Burn it

      Они подошли к берегу, всматриваясь в клубящуюся по морю мглу. Сильвана впереди как главная, Натанос позади как ее правая рука, и в самом хвосте плелся Саурфанг как побитый пес войны.       — Зачистите берег! — прозвенел в тишине холодный голос Сильваны. — Готовьтесь к штурму!       Натанос дал несколько точных, отрывистых распоряжений, и костлявые, пахнущие формалином и гнилью отрекшиеся разбрелись по берегу, добивая раненых и слабых. Голову Натаноса наполняли далекие, будто шепот, крики павших, холодное пение клинков и вздох обрывающихся жизней. Очень много душ унесла битва, но что это Натаносу? Десятки абстрактных жизней ничего не значили. Отнять, и забыть.       Около ног Сильваны послышался кашель, и Натанос мгновенно потянулся к луку. Он был готов защищать Королеву-банши, — его королеву — пока плоть не сгниет окончательно. Целую вечность.       Сильвана осадила Натаноса, отстранила его как докучливую шавку, и присела на корточки у раненой эльфийки. Внимательно вгляделась в бледное, изможденное лицо. Скулы раненой осунулись, а на лбу проступил пот. Ей недолго осталось. Краем глаза эльфийка смотрела на нежить, что готовилась штурмовать Тельдрассил. Кашляя и сплевывая кровь, она спросила:       — Зачем? Ты уже победила. Там только мирные жители…       «Идиотка! — подумал Натанос. — Какая разница мирные или немирные? Это война.»       — Это война. — в тон мыслям Натаноса прошелестела Сильвана. Она легонько пожала плечами, словно недоумевая от такого наивного вопроса.       — Нет, — прошептала эльфийка, — это ненависть. Злоба. Сильвана, ты была защитницей Кель’Дорай. Разве ты не помнишь?       — Я была наивной.       «Все мы были», — горько подумалось Натаносу.       Теперь он — Гнилостень, но раньше его называли Маррисом. Именно это имя было выбито на медали, подаренной ему Сильваной в те золотые годы, когда и он и она были еще живы. Когда они защищали эльфийский народ. Когда их прикосновения друг к другу еще будоражили кровь и оставляли тепло на коже. Натанос украдкой запустил руку под камзол и сжал побрякушку, висящую около мертвого сердца, едва не оцарапав грубые пальцы. Сильвана же этого не заметила, она вообще не следила, что там делают ее подчиненные. Она и сама предалась грезам памяти, слегка наклонив голову. Натанос знал эту привычку, зорким взглядом охотника он всегда мог различить ее в минуты, когда Сильване казалось, будто ее никто не видит. Или когда она забывала о существовании других людей. В такие моменты Гнилостень вместе со своей госпожой ненадолго возвращался в прошлое, где Маррис, а не Гнилостень, целыми днями упражнялся в стрельбе из лука.

***

      — Ты весьма искусен, Нат, — тихо засмеялась Сильвана, — но как я на тебя ни посмотрю, ты совершаешь ошибки новичков! Вот, дай поправлю.       Плечо Натаноса обдало прохладой — это Сильвана подошла сзади. А когда та обняла Натаноса, он спиной ощутил мягкость ее тела, шелк одежды и сталь доспеха. Он протянул назад руку, находя на ощупь соблазнительный изгиб талии и чувствуя спиной упругие холмики груди. Сильвана тихо рассмеялась, и лицо Натаноса залила неяркая краска. Предводительница следопытов любила приходить к нему наполовину обнаженной. Но прежде, чем Натанос успел посетовать, что их может кто-то увидеть, Сильвана вложила свою ладонь в его, и, привстав на цыпочки, вкрадчиво прошептала прямо в ухо:       — Стоять надо будто в землю врос, Натанос. Ты помнишь это?       — Помню.       — Отчего же тогда ошибаешься?       — А то ты не знаешь.       Средняя из Ветрокрылых выросла перед ним, теплая и лучистая, осиянная солнцем. Ее голубой капюшон просвечивал на свету, а глаза мерцали словно две звездочки. И губы приоткрылись с улыбкой, требуя единственного верного ответа.       Натанос поцеловал ее, и на их губах разгорелось пламя. Они ласкали друг друга и наслаждались этим. Как и все влюбленные Сильвана с Натаносом верили, что у них еще будет время. Вся жизнь впереди, и тихое, спокойное счастье. И никакая война не сможет их разлучить.

***

      — Жизнь — это боль, — сказала Сильваны. — Надежды нет. Теперь понимаешь?       «Понимаю, — горько усмехнулся Гнилостень. — Судьба-злодейка не дала нам счастья, а времени отсыпала хоть отбавляй. Да, Сильвана, жизнь — это боль, а надежды нет. У нас надежды нет».       — Не плачь, — шепнула Сильвана, — скоро ты встретишь своих близких.       «Мои близкие мертвы», — подумал Натанос, ощутив на языке вкус пепла. Он шумно сглотнул, пытаясь унять дрожь рук. И только когда заговорила раненая, он вспомнил, что сейчас Сильвана обращалась не к нему.       — Я плачу по тебе, — всхлипнула эльфийка, — ты воюешь против самой жизни, и в этой войне тебе не победить. Убей нас всех, но надежду ты не убьешь…       Повисла тишина. Сильвана глянула на проступающий сквозь мглу ствол Тельдрассила, и Натанос понял, что сейчас случится еще раньше, чем с губ Сильваны сорвалось:       — Сжечь его.       Гнилостень будто очнулся ото сна. Впервые за долгое время Сильвана смотрела прямо ему в глаза. Натанос не нашелся что ответить, и крик Королевы Банши разнесся эхом по разгромленной деревне.       — Сжечь!       Натанос взмахнул рукой. Если этой женщине угодно, чтобы он обратил в пепел тысячи детей и женщин, он будет готов истребить миллионы.       Заскрипели рычаги катапульт, и на небе зажглись звезды — сотни горящих ядер осветили ночную тьму, на мгновение будто застыв на небосводе. И уже в следующий миг Древо Жизни занялось огнем. Натанос слышал, как с той стороны пролива вскрикнули десятки голосов. Именно в этот момент, к Натаносу пришло ощущение, что пройдена точка невозврата. И ничего не будет так, как раньше.       Натанос глянул на Сильвану. В его глазах горела страсть. А в ее — алый огонь Тельдрассила.