, поднял ладони, окрашенные священным шафраном в желтый цвет и разрисованные киноварными письменами хуа, и с них потек алый жар божественной силы. Цзинъянь незамедлительно очистил голову от посторонних мыслей и повторил его движения. * Мэй Чансу всматривался в облик братьев-демонов до рези в глазах. Зрелище было грозное и великолепное, но достоверно не обещающее ничего, кроме искр и пламени. Все прочие обещания – до сих пор у богов на коленях. Свой план он вынашивал столько лет, сколько ни одна женщина, даже небожительница, не носит долгожданное дитя. Он предусмотрел всё: и грехи чиновников, и подозрительность императора, и враждебность окрестных государств, и даже прямолинейную натуру Цзинъяня. Он был готов постепенно отодвинуть с его пути все препятствия и всех соперников, обратить к нему милость отца государя, вырастить уважение и приязнь сановников при дворе, уронить в его руки титул наследного, как в свой час оторвавшийся с ветки спелый плод, помочь выиграть какую-нибудь небольшую победоносную войну – – и уже в этом положении Цзинъянь мог бы добиться оправдания армии Чиянь. Но одна малость, существование которой хитроумный цилинь не мог даже предположить, подорвала весь его план, как разносит стену крошечный мешочек с порохом, заложенный у замкового камня. Братские узы! Искренняя, тщательно при том скрываемая симпатия между седьмым и пятым принцем, которую Мэй Чансу и вообразить себе не мог. В результате Цзинъянь сломал его главный план, как сухую ветку об колено, легко порвав с советником за то, что он посмел навредить Цзинхуаню. А Цзинхуань нанес второй удар, безвозвратно втянув в брата в свой мятеж, причем просто из намерения удержать его в стороне от грядущей смуты и причинить добро. И вот теперь хитроумный стратег, который предполагал достичь своей цели скрытно и плавно, подобно текущей в недрах воде, вместе с братьями берет штурмом пагоду Таньтянь. Ну не смешно ли? Ему вовсе не было смешно. Говоря по правде, ему не бывало так страшно с тех пор, как он пришел в себя в снегах Мэйлин и обнаружил, что превратился в волосатое безъязыкое чудовище. Он позволил Цзинъяню впутаться в бунт пятого принца, достоверно не зная, хватит ли им мощи, чтобы вовремя проломить стену незримой темницы, и достанет ли сил хуа, чтобы противостоять императору Великой Лян. Он, который двенадцать лет собирал по крупинке возможности, одолжения и тайны, сейчас поставил все свои сокровища на кон в одной отчаянной игре. У алтаря завился вихрем противосолонь раскаленный туман, не палящий даже бумаги. Горящие факелы на миг показались черным пламенем, пылающим в море золота. Змеиный капюшон Юя поднялся над его головой, высоко, точно невиданная корона. Рогатый шлем облек голову Цзина. Голоса обоих слились в рокочуще-свистящий гул, который проникал сквозь голову Мэй Чансу, как зимний ветер продувает бумажный фонарь. Он, калека, бывший Линь Шу, ощущал божественное присутствие, но не мог к нему прикоснуться, как человек, который стоит возле тяжко волнующегося океана, где в глубинах ходят чудовища, но не способен увидеть ничего, кроме сердитых волн. И пусть голоса в голове нашептывают желание броситься в эти волны, но разум остерегает: такой шаг – верная смерть. Но он не глазами – тяжестью в затылке ощущал, как что-то исполинское заворочалось в океанской глубине, и от горизонта покатилась, набирая скорость, волна-убийца. * Сяо Цзинхуань, принц Юй вырос во дворце, в самом сердце Поднебесной, но за свою жизнь ему случалось беседовать с самыми разными полезными людьми. С их слов он знал, и как голыми руками складывать угольные ямы, и как тащить попавшуюся в сети огромную рыбу веслоноса, ростом вдвое больше взрослого мужчины, и как распороть в вышивке неудачный узор, не повредив все платье. Пробивать пригодную для исхода брешь в стенах тюрьмы духов было сродни этим непочтенным занятиям, если бы их пришлось творить прямо посреди большого пожара, когда горящая крыша вот-вот упадет тебе на голову. Но разве не для этого привели его боги под своды этого храма? Ради славного деяния, порождённого храбростью и стремлением почтить предков, которое