g-eazy feat. anna of the north — pick me up
Бесконечный день, отдающий запахом затхлого дерьма, которое всё никак не желает заканчиваться. — Тэхён-щи, наши поставщики хотят, чтобы мы смогли надавить на портовых ребят Пак Чеён и те снизили процент за ввоз товара, — бегая глазами по кабинету, выдержанному в стиле модерн, сообщает Сокджин, неловко заламывая руки, потому что как никогда очевидно проступает выражение безграничной усталости. Оно и понятно: за весь день тот прилично наездился по Сеулу, лично присутствуя на некоторых показательных актах кары виновных в крысятничестве ублюдков, поучаствовал в двух встречах с боссом Мин, отвечающим за поставку оружия, и главой клана Пак, который держит под своим крылом таможню и старый-добрый рэкет. Оба этих альфы не славятся сладким характером, но известны дотошной принципиальностью, несмотря на тёплые партнёрские отношения — такие разъезды вымотают любого, а Тэхёну ещё предстоит бороться за место под солнцем, как часто бывает, когда ко власти приходишь наследственным путём, а не бездушным кровавым завоеванием трона. Ему всего двадцать семь, и, как бы хорошо он ни был обучен, зависая в их деле с подросткового возраста, какое бы роскошное образование отец бы ему ни обеспечил, в суровых реалиях высокого кресла из кожи всё ещё остаётся немного чужим — по крайней мере, для окружающей его верхушки, и сейчас строит свою репутацию заново — не в качестве левой руки уважаемого Дома Ким, а как полноправного её представителя. Впрочем, по скромному мнению Сокджина, этот альфа, что сейчас сидит на роскошном офисном кресле белого цвета с высокой спинкой, в картинку вписывается до идеального: широкий в плечах, высокий, смазливый ровно настолько, чтобы все омеги, с которыми приходится иметь дело по бизнесу, давились слюной, но мужественный на том уровне, когда другие альфы начинают считаться. Вежлив, обходителен, жёсток; обаятелен, услужлив, жесток; дипломатичен, харизматичен, не знающий слова «нет». Да, старик Ким воспитал настоящего демона, который может как трахнуть, так и без промедления выстрелить в лоб: недаром никто даже не сказал слова поперёк выбору предыдущего босса, когда тот озвучил имя наследника — Тэхён из тех, кто, будучи максимально не привилегированным, смог проделать путь до левой руки своего отца самостоятельно... и, да, по ходу продвижения вверх смог получить одобрение всего клана Ким. С ним нельзя не считаться. И не прогнуться невозможно совсем. Не тогда, когда он, остро ухмыляясь, откидывает назад выкрашенные в тусклое золото волосы, лоб открывая, и впивается испытывающим взглядом карих глаз прямо в душу, чтобы ответить: — Передай им, что ниже двух процентов они не получат, Пак Чеён из тех женщин-альф, которые способны отгрызть яйца любому и выплюнуть, — хмыкает Тэхён. — А искать с ней ссоры только из-за каких-то колумбийских придурков, которые хотят отхватить себе кусок пожирнее, поставляя не самый лучший кокс, я не собираюсь. Если их не устраивают наши условия, могут катиться к хуям, — Джин не может так сказать «колумбийским придуркам», но придумает что-то, как и всегда. — Всё на сегодня? — Вас ожидает Чон Хосок, Тэхён-щи. Это по поводу общего вложения в благотворительный фонд Ким Намджуна, — и тот устало прикрывает глаза, чтоб закурить и вздохнуть: — Он уже здесь? — Нет, но должен быть в течение часа. — Скажи Чонгуку, чтобы тот сказал этому парню, что я... умер? — и, хмыкнув, Ким трёт подбородок. — Навечно? Улетел на Таити? Гоа? Мальдивы? — Боюсь, Тэхён-щи, ни один из пунктов не подходит Вашему расписанию сегодня, — в дверях появляется личный помощник их босса: бойкий, но вкрадчивый мальчишка двадцати трёх лет от роду, для омеги сложенный достаточно крепко, но прячущий это за бесконечным количеством огромных свитеров пастельных оттенков — пожалуй, он единственный в этом здании, кому можно не соблюдать строгий дресс-код. Пахнет он тоже приятно: фиалкой, аромат почти неуловимый, но нежный, в отличие от того, которым одарила природа его босса — сам Ким ярко пахнет хвоей с древесными нотками, который шлейфом развивается за ним по коридорам, когда тот быстро проходит в свой кабинет с картонным стаканчиком кофе. Иногда Сокджину становится интересно, как Чон Чонгука, милого наивного мальчика с большими глазами цвета горького шоколада и неряшливым коротким хвостиком, в который тот часто убирает вьющиеся чёрные волосы, вообще угораздило спутаться с мафией: вся их криминальная семья зовёт помощника босса малышом или ребёнком, а ещё у него улыбка яркая, солнечная, которой он апеллирует довольно часто и от самого сердца. Правда чудесный: наивный, искренний, всегда рад помочь, а иногда —умилительно наглый, как какой-то котёнок, который пытается делать вид, что он тигр. — Потому что он уже здесь, — и мальчишка пожимает плечами. Альфа закатывает глаза, а потом крутится в кресле, чтобы вздохнуть и посмотреть на время — начало девятого. — Хорошо, — зацепив пальцами пачку сигарет с зажигалкой, прикуривает и со вкусом затягивается. — Пусть заходит. Чонгук, сделай нам чай и, в принципе, можешь идти домой. Ты тоже свободен, Сокджин, — правая рука и личный помощник кивают, а потом синхронно откланиваются, запуская внутрь кабинета Чон Хосока: энергичного активиста-филантропа, сына очередного миллионера и далее-далее-далее.***
