Главное, вернулся.

      Хельга просыпается в холодном поту. На прикроватных часах 3:40, и они мигают мерзким ядовито-зеленым цветом, от чего Хельге хочется швырнуть их в стену, чтобы они рассыпались на дохреналиард осколков. Бесят. Эти часы бесят ее едва ли не больше, чем то, что она только что увидела во сне.       Воспоминания о сне размываются, но Хельга точно помнит, о чем он был. О матери-алкоголичке, которую отец все же спровадил в лечебницу, об идеальной сестрице, что добилась всего на свете, обо всем том, о чем Хельга мечтала забыть, обо всем том, от чего она сбежала в этот чертов пансион, перетащив сюда аж целый чемодан личных вещей. Ничего больше за ее душой не было, и ее приняли здесь со всем ее багажом. Со всем багажом чертовых ментальных болячек, о которых она узнала только когда Арнольд за шкирку притащил ее к врачу. Со всем багажом злости и нервов, со всеми слезами и тихим шепотом.       Хельга выползает из кровати в 3:50, надевает идиотские белые-тапочки-в-виде-хомяков и спускается в кухню, проклиная в очередной раз сраную лестницу, спуститься по которой это целое испытание, достойное Лары-мать-ее-Крофт. На кухне кромешная тьма и Хельга включает свет, надеясь, что никому из обитателей пансиона не приспичит встать среди ночи, чтобы сожрать сэндвич или отлить.       Она кутается в красную фланелевую рубашку и заваривает чай. Мерзкий зеленый жасминовый чай, который обычно пьет мать Арнольда, и запах которого подозрительно помогает расслабиться. Хельга подозревает, что в этом чае присутствует не только чай, но вслух об этом не говорит. Ей не нравится чай: она предпочитает черный кофе. Но именно эта зеленая жижа обычно помогает ей успокоиться, и она сыпет в кружку пять ложек сахара.       Если бы Арнольд был тут, он бы забавно сморщился и назвал ее еретичкой. Потому что Арнольд обожает чай со всего света, заваривает его тысячами способами, знает, какой надо пить с сахаром, а какой без, но сейчас его рядом нет. Сейчас он не может воскликнуть «его нельзя сластить!».       Его нет уже три месяца.       Хельга отпивает из чашки и высовывает язык. Гадость.       Арнольд укатил в экспедицию с родителями три месяца назад, и от него пришло всего две открытки из разных частей Африки. Хельга подозревает, что он послал куда больше, но дошло всего две. Арнольд любит письма и открытки. Наверняка он послал целую тонну, зная, что большая часть затеряется.       Она надеется, что третья придет скоро, ведь никаких вестей не было уже месяц.       Хотя, какое ей дело. Тупой репоголовый идиот решил сгинуть в африканских лесах, так там ему и место.       Хельга смотрит в свое отражение в чашке чая и хочет хорошенько приложиться башкой о стол.       «Тупой репоголовый идиот» — единственный идиот на всем свете, что любит тебя, а ты любишь его, и хватит этого дерьма уже, дура, тебе через полгода восемнадцать.       Она мотает головой и заливает в себя остаток все еще горькой жижи, наверняка неверно заваренной. Арнольда нет уже три месяца, хотя он обещал, что это затянется не больше, чем на два. От Арнольда нет вестей, связь не ловит, телефон не дозванивается.       Конечно, она волнуется.       Хельга таскается в его рубашках, разноцветных, будто на каждый день месяца, и засыпает под его одеялом, в комнате на чердаке, под звездами, разглядывать которые в одиночестве совсем не весело. Она разбила уже с десяток носов и сломала пару рук, и все эти ущербные придурки говорили, что ее дорогого бойфренда уже сожрали анаконды. Хельге всегда хочется рявкнуть, что в тех местах анаконд нет, но к этому моменту либо подлетают ее друзья, либо директор.       И если это ее друзья, то не повезло придуркам.       Хельга утыкается носом в стол, тихо рыча. И как она только отпустила этого идиота.       — С ним все в порядке, — раздается рядом, и Хельга едва не падает со стула.       Всего лишь дедушка Фил. Единственный адекватный человек в этом доме.       — Иди спать, дочка, — говорит он, хлопая ее по плечу, и Хельга хочет огрызнуться, хочет что-то рявкнуть, как делала это еще полгода назад, когда к ней обращался отец, но не может. Потому что дедушка Фил никогда на нее не кричал и ничего от нее не хотел, и это дедушка Арнольда, а это ультимативное «нет» в плане «наорать».       Она только кивает, отдавая ему пустую кружку.       Подниматься по ступенькам на чердак куда легче.       Хельга засыпает, обняв подушку и держа в руках одну из открыток, а на следующее утро находит в почтовом ящике новую.       Кривым, едва разборчивым почерком там написано «выдвигаемся домой», а еще чуть ниже нацарапано «скучаю».       Хельга начинает готовить гневную речь о том, что он опоздал, но все равно в итоге начнет ее с объятий и тихого шепота «я тоже скучала». Потому что Арнольд вернулся живой и почти невредимый, исключая длинный тонкий шрам на щеке, и этого Хельге достаточно, чтобы забыть о гневной тираде. Главное, живой.       Главное, вернулся.