не исчезнет из хроник и тогда, когда он вознесется на небеса после своего долгого и славного правления! Главное было думать именно так. Не допускать в стене сомнений ни щелочки, забыть о том, что отец-император, окутанный яростью, готов обрушить свою мощь на непокорного сына. Что его демоноформа, окутанная пламенем, возможно, уже мчится сюда, пожирая одну ли за другой, чтобы положить конец мятежу и их жизням заодно. Брат Цзин, стоявший с ним плечо к плечу, резко выдохнул, словно принял удар чужого клинка на свой. Славный старина Цзин, прямой и отважный, такой понятный в своих стремлениях! Брат будет его верным мечом и надежной опорой его правления, а у неукротимого сяо Шу со всем его хитроумием больше не будет причин отвращать их друг от друга. Сяо Шу перестал быть ему противником – и таким, каким он стал сейчас, он способен занять должность драгоценного советника при его дворе, может, даже чэн-сяна… Эти мысли были сами по себе, не препятствуя и не отвлекая – они окутывали, словно дымка, твердое ядро его решимости. Его волю, которой он, точно тараном, взломал темницу душ. Его несокрушимость, которой он, точно броней, отгородился он всё возрастающего давления императорской мощи. Его гордость, уже сейчас венчающую его, точно заколка Справедливого Неба… Будто ось самого Неба, заржавев, провернулась в железных петлях. Будто взвыл древний ветер потопа, уничтожившего на Земле все живое, кроме первопредков Фуси и Нюйвы. Стена поддалась, и души с неслышимым ухом воплем вылетели из своего заточения: как штормовые облака, как мчащиеся волки, как туча стрел перед сходящимися армиями. Император и его сын сошлись в поединке воли. * Когда в поместье Се Юя горстку спасавшихся осаждала толпа стражников, тех на узком мостике вдвоем сдерживали Мэн Чжи и седовласый боец из Южной Чу. Мэй Чансу подглядывал за боем в щель окна – и зрелище это было прекрасное и грозное, аж до слез на глазах. Сейчас он смотрел в спину братьям-принцам, окутанным сиянием обликов, и столь же мучительно завидовал, что не может встать рядом с ними. Солдаты и простецы не почувствовали ничего, но жрецы попадали на колени. Мэй Чансу – не простец и не адепт силы – мог видеть почему. Грозовая туча, пронизываемая молниями, клубилась вокруг алтаря, порождая в своей толще на долю мгновения то когти, то оскаленные пасти, то чудовищные щупальца, то острия рогов, и все это кипение прошивал попеременно мертвенно-синий и бледно-золотой блеск. Сражение было изначально неравным. Владыка-дракон обладал божественной силой в полной мере с того часа, как занял престол. Дюжина лет, в которые вместились усилия преданных жрецов, обряды поклонения предку Тайцзуну, опыт наилучших заклинателей и вера простого народа. Да, отдаление от храма ослабляло его влияние. Да, заточенные души врагов внезапно перестали быть дровами для его костра. Да, принц Юй был пьян от внезапной силы, а принц Цзин был опытным бойцом. Но время играло против восставших принцев, чей отец, несомненно, летел сейчас сюда в демоническом облике, чтобы положить конец и бунту, и самому существованию непокорных детей. Цзинъянь – Мэй Чансу видел его лицо в полупрофиль – стиснул зубы и наклонился, точно двигался против сильного ветра. Цзинхуань что-то выкрикнул зло и яростно. Они не проигрывали – но точно еще не побеждали. Чего же он ждет? Чтобы завещанную ему месть и справедливость свершили другие? Или чтобы все в этом храме рассыпались пеплом, исчерпав свою удачу? Да, один раз в присутствии принца Юя остатки собственного облика чуть было не выжгли его дотла, но сейчас он будет осторожен. Пусть Огонек и погас давно в снегах Мэйлин, но там, где нет силы – есть знание, а там, где царит голод, сгодится каждая крошка. Раз за разом с его губ начали срываться рифмованные заклинания-чжоу, «язык, которым пользуются на небесах» – чтобы призвать духов, организовать, выстроить в боевые порядки. «Незамедлительно повинуйтесь приказу, будьте быстры, как гром»… В клубящейся туче начали мелькать то бунчук шлема, то наруч, то бляха панциря. Духи солдат Чиянь, те, кто воевал под началом и рука об руку с молодым