Тэхён возвращается домой глубоко за полночь, чувствуя себя изнасилованным в мозг последним кадром этого дерьмового дня: Чон Хосок имеет неповторимую черту, которая когда-нибудь сильно усложнит ему жизнь — никак не может заткнуться, разговаривая о том, что ему интересно. Сейчас ему был интересен Тэхён, а именно — бабки в его кошельке, которые можно выгодно вложить в очередное дерьмо, которое «непременно окупит себя» и «Вы точно не будете жалеть, Тэхён-щи». Едя на заднем сидении Мерседеса S-класса, Тэхён не уверен, что не будет жалеть: его стезя — это наркоторговля, пронзительный звук, с которым пистолет снимают с глушителя, а ещё — умение надавить на человека психологически. Мужчина, женщина, альфа, омега — плевать, потому что в их мире, мире, где крутится огромное количество дряни, неважен пол или же возраст. Женщины-альфы, например, Пак Чеён, не поскупятся перегрызть ему горло, парни-омеги по типу Чонгука с удовольствием раздвинут перед ним ноги в надежде на благосклонность такого роскошного парня. Вот только никто Тэхёну не нужен. Сейчас он едет домой, чувствуя себя не то, что разбитым — немного подавленным, потому что день действительно выдался сложным, а за ним грядёт другой неизменно. Он с удовольствием выпьет на ночь бокал сухого красного, возможно, почитает начатую недавно книгу или же... Или же нет: хмыкнув, он вспоминает об одном нюансе своего существования — и ещё о детали, которая не даёт ему спокойно спать уже какое-то время. В прямом смысле этого слова: поднимаясь на лифте в пентхаус, он отчётливо различает в кабине едва уловимый запах фиалки, который сильно бьёт по рецепторам, стоит только войти в полумрак широкого холла своей квартиры — это вызывает на лице широкий оскал, и, не разуваясь, только лишь пальто чёрное вешая, он идёт прямо на влекущий аромат — он будоражит сознание, он заставляет глухо рычать, двигаться по площади резче, быстрее... и замереть, когда слышит звук. Он тихий, едва-едва слышимый, напоминает почти бесшумный выдох-скулёж, но для Тэхёна сейчас крайне отчётлив, поэтому мучительное «папочка, помоги мне, пожалуйста» тот распознаёт совершенно мгновенно — и срывается с места аккурат в сторону спальни, чтобы, распахнув двери, застыть. Он сидит прямо на стуле из чёрной кожи с высокой спинкой — глава Дома Ким любит такую атрибутику мебели — и его грудь вздымается тяжело-тяжело под тёмной кофточкой с рюшами, когда он смотрит Тэхёну прямо в глаза своими невозможными, густо накрашенными чёрным и в обрамлении длинных накладных ресниц; крепкие разведённые в стороны бёдра, обтянутые сейчас крупной сеткой чулок, мелко подрагивают, с губ срываются выдохи — до ушей альфы доносится тихий звук вибрации, а вздрагивающая ткань чёрной юбки, которую Чонгук надел на себя, говорит об одном: малыш закрепил на уздечке вибропулю, но благоразумно зафиксировал себе руки сзади наручниками, которые они приобрели на прошлой неделе. И смазка — пахучая, жирная, вязкая, что пачкает ткань юбки и кожу сидения, стекает по бёдрам омеги так обильно сейчас, заставляя Тэхёна крупно дрожать в своём этом костюме, и испытывать острую жажду в оскале. Чонгук хнычет, слегка толкается вверх в попытке поймать хоть какое-то трение, а потом смотрит молебно опять, так, что аж внизу сводит всё, и шепчет почти что бесшумно: — Папочка, я так хочу кончить... можно мне?.. — Нет, разумеется, — хмыкнув, Тэхён откидывает назад свои волосы, делает несколько шагов вперёд и широко ему улыбается. — Ты, что, так долго ждал меня только затем, чтобы кончить у меня на глазах? Это несправедливо, — и он, не стесняясь, ногу вытягивает: так, чтобы пройтись подошвой по чужому вставшему под тканью юбочки члену, а потом слегка надавить — так, чтобы из накрашенных красным губ Чонгука вырвался всхлип. Тэхёну нравится это — мучить свою сладкую детку, такого нежного мальчика, чьи волосы сейчас скрыты за длинным, до самых лопаток, париком чёрного цвета, чьи бёдра толкаются вверх, навстречу грубому, почти что болезненному трению — Ким давит сильнее, омега хнычет неистово, глаза закатив, а потом быстро и мелко толкается. — В тебе что-то есть? — Виброяйцо, — шепчет тот, задыхаясь. Тэхён бесстыдно задирает подол, чтобы увидеть чужую эрекцию, сдерживаемую кружевом трусиков, таких откровенно промокших сейчас, и маленькую вибропулю у самой головки: та тихонько жужжит, находясь в том самом режиме, что кончить не даст, но доведёт до неистовства — член малыша мелко дрожит под натяжением увлажнившейся ткани, сам Чон, правда, изнывает куда сильней. — И оно скоро выскользнет... я очень... — и всхлипывает, когда альфа давит на ствол. — ...