*
Как же было паршиво. Трещала голова, лихорадило, конечности затекли. Блядски чесался глаз. Я, как мог, потёр его кончиком языка, но слипшиеся веки всё равно не хотели размыкаться. Тело прогнуто вперед, ноги закреплены, руки раскинуты, на них цепи с металлическими прутами, пальцы не донести до лица, никак не добраться до таких близких заначек. Отчаянно неудобная поза, но это и придумывали не для того, чтобы облегчить мне жизнь. Я дёрнулся, и спину пронзила адская боль, заставив заорать и начать невнятно материться. Сейчас меня убивает малейшее шевеление, или, пока я был в беспамятстве, он отходил меня, орудуя одной из своих тростей? Невдалеке, за парой решёток, заметался и завыл, вторя мне, Грязь. Он не понимал, что со мной, но чуял, что я очень болен. Захотелось позвать его и успокоить, но губ коснулось холодное. Я вздрогнул и затих — чутьё не работало, я представления не имел, что рядом есть кто-то ещё. Я приоткрыл рот, и внутрь вложили кусочек льда. Он был тут. Настал его тёмный час. Пришла пора расплатиться за все те проблемы и неудобства, что я ему доставлял. Знакомая рука легла на верхнюю лопатку, и я сдавлено пискнул — кажется, кожа всё же растерзана в клочья. Ледяные пальцы двинулись по спине, я вскрикнул громче. Я слышал знакомый перестук каблуков, ощущал боль, но не чувствовал ни вкусов, ни запахов, так и не мог открыть глаза. Когда пальцы дошли до поясницы, я уже прокусил язык и сглатывал кровь напополам со слюной, сознание уплывало. Следующее ощущение — во мне ворочали словно дубиной, я задёргался, желудок вздрогнул и сократился, выблёвывая желчь, кровь и слюну на пол. Будто этого всё ещё было недостаточно, он впихнул в меня тень, она прошла по венам и кишкам, крутясь ржавым шомполом в оружейном дуле, я визжал до одури, срывая голос. Членораздельно разговаривать я не мог, не мог умолять остановиться — как будто это помогло бы — и пытка длилась бесконечно, пока не пришло забвение.*
Сознание вернулось, когда кто-то, восторженно поскуливая, вылизывал мне голову и лицо. Грязь допустили ко мне. Знобило. Заплывшие глаза приоткрылись, но мутный свет подвала выжигал сетчатку. Я слабо дёрнулся в оковах. Зверь радостно заскакал вокруг, цокая когтями, потом попытался пристроиться сверху, и пришлось грубо его послать. Он обрадовался звуку голоса и притащил здоровую погрызенную берцовую кость, которую я не мог удержать. Следующей попыткой была расколотая черепушка. Всё равно ведь не отстанет. Я ухватился за глазницы и слабо кинул её в темноту, сгущающуюся за кругом света. Он убежал и упорно приносил свою игрушку снова и снова, вкладывая в ладони, пока меня не вырубило. Когда я очнулся, кто-то снова трахал меня. Я висел тряпочкой и терпел, не подавая признаков жизни и не думая открывать глаза. Похоть беспробудно спала в глубине, до неё было не достучаться, а без неё это становилось противно, больно и мерзко. В следующий раз рядом не было никого, только где-то, действуя на нервы, капала вода. Отчаянно хотелось пить, я был весь в чем-то липком и стягивающем кожу. Голова звенела, будто по ней били молотком. Снова вывернуло неизвестно чем. Потом кто-то пришел и окатил меня ледяным душем, в рот не попало ни капли, а сознание с облегчением утекло прочь вместе с водой. Меня опустили на пол. Лежать, подтянув колени к лицу, пусть и с негнущимися руками, было потрясающе. Мне стало немного лучше, мозг кое-как работал, глаза выдерживали слабое освещение почти без рези. Привалившись ко мне жарким боком, рядом дрых Грязь. Я прижался к нему крепче — от земли тянуло могильным холодом. У зверя, в отличие от знаменитого предка, была лишь одна голова, зато три пасти и четыре глаза. Я погладил короткую колючую шерсть. Хвост стукнул по полу, один из кроваво-красных глаз приоткрылся. Он чуть шевельнулся и снова расслабился, удовлетворенно вздохнув. Валентино добыл Грязь путём своих махинаций и шантажа, и до сих пор не продавал записи с ним только потому, что предпочитал держать в секрете. Сам Люцифер не знал, что где-то есть неучтённый потомок Цербера, а кровь адских гончих делала зверя незаменимым в поиске по следу и преследовании. Он всё ещё продолжал расти, и был очень послушным мальчиком. В отличие от меня. Немного согревшись, я наконец смог забыться почти нормальным сном.*
Не знаю, сколько времени прошло, когда меня снова привели в кабинет, но запястье давно успело срастись. Меня вновь окатили водой и дали высохнуть, может быть, от меха даже не несло псиной. Цепи сняли, и всю дорогу я сгибал и разгибал руки, возвращая подвижность суставам. Валентино вальяжно развалился на диване, раскинув верхние руки по спинке. Я вошел и встал столбом, хмуро глядя под ноги. — Выкладывай. Я злился на него, понимал необходимость и его правоту, но злился всё равно. И, зыркнув исподлобья, неохотно повиновался, зашарив в портале. Горка пакетиков росла, кажется, это было и правда чересчур, я один мог послужить драгдиллером целому району! Когда я закончил, он всё продолжал смотреть. Я насупился и вынул кисет с травкой для самокруток, вложив в требовательно протянувшуюся руку. Взвесив