командующим Линь Шу, ныне освобожденные, поднимались на защиту, смыкаясь стеной. А потом он не увидел, но почувствовал, как чьи-то руки сжались у него на горле. * Вместе они все же начали одолевать императора. Это Сяо Цзинхуань почувствовал всем своим существом. Сила текла в него потоком, с каждым мгновением все более обильным, как будто его ци превратилась в полноводную Янцзы, в которую вливаются реки помельче – ближние и дальние, знакомые и совсем новые. На одном берегу этой реки возвышалась, как непреодолимая крепость, сила брата Цзинъяня, на другом строились какие-то неведомые, но несомненно обороняющие подвластные ему рубежи, полки, а над ее гладью сияло гневом и торжеством лицо его родной матери, которой он никогда не видел. Советник Су, кладезь мудрости и гений коварства, так и сказал ему: когда божественной силы в нём накопится столько, что молния с его рук уйдет по золоченому шпилю в небо, а Небо откликнется равной молнией, передача власти свершится и будет уже необратимой. Лишь с этой минуты он, Цзинхуань, сможет даровать и отнимать могущество. Потом можно будет и посылать войска, и замирять города, и принимать клятву повиновения от родичей, но это будет лишь обряд, подкрепляющий то, что уже свершилось. И кто бы мог предсказать, что посреди торжества и в шаге от победы лик воинственной принцессы Линлун исказится гримасой, превращающей ее в маску демона, и она всеми силами своей мстительной души возжелает не только поражения предавшему ее возлюбленному, но и смерти командующему Линь, своему убийце? А тому или другому – не было разницы для исстрадавшегося гневного духа. Мэй Чансу упал на колени, хрипя, – и только Цзинхуань мог разглядеть, что его лицо сейчас обрамляет прозрачный шлем с бляхой «Чиянь» и что он безуспешно старается разжать сомкнувшиеся на горле призрачные руки. Очертания его лица словно плавились, сквозь точеные черты господина Су проступало лицо Линь Шу, и оба они были искажены мукой. Все знают, что можно молить о покровительстве благие души предков. Но что делать, если такая душа утратила всю свою благость, а вместе с ней и рассудок, от бесконечных страданий и невозможности уйти в иное перерождение? Сяо Цзинхуаню не стоило прерывать сосредоточение боя. На кону стояла его победа, его грядущее благословенное царствование; в конце концов – освобождение тысяч плененных душ, рядом с которыми одна жизнь стоила меньше горсти песка рядом с золотым слитком. Командующий должен уметь жертвовать солдатами, чтобы выиграть сражение. А он, должно быть, потерял рассудок, когда бросился отдирать от хрупкого горла господина Су скрюченные пальцы собственной матери. В то время как принц Цзин, проявив истинное хладнокровие человека военного, не двинулся с места, и золотая молния, довершающая битву, ушла в купол храма именно с его рук. *17* Сяо Цзинъянь был в армии с самых юных лет, и привычки военачальника стали такой же частью его существа, как умение держаться в седле. Он толком не понял, куда метнулся Цзинхуань, но терять сосредоточение посреди жестокого боя – последнее, что может позволить себе полководец. Даже если полки надежного союзника вдруг отходят – не позволяй себе ни на минуту усомниться в том, что это лишь перестроение, и продолжай драться. Такого боя не случалось в его богатой на войны жизни никогда. Цзинъянь превосходно владел мечом и луком, он знал, как направлять войска и как самолично сокрушать твердыни ударом огненного шара или демонического кнута. Но сейчас, пока отец в ярости мчался сюда, сыновья сражались с ним единственно волей и духовной силой – и странно было, что в этом непривычном поединке Цзинъяню хватало умения противостоять владыке-дракону на равных. А затем – и превозмогать его. Возможно, могущество опьянило его. А, возможно, у него, как и у всех сынов Сяо, божественный облик преувеличивал главные черты нрава, сглаживая прочие. Яростный дракон, коварный змей, упрямый буйвол… Ломить вперед к цели, не задумываясь, не разбирая дороги и пользуясь тем, что у тебя толстая шкура, – в бою Цзинъяню такое очень даже пригождалось. Сяо Шу что-то говорил про «швырнуть