я очень мокрый для тебя, папочка, я... — Тише, детка, — в губы губами: Тэхён тихо рычит, кончиком языка с силой проводит по красной помаде, а потом с силой прикусывает за слегка растерзанную нижнюю губу. — Будь послушным, и тогда я выебу тебя так, как ты того пожелаешь. Ты же не хочешь расстроить меня? — и смотрит прямо в глаза. — Я так хочу тебя трахнуть, малыш, ты же знаешь? — П-правда? — хрипло интересуется бедный омега: опустив взгляд, Тэхён видит, что член под юбкой начинает пульсировать активнее, а ещё — слышит шипение с которым Чонгук чувствует дискомфорт из-за трусиков прямо сейчас. Ему нравится. Такой Чонгук, готовый на всё, ему нравится до искр их глаз, до грубости, до силы, до жёсткого желания поиметь так, чтобы своё имя забыл — и, наклонившись, Тэхён давит чувствительную точку коленом, заставляя Чонгука, вскрикнув, непроизвольно качнуться к себе с тихим шёпотом: — Поцелуй меня. Мне это нужно. Так нужно сейчас, господи, блять... — и мычит, когда альфа в его рот врывается своим языком: звук благодарный, восторженный, верный, он подаётся вперёд, слегка задыхаясь и Ким ощущает, как его самого начинает мелко потряхивать — возбуждение топит вены огнём. Чонгука не хотеть совершенно кощунственно: он весь блядский день терпел, глядя на этого мальчика с неряшливым хвостиком, широкой улыбкой и серёжками-колечками в ушках, и сейчас останавливаться, чёрт возьми, не намерен — юбку задрав, пальцами с силой ведёт вверх по бедру изнутри, чувствуя, как там всё влажно и пахнет фиалкой и терпким сильным возбуждением, от которого крышу сносит к чёртовой матери. Чонгук подаётся, ластится и задыхается, Тэхён начинает тоже гореть: у него чертовски сильно стоит в эту минуту, давит ширинкой, вызывает раздражение, злость — будь у него чуть меньше опыта в подобных делах, немедленно бы сейчас отымел до искр из глаз, но с этим малышом так нельзя, так будет совершенно неправильно, и поэтому Ким пальцами прижимает вибропулю к головке чужой, вызывая у своего мальчика крик, заставляя того, запрокинув голову, толкаться наверх, всхлипывая и моля о чём-то бессвязном, но, как есть подозрения — большем. — Честное слово, — заверяет альфа свою нежную детку, сейчас такую открыто развратную, и видит, как по чужой скуле начинает плыть тушь. Возбуждает — Тэхён снова начинает тихо рычать, а потом не выдерживает: обхватив чужой ствол испачканной в обильном секрете Чонгука, ведёт от яиц прямо в головке суховатым и грубым движением — знает, что Чон обожает, когда, по его же словам, «с ним справляют нужду». Бездушно и грубо, придушивая, не думая даже о том, что нужно о нём позаботиться, втрахивая в любую поверхность, что подойдёт. Тэхён любит, когда это происходит как можно грубее, но его коллекции кинков для этой детки совсем не достаточно: то, что Ким привык считать жёстким, для Чонгука — просто сладкая ласка. Так что давай, большой крутой альфа. Постарайся возвести кайф своего мальчика в высшую степень экстаза. — Обещай, — хрипит Чонгук, сотрясаясь всем телом, и, блять, это так нереально — смотреть на то, как он сейчас сотрясается в муке, мечтая о том, чтобы кончить, но одновременно желая этого меньше всего. Хмыкнув, Тэхён распрямляется, чтобы расстегнуть рубашку на три верхних пуговицы, пачкая ткань естественной смазкой омеги, и снова хищно осклабиться: внизу живота уже очень больно, но он не может позволить себе такого характера роскоши, как банально штаны расстегнуть — детка ещё не заслужил того, чтобы увидеть папочкин член. И, конечно же, ещё не понимает, как сильно ему предстоит постараться, чтобы почувствовать его глубоко внутри себя. — Обещай, что ты меня трахнешь... — и снова подаётся вперёд, однако наручники не позволяют лишних движений, и Чон издаёт плаксивейший возглас, толкаясь пахом наверх, в пустоту. Альфа смеётся негромко, играючи, чтобы снова к нему подойти — и, наклонившись резко расстегнуть сзади помеху, но только затем, чтобы, закинув своего малыша на плечо, уронить того на кровать животом и пристегнуть к спинке заново. — П-папочка?.. — звучит очень растерянно. Чонгук громко хнычет, потираясь о чёрный шёлк простыней, пачкая всё вокруг себя выделяющимся обильно секретом — и это, блять, кинк. Тэхён обожает, как сильно детка течёт во время процесса для него одного, сходит с ума от этой грязи и тягучего запаха секса, что всегда душно заполоняет любое помещение, где им приходится трахаться: офис ли, квартира ли альфы, плевать — если они двое делают это, аромат похоти всегда преследует после как минимум сутки, и это нереально заводит. — Слушаю тебя, детка, — Тэхён подхватывает его под живот, ставит на колени дрожащие, сзади оказываясь, и рад слышать вибрацию игрушки глубоко внутри своей детки: откинув полы юбки наверх, он видит, что Чонгук не лгал, говоря, что она вот-вот выскочит — непременно выпала бы, если б не кружево трусиков, которые этот дурачок на себя нацепил, так сильно всё у него там увлажнилось от перспективы члена