на ладони, Валентино возвратил его. Рука вернулась на спинку, пальцы едва заметно призывно шевельнулись. Только идиот стал бы ерепениться, и я нехотя шагнул навстречу. Полы пальто приглашающее разошлись, он ждал меня, под ними не было ничего кроме изящных туфель и тонкой золотой цепочки, охватывающей талию. Кулончик-сердечко свисал на живот, маленький алмазик пускал игривые блики. Я, по дороге избавляясь от одежды, аккуратно оседлал его ноги, бесстыже разводя пошире бёдра. Он ухватил меня нижними руками и прижал грудь к груди, живот к животу. Я ещё дулся и отворачивал лицо, но наши члены уже уперлись друг в друга. Тени водоворотом сновали по стенам, преследуя одна другую. Пальцы впились в волосы на затылке, разворачивая голову, и он без прелюдий, надавив когтями на щёки, запустил язык в горло. Бросило в жар. Тело расслабилось, я поплыл в его руках, так истосковавшись по прикосновениям. Ладони сами легли на его грудь, прошлись по гладкой коже, я замер от накатившего восторга и жадно полез языком в его рот, специально ранясь о наши зубы, чтобы он чувствовал мою чистую кровь. Телом я тёрся об него, наглаживал руками всё, до чего мог дотянуться, пока он творил нечто невообразимо приятное с моей задницей. Неохотно разорвав поцелуй и выгибая спину, я приподнялся и откинулся назад, уперевшись ладонями в его колени. Принялся дразнить его член, потираясь ягодицами и ложбинкой между ними, но не опускаясь ниже. Он подавался навстречу, но не мешал мне играться, в грудной клетке зарождался довольный рокот. Я подловил момент, вдавил его в себя на самую малость, сам ахнув от ощущений, и снова ускользнул. Он обхватил меня ладонями, но продолжил выжидать, позволяя мне делать, что хочу. Похоже, успел хорошенько отвести душу в подвале и был настроен миролюбиво. Распалившись, я медленно, дюйм за дюймом, насадился целиком, крупно дрожа всем телом. Перекатил мышцы и задвигался, раскачиваясь из стороны в сторону, выгибаясь и танцуя в его руках. Ни на марафон, ни на спринт не хватило бы сил, так что я выбрал нечто среднее, размеренное, с меняющимся темпом, но всё равно быстро устал, ломка истощила меня до предела. Тело начало кренить в сторону раз, другой. Я собрался, сжав зубы — нельзя было, чтоб он разозлился, решив, что я слишком разбит и не в силах буду быстро нагнать график. Закинуться бы — мелькнула мысль, и я испугано оборвал её. Если он прочтёт это в моих расширившихся зрачках, мигом пристукнет. Я прикрыл глаза, отстранился и принялся вызывающе оглаживать и ласкать себя, пока он не присоединился всеми руками, перехватывая инициативу, практически подбрасывая на себе. Когти оставляли царапины, и я восторженно вскрикивал, принимая эти знаки внимания. Средние ладони вернулись на его кожу, мне нравилось ощущать вибрацию и напрягающиеся разогретые мускулы. Потом, совсем выбившись из сил, я без предупреждения резко замер. Он сразу же нетерпеливо полез пальцами в рот, царапая когтями язык, цепляя за щеку в попытке придвинуть в упор. Я до крови прикусил фаланги, принялся посасывать их, вперившись глаза в глаза, и медленно приподнялся с него. Обхватил и с такой силой сжал основание его совершенного члена, что он застонал. В съёмках Валентино никогда не участвовал, зато со слепков его восхитительного скульптурного члена делали отличные сиреневые фаллоимитаторы, они пользовались бешеным успехом. Я ухмыльнулся своим мыслям. Это было правильнее, чем думать о… Пришлось снова оборвать мысль. Грубо охаживая его член, не забывая и про себя, я припал к его груди, выпустив из зубов его пальцы, тяжело дыша и трепеща. Требовательно царапнул коготками раз и другой, вжался ещё сильнее, и, приставив губы к уху, начал, захлебываясь, шептать все те грязные вещи, что всегда крутились на поверхности сознания. Внутри разгорался неукротимый всепоглощающий жар. Верхние ладони мазнули по ключицам и сжали его горло, уже в полный голос приглашая к играм пожёстче. Он повёлся и, махом сдёрнув с себя, вдавил лицом в подушки. Я подставился и сладострастно взвыл, приветствуя его. И он в который раз выбил из меня всё дерьмо, втрахивая в видавший и не такое диван. Когда мы угомонились, тени подкрались и укутали нас мглистым покрывалом. Я лежал в его тесных объятьях на разметавшихся крыльях, уткнувшись в пушистый ворс воротника и слушал размеренное дыхание. Тело распростёрлось в истоме, кровь, замедляя бешеный бег, всё неспешней струилась по жилам. На столе, на расстоянии чуть дальше вытянутой руки, искушая и взывая ко мне ангельскими голосами, штабелем лежали упаковки с пылью, но я не отважился бы даже глянуть в ту сторону. В том, что фенциклидин всегда был прямо перед моим носом, оставаясь вне досягаемости, и заключалась тончайшая и изощрённейшая часть пытки. Я сглотнул и попытался дышать ровнее, убаюкивая метущееся сознание. И всё равно хотелось продлить этот момент, это умиротворенное шаткое равновесие на острие иглы. Тьма накапливалась в нас обоих, и, пусть так, пусть ненадолго, но хорошо было выпустить её и очиститься. Другие способы нам были неведомы. На этот раз я это выдержал. Всё закончилось.