молнию», припомнил он. И как только искрящейся золотистой силы у него в руках сделалось достаточно (а Цзинхуань все медлил) – швырнул. Шпиль храма содрогнулся от ответного подарка Небес. Отцовское присутствие, давившее каменной плитой, расточилось, как дым, собственный облик Цзинъяня беспрепятственно налился жаром и силой. И тогда он обернулся. Сяо Шу, сидя на полу и согнувшись пополам, хрипел и кашлял так, словно собирался вывернуться наизнанку. Принц Юй стоял рядом с ним, и выражение его лица было растерянным и недобрым. – Вот, значит, как, – проговорил Юй медленно, и на кончиках его пальцев затлел язычок огня. – Ты своей возможности не упустил, седьмой брат… Цзинъянь почувствовал, как в груди зарождается негодующее бессловесное ворчание. Он ждал славословий – а услышал несправедливый упрек, и от кого! От брата, который был ему всем обязан, потому что… – Буйвол, – напряженно и жеcтко окликнул его сяо Шу, наконец-то справившись с кашлем. – Ради нашей с тобой дружбы… во имя памяти первого брата – замри! Цзинъянь опешил. – Я… – Ты победил и впитал небесную благодать, пока Сяо Цзинхуань отвлекся, спасая мою жалкую жизнь. Ваше высочество принц Юй, и вы не шевелитесь! – – выкрикнул сяо Шу тут же торопливо, видя, как тот напрягся. – Разве этот исход не таков, как ты задумывал заранее, сяо Шу? – выдавил Сяо Цзинхуань сквозь зубы. Сложенная горсть, в которой рос огненный шарик, дрожала, а по хвостам Великого Змея пробегал трепет. – Только учти, я не сдамся. – Исход не такой злосчастный, как если бы мы вовсе проиграли… но еще немного, и я пожалею, что вовремя не умер, – бросил сяо Шу раздраженно и выпрямился, цепляясь за стену. «Облик опьяняет адептов божественного могущества, подобно кувшину вина, – вспомнил вдруг Цзинъянь слова, похороненные в глубинах воспоминаний. Упоминание первого принца пробудило их к жизни. Голос старшего брата Цзинъюя был мягким и звучным, пригодным, скорее, чтобы произносить речи в собрании, а не выкрикивать команды в бою, но сказанное им врезалось в память накрепко. – Но, даже опорожнив кувшин, достойный человек избегает дурных поступков, а мастер меча – и вовсе способен танцевать с клинком. Понял, Янь-эр?» – Да уж будь добр, братец Цзинхуань, не сдавайся, – пробормотал Цзинъянь. «Если Змей способен на милосердие, почему бы у Буйвола не проснуться здравому смыслу?» Его шар огня, который он собрал с тела ладонями, как воду, был не чета крошечному шарику в руке Цзинхуаня. Но он не понесся навстречу его брату подобно крошечной сердитой молнии, а поплыл по воздуху медленно, над самым полом, и остановился в цуне от сапог седьмого принца. – Если бы не ты, пятый брат, мы бы здесь не оказались. Ты так упорно шел к трону – так бери, – выговорил Цзинъянь непослушным языком. – Из тебя выйдет могучий Сын Неба, а на добрые советы мы с сяо Шу не поскупимся. Но учти, если не освободишь невинно осужденных первым же указом – уже я подниму мятеж. Туго стиснутый комок силы рассыпался искрами. Кольца могучего змеиного тела напитались мощью и жаром – Сяо Цзинхуань в полной мере воспринял отданное. Цзинъянь пошатнулся и упал на одно колено. Как удачно, что именно так отдают воины приветствие государю. Сяо Шу, облегченно вздохнув, снова сполз по стене, уже в беспамятстве. * Мэй Чансу ненавидел холод, обмороки и горькие лекарства. Коварство судьбы выражалось в том, что эти три вещи слишком часто встречались у него на пути. Вот и сейчас он медленно пришел в себя. Во всем теле ощущалась слабость, в горле пересохло, было жарко, мягко, и над головой у него переговаривались. Ах да, еще он был полураздет, а туго уложенная прежде коса была выпущена из заколки. Голос Цзинъяня произнес лениво: – …не поверишь, мне стало лень. Я как подумал, что еще и с тобой предстоит драться за трон… – Непочтительный брат! – выкрикнул Юй и почему-то засмеялся. Мэй Чансу так удивился, что сел, откинув меховое одеяло. И обнаружил обоих братьев Сяо в шаге от себя за чайничком вина. Больше в просто обставленной комнате никого не было, ни обеспокоенных лекарей, ни хлопочущих слуг, ни бдительной стражи. – Пьянствуете, значит? Над моим бездыханным