босса внутри. — Почему скулишь, м? Хочешь, чтобы я тебя поимел? — Очень... да, папочка, очень! — последнее Чонгук выкрикивает особенно чувственно в унисон с разрывающейся тканью несчастного кружева, а потом замирает, дыша тяжело и прижимаясь грудью к спинке кровати: Тэхён закрепил его достаточно высоко, чтобы не было возможности упасть в подушки лицом, но вот отклячить свою аппетитную задницу своему альфе на радость получается непроизвольно — виброяйцо, лишённое какой-либо преграды, выскальзывает из плена его ослабленных растянутостью мышц и падает прямо к коленям, вибрируя. Сморщившись, Ким его отключает, пачкая руки, а потом, пользуясь тем, что тяжело дышащий Чон смотрит на него через плечо, медленно обхватывает губами подушечки, что пахнут секретом, и демонстративно пробует свою детку на вкус, тщательно вылизывая каждый участок собственной кожи и проталкивая пальцы в рот прямо до второй фаланги, чтоб: — Вкусный. Как и всегда, малыш, — наклонившись, разрывает нижнее бельё до конца, чтобы откинуть в сторону лоскуты, а потом звонко шлёпнуть по чужой ягодице. И ещё — сразу же после короткого «ах». И ещё — до покраснения, слегка наклоняясь и глядя на то, как дрожит чужой член, крупно пульсирует, становясь ещё более течным, ещё более чувствительным, дополнительно стимулируемый вибропулей, которую он не будет снимать. Пусть детка кончит — Тэхён с ним только-только лишь начал, ему предстоит пройти через это ещё не один раз этой ночью. Чонгук задыхается, всхлипывает, как загнанный в угол, но это только начало: Тэхён снова оставляет краснеющий отпечаток ладони на этой восхитительной заднице, а потом, встав коленями на мягкий матрас, разводит в стороны две ягодицы, открывая себе вид на обильно сочащийся смазкой сфинктер, что обильно истекает вниз, к напряжённой мошонке. Выделения терпко пахнут фиалкой, жирные, скользкие — и, тихо рыкнув, он не выдерживает, проводит пальцами по чувствительной коже, сильно надавливая. — И открытый мне. Как и всегда снова, да? — смеётся негромко, чтоб, хмыкнув, наклониться к расселине, широко проводя изнутри языком и толкается внутрь, отмечая краем уха мычание, проворачивая языком мышцы, которые и рады бы сжаться, но нет — детка слишком сильно растянут, чтобы противостоять идеям того, кого зовёт папочкой, и поэтому ему остаётся только крупно дрожать в этих чулках, хватать воздух накрашенным ртом и ощущать, как впиваются в кожу ногти босса клана Ким, когда тот толчками погружает в него свой язык, наслаждаясь каждым стоном от такого простого веселья. Вкусный, господи, какой же Чон Чонгук вкусный: Тэхён снова рычит, чувствуя коктейль из естественной омежьей смазки и своей же слюны, что по подбородку течёт, и напряжёнными губами касается мышц, чтоб обхватить и усилить давление на такой нежный участок, слегка всасывая. Но с языком внутри этого мальчика провернуть такое совсем тяжело, а альфа не останавливается ни на минуту, быстро толкается внутрь, ведь Чонгук такой громкий сейчас, особенно в тот момент, когда Ким, выскользнув из его горячего тела, несильно сдавливает несчастный сфинктер зубами и удовлетворённо слышит выкрик, в котором нет ни намёка на цензуру, и чувствует в воздухе горьковатую примесь спермы. Омега под ним содрогается, подвывает слегка, скованный наручниками, бёдра его мелко трясутся, а крик встаёт в горле — просунув руку между его сладких ножек, испачканных всё в том же секрете, Тэхён кладёт ему пальцы на член, начиная сильно массировать, чувствует на коже горячие капли финала — первого, но не последнего, и стягивая дурацкую вибропулю с этого милого ствола. Чонгук хрипит. Ему, кажется, плохо физически — его член ещё очень текуч, крайне чувствительный, а вспухший сфинктер, из которого обильно вытекают новые струйки, снова вынуждает альфу сильно сжать губами такую манящую вещь, не переставая стимулировать детку внизу. Но недолго — и Тэхён, отстранившись, сильно кусает за задницу своего милого мальчика, слушая выкрик, а потом, проводя рукой по чулкам, рокочет негромко: — Сейчас будем переворачиваться, детка. Готов? — и новый шлепок. О том, что сам ещё не разделся, всё ещё в чёрных офисных брюках и белой рубашке, старается даже не думать: член уже, сука, будто в огне, но игра всё ещё не закончена, а кончить себе раньше времени он точно не даст, пусть и при виде снова закованного Чонгука, лежащего на простынях уже спиной, но глядящего в потолок слепыми глазами, при виде размазанной по подбородку помады и потёкших от выступивших слёз туши и тёмным теням... хочется очень. На лицо, так, чтоб смешалось всё, слиплось, обильно и сильно, крупными струями, которые бы залили и эти ресницы наклеенные, и попали на длинный парик — да, Тэхён определённо хотел бы закончить их секс именно так, если бы он, правда, был быстрым. А сегодня босс настроен получить немного веселья — и по этой причине снова в губы вгрызается, совершенно несчастные, а после — уходит аккурат вниз укусами болезненно сильными, от которых останется по сильному следу. Шея (рваный вдох), её основание (выдох), сильно надавить языком, облизать обильно и влажно, спуститься вниз — порвать нежную ткань женской кофточки, заставляя обнажиться ключицы, и снова укус (стон), а после — сосок. Его особо болезненно, так, чтобы всхлипнул и взвыл, когда между ягодиц ввинчиваются грубые пальцы, прямо туда, где тепло и растянуто — вскрикнув, случайно насаживается совсем до костяшек, скулит хрипло и закатив глаза свои очаровательные, чтобы понять: нет, не сейчас. Совсем не сейчас — альфа грубоватыми круговыми движениями смазку его собирает, а потом хорошо увлажнёнными пальцами начать массировать темнеющие на фоне остальной кожи нежные ареолы, а самому — осечься, обнаружив себя поверх чужого тела, но так, что бедро детки зажато меж его собственными. — Блять, Чонгук-а, в такие моменты я хочу тебя съесть... — хрипло, не прекращая ногтем нежно цеплять напряжённые комочки нервов, наблюдает за тем, как Чон губы кусает, дышит тяжело носом, пытаясь себя контролировать, но тщетно — как и всегда. На него приятно смотреть: разбитый, в глазах стоит поволока настоящей животной, блять, похоти, свежие кровоподтёками страсти на шее, прилипшие к потной смуглой коже пряди дурацкого парика, а макияж поплыл к чёртовой матери — Чонгук сейчас словно вышел из дерьмового порно. И Тэхён, хрипло выстонав, находит себя нависшим над этим прекрасным лицом, но, что важнее — грубовато потирающимся об обтянутое сеткой бедро сквозь ткань чёрных брюк и вымокших под ними, блять, боксеров. — Ну так съешь, — Чонгук сгибает ногу в колене, позволяя своему папочке поиметь его конечность получше, потереться до рыка, прочувствовать чужое тело каждой грёбанной венкой, подавшись назад, гортанно постанывая и вцепившись пальцами в чужое колено. — Большому боссу тоже нужно внимание, — Тэхён интуитивно рассчитывает расстояние так чтобы головкой умудряться плотно тереться о коленную чашечку, слегка оттянуто бёдрами опускаясь пахом до кости и — да — начиная рвать от эмоций несчастную сетку чулков. Та сдаётся с натяжкой, с оглушающим треском и клёкотом в этой охуительной глотке: когда Ким рычит — это лучше всякого афродизиака, честное слово. Тэхён губы облизывает, брови заламывает свои нереальные, обнажает кадык, назад откидывая свою умную голову — и если откроет глаза, то непременно увидит, что его маленький мальчик снова наливается кровью от такой вот картинки. — Съешь меня, папочка, ты можешь... И дальше договорить ему не дают, потому что альфа становится грубым: жёсткие пальцы на бёдрах, которые он разводит Чонгуку широко-широко, обезумевший взгляд, кривая ухмылка на распухших от поцелуев и римминга влажно блестящих губах — он между ногами своего малыша, он в эту минуту, наклонившись лицом к лицу, по которому плывёт макияж, действительно выглядит так, будто сейчас его сожрёт, а выпирающий бугор на ширинке чёрных классических брюк говорит ещё и о том, что вытрахает дурь из остатков сознания после. Это красивый момент. Чонгук смотрит в эти глаза, дикие-дикие, точно зная, что в его собственных вызова нарочито нет: только животный страх подчинения, где на дне плещется желание быть уничтоженным этими нереальными руками с тонкими длинными пальцами, что впиваются прямо в нежную глотку, сильно сжимая — воздуха становится катастрофически мало, но Чон заставляет себя смотреть прямо, не разрывать этот контакт, а потому видит ту вязкую нитку слюны, что срывается с чужих вниз — прямо к его губам, и прохладно-влажно касается. Так, чтобы он, уже краснея лицом от нехватки кислорода, всё равно мог заставить себя слизнуть этот подарок — и тогда Тэхён отпускает, возвращая ему способность дышать, с тихим рокотом: — Блять, детка... — и снова лишает дыхания, но теперь немного иначе: наклонившись, он задирает вверх блядскую юбку, рывком, не разбираясь особо — снова трещит ткань несчастных чулков, Чонгук слышит и чувствует, как чувствительную, снова обильно текущую головку обрамляет горячим дыханием. Когда Ким Тэхён делает минет — это всегда первоклассно. Это всегда жадно до одури, это всегда концентрат, чёрт, безумия — то, как он насаживается губами на член своего малыша, специально цепляя зубами и позволяя опасно толкнуться уретрой в нёбный язычок, чтобы скользнуть глубже мягко и тяжело. Чонгук в тесноте этой глотки теряет себя: у него не такой большой член, как у альф, но папочка вылизывает его всегда так тщательно и хорошо, как будто он самый вкусный, блять, леденец. Вот и сейчас: вид босса семьи Ким, который даже не помогает себе рукой, нежно прижимаясь носом к гладкому выбритому лобку, его распаляет — но не так сильно, как его чёртов язык, который сейчас старательно изучает каждую чёртову вену. Омега в волосы хочет вцепиться, чувствуя, как пульсирует в тисках тэхёновой глотки, ощущая, как сильно сдавливают его плоть эти нереальные губы, но не может — руки всё ещё зафиксированы на спинке кровати, и сейчас всё, что он