телом? – спросил он скорбно. Слишком много скорби в голос подпустить не удалось: облегчение затапливало его, как весенний паводок – поля. Они остались живы, они победили, и даже братья-принцы не затеяли междоусобицы и не сотворили никакой демонической глупости. – И этот тоже… непочтительный подданный, – произнес принц Юй с удовлетворением. – Как ты себя чувствуешь? – Прежде чем ты придумаешь, что бы тебе соврать, сяо Шу, – вставил Цзинъянь своим красивым низким голосом, – предупрежу, что ты спал крепко, точно опоенный дурманом, а мы позвали к тебе троих лучших лекарей, включая того почтенного старца, что пользует тебя дома. И они с изумлением отметили, что присутствие божественных сил не повредило твоему хрупкому телу и жизнь твоя вне опасности. – …однако вино тебе все равно не дозволено, – подхватил Цзинхуань, наклоняя чайничек и расстроенно качая головой. По легкой смазанности его речи Мэй Чансу заключил, что тот пьян, как цзянхусский разбойник после удачного грабежа. – Тогда скромный подданный оставит вас одних, – съязвил он, – чтобы не питать непозволительной зависти к вашим царственным высочествам и доступным вам изысканным развлечениям. Я надеюсь, седьмой принц не настолько далеко ушел по этой дороге услад, чтобы забыть, куда подевались мои пао и плащ? Зря он надеялся миновать Цзинъяня – тот выкинул руку и схватил его за талию. Или большая часть того, что наполняло чайничек, досталась старшему брату, или в армии принц Цзин приучился пить, не пьянея. – Мы тебе не дозволяли, – веско сказал он, притягивая Мэй Чансу к себе и усаживая на подушку рядом. – Тиран вы и деспот, ваше высочество, – вздохнул Мэй Чансу – И вы, ваше… гм… – Не трепещи. Я еще не возведен на престол. – Цзинхуань отказался от идеи вытрясти из чайничка последние капли и поддел ножом печать на новом кувшинчике. – И вообще, сяо Шу, где почтительность и где ты? Немыслимо. Все равно что рыбы полетят, а кувшин с вином пустится в пляс. Ты умен, хитер, храбр, несносен и очень красив, признаю. Но почтительность? – Красив, – согласился Цзинъянь, с полным бесстыдством перетягивая его с подушки к себе на колени. – Кстати, вино для него запретно, но винный дух повредить не должен. Ты как полагаешь, пятый брат? – Проверь, – коротко отозвался Цзинхуань, сосредоточившись на тонких действиях с кувшином, чайничком и жаровней. Не иначе как чудом ни вино не оказалось на полу, ни раскаленный уголь – хотя бы в первую секунду, потому что дальше пришлось зажмуриться. Цзинъянь поступил, как не всякий ивовый юноша себе позволяет – припечатал губы Мэй Чансу своими и принялся усердно и с умением вылизывать ему рот. Чансу в ужасе дернулся, пытаясь высвободиться, ожидая от другого брата немедленного гнева, взрыва, смертельной ссоры, но увы – что-то спутало ему руки и ноги, мягко и так же надежно, как спутывают птицу ловчие силки. – Я же говорил тебе, – услышал он голос принца Юя, – господин Су – муж в высшей степени нравственный и застенчивый. В голосе не было насмешки, пренебрежения, злости – ничего, что могло бы нанести обиду. Его интонации были ласковыми и протяжными, как будто он… Мэй Чансу разжал один зажмуренный глаз. Зря. На лице Цзинхуаня было написано откровенное любование открывшимся ему зрелищем, а вдобавок именно один из его хвостов обхватывал голени Чансу, поглаживая ногу над краем носка, еще целомудренно, однако неприкрыто. И очень, очень приятно, гуй его побери. – Очень красив, – подтвердил Цзинъянь удовлетворенно, довершив поцелуй. – И лжив, как водяная черепаха. – Я настоятельно прошу вас обоих отпустить меня, – процедил Мэй Чансу сквозь зубы. – Победа горячит вам кровь, я понимаю, и все же для утех на ложе вы могли бы найти пригодного для этого красавца или красавицу. Я же хочу быть полезен вам обоим при будущем правлении, но, обойдясь со мной подобным образом, дальше вы сами не пожелаете меня видеть из одного только стыда и ревности… – Слышишь, брат? Действительно, врет – как песню поет, – согласился Цзинхуань. – А скажите-ка, любезный советник, каким образом вы могли принести пользу, намереваясь оставить этот мир по причине слабости