может — это развязно толкаться в рот своему самому лучшему папочке, слушая одобрительный рык и ощущая болезненное давление этих охуительных пальцев в том месте, где когда-то безбожно давно была ткань чулков. Это, если честно, невыносимо: альфа грубит, не намерен действовать в угоду только его интересам — и это заводит. Чонгук обожает, когда с ним поступают вот так — не нежничая, а растворяя в себе, в ощущении силы, мощи и грубости; есть что-то в этом такое, что заставляет его почувствовать себя чертовски желанным. И, возможно, это причина того, почему он так позорно быстро спускает вторично в рот Ким Тэхёну. Или, быть может, проблема в том, как охуенно двигаются его губы по налитому кровью пульсирующему стволу, с силой обводя кончиком языка контур головки, из которой в итоге вырывается стерильная сперма, ударяя по нёбу в определённый скользящий момент, Чонгук точно не знает. Всё, что в итоге имеет значение — его прогиб до хруста в спине и выкрик в пространство, что звучит громким «Боже!». А ещё — папочка, что нависает над ним, глядя в глаза, чтобы провести пальцем по шершавым губам, на которых помады уже почти не осталось, слегка приоткрывая перед тем, как впиться в них собственными и в процессе медленно начиная делиться солёностью с горьковатым привкусом. Чонгук принимает свой собственный вкус языком об язык, мычит, загнанный, но подаётся навстречу, путаясь и задыхаясь от удовольствия. Его член, такой влажный, мягко оглаживаемый его охуительным папочкой прямо сейчас, от обилия всех пережитых эмоций скоро будет выдавать сухой оргазм, кажется, но сейчас пока падает на живот с влажным шлепком, как только альфа выпускает его из своих нереальных длинных пальцев. А потом, разрывая поцелуй, смотрит на него из-под ресниц, чтобы рыкнуть с ноткой мурлыканья: — Сделай приятно начальству, — и, протянув руки, щёлкает кнопкой наручников, которые мгновенно расстёгиваются, оставляя детку свободным. Омега задыхается так сильно: грудь под тем, что осталось от когда-то рубашки, вздымается тяжело-тяжело... раздражает. Тэхён, поднимаясь с кровати и падая на забытый временно стул после пары-тройки шагов, смотрит на это с ноткой презрения, а потом командует резко: — Сними это. Бесит, — и Чон, глядя прямо в глаза, выполняет приказ, медленно стягивая с себя верх и оставаясь голым торсом. Альфе нравится то, что он видит: истерзанные ореолы вспухших сосков, следы от зубов по телу мальчишки, а также отметины от его собственных пальцев слегка будоражат до электрических импульсов в подушечках пальцев — собственный член снова отдаётся пульсацией, болезненной, жаркой, обильной. У Тэхёна, чёрт возьми, все брюки насквозь, ремень давит невыносимой эрекцией — он и сам течёт почти так же, как и его милый малыш, изнывая от еле сдерживаемого чувства желания, но ещё старается себя контролировать, что становится до невыносимого сложным, когда Чонгук в дурацкой юбке, туфлях на каблуке и разорванной сетке чулков осторожно спускается с кровати и медленно подползает на четвереньках, чтобы устроиться между чужих разведённых коленей. Детка совсем не спешит: губами с силой очерчивает контур эрекции под увлажнившейся тканью чёрных брюк, опаляя дыханием — и это не помогает, потому что у Тэхёна там всё и без того горит блядским огнём. Поэтому он не стесняется: сорвав дурацкий парик с головы своей куколки, зарывается пальцами в мягкие тёмные волосы и, прижав лицом к паху, толкается грубо, с оттяжкой — так, чтобы понял, как сейчас у них всё будет происходить. Чонгук мычит, слюной пачкает ткань, но послушно рот открывает, лаская член альфы сквозь брюки, а после дрожащими пальцами тянется прямо наверх — к пряжке ремня, чтоб расстегнуть, приспустить немного не без тэхёновой помощи, обнажая крупного размера достоинство, чтобы насадиться на головку губами немедленно. Ким рычит тихо, но пока с собой играть позволяет, разрешает получить ему удовольствие только от факта минета — знает, как сильно омега любит отсасывать, а его член — в особенности. Детка старается, правда старается, глаза закатывает от удовольствия, проходясь по уздечке кончиком языка с определённым нажимом, а потом, выпустив изо рта с влажным звуком, к мошонке вниз опускаясь, кончиком носа проводит по извилине вены, чтобы шепнуть: — Я так люблю твой вкус, папочка... — и снова вверх, туда, где вновь ртом накрывает налитую кровью головку, стимулируя мышцей уретру, себе слегка рукой помогая. И вот здесь у Тэхёна рвёт башню. Рыком, за волосы грубее положенного — и вниз, почти до основания, чтобы вырвать из глотки тот самый горловой восхитительный звук, который происходит всегда, когда кто-то давится; наверх, откинуть чужую голову назад, посмотреть в глаза, опустить взгляд на губы, испачканные в предэякуляте вперемешку с остатком помады — и вновь насадить на себя. Малыш мычит, жмурится — головкой Ким ощущает, как толкается глубже и как коротко и сильно сжимаются стенки чонгукова горла вокруг его ствола, как хорошо они его увлажняют, сокращаясь и стараясь вытолкнуть наружу то, что перекрывает дыхание, но Тэхён точно знает — его омега любит такое дерьмо. Вот и сейчас — взглянув вниз, он видит, что этот ненасытный ребёнок вновь заводится и его член снова мелко-мелко пульсирует, поднимаясь к поджавшемуся животу. Он точно знает, что хочет его милый малыш. Поэтому, резко отстранив его голову и глядя на заплаканное от эмоций лицо, по которому уже идут чёрные разводы косметики, наблюдая за тем, как вязко мешается слюна с его собственной смазкой в приоткрывшемся рту, растягиваясь от верхней губы к нижним зубам, он ухмыляется. А потом говорит: — Ты можешь, детка, — и, всхлипнув, Чонгук снова тянется к члену, а Тэхён не имеет прав ему отказать, как и в том, чтоб не разрешить прижаться эрекцией к своей же ноге. Это не очень удобно — расстояние всё же проблема здесь, и Ким заботится о своём малыше, сводя несколько ноги и подставляя правую икру, слегка поджимая её по диагонали. Омега мычит благодарно: он всё ещё может позволять иметь себя в рот едва не до гланд, но вместе с этим — крепко цепляется пальцами в ткань брюк на бёдрах и начинает мелко-мелко тереться. Хмыкнув и тихо порыкивая, Тэхён решает ему немного помочь, небрежно толкая провисающую гладко выбритую мошонку кончиком одного из кожаных ботинков, которые всё ещё не удосужился снять — мальчик вздрагивает, приятно давится членом, Ким ощущает резкое сжатие стенок почти что до рвотных позывов и повторяет содеянное, только уже поднимаясь ногой до головки. Это всё ещё неудобно совсем: Чонгук не перестаёт трахать его ногу только от факта того, что ему дрочат ступнёй и ботинок приходится ставить немного ребром, чтобы иметь возможность не касаться подошвой, но проводить грубовато до самой снова обильно текучей головки. Чёрт, Чонгук действительно всегда такой влажный, всегда весь мокрый и сзади, и спереди для него одного, такой пахучий, тягучий, сводящий с ума старательностью абсолютно во всех отношениях — он усерден, чёрт возьми, даже сейчас, когда Тэхён просто сильно и резко вскидывает бёдра навстречу его распухшим губам, давая только несколько коротких секунд на то, чтоб вдохнуть, но всё равно душит его своим членом. Глотка омеги становится крайне податливой, вибрации стонов идут электроразрядами до самых яиц — выдохнув, Ким понимает, что при таком вот раскладе спустит быстрее положенного, а он хочет почувствовать себя внутри мальчика этой насыщенной событиями ночью. — Детка, достаточно, — Чонгук мычит отрицательно, глубже насаживается, пуская слюну стекать на чужую мошонку. — Детка, хватит, я знаю... — выдох. — ...как ты любишь мой член, но... — и шипит тихо-экстазно, когда чувствует на стволе лёгкое касание зубов этого невыносимого парня. — Чонгук, я тебя выпорю... — и понимает, что именно этого малыш и добивался все эти секунды. Окей? Ладно? Возможно, Тэхён тоже этого хочет, поэтому грубым рывком отстраняя чужой рот от себя, быстрым движением выдёргивает из шлёвок чёрную кожу ремня. — По лицу... — хрипло просит омега, но получает отказ: — Тебе на работу. — Пожалуйста, папочка... хочу... по лицу... — Нет, я сказал, — и, наклонившись, грубо подхватывает Чонгука под животом, чтобы без лишних усилий затащить его на себя и положить поперёк колен так, чтобы придавить весом член между бедром и коленом. — Я не буду портить твоё лицо, детка, — мурлычет, сворачивая ремень в руке. — Но твою нереальную задницу за непослушание — да, — и первый звонкий шлепок приходится на ягодицы. Чон вскрикивает, всхлипывает, пускает на пол слюну, наверняка, глаза закатив, и второй удар становится для него спонсором почти поросячьего визга. Тэхён, плюнув себе на ладонь, быстро растирает чужую нежную кожу с целью разогнать кровь и усилить ощущение порки, и поэтому звонкий третий удар с оттяжкой заставляет эту попку сильно краснеть, а омегу — скулить: ещё немного — и спустит, но Ким не имеет ничего против подобного. Четвёртый удар выходит помягче: Чонгук мычит сдавленно, толкается ему прямо в бедро, хнычет, слепо цепляется пальцами за ткань на рубашке, что сжимается в кулаке в момент пятого — и завершающего. Заканчивающего наказание, но не их игры: откинув ремень, альфа не отказывает себе в удовольствии шлёпнуть по покрасневшей заднице ещё раз, а потом подхватывает малыша на руки как тот и был — лицом вниз, и несёт прямо к кровати, на ходу разуваясь, чтобы кинуть спиной прямо на простыни и примоститься между коленями. — Ты всё ещё пьёшь противозачаточные, верно, малыш? — мурлычет в губы чужие. Чон быстро-быстро кивает задушено — возможно, из-за пальцев, которые сжимают ему шею сразу же после немого ответа, и сипло вскрикивает в тот самый момент, когда его, предварительно подтянув чуть ближе и выше, наполняют изнутри одним слитным движением. Тэхён стонет громко от ощущения долгожданной, блять, близости. Малыш сжимает его внутри себя всё ещё подрастянутыми, пусть и в тонусе, мышцами, внутри него скользко и