здоровья? – Я не… – начал Мэй Чансу, осекся, предпринял еще одну попытку: – Но все же, пока я… – Увы, – Цзинъянь неискренне вздохнул. – Если ты намереваешься нас покинуть, мы хотим, чтобы хотя бы память о твоей красоте сохранилась в наших сердцах. Говоря эти глупости, Буйвол не переставал поглаживать ему шею и плечи, да так усердно, словно и он отрастил множество рук. А его змейское высочество переместил свою нежную хватку уже выше колена. Осознав это, Мэй Чансу понял и почему щекочущие прикосновения пускают теплую волну по всему телу, а кровь приливает к паху. Его тело горячо приветствовало прикосновения даже одного принца-демона, но сразу двоих!.. – Да будьте же милосердны, в конце концов! – удалось выдавить ему. – Я же сам потом от стыда в пруду утоплюсь. – Сяо Шу безжалостен и думает, что мы с тобой такие же? Мучаем просто ради того, чтобы мучить? – Цзинъянь дохнул ему на шею, развернул и крепко поцеловал его в выступающий позвонок чуть ниже. Мэй Чансу глухо ахнул и почувствовал, что колени разъезжаются сами собой – Он услышал наши слова и сразу же забыл. Забыл, что мы говорили с его лекарем, и тот свидетельствовал, что наш гений-цилинь пошел на поправку, – напомнил Цзинхуань, подтыкая повыше подолы его халатов и продолжая увлеченно наглаживать прямо поверх тонкого шелка нижних штанов. – Интересно, почему? Может, помогла его добродетельная жизнь и отшельничество на горе Тайшань? – Или наша сила и наши объятия? Чудесное спасение? От халатов на нем уже оставалось одно исподнее. Щупальце огненного кнута прокралось за пазуху, щекотно скользнуло по груди и обвило сосок, сжимая до легкой боли. Тонкие хвосты принялись поглаживать его между ног, с неслучайной точностью обходя плоть, жаждущую прикосновения. Он представил, как это может быть. Из одних объятий в другие, с одного копья на другое, всю ночь покоиться в хватке человеческих и демонических рук, с закрытыми глазами путаться между прикосновениями двух мужчин, попеременно выстанывать то одно, то другое имя… И утром проснуться невредимым, счастливым – и живым. Цзинъянь склонился к его уху, потеребил его горячими губами и шепнул: – Прекрати сопротивляться, неразумный. Ты ведь хочешь нас обоих. Будь я проклят, это видно так явно, словно выписано большой кистью у тебя на лбу, и невероятно возбуждает. А еще я скорее себе руку отрежу, сяо Шу, чем лишу тебя половины сил, так тебе нужных. Ну? Мэй Чансу громко застонал – и сдался. *Эпилог* Процессия к Храму Неба растянулась по императорскому тракту. В разгар осени его золоченая пагода сияла посреди Цзиньлина, точно драгоценный лист с персикового дерева бессмертия. Народ столицы ликовал вдвойне – ежегодный праздник уже луну как миновал, ныне же шествие было устроено в честь победы оружия Великой Лян на северных рубежах. Прославленный и несгибаемый государев брат, самый доблестный из командующих – великий князь Цзин – вернулся в столицу, разгромив проклятых юйцев и установив долгий мир на северных границах. В народе шептали, что подобного единения божественных братьев держава не видела уже очень давно. Испепеляющий и приносящий жизнь, точно солнце, государь Лун-ди бесконечно благоволил к своему единокровному брату, чей меч на службе Великой Лян был остер, словно молодой месяц. Крепость братских уз в императорской семье даровала благоденствие земле и процветание людям. Как заповедано предками, молнии били в небо с высокого шпиля храма Тяньтань, и Небо откликалось им. Первым же в государевой свите выехал навстречу победоносному командующему канцлер Мэй – хранитель мудрости и опора трона. Не было в столице человека загадочнее. Про него говорили, будто при прежнем нечестивом правлении он стал жертвой колдовства, павшего лишь тогда, когда с помощью мудрого канцлера воцарился государь Лун-ди. Еще говорили, что он был под особым заклятием и дюжину лет скитался в облике цилиня, познав все тайны земли. А кое-кто шептал, что если император и его брат были солнце и луна, то чэн-сян Мэй был точно воды океана, за край которого оба светила попеременно закатываются отдохнуть. Но об последнем, конечно, не говорили вслух.