мокро от обилия смазки — член грубо скользит внутри без каких-либо помех, хватка пальцев на глотке омеги усиливается, но ровно до той самой точки, когда необходимо отпустить тут же, а потом, наклонившись, мелко прикусить за ключицу, не останавливаясь. О, нет, теперь Ким не остановится, даже если захочет — ему внутри его детки нравится, это лучший момент. Он просто обожает то, как Чон кричит под ним, выгибается, позволяя вновь прикусить себя за соски, а потом вязко их облизать, не щадя содержимого рта, в котором всё ещё стоит горечь спермы. Приятно. Потрясающе. Просто пиздец — и Тэхён, двигаясь в мальчике глубоко, грубо, совсем не щадя, терзает его губы укусами, ощущая вибрацию выкриков, зажимая его член между их животами, создавая эффект давления, сильного влажного трения. — Мой мальчик... — хриплыми выдохами. Чонгук красный весь, и в этом виновата не только помада: его ноги расставлены так широко, как это только возможно, скрещены на чужой пояснице, а пальцами он до царапин цепляется в тэхёновы плечи — самый лучший вид, и Ким счастлив думать, что только он может видеть своего помощника таким вот открытым. — Моя самая сладкая детка... — и, выкрикнув, Чон подаётся резко вперёд и навстречу, широко рот открывая и воздух хватая, с ума сходя, чёрт побери, и уводя за собой рассудок босса уважаемого клана Ким. Движения альфы внутри этого мальчика резкие, быстрые, шлепки кожи о кожу громкие, почти оглушающие, а малыш под ним уже просто, блять, подвывает от того, сколько экстаза пришлось на короткое время — и, вскрикнув, с плачем кончает ещё раз, заставляя Тэхёна почувствовать свой скорый финал: тот самый, что резкой пружиной разорвётся внизу его живота, сводя яйца судорогой, и выстрелит глубоко внутрь Чонгука уже через пару минут, заставляя его громко выкрикнуть короткое: «блять!» и, кажется, на секунду ослепнуть от кайфа.***
— Вас ожидает Чон Хосок, Тэхён-щи. Это по поводу общего вложения в благотворительный фонд Бан Шихёка, — и Тэхён, чувствуя себя абсолютно разбитым после ночных приключений, устало прикрывает глаза, чтоб закурить и вздохнуть: — Как много фондов курирует этот козёл? — Штук пять, — честно отвечает Сокджин с виноватой улыбкой. — И, типа, мы должны помогать ему с каждым? — Я не уверен. Но, думаю, нет. — Ну так и шли его нахуй! — К сожалению, он должен быть в течение часа. — Скажи Чонгуку, чтобы тот сказал этому парню, что в этот раз я точно отбросил коньки, — и, хмыкнув, Ким откидывается на спинку стула. — Умер насмерть без шанса возможности вернуться назад в этот грешный мир. Хотя, сдаётся мне, этот неугомонный фанатик достанет меня даже в аду. — Ну, в аду не достанет, — бодро сообщает Чонгук, заходя в кабинет без стука в лучших традициях жанра. Как и всегда — в одном из своих безразмерных свитеров с широким высоким воротом (альфе нравится думать, по какой именно причине Чон носит их, а ведь когда они только начали свои отношения, его личный помощник предпочитал просто футболки с толстовками), зауженных джинсах и немного помятый по непонятной причине: губы распухли, глаза закрываются, но он (Тэхён точно знает) с утра влил в себя годовую порцию кофе и уронил лицо в тональный крем, чтобы не выглядеть как тот фетишист, которого полночи имели. Нет-нет, вы не подумайте: это всё тот же самый мягкий уютный Чонгук с неряшливым хвостиком, умилительным смехом и кучей разномастных кроссовок, которому босс каждое утро по неизвестной науке причине приносит пачку маршмеллоу и стаканчик карамельного латте — этот Чонгук не может краситься, надевать парик и просить, чтобы ему дали ремнём по лицу. Как вы можете думать так, а? — А вот в офисе — очень даже... — подняв указательный палец, мальчик выдерживает театральную паузу. — Ведь он уже здесь. — Блять, опять... — и Ким роняет голову на руки. — Скажи ему, чтоб заходил минут через пять. Сокджин, ты свободен. Чонгук, задержись, мне нужно кое-чем загрузить тебе мозг, — и, дождавшись того, что правая рука босса семьи Ким за собой закрывает, впивается взглядом в фигурку омеги, который терпеливо ждёт поручений. Но их почему-то не следует: альфа мягко ему улыбается. — Пугаете, — честно сообщает Чонгук. — Просто хотел сказать, что люблю тебя, — почти неслышно, но ласково произносит Тэхён, чтобы увидеть на чужом лице шок, неверие, а затем — широкую счастливую улыбку, и услышать тот самый высокий очаровательный смех, к которому так сильно привязан. — Может, ты уже переедешь ко мне? — Может, — и омега игриво подмигивает. — Обсудим вечером, Тэхён-щи, — и улыбается шире. — Вечером — это как вчера? — хмыкает тот, а мальчик отрицательно мотает головой. — Нет, вечером — это с какао и фильмом. Свидание двоих у них дома, знаете о такой милой практике? — и, рассмеявшись, выходит за дверь. Тэхён прячет счастливую улыбку, отвернувшись к окну за спиной — и даже доёба Хосок её не сможет стереть. Чон Чонгук иногда такой невыносимый ребёнок. И, боже, как же сильно Ким Тэхён его